Понимая, что четырех тысяч штыков мало для удержания в повиновении столь большого архипелага, Джантили отправился в Рим к генералу Шампионету, просить у него еще хотя бы семь-восемь тысяч солдат. На время своего отсутствия он передал власть герою недавних боев на Рейне дивизионному генералу Шабо, начальнику неглупому и решительному.
Едва Джантили покинул Корфу, Шабо немедленно двинул батальоны в горы наводить порядок. Узкие дороги кружили между гор. Выше всех прочих вершина могучего Понтократора.
Склоны гор покрыты вечнозеленым маквисом – буйным переплетением можжевельника, мирта и фисташки. Далее серо-зеленая листва оливковых деревьев, прорезанная темными пиками кипарисов. Под кронами олив, у толстых узловатых стволов, разложены рыбачьи сети, для сбора оливок. Многим оливам уже по несколько сот лет, они помнили еще знаменитого корсара Барбароссу и дон Жуана Австрийского. Сейчас французы вырубали оливки, чтобы сломить волю мятежников, но вызывали этим лишь еще большую злобу.
В деревнях дома под красными черепичными крышами, беленые стены, прикрытые листвой оливковых деревьев. Все дома были пусты. Жители поднялись в горы и сверху наблюдали за французами. Солдаты выкатывали на улицу бочки с вином, ели пригоршнями оливки, ловили кур.
Луи Франсуа Жан Шабо
Почти неделя понадобилась Шабо, чтобы занять самую западную точку острова – Ангелокастро (крепость ангелов).
Чуть южнее было еще одно убежище недовольных новой властью – монастырь Палеокастро. Там французы срывали золотые и серебряные оклады с икон, силой резали бороды монахам.
Из воспоминаний французского капитана Беллэра: «Генерал (Шабо. – В.Ш.), видя упорное сопротивление греков и желая щадить свои войска, велел бомбардировать Мандухио (пред-местье города Корфу. – В.Ш.) артиллерией с Нового форта, с двух полугалер и бомбардирского судна “Фример”. Огонь этой артиллерии принудил бунтовщиков покинуть дома, которые они занимали. Чтобы отнять у них надежду на возвращение туда и чтобы особенно наказать жителей, генерал приказал сжечь предместье. Вследствие этого гренадеры 79-й полубригады вошли туда. Одни из них сражались с греками, тогда как другие, снабженные факелами и горючими веществами, рассеялись по домам и поджигали их… После семи часов сражения бунтовщики были вытеснены из их позиций, и большинство домов в Мандухио было сожжено».
Затем на Корфу пришел флот вице-адмирала Брюеса в 11 линейных кораблей и 6 фрегатов. Под прикрытием местных фортов он чувствовал здесь себя в безопасности. Местным жителям было велено обеспечить Брюеса всем необходимым. Пребывание французских матросов ознаменовалось дебошами и драками в местных тавернах. Перед отплытием Брюес потребовал у Шабо матросов для пополнения команд.
Франсуа-Поль Брюейс д'Эгалье
– Греков бери, сколько хочешь! А солдат не дам ни одного! – ответил тот. – У меня сейчас нет и полутора тысяч, а местные разбойники только и ждут случая, чтобы изрубить нас в куски!
– Так ты хочешь этих разбойников отдать мне? – даже привстал со стула Брюес.
– Вас ведь все равно рано или поздно перебьют англичане, так пусть греки умрут с пользой для Франции! – пожал плечами Шабо.
– Они раньше перережут моих матросов! – окончательно вышел из себя вице-адмирал. – От такого пополнения меня уволь!
Заполнив трюмы продовольствием, Брюес покинул Корфу, взяв курс на Тулон. Там затевалось нечто грандиозное, и в Тулон стягивался французский флот из всех портов.
А затем на Корфу неожиданно стали пребывать французские полки. В местном адмиралтействе спешно переоборудовали суда для перевозки людей и лошадей. В тавернах заговорили о какой-то морской экспедиции. Корфиотов, честно говоря, эти слухи мало занимали.
– Чем больше французов уберется от нас, тем лучше, а куда и зачем они поплывут, то нам без разницы! – говорили они промеж себя.
Никто еще не предполагал, что скоро, очень скоро Корфу станет ключевой точкой в большой европейской игре. Карты Адриатики изучали уже не только в Париже, но и в Лондоне и Петербурге.
* * *Вступив на престол, Павел Первый сразу же объявил, что сохраняет за собой звание генерал-адмирала, пожалованное ему матерью в девятилетнем возрасте. А первым распоряжением нового императора было возвращение в Петербург из Кронштадта Морского кадетского корпуса. Уже через девять дней кадеты были на новом месте, и император приехал к ним на новоселье.
Затем Павел объявил, что летом следующего, 1797 года он намерен лично командовать Балтийским флотом. Для этого к неудовольствию англичан даже вернули в Кронштадт эскадру вице-адмирала Макарова, что крейсировала ранее с ними в Северном море.
Портрет Павла I в одеянии гроссмейстера Мальтийского ордена
6 июля Павел вместе с женой, старшими сыновьями и свитой прибыл на корабли, стоящие на внешнем рейде. Через два дня эскадра вышла в море, взяв курс на Ревель. Однако штормовой ветер и большая волна заставили корабли повернуть обратно. Сильная качка стала настоящей бедой для императорской свиты. Молоденькие фрейлины ползали на карачках по палубе и, потеряв всякий стыд, блевали желчью прямо на себя. Говорят, что именно с тех дней старший сын Павла великий князь Александр (будущий император Александр Первый) на всю свою жизнь возненавидел флот.
Четырех дней хватило и самому императору Павлу, чтобы охота плавать у него исчезла навсегда. Отныне он будет руководить моряками только с берега. Увы, но правнук пошел совсем не в своего великого прадеда, которому он всю свою жизнь пытался подражать.
А в воздухе уже носились тревожные слухи о подозрительном сосредоточении в Тулоне французского флота. Наиболее вероятным все считали вторжение в Англию, для чего еще надо собирать такую армаду?
Российский же флот в ту пору находился в цепких руках вице-адмирала Кушелева, вчерашнего лейтенанта, ничем и нигде себя не проявившего. Волею случая отставной лейтенант был взят наследником Павлом в капитаны гатчинской потешной флотилии, быстро став там капитаном I ранга. С воцарением же Павла карьера Кушелева вообще стремительно пошла в гору. Уже на следующий день он стал контр-адмиралом, а весной 1798 года и вице-адмиралом. За годы проживания в Гатчине Кушелев прекрасно изучил характер своего сюзерена и всегда знал, как с ним себя вести. Может, именно поэтому фаворит императора так быстро и прибрал себе всю власть в адмиралтейств-коллегии. Относительно полезности трудов Григория Кушелева историки спорят до сих пор. Все сходятся в том, что он очень старался, но у него далеко не все получалось. Кушелеву не хватало ни опыта, ни знаний, ни авторитета. Зато хватало недоброжелателей.
Многое, впрочем, стало поначалу меняться к лучшему. В одном из первых указов Павла адмиралтейств-коллегии он с горечью констатировал: «С восшествием нашим на прародительский престол приняли мы флоты в таком ветхом состоянии, что корабли, составляющие оные, большей частью оказались по гнилости своей на службе неспособными».
Во всех портах для надзора за кораблестроением Павел ввел оберсарваеров, чтобы те вели наблюдение за верфями и проверяли расходование средств. Из адмиралтейства были изгнаны мздоимцы, кое-какой порядок был наведен и в снабжении такелажем, парусами, пушками и другими припасами. Были учреждены и форшмейстеры, смотрящие за сохранением корабельных лесов. В Кронштадте вместо деревянной гавани наконец-то начали строить каменную. Введены были и новые увеличенные штаты для кораблей, составлен новый «Устав военного флота». Ушла в небытие роскошь расшитых золотом офицерских кафтанов. На их место пришли скромные вицмундиры. Все офицеры отныне расписывались по дивизиям и судам, и переводы делались только по уважительным причинам и не иначе как с разрешения самого императора. Отныне даже о кратковременных отпусках офицерам из Кронштадта в Петербург надо было докладывать Павлу. Толку от всего этого было немного, но видимость порядка создавалась. Многое делалось наспех и второпях. Сам Павел об этом говорил так:
– Я вступил на престол в том возрасте, когда другие уже кончают царствовать, а потому мне все надо успеть!
Переменчивый характер императора был порой совершенно непредсказуем. Так, став императором, Павел сразу же произвел сына знаменитого адмирала Чичагова в капитаны бригадирского ранга, но уже через год изгнал его со службы «за строптивость нрава без пенсии». Впрочем, подумав, уже через несколько месяцев он снова вернул его на службу, но уже контр-адмиралом.
Увы, ничего необычного в происходящем не было. Начиная с Анны Иоанновны, каждое новое царствование в России начиналось именно с того, что флот предыдущего самодержца признавался негодным, отчего создавался очередной комитет для его преобразования. Несколько лет что-то делалось, но потом все шло так, как всегда, до очередного нового восшествия на престол. Уже спустя полтора года царствования Павла все повторилось. Императора стали заботить другие вопросы, и на флоте все постепенно начало возвращаться на круги своя.
Тем временем, готовясь к защите своих берегов от французского вторжения, премьер-министр Вильям Питт был готов ухватиться за любую соломинку. Чарльз Уитворт буквально умолял канцлера Безбородко о помощи Англии Российским флотом. Не поленился заехать посол и к вице-адмиралу Кушелеву. В результате этих визитов появился рескрипт императора Павла: «По отношению к нам Его Величества короля Великобританского в требовании помощи морским нашим силам вследствие заключенного с нами союзного оборонительного договора противу французов, покушавшихся ныне сделать впадение на берега Его Величества короля Великобританского, решились мы послать эскадру нашу, состоящую в 10 линейных кораблях, трех фрегатов и одном катере под вашею командою в соединение с английскими флотами, в число которых повелели мы следующей эскадре от города Архангельского под начальством вице-адмирала Е.Е. Тета иттить прямо к английским берегам для соединения с вами и быть под вашим началом».
Помимо отправленной к английским берегам эскадры Тета, в море вышли еще три эскадры. Так, на всякий случай, прикрыть собственные берега. Первая, под началом вице-адмирала Скуратова, заняла позицию в устье Финского залива, вторая, адмирала Круза – в центре Балтийского моря и, наконец, третья – передовая контр-адмирала Шишкина на траверзе Любекской бухте. Помимо этого, в Кронштадте готовилась еще и резервная эскадра контр-адмирала Карцева. Впрочем, все надеялись, что у французов хватит других забот, чем непонятно зачем лезть в балтийские пределы.
Куда бóльшие опасения вызывала безопасность берегов черноморских.
* * *О приготовлениях некой операции французского флота в Петербурге стало известно уже в самом начале 1798 года. Слухи о том, куда поплывет французский флот, были самые разные. Более всего вначале говорили об Ирландии, что наших политиков не слишком волновало, но потом адресат возможного вторжения французов изменился. Наших политиков более всего пугал вариант вторжения французов через проливы в Черное море. Кто знает, как поведет себя султан Селим, когда ему предложат в качестве подарка Крым и Очаков?
Обеспокоенный всем этим, Павел Первый уже в начале февраля велел Черноморскому флоту ускорить подготовку к новой кампании, которая обещала быть боевой. Кроме этого велено было организовать неусыпное наблюдение за берегами Крыма, Керченским проливом и морским побережьем от Аккермана до Тендры. Хорошо было бы приглянуть за турками и у Босфора, но дабы не раздражать соседа, от этого отказались.
Получив бумагу, командующий корабельным флотом вице-адмирал Федор Ушаков немедленно разослал по морю крейсера и стал поспешно вооружать к плаванию все двенадцать своих линейных кораблей.
Фёдор Фёдорович Ушаков
Между тем лавина слухов нарастала. В начале апреля пришло сообщение, повергшее всех в смятение – французский флот уже втягивается в Мраморное море! Загоняя лошадей, в Севастополь помчались фельдъегери. Император требовал: «Вследствие данного уже от нас вам повеления о выходе с эскадрою линейного флота в море и занятии позиции между Севастополем и Одессой, старайтесь наблюдать все движения как со стороны Порты, так и французов, буде бы они покусились войти в Черное море или наклонить Порту к каковому-либо покушению».
Читая эту бумагу, Ушаков только затылок чесал. Вице-адмирал никак не мог взять в толк, с кем ему предстоит драться: с французами или с турками, или с теми и другими сразу?
Вскоре выяснилось, что слух о приходе французов в Константинополь не подтвердился, но радости от этого было мало. Напряжение только возрастало. И послы в европейских державах, и лазутчики твердили о том, что французы, вероятнее всего, хотят захватить наши черноморские порты.
– Но зачем им это надо? – пожимали плечами видавшие виды ветераны екатерининской дипломатии. – Они что, уже все свои дела в Европе переделали? И как можно развязывать войну на востоке, не кончив ее на западе? Это же безумие!
– О чем вы говорите, – усмехались более молодые. – Это для нас таковой пасьянс абсурден, а для якобинских выскочек вполне нормален. Кто знает, какие идеи кипят сейчас в их безумных головах?
13 мая из Петербурга командующему корабельным флотом в Севастополе последовал новый рескрипт: «Господин вице-адмирал Ушаков. Коль скоро получите известия, что французская военная эскадра покусится войти в Черное море, то, немедленно сыскав оную, дать решительное сражение, и мы надеемся на Ваше мужество, храбрость и искусство, что честь нашего флота соблюдена будет, разве бы оная (эскадра) была гораздо превосходнее нашей, в таком случае делать Вам все то, чего требует долг и обязанность, дабы всеми случаями мы могла воспользоваться к нанесению вреда неприятелям нашим».
А затем европейские столицы замерли – французский флот с огромным экспедиционным корпусом на борту бесследно исчез из Тулона. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что у директории хватит ума не ввязываться в драку с Россией.
Император Павел, мучаясь неизвестностью, буквально изводил своих близких за обедами, а подчиненных на вахтпарадах.
Глава вторая
Дела моряцкие
Над Северной бухтой Севастополя кружили вездесущие чайки. Команды стоящих на внутреннем рейде судов только что отзавтракали и теперь бачковые выкидывали остатки пищи за борт. Бесстрашно подлетая к бортам судов, чайки на лету хватали то, что бросали люди.
На стоящем ближе к Сухарной балке фрегате «Григорий Великая Армении» вовсю шла утренняя приборка.
Ныне фрегатом командовал капитан-лейтенант Иван Шостак, принявший его всего пару месяцев назад у капитана I ранга Антона Алексиано, ушедшего с повышением на «Богоявление Господне». Свое достаточно необычное название фрегат Шостака получил в честь священномученика епископа Григория, просветителя Великой Армении, жившего в далеком III веке. Матросы именем фрегата гордились и, хотя о самом священномученнике почти ничего не знали, фрегатские всегда с гордостью говорили:
– Мы с Великого!
По своей конструкции, размерениям и вооружению (60 пушек!) «Григорий» относился к тяжелым фрегатам, предназначенным не столько для разведки и крейсерства, сколько для поддержки линейных кораблей в генеральных сражениях. Назначение командиром самого мощного фрегата на флоте было актом особого доверия и последней ступенькой перед должностью линейного капитана – пределом мечтаний каждого флотского офицера. Надо ли говорить, что столь высокое назначение Шостака вызвало не только радость друзей, но и зависть тех, кто также рассчитывал на эту должность, но не получил. Если сказать честно, своим назначением командир «Григория» был обязан вице-адмиралу Ушакову, который еще со времен последней войны с турками благоволил к толковому офицеру.
Проснувшись, Шостак первым делом глянул в окно. Солнце еще не взошло, но рассвет уже был совсем близок.
Поднял глаза к потолку. Там, на потолочном бимсе, только вчера по его приказу закрепили шлюпочный компас, чтобы, даже лежа в койке, командир мог иметь представление о курсе своего судна. Придумка не новая, но в море весьма полезная.
С вахты пробили склянки. На шканцах был слышен хриплый голос Макара Ратманова – старший офицер уже отдавал указания на утреннюю приборку.
Макар Иванович Ратманов
О таком помощнике, как Макар, мог только мечтать, ибо тот прошел и огонь, и воду. Сразу по выпуску из морского корпуса Ратманов отвоевал со шведами, дрался при первом Роченсальме и за отличие был пожалован лейтенантом. За храбрость же в сражениях при Красной Горке и Выборге был пожалован двухлетним старшинством в чине, что ценилось офицерами не ниже ордена. Затем участвовал в перегоне нового линейного корабля из Архангельска в Кронштадт вокруг Скандинавии (дело по тем временам тоже далеко не простое!). На Черном море опыт переведенного туда Ратманова оценили, и он сразу же стал капитанствовать, вначале бригантиной «Ахилл», затем и транспортом «Принцесса Елена». Капитан-лейтенант уже собирался командовать бригом, когда в марте 1797 года «Елена» была застигнута жесточайшим штормом у Одессы и затонула. Председателем следственной комиссии по гибели транспорта определили вице-адмирала Ушакова. Все действия командира транспорта Ушаков нашел правильными и свое-временными. Ратманов боролся за судно до последней возможности, а затем спас команду, не потеряв ни одного человека, сам покинул судно, когда оно уже погружалось, последним, со шканечным журналом под мышкой и шпагой в зубах. Подписав итоговые бумаги, Ушаков вызвал к себе ждавшего решения своей судьбы Ратманова. Долгих разговоров вице-адмирал не любил, а потому сразу перешел к делу:
– Вины твоей в гибели старушки «Елены» нет никакой, так как само плавание на этих дровах уже было подвигом. Как моряк и как капитан ты сделал все возможное. Однако с капитанством придется все же повременить. Пусть все немного позабудется. Пока же можешь послужить на берегу при адмиралтействе, должность я тебе там подыщу.
– Ваше превосходительство! Я просил бы вас все же изыскать место на судах вашей эскадры, так как без моря не мыслю жизни своей! Согласен на любую, даже мичманскую должность! – срывающимся от волнения голосом обратился к вице-адмиралу Ратманов.
Ушаков молча посмотрел на офицера, покачал головой и сосредоточенно зашелестел судовыми списками.
– Вот, кое-что нашлось. Могу предложить тебе место первого офицера на фрегате «Григорий». Судно сам знаешь, первостатейное. Фрегат только что принял Иван Шостак, а помощника пришлось списать по здоровью. Отплаваешь кампанию на «Григории», а там посмотрим, куда тебя дальше девать. Согласен ли?
– Согласен, ваше превосходительство! – обрадовался капитан-лейтенант.
Так Ратманов на «Григории» и оказался.
С капитаном-лейтенантом Шостаком он сразу нашел общий язык. Зная большой опыт Ратманова, тот своему старшему офицеру во всем доверял, «старшой» же старался это доверие оправдывать и служить на совесть…
* * *Позевывая, капитан-лейтенант покинул свое жесткое спальное ложе. Скинув ночную рубашку, ополоснулся из умывальника водой. Окинул взглядом свою обитель, вокруг сущий бедлам.
Вчера вечером он вернулся на фрегат, попрощавшись с супругой Натальей Петровной. Та собрала мужу в плавание груду всего, что может пригодиться вдали от дома. Прежде всего целый ворох одежды от теплых чулок до вязанной безрукавки, которую он мог бы поддевать под мундир в ненастье. Особенно оценил Шостак превосходные вязанные перчатки с тремя отделениями для пальцев. Кроме большого они имели персональное отделение и для перста указательного на тот случай, если придется стрелять или что-то писать на палубе в холодную погоду.
Вещи были вестовым уже разложены по их принадлежностям, но еще не распиханы в шкап. Это Шостак велел ему отложить на сегодня, так как хотел выспаться. В дальнем углу каюты отдельной кучей лежали продукты. По традиции капитаны не питаются в кают-компании, а вкушают пищу в одиночестве. Это и привилегия, и наказание, ибо все приходится закупать самому. Хорошо, когда у тебя где-нибудь имение в рязанской губернии на две-три сотни душ! А когда живешь на одну зарплату, да еще на шее супружница с детками малыми, вот тогда и почешешь затылок, не лучше бы с остальными столоваться в складчину.
Капитан-лейтенант получал в ту пору 400 рублей серебром в год, да в плавании еще деньги на столование. Четыре сотни – деньги немалые, но и небольшие, только-только, чтобы прожить. При уходе в плавание семейные офицеры обычно большую часть денег оставляли по аттестатам женам. Шостак так же оставил супруге аттестат, сам решив перебиваться лишь столовыми деньгами.
Капитан любого судна всегда обречен на одиночество, так как, согласно уставу, должен соблюдать дистанцию с остальной командой. По этой причине даже капитанскую каюту на русском флоте именуют не иначе как ящик отшельника.
Чтобы скрасить это свое одиночество, капитаны, как могли, украшали свои каюты или сами, или же при участии жен, в соответствии с их вкусом и тяжестью кошелька. Занавески на окна, как правило, шили из ситца, те, кто побогаче, – из камчатной ткани, ну а самая нищета – из обычной парусины. Впрочем, даже парусиновые занавеси, сделанные из тонкой ткани, но хорошо выбеленные, смотрелись вполне прилично. Состоятельные капитаны набивали подушки лебяжьим пером, бедные – просто паклей. Особое отношение было к покрывалам. Это был особый культ, где существовали свои каноны и свои модные поветрия. Заботливые жены порой вышивали на покрывалах целые картины. Там были и милые пастушки в кругу овечек, и античные нимфы, в которых без труда угадывались черты любимых жен, и уютные домики, из окон которых выглядывали ждущие своих мужей все те же верные жены. У холостяков все было попроще. Как правило, покрывала им расписывали масляной краской судовые маляры в соответствии со своим эстетическим вкусом. Поэтому в каютах холостяков обычно присутствовали чудо-юдо-рыбы-киты, единороги, вещие коты-баюны и прочий сказочный сброд. Особой популярностью пользовались русалки с неправдоподобно огромными формами. Если же маляр не был романтиком, то рисовались просто розочки да листочки.
Что касается Шостака, то у него на покрывале был изображен традиционный домик с садиком и девушкой в окошке. Впрочем, жена у командира «Григория» была не только рукодельницей. Но и вообще женщиной хозяйственной, цену копейке знала, а потому мужа в плавание собирала загодя, соля нежинские огурчики, да варя в огромных тазах варенье вишневое да абрикосовое. Особенно же гордилась капитанша, что по случаю приобрела у одесского купчины за полцены почти фунт отличного чая.
Уже перед расставанием Наталья Петровна подарила Шостаку свой портрет, писанный каким-то местным живописцем.
– Чтобы в море меня не забывал и на мою персону любовался! – сказала, дар свой торжественно вручая.
Живописал портрет мадам Шостак, разумеется, далеко не Боровиковский, а потому с оригиналом он имел сходство весьма относительное, хотя красок художник не пожалел. Особенно ярко были намалеваны щеки, получившиеся больше похожими на два помидора. Жене, впрочем, портрет нравился, а это самое главное. Не спорить же о вкусах в грустный момент расставания.
И вот теперь Шостак вертел парсуну в руках, примериваясь, куда бы ее приладить. Наконец определился повесить в изголовье койки. Проснулся – сразу с супружницей поздоровался, а, засыпая, пожелал покойной ночи. Лучше и не придумать!
Решив вопрос с портретом, намылил щеки и принялся за бритье. Плохо правленая бритва больно царапала щеки. Но на правку времени уже не было.
Еще с вечера на флагманском «Святом Павле» на полдень назначено совещание у командующего. Ничего необычного от совещания Шостак не ожидал – скорее всего, командующий будет ставить задачи на предстоящую морскую кампанию, все как обычно.
На стуле еще с вечера лежали заботливо приготовленные вестовым чистая рубашка и штаны.
– Ваше высокоблагородие, завтрак уже готов, – просунул голову в проем двери и сам вестовой Тимоха, веселый и расторопный ярославец.
На «Григории» капитанская каюта просторная и поделена на два отделения. Ближняя к выходу для работы и общения, дальняя – спальня. Сейчас все бумаги были сдвинуты на столе в сторону, и перед креслом стоял поднос с завтраком: яичница в три яйца, масло да в хлебнице свежий хлеб с румяной корочкой.
Чай был уже заварен и источал ни с чем несравнимый аромат. Шостак сел за стол. Тимоха привычно повязал салфетку. Не слишком свободно, но и не туго.