Жить не обязательно
Охотник медленно, без резких движений, надел куртку и поднял капюшон.
Та-ак!
Чтобы привести примитивный арбалет в боевое положение, надо опустить его вниз, наклониться, стать ногами на лук и потянуть тетиву руками-ногами-спиной, пока на крючок не западёт.
Это секунд пять-шесть.
Захотят, за это время в клочья разорвут.
Но волки не тронулись с места.
С арбалетом у груди Гарт стал пятиться назад, на противоположный берег ручейка, и пятился до тех пор, пока в поле зрения не попал и «сам».
Неприятно иметь врага за спиной.
– А ну, пошёл, пошёл отсюда, если шкура дорога! – шагнул навстречу волку и поднял арбалет к плечу. – Ты стрелу получишь, мамка твоя – нож, а малых ногами раскидаю!
Матёрый мягко прыгнул в сторону, сделал большую дугу и присоединился к своему семейству на том берегу ручья.
С оружием наготове Сашка пошёл вперёд, выкрикивая короткие злые слова.
Но не успел он поравняться с рюкзаком, как волки растворились в тумане.
Гарт опустил арбалет и увидел, что он пустой!
Обронил стрелу?
Нет. Две висели на поясе, одна торчала в голове оленя.
Забы-ы-л положить стрелу в жёлоб!
Ну, не осёл ли?
Парень коротко рассмеялся, затем стал смеяться всё сильнее и никак не мог остановиться, а потом смех перешёл в кашель.
В другой кашель.
В щадящий больные бронхи.
В такой, от которого мокрота отходит.
Отнёс рюкзак «домой» и вернулся с волокушей. Перетащил к огню всё до косточки, даже ноги, голову и толстый сизый шар оленьего желудка.
И всё это время кашлял.
И плевался, как верблюд.
И устраивал передышки.
Ужас, сколько гадкой липкой слизи в лёгких больного человека!
Мясо отделил от костей и уложил в яму, выстланную мохом. В другую яму уложил кости, в третью – жир: олень был очень жирный.
Затем вскрыл олений желудок, намазал его зелёным пахучим содержимым оленью шкуру, сложил её конвертиком и прикрыл сверху плащом. Пусть ферменты работают, шкуру выделывают.
Над островом стоял туман, и сыпала мелкая бесконечная морось.
Устал Гарт, как пёс, до боли в сердце.
Куртка и штаны на нём промокли, но запасная рубашка, свитер, пуловер, носки и спальник, загодя уложенные в поваленную набок бочку, остались сухими.
А вот и суп в кастрюле поспел!
Забрался в бочку, покрутился, устраивась, – ноги наружу торчат. Тогда пристроил на бочку, вверх килем, найденную ранее бамбуковую лодочку, прикрыл её днище плёнкой из «поленоэтилена» и придавил жердями.
В бочке он постелил брезент и свитер, сверху – спальник. Наложил себе дымящегося мяса в деревянное блюдо, налил бульона в бутылочный стакан, прикрыл костры досками и залез в бочку. В тесноте – не в обиде.
«Диоген жил в бочке, мне просто переждать».
Но еда не шла. Не хотелось, не жевалось, не моглось.
Зато выпил стакан горячего душистого бульона. И второй. И с каждым глотком, с каждой каплей испарины чувствовал, как болезнь уходит из тела.
И заснул.
21. Подружились
«Белый шум» – древнейший из шумов земли. Так шумит волна, трава, ручей, дождь, рожь, лес. Крепко спится, хорошо работается, легко думается под белый шум.
Охотник слушал дождь. То барабанит, то отстанет, то совсем перестанет.
«А я под крышей. Тепло и сухо!»
Но что это за скрежет такой врезается в белый шум. Будто крыса под полом у самых ног.
Сашка приподнялся на локтях и глянул.
В полуметре от него пристроился на мху Черныш. Его тёмная шубка блестела от влаги, но лёг он так, что вода с крыши стекала стороной, а сам он оставался сухим.
Человек мысленно похвалил зверя за сообразительность. Но чем он там занимается?
Присмотрелся, – батюшки! Да он же переднюю ляжку оленью грызёт!
Достал из ямы кость, на которой ещё довольно мяса оставалось, спрятался от дождя под крышей, и уплетает ворованное на глазах у хозяина!
Ну, не нахал ли?
Сначала хотел песца шугануть, но потом постыдился животное под холодный дождь выгонять, да и учили в школе, что чувство частной собственности – суть вредный пережиток капитализма.
Пора было вставать по своим делам. Чёрныш тоже вскочил. Отбежал в сторонку и стал за человеком наблюдать.
– Не убегай, Черныш. Учись. Смотри, как люди живут!
Сашка был рад этому любопытному щенку. Ему не хватало Таймыра, с которым он привык разговаривать, как с младшим братом.
Снова разжёг костры и поставил на ближний кастрюлю с олениной.
Черныш подошёл с подветренной от кастрюли стороны и стал принюхиваться. Но вдруг насторожился, поднял ушки топориком и прислушался. Затем резко подпрыгнул и ударил обеими передними лапками по мху. Из-под лап выскочил лемминг и бросился по лемминговой дорожке наутёк.
Песец в два прыжка настиг лемминга, но схватить его не успел. Мышь круто повернулась, села на задние лапки, упираясь в утоптанную дорожку куцым хвостиком, и резко засвистела, ощерив острые желтые резцы. Песец несколько мгновений смотрел на мышь сверху, и так и сяк наклоняя голову. Потом вдруг мгновенным движением схватил лемминга передними зубами за шиворот и подбросил кверху. Мышь закувыркалась в воздухе, песец опять с чрезвычайной быстротой ухватил её резцами, с треском раскусил голову и проглотил.
– Ловок! – заметил Гарт. – Но зачем такая долгая прелюдия и сложные пируэты? Не проще ли догнать и тут же без долгих разговоров съесть?
– Вау! (Ты же видел, как они чувствуют дистанцию. Тут же разворачиваются и готовы вцепиться тебе в губу! А кусаются пребольно!)
– Леммингу сверху ещё удобней кусаться!
– Вау! (Нисколько! У него от кульбитов в голове пертурбация: не сообразит, где верх, где низ. Тут уж не зевай – голову ему прокуси. А то в язык вцепится. Больно – ужас как!)
– Какие ты слова знаешь интересные… Где учился-то?
– Вау! (Мама с папой учили и на примере показывали. А вы, люди, разве не таким способом мышей едите?)
– Признаюсь по секрету: мы вообще мышей не едим!
– Вау! (Это почему же? Вкуснее жирного мыша нет ничего на свете!)
– Н-ну… видишь ли… у нас несколько иное представление о том, что вкусно и что нет.
– Вау! (Уже заметил. Нет, чтобы мясо сырым съесть, вы его сначала нагреваете, а когда оно всякий вкус потеряет и станет как тряпка, тогда едите. Непонятно всё это, не по-нашему.)
– Уважаемый Черныш! Я постараюсь донести до своего народа все способы охоты и манеру жизни твоего народа. А пока держи кусок сырого мяса. И спасибо за урок!
А тут и дождь перестал. Сквозь разрывы в облаках стало видно синеву.
Боже мой, какая радость!
Какая это радость – синее небо!
Даже клочок синего неба – какая это радость!
Нельзя жить без неба. Глаза сами вверх тянутся. За ними душа.
Небо – это вечное утро. Кто, глядя на небо, не вспомнил детство своё?
Далёкие предки Гарта, первые охотники, наверное, так думали:
«Вон там облака. За облаками – вечная синева.
А за синевой – тоже всё на крови?
На боли, на горечи стоит?»
Черныш уже без страха забрался под крышу и принялся с увлечением грызть кость. А Сашка почувствовал прилив силы в душе. Опять он хозяин. Опять есть у него домашнее животное, о котором надо заботиться и которое даст знать о приближении врага.
Кстати, о врагах: арбалет-то под дождём оставил!
Тетива на нём намокла и провисла: не выстрелить!
Вот разгильдяй, так разгильдяй! А если «босой» появится, опять в него головнями швырять?
Крайне недовольный собой, Гарт подсунул своё оружие поближе к струе дыма: часа через два-три опять будет в норме.
Тут закипел олений бульон в кастрюле, и охотник сел завтракать.
Не завтрак, а пир!
Есть хлеб. Лепёшка на соде.
«Вот ты, Черныш, утверждаешь, что самая вкуснятина – это толстый, жирный лемминг. А по мне, так ничего вкуснее горячего оленьего бульона с чёрствой лепёшкой!»
– Хочешь кусочек? – сказал Сашка Александросу с набитым ртом.
– Опять дразнишься? Ты лучше вспомни, какой ветер дул в те три дня пока ты болел.
– Три? На мой счёт – два.
– На мой – три. Ветер вспомнил?
– Как не вспомнить! Южак. И теплынь была, – оводы и трясогузки появились.
– Оводы нам ни к чему. Южак – это на полрумба круче к берегу волны ложатся, по-другому ил-песок намывают.
И размывают.
– Что-то не врублюсь… при чём тут «размывают»?
– Вот. А обижаешься, когда тебе на позднее зажигание указывают!
– Но-но, полегче! А тупице пальцем покажи!
– Ты на берег давно ходил?
– Вчера. Воду брал, в суп добавить.
– И ничего не заметил?
– Заметил. Лёд растаял.
– Глазастый, прям страсть… А подо льдом ты ничего не оставил?
– А-а-а! – кусок застрял у Сашки в горле. – Там кормилец мой!
– Я думаю, не мешало бы глянуть.
– Спасибо, Сашок, бегу!
22. Карабин
Плотик качался на лёгкой волне у самого берега. Гарт скинул с ног свои «птичьи перья» и сиганул на влажные брёвна.
Пара гребков веслом – и вот он камень, за который он ухватился тогда, пропуская над головой волну.
А чуть дальше – чёрная палочка под водой.
Ствол.
И неотличимое от песка рифлёное цевьё карабина, укороченной охотничьей винтовки.
На глубине меньше метра.
Веслом он отодвинул ствол в сторону и, когда показался плечевой ремень, просунул в петлю конец весла и поднял своё оружие на плотик.
И ног не замочил!
На берегу Гарт поцеловал карабин в солёное мокрое ложе и прижал его к груди.
«Боже мой! Опять я стал полноценным мужчиной, работником великой тундры. Добытчик и охранник мой у меня в руках!
Спасибо тебе, Александрос!»
Вынул затвор, – всё в песке. В стволе ил.
Открыл магазин – пять патронов выпали на ладонь.
И тут всё в грязи, но с каким удовольствием будет он сейчас чистить-блистить своего друга и добытчика!
Грязь из ствола винтовки Гарт осторожно удалил «амелиневой» проволочкой и промыл его кипятком. Смазал изнутри остатками солярки, хоть оно и нельзя – соляркой.
И разобрал, промыл, прочистил.
И положил карабин на камень сушиться.
И патроны рядом. Пять тяжёлых жёлтых патронов.
Затем занялся делом. Вскипятил морскую воду в кастрюле, окунал в неё нарезанное тонкими ломтями оленье мясо и развешивал сушиться.
И всё нет-нет да и глянет на карабин.
И всё не верил счастью великому.
И всё улыбался, а потом запел.
23. Дела домашние
В этот радостный день Сашка успел поразительно много.
Когда мясо было развешено, он пододвинул вешала поближе к костру так, чтобы дымком протягивало и чтобы чайки не могли ухватить.
Вырубил днище из второй бочки и сделал «кастрюлю» по примеру первой, а края вытянул повыше. Получилось ведро. Дужку к нему согнул из найденной ранее на триангуляции железной проволоки.
Черныш доставил охотнику немало весёлых минут. Он свернулся клубочком неподалёку, прикрыл нос пушистым хвостом, и следил за всеми действиями человека с величайшим любопытством.
При ударе железом по железу возникал отрывистый резкий звук, от которого у песца непроизвольно захлопывались глаза.
Получалось: удар – морг, удар – морг, удар – морг!
Наконец, Чернышу это надоело, и он убежал на дальний песчаный бугор.
Гарт нагрел воды в ведре, насыпал чуть золы в деревянное блюдо и пошёл на ручей. Там побултыхался, помылся, используя вместо мыла золу, смыл с себя болезнь и усталость. Бодрый и весёлый вернулся «домой» и взялся готовить своё любимое блюдо, холодец из головы и ног оленя.
Сколько возни, пока все косточки очистишь-приготовишь, и варится долго. Но зато и вкуснятина – за уши не оттянешь!
Черныш совсем перестал бояться, сидел рядом, по-кошачьи уложив хвост кренделем, и время от времени выражал своё восхищение громким «Вау!» Гарт бросил ему кусок оленьего уха с толстой бляшкой жира на нём. Черныш жир съел, а ухо пожамкал и оставил: оно, мол, от старого быка, не угрызёшь.
– Привередничаешь, паря, уже и оленина тебе не мясо, а ведь раньше ты и мышами не брезговал! – упрекнул его охотник.
– Вау-вау-вау! – затявкал Черныш. (Мыши – они жирные, мягкие и в любой мороз тёплые. Вку-у-сно. Не то что это жестяное ухо!)
– А куропаточку не желаете, уважаемый?
– Вау-вау! (Кто ж откажется? Только добыть трудно, они сторожкие).
– А как ты насчёт моржатины? Тут, неподалеку, есть. Правда, не первой свежести, но народы вкушают. И ты бы прогулялся. Жирку бы поел, на зиму б запасся, а то тощий такой – смотреть жалко!
– Вау! – печально тявкнул Черныш и сокрушённо потряс головой. (Был уже там, плюху получил от старших, и бургомистр чуть глаз не выклевал. Но мне повезло. Недалеко от тебя целое скопище превкусных костей, с мясом на них нашёл, чем не еда?)
Охотник принялся объяснять песцу действующие на территории России права частной собственности на «кость пищевую», но в один особенно красноречивый момент обнаружил, что слушатель убежал.
24. У моря
Спокойно, хорошо было на душе.
И не хотелось, чтобы день кончался, а хотелось его продлить.
Поужинав оригинальным блюдом – горячим холодцом, Гарт прикрыл кастрюлю досками и пошёл на пляж. Уселся на камень, положил карабин на колени, вдохнул соль морскую.
Лёгкий хиус гнал волну от берега в море, и возле самых скал не было никакого волнения, лишь лёгкая паутинная рябь.
Море. Чайки. Закат.
Черныш прибежал и лёг рядом.
Нерпа показала чёрный нос у самого берега.
За ней проплыл лахтак. Толстый. Между головой и попой проливчик, и кажется, эти части тела плывут отдельно. Наверное, жирный.
Солнышко нехотя погрузилось в море.
Вода вблизи стала чёрной, чуть дальше зелёной у горизонта – киноварь.
Тихо-тихо.
Капает с усов нерпы вода, чайка перебирает пёрышки, рыбка воду плавничком режет.
И слышно, как стучит и замирает сердце.
И слышно, как согласно дышат море и тундра.
И забываешь, что вал прибоя притаился в глубине.
В минуту жизни трудную,Теснится ль в сердце грусть.Одну молитву чуднуюТвержу я наизусть.Есть сила благодатнаяВ созвучьи слов живыхИ дышит непонятнаяЖивая прелесть в них.С души как бремя скатится,Сомненья далеко.И верится, и плачется,И так легко, легко.Думал ли Михаил Юрьевич, что его мысли прозвучат через полторы сотни лет в Арктике, на семьдесят пятой параллели?
– Александрос, ты здесь?
– Здесь. Надо чего?
– Нет. Просто не хочется быть одному.
– И мне.
Сашка встал и пошёл вдоль берега. Вспоминал отчий дом, своих сестёр и братьев, детей, друзей, Сережет.
Черныш лёгкими прыжками следовал за ним.
И пусть. Говорят, Бог троицу любит.
К биваку он вернулся поздней ночью. Разобрал крышу, откатил в бочку в сторону, устроил себе постель, положил слева карабин.
Накормил Черныша и забрался в спальник. А «домашняя животная», как говорит Полукарпыч, свернулась калачиком в ногах.
Так и заснули.
25. Избушка
Утром раненько Гарт занялся строительством избушки. Надоело непогоду в бочке пережидать. Выстрогал себе деревянную лопату из лиственничной доски и вкопал угловые столбики на площадке размером два на три шага. Обшил столбики с обеих сторон досками, а серединку заполнил подручным материалом: камнями, песком и мхом. За три дня поднял стены чуть выше своего роста, чтобы ходить внутри, не пригибаясь.
Очень плохо было без молотка. Своим железным шкворнем строитель в первый же день пальцы поотбивал. И тогда вспомнил, как отец сверлил стекло медной трубкой, под которую подсыпал мокрый песок.
Песка кругом – море. Кусок алюминиевой трубки Гарт отломил от найденной ранее старой кровати-раскладушки. Подыскал подходящий обломок базальта, расклинил его в камне на берегу и стал сверлить своим «индейским луком» как будто огонь добывал: туда-сюда, туда-сюда.
Не очень быстро, но всё же за полдня, с перекурами, Сашка просверлил базальт алюминием. Насадил камень на рукоять – получился молоток-топорик, которым он и гвозди выпрямлял, и гвозди забивал, и доски по размеру обрубал.
Бамбуковая лодочка очень пригодилась. Разобрал её и сделал из крепких бамбуковых стержней стропила для крыши, а саму крышу устроил односкатной с уклоном в сторону тундры и покрыл её шкурой моржа. Этакий домик-скворечник получился.
Два оконца затянул кусками полиэтиленовой плёнки. Непрозрачные окошки, но свет есть. Очень не хватало второй пары рук. Был бы сын рядом, сейчас ему одиннадцать, как бы помог отцу!
Оставалось сделать печку. Беспечный балок – для беспечного человека, а беспечному в тундре плохо.
Оставшуюся бочку охотник разрубил пополам, в одной половинке вырубил окно-топку. Кусок жести из «окна» подвесил на петлях из гвоздя на то же место. Получилась дверца. Закрывалась она со скрежетом и не очень быстро, но всё же давала возможность, приоткрывая её, регулировать тягу.
А вот на изготовление трубы из остатков жести ушёл целый день. Но вскоре и она встала на место. И стал балок, как дом, – заходи и живи!
26. Инга
За эти дни от беготни по камням, чуни из птичьих шкур на деревянной подошве основательно истрепались. Пора было подумать о настоящей обуви. Хорошие непромокаемые сапоги получаются из шкуры нерпы. Оседлав своё плавсредство, – неуклюжий плотик, – Сашка убил нерпу из карабина и достал её со дна моря деревянным багром с железным гвоздём-крючком на конце. Чтобы багор тонул, пришлось привязать к нему камень. Нерпа оказалась крупным самцом весом, наверное, килограммов восемьдесят.
Черныш едва дождался, когда Гарт снимет шкуру с добычи, и принялся тут же пировать, вгрызаясь в бок тюленьей туши.
– Погоди, не спеши! – Сашка отрезал ему кусок мяса с жиром и положил на камень. И тут же увидел вторую нерпу. Она подплыла так близко к берегу, что, казалось, хотела вылезть на песок. «Вторая шкура не помешает», – решил Сашка, свистнул нерпе, и тихонько, без резких движений, поднял к плечу винтовку. Но выстрелить не успел: нерпа ушла на глубину.
Ладно.
Сашка положил карабин рядом и стал разделывать добычу, время от времени бросая взгляд на море. Но появление нерпы всё же проморгал. Она внезапно вынырнула у самого берега и, неловкими рывками, как и все тюлени, стала выползать на песок. Сашка опять поднял карабин к плечу, но стрелять не спешил. Насторожило необычное поведение тюленя, да и что за радость убить животное, которое само под выстрел подставляется?
Он опять тихо свистнул сквозь зубы: нерпы чрезвычайно любопытные создания и очень любят тихий музыкальный свист. Нерпа подползла шагов на пять и уставилась на человека чёрными, не отражающими свет глазами.
Стараясь не делать резких движений, Сашка уселся на песок и опустил карабин.
– Тебе что, жить надоело? А ну, двигай назад, пока я добрый!
Но небольшая нерпа эта подползла ещё ближе. Теперь охотник, если бы захотел, мог бы притронуться к её носу палочкой или дулом винтовки.
«Ненормальная, что ли?» – и тут заметил, что нерпа ползёт по следу, оставленному в песке тушей первой нерпы, когда охотник выволакивал её на берег.
«Самочка! Самца своего ищет по запаху».
– Не ищи, убил я его. Не знал, что вы пара. Но вообще-то мне нужна шкура на сапоги.
Нерпа была уже на расстоянии вытянутой руки и, тщательно принюхиваясь, пододвигалась всё ближе. Гарт взял два камешка в руки и постучал ими один о другой.
Тюлениха, совсем как собака, покрутила головой так-сяк, прислушиваясь, затем принюхалась к испачканной жиром Сашкиной руке и, наконец, осторожно, самым кончиком носа, притронулась к пальцу.
Сашка подушечками пальцев прикоснулся к её усатой мордочке.
Нерпа отпрянула. Но потом опять подползла ближе и опять стала принюхиваться. На этот раз она позволила погладить себя по щеке и притронуться к передним ластам.
Но тут налетел Черныш и куснул нерпу в бок. Она бросилась в воду и нырнула.
– Ну и дурень же ты, Черныш! Всю малину испортил. Щас как дам леща!
– Вау! (А это вкусно?)
– Вкусно-вкусно… Рыба такая. Вот это что!
– Вау! (Рыбу я люблю. Но нерпа жирнее.)
– Тебе что, целой туши мало? Ведь за месяц не съешь! Я ж эту самочку приручить собрался, а ты – кусаться! А вдруг она теперь больше не подплывёт? Если ещё хотя бы раз тявкнешь на неё, будешь иметь дело со мной! – и Гарт потряс перед носом песца толстой суковатой палкой.
Черныш обиделся, отбежал в сторону, завалился на бок и стал кататься по мху. Он так нажрался, что стал похож на бочонок на ножках. Даже хвост и уши у него стали короче и лоснились от жира.
Охотник освежевал нерпу, уложил тушу в яму, а шкуру тщательно постирал в морской воде, как учили старые промысловики.
Перед выделкой шкуру надо тщательнейшим образом обезжирить. Для этого её набивают на деревянный каркас и вывешивают на мороз. С мёрзлой шкуры жир легко соскабливается стальной ложкой. Летом шкуру так же набивают на каркас, привязывают к нему камни и опускают в море. Жир с поверхности мездры выедают морские рачки-капшаки или мормыши, по-учёному – эвфаузиды. Начисто выедают, только за процессом этим надо следить, а то и шкуру сожрут.
Сашка быстренько сколотил из подручного материала четырёхугольную раму, натянул на неё нерпичью шкуру, привязал к раме камни, отплыл немножко от берега и опустил каркас на глубину примерно трёх метров. И тут увидел в воде тень.
Нерпа медленно поднималась из глубины к поверхности. Усы и «брови» её распушились, пятнистое тело легонько изгибалось, огромные зелёные глаза были раскрыты. Гарт застыл с веслом в руке.
Боже, какое красивое животное! Какое оно неуклюжее на берегу и какое совершенное в воде! А глаза! На воздухе глаза нерпы – просто чёрные пуговицы, а если смотреть на них через слой воды, видно всю прихотливо окрашенную радужку, все жилки-прожилочки, все пятнышки на ней. Засмотришься!
Беззвучно вынырнув у самого плотика, нерпа, чьи глаза опять стали невыразительными чёрными провалами в голове, с любопытством уставилась на человека.
– Иди сюда, русалочка зеленоглазая, иди, познакомимся! – человек тихо свистнул и протянул к нерпе руку.
Нерпа подплыла и легонько притронулась к руке охотника носом. Сашка почесал ей мокрую щёку и пригладил усы.
Как же назвать тебя, чудо морское, каким именем окрестить? Назову тебя просто Инга. Будь у тебя уши, Инга, почесал бы за ушком, а пока только мордочку поглажу, лады?
Инга уцепилась передними когтистыми ластами за край плота и внимательно слушала. А парень и дышать забыл. Нет, она всё же ненормальная, эта маленькая самочка. Неужели она не поняла, что от человека исходит смертельная опасность?
Но какая же радость сердцу человеческому от общения с вольным животным! Вот мы говорим: «дикое животное». А какое ж оно дикое, если стремится ближе к человеку? Обнюхивает его руки и смотрит ему в глаза. Наверное, вот так, накоротке, общались с животными Адам и Ева, когда давали каждому имя и разговаривали с каждым на его языке.
Легонько пошевеливая двухлопастным веслом, Гарт отогнал плот к берегу и привязал его к большому бревну. Улыбаясь, пожал Инге когтистый ласт и пошёл по своим делам.
27. Будни промысловика
А работы было выше головы. Для начала выдолбил в базальтовой глыбе на берегу довольно большую выемку и стал собирать в неё мочу. Для выделки тюленьей шкуры жеванина из печени – слишком слабый «химикат». Да и где взять столько печени на трёх-четырёхразовую обработку шкуры? Моча же действует как дубитель, выделанные таким способом шкуры не пропускают воду.
Затем привёл в порядок ближние кочки-тумбы для капканов и отремонтировал сами капканы.
Но все эти хитрости охотничьи хороши только раз в три, а то и в четыре года, когда есть в тундре песец. Один «урожайный» год чередуется с тремя-четырьмя «неурожайными», когда песца или очень мало, или нет совсем.
А почему такая странная цикличность численности у этих белых лисичек?
А потому что лемминга бывает много только один раз в три-четыре года!
А почему такая странная цикличность численности у лемминга?
А потому что болеют эти подвижные красноватые мышки и во множестве умирают. Или так их много становится, что выедают все корма и массами бегут искать новое место, по дороге попадаются им реки и озёра, при форсировании которых лемминги тысячами гибнут в воде, замерзают от переохлаждения на берегу или становятся добычей тех же песцов, чаек, хищных рыб и птиц.
И остаётся мало мышей в тундре. И песцы уходят в другие места. Если нет лемминга в таймырской тундре, значит, есть в приленской, нету в приленской, зато появился в чукотской и малоземельской. Никогда не бывает Великая Тундра без лемминга и без песца.
Выделки шкуры мочой, – это не очень красивая, но очень «пахучая» работа, но всё же дня через три-четыре, пошитые на скорую руку, кривоватые сапоги из нерпичьей шкуры были готовы, Сашка уложил в них мох вместо стелек и получил надёжную непромокаемую обувь.