Жизнь ни за что. Книга первая
Леонид начал познавать МИР в небольшом населённом пункте названным городом в 1943 году в самый разгар великой войны за свободу нашей Родины. Война началась в июне 1941-го, а Лёнька появился в марте 1939-го и помнить себя начал с 1942-го. С этого времени и началось познание.
Наша планета прекрасна! Это он осознал в первые годы своего сознания, когда начал посещать окружающие его городок леса, поля, речки.
В 1949 году десяти лет от роду он совершил с отцом большое путешествие по Волге. Сначала железной дорогой до реки Волги и далее по реке на пароходе. Отец с тремя такими же, как и он, мужиками поехал искать подряд на лето и почему-то взял Леньку. Что его подвинуло? Десятилетний сын был ему обузой по всем направлениям. Но он его взял. Отцы! Берите своих сыновей в свои путешествия в отрочестве. И это будет вечной благодарной памятью ваших сыновей.
Мужики останавливались подряд во всех заметных местечках. И Лёнька впервые увидел большой мир и мир этот оставил такие неизгладимые впечатления, что он и спустя десятилетия помнил многие мелкие подробности путешествия, а Волгу полюбил навсегда.
Дело в том, что перед войной Лёнькин отец Иван Макарович работал на железной дороге в службе вооружённых кондукторов – проводников грузовых эшелонов, потом в стройуправлении мастером. А с 1944-го, списанный начисто из армии по непригодности к воинской службе после ранений и болезней за время службы, он оказался инвалидом отечественной войны с копеечной пенсией и запрещением к работе на госпредприятиях. Законы были строгие, исполнение контролировали ещё строже. На постоянную работу не брали, частных предприятий не было. Единственная возможность – найти частный подряд на строительство дома или ещё чего. Вот и скитались по округам мужики группами и поодиночке, которые ещё могли, но которым не разрешали. А семья состояла из четырёх иждивенцев, как тогда это называли. Детей надо было как-то одевать, кормить, чтобы они учились и вырастали в достойных строителей будущего счастливого невообразимого коммунизма. Обучению детей родители отдавали если не всё, то многое и старались экономить на всём. Тогда брали небольшие деньги за обучение после 4-х классов, но дети инвалидов войны могли принести справки. И Лёнька помнил, было очень стыдно выглядеть необеспеченным и нести справку в канцелярию, которую отец просил передать вместо платы за обучение. И помнил, как в младших классах в голодные годы им выдавали по кусочку хлеба в 50 граммов. Ему досталась горбушка, и он сломал «детский» зуб об эту горелую горбушку и плакал в уголке.
И вот собралась «дикая» бригада строителей на выездные заработки. А то, что отец взял маленького сына, просто означало, что он не очень верил в успех. Уже позже Лёнька придумал, что отец взял его из-за того, что семья не очень-то была довольна жизнью в местечке и постоянно шли разговоры о перемене места жительства. К примеру, в теперешнюю Калининградскую область, которую заселили, как обычно, наиболее уверенные в себе и предприимчивые люди на очень выгодных условиях. И младшенький должен был посмотреть другой мир…
И это было здорово! Кто тогда путешествовал?! Народ боролся за выживание, чтобы как-то прокормиться. Одежонку родители справляли своим чадам из одежды бабушек, дедушек, старших братьев и сестёр – перешивали, штопали, вязали из старого. Не один вечер Лёнька провёл с матерью, помогая ей создавать пряжу из старых вязаных жакетов, носков… Первый свой сшитый на фабрике костюм он получил в 14 лет, когда в комсомол принимали. Поэтому в путешествие Лёнька отправился в стоптанных ботинках, в каких-то шароварах и в непонятной курточке. За то на голове была бескозырка, фабричная, которой он очень гордился, и которой завидовал ипацаны на трёх улицах.
Прекрасна великая река Волга. Между берегом и дебаркадером несколько пацанов, Лёнькиных ровесников, передвигали вёслами лодки с места на место и забрасывали удочки, что вызывало острую зависть. Лёнька долго следил за ними, но добыча к ним не попадалась, и он немного успокоился. А потом подошёл пароход двухпалубный, огромный. Из трубы валил чёрный дым, а сзади над кормой висела большая лодка. «Спасательная», – сказал отец. Палубные матросы выдвинули на причал сходни. И огромная толпа из женщин, мужчин и детей с узлами, корзинами, чемоданами ринулась в узкий проход, толкая и давя друг друга. И протиснувшись на палубу, пассажиры бросилась бегом по шкафуту направо и налево занимать открытые места 1У класса на юте и на баке. Места эти представляли длинные скамейки и предоставлялись пассажирам с самыми дешёвыми билетами без обозначения места. На этой же палубе было несколько мест Ш класса (назовём их плацкартами). На второй палубе располагались каюты 1 и П класса. Но туда пассажиры не торопились, шли достойно. С первой палубы на вторую никого не допускали…
Рейс парохода, на который садилась бригада, был до Астрахани. И потому медлительность была неуместна. Трое мужиков, оставив Лёньку с отцом в сторонке от толпы, ринулась вперёд и они уже «приземлились» на занятые места, чётко обозначенные их спутниками. Пароход густо задымил, загудел и отвалил от пристани. Мужички достали нехитрые припасы, выпили водочки, закусили. Лёньке дали большую воблу и две баранки, показали, где найти питьевую воду и задремали.
Хорошо плыть на пароходе. В машинном отделении огромные открытые шатуны крутят огромный открытый коленчатый вал, шипит паровая машина, густой запах машинного масла висит в воздухе машинного отделения Машинист с маслёнкой почти непрерывно ходит между огромными движущимися частями, подливая масло в подшипники. И как-то становилось боязно за него. И всё это для того, чтобы гребные колёса, надетые на концы коленчатого вала, крутились непрерывно и обеспечивали бег пароходу. Лёнька крутился по пароходу, залезал во все доступные углы, но не проходило и часа, чтобы он снова не приходил в машинное отделение подышать маслом и паром и побыть в небольшом ужасе за судьбу машиниста. И ещё была Волга. О ней не сказать лучше сказанного другими, но это было так восхитительно быть посреди неё, видеть жизнь береговых людей, что не раз мальчик обращался к отцу: «Давай уедем жить на Волгу. Куда угодно, лишь на Волгу». «Подумаем, сынок», – отвечал отец, поглаживая его по вихрастой голове. Леонид не забыл и никогда не забывает эту поездку по реке, такой русской, такой соответствующей русскому характеру, такой вдохновляющей и умиротворяющей уставшую душу. Было много встреч с Волгой. Иногда, часами просиживая у реки, Леонид Иванович ощущал, как живая вода не только катится по руслу, а проходит и через него, давая новые силы для жизни и новый смысл в понимании её.
До окончания школы Лёнька дважды посетил областной центр. Сначала с экскурсионной группой школьников под руководством классной дамы после седьмого класса. В эту поездку он познакомился с музеями, цирком, планетарием, с центральной гостиницей, в которой группы с нескольких районов жили на шестом этаже в больших казарменных комнатах. И где у Лёньки спёрли, с оставленного на общей вешалке пиджака, значок» «Авиамоделист СССР», о котором очень жалел, т.к. действительно занимался в школьном кружке и строил модели самолётов. И уже учась в десятом классе по приглашению старшей сестры, обосновавшихся там с мужем, ездил к ним погостить. И тогда же состоялось его первое знакомство с оперным и драматическим театрами, которые оставили на впечатлительном пареньке глубокий интерес к театральному искусству.
Да и вообще за эти поездки он понял, что жизнь большого города значительно насыщеннее и темпераментнее жизни маленького поселения, несмотря на то, что жителей в нем до 30 тысяч и какая-то творческая струя в нём присутствовала. И решил для себя, что жизнь в затерянном в просторах России малом городе не для него.
С жизнью самой настоящей деревни 50—х годов ХХ века Леонид познакомился на длительных уборочных работах, когда школьников направляли под руководством классных руководителей на три-четыре недели на постоянное место жительства в колхозы. Первый раз это было осенью, когда он учился в 7 классе, и большинству девочек и мальчиков не было и 14 лет. Школьники, человек сто, были отправлены в лесную деревню, где копали картошку, дёргали лён, лопатили зерно в овинах, да делали всё, что могли сделать их руки. Жили ребята по крестьянским домам по пять – десять человек. Колхоз выдавал хозяйкам продукты, а те готовили нехитрую еду. Да хитрой еды у большинства и дома не было Электричество до деревни ещё не дошло. Было радио и в некоторых домах патефоны да балалайки. А было весело, и ни кто не обижался за принудительные работы. Так было принято. Нужна была помощь – школьники и помогали. И так было каждую осень до окончания школы.
Леонид много читал. Чтение было достаточно беспорядочно, но книги были прочитаны и с годами он, уже Леонид Иванович, стал твёрдо согласен с Максимом Горьким, что «чтение есть лучшее учение».
И вся Лёнькина жизнь до получения аттестата зрелости, дала ему основательные познания мира и подготовила его к выходу в большую жизнь с уверенностью в победе.
Так закончилось Лёнькино детство. Ему было хорошо в его детстве. Оно было свободно от опеки и не давило на психику. Всегда всё было можно, кроме воровства и злостного хулиганства. И когда детство кончилось, грустно не было. Было чуть тревожно и одновременно просто здорово: впереди ждала большая жизнь с победами и достижениями. И с ним оставалась его большая любовь в нерушимость которой он верил безгранично. И сейчас поезд мчал его с Валентином по незнакомой, но родной и близкой ему равнине его страны туда, где он собирался ещё глубже познать мир и получить знания, с которыми он встанет в строй миллионов строителей нового мира.
В США в это время всходила звезда короля рок энд ролла Элвиса Пресли. Человека, который своей музыкой сдвинул мир неторопливой жизни в водоворот бешеных ритмов и скоростей во всём.
V
Прошла жаркая страда медицинских и мандатных комиссий, приёмных экзаменов, предучебных подготовительных лагерей. Леонид Сугробин и Валентин Балыбердин успешно преодолели все выставляемые перед претендентами преграды и стали курсантами, обучающиеся по специальности судовых механиков. От отделения океанологов Леонид отказался после беседы со старшекурсником. Тот с долей издёвки сказал, что «в океанологи идут глупые романтики из мест непуганных дураков, думая по окончанию изучать океаны на коралловых рифах. А на самом деле будут сидеть в каком-нибудь Тикси или Анадыре, разливать прибойную пену в бутылки и тоскливо смотреть вслед последнему ушедшему пароходу». По окончанию им обещался диплом о высшем образовании с квалификацией инженера-механика и направление на флот. Отдав все запасы энергии и нервов, они в лагерях морально отдыхали, и казённый быт их не пригибал. Они желали быть моряками, и их всё устраивало, если и не нравилось. Да и росли и воспитывались они не в инкубаторе. Особенно расслабился Валька, который за сочинение и немецкий получил по четыре балла, и кидался на стенки целых три дня, пока считали все баллы и проверяли характеристики. И выкипел всеми оставшимися у него нервишками. Лёнька старался поддерживать его психику.
Из лагерей Леонид отправил Ивану Макаровичу и Людмиле первые письма с бравыми фотографиями самого себя в форме и бескозырке. В письме шутливо посоветовал Людмиле готовиться стать женой моряка и начинать учиться ждать. Раньше он не писал, зная о её намерениях путешествовать по Волге и куда-то ещё. А ждать было непросто. Это он прочувствовал за прошедшие два месяца в оторванности от всего родного и близкого. И только новизна обстановки, событий и предвкушение очередного познания мира на более высшем этапе размывало его тоску.
Детское познание мира у Леонида было безмятежным и счастливым. Он принимал жизнь и политическое устройство своей страны единственно правильным. И отчаянно спорил с отцом, который прошел первую мировую, гражданскую и частично отечественную войны и прожил свои годы при разных властях. В конце концов споры закончились тем, что отец перестал его наставлять, сказав, что никто не желает учиться на чужих ошибках и наставляет себе шишки сам.
И вот Леонид курсант и сидит первого сентября на первой лекции и старательно, пытаясь писать разборчиво, слушает вступительные слова профессора о необходимости хорошего знания высшей математики для каждого инженера. И о том, что никто за ними ходить и няньчить не будет и курсанты должны максимально быть самостоятельными в учёбе.
Иван Макарович увидел из окна, что прошёл мимо дома почтальон и вышел к калитке, где висел почтовый ящик. Вместе и «Известиями» в ящике белел конверт. «Может Лёнька, наконец – то, объявился». От него была только одна открытка с сообщением, что прибыл на место. Письмо было от младшего. Иван Макарович неторопливо вернулся к дому и присел на крылечко. Открыл аккуратно конверт и вынул сложенный вчетверо лист, исписанный с обеих сторон ровным мелким почерком. Из листка выпала фотография. Иван Макарович поднял её и поднёс поближе к глазам. Без очков он уже плоховато видел. На него смотрел Лёнька в бескозырке и матроске, совсем мальчишка, но очень серьёзный. «Повзрослел», – отметил про себя Иван Макарович и подумал: «Наверное чего-то понял за два месяца самостоятельной жизни.»
– Тина, – позвал он жену, крикнув во весь голос.
– Что тебе, – вышла на крылечко Лёнькина мать.
– Вот, смотри, – протянул он ей фотографию.
– Лёнька?! – обрадованно взяла она в руки фотографию и всхлипнула.
– Ладно, ладно, – сказал Иван Макарович. – Радоваться надо. И нежданчик наш на прямую дорогу в большую жизнь вышел. И нас, стариков, от забот освободил.
Мама Тина смотрела на фотографию. «Мал ведь ещё, а уже как военный», – думала она, и слезинка выкатилась из глаз.
– Ладно, – поднялся Иван Макарович. – Пойдём в дом, будем письмо читать.
Учился Леонид старательно, так как твердо решил стать хорошим инженером и быть годным не только на корабле, но и в любых других местах, и в науке тоже. Но при этом так же старательно начал занимался самообразованием по всем направлениям, отчётливо понимая свою неподготовленность в области искусства, литературы, истории, спорта. Во всём том, что делает человека действительно образованным. В увольнительные дни начал посещать музеи, театры по составленному списку. Особенное внимание сосредоточил на музыкальных театрах: Кировском (Мариинка) и музкомедии. Он понимал, что на выполнение программы по его списку уйдут годы, но не отчаивался и не отвлекался на безудержные забавы. Он прослушивал и просматривал весь репертуар, классические оперы и балеты, стараясь вникнуть в мелодии не только целого оркестра, но и отдельных инструментов, сравнивал исполнение разных артистов в одинаковых партиях и начал понимать некоторые тонкости. В Ленинграде можно было получить знания без специальных школ – было бы желание. Ленинградские музеи были для Леонида источником самых разнообразных знаний и очень часто, увидев необычное, начинал искать книги для углублённого познания. Для целостности начал посещать духовой оркестр училища, где обучался игре на трубе и выучил все гаммы, но в оркестр не сел – решил, что музыканта из него не получится. Продолжал много читать. В читальном зале по вечерам задерживался до отбоя, просматривая и прочитывая толстые журналы, начиная с «Иностранной литературы» и «Юности», и новые романы иностранные и отечественные. Была, показавшаяся наивным и доверчивым гражданам свободной по началу, хрущёвская пора правления. И на травлю песни «Мишка», родившуюся в Ленинграде, («Мишка, Мишка, где твоя улыбка…») в 1956 году комсомольские вожди только ещё прицеливались. А журналы и «Литературка» печатали Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, Василия Аксёнова, Юлиана Семёнова, Хэмингуэя, Ремарка и др. Многие курсанты из глубинок, с которыми Леонид сблизился, самообразовывались также. С Анатолием Клещёвым. приехавшим с Урала, они подружились как родственные души. Россия, конечно, великая морская держава, если ребята из глубин огромного материка, никогда не слышавшие шума моря, грезят о море и стремятся стать моряками. Анатолий писал стихи и, зазвав Лёньку в уголок, доставал тетрадку и просил послушать. Леонид стеснялся и долго не говорил, что и у него кое-что написано. Но как-то упрекнув Анатолия в подражательстве, прочитал восемь строчек своего сочинения на эту же тему. Анатолий оценил упрёк и качество Лёнькиных строчек. От этого их дружба окрепла и они, не жмурясь, говорили друг другу о недостатках своих стихов. Балыбердин стихов не писал, и увольнительные дни проводил в компании девушек, с которыми подружился.
Напряжённая работа над собой не была бездумной тратой времени. Леонид физически ощущал свой интеллектуальный рост. А когда весной ещё на первом курсе выучил наизусть поэму Есенина «Анна Снегина» и прочитал как-то вечером в большой комнате, где собралось человек тридцать ребят, часть из них его определённо зауважала. И со всеми своими делами и мыслями он делился с Людмилкой. Письма середины двадцатого века в Советском Союзе были единственным доступным средством общения. И в них можно было выразить намного больше и лучше, чем по заменившему их в конце века массовому телефону и интернету. Только общение через письма было медлительным, не соответствующим времени.
Людмила Буянская, ученица 10—го класса, сидела на четвёртой парте по отсчёту от доски у окна. Рядом сидела неразлучная подруга всех школьных дней Валя. Шёл урок истории и преподавательница Мария Васильевна что-то рассказывала о создании СССР, поминутно заглядывая в свою тетрадку, и просила записывать отдельные места. «Прошу записать, – говорила она, несколько смущаясь, – в наших учебниках написано не так, как было». Видно было, что её не радовало исправление написанного в учебнике, и возможно она была не согласна с тем, что говорила. Но на педсовете завуч и она же парторг сказала, что свои мнения надо оставить при себе и трактовать историю так, как указал ХХ съезд и райком. А это означало, что Сталин, руководя партией и страной во время строительства социализма, вовсе и не участвовал в этом строительстве, а если иногда и ввязывался, то только всё портил. А работала партия и на всех участках лично Никита Сергеевич Хрущёв. Людмиле надоело записывать, и она стала править учебник, заменяя в нём фамилию «Сталин» на «Хрущёв».
– Ты чего делаешь? – толкнула её Валя. – Хочешь, чтобы характеристику испортили.
– А что, разве я не права?
– Знать ничего не хочу, только прекрати.
– Ладно. Пусть, по-твоему, будет, – скучно протянула Людмила и закрыла учебник. Из книги выскользнул краешек конверта. Людмила взяла конверт и вынула из него фотографию Леонида в бескозырке.
– Что, не налюбуешься? – спросила Валентина
– Да, такие вот дела. Вчера был ещё совсем мальчишечка, а сегодня пишет, чтоб готовилась стать женой моряка.
– Так это же здорово.
– Чего уж там. Кончила школу, вышла замуж за моряка, народила детей, состарилась, моряка поджидаючи, и ….
– И разве плохо?
– Не знаю. Но я хочу быть сама собой и что-то значить больше, чем быть женой моряка и матерью его детей.
– Но так уж всё устроено, что назначение женщины – это быть матерью и лишь потом министром культуры.16
– Я подумаю, – ответила Людмила и добавила, – И к тому же этот морячок мне определённо нравится, и я по нему скучаю.
Урок продолжался. За окном сыпанул дождь, но быстро иссяк. А вслед за пропавшими струйками посыпались густые крупные снежинки и напомнили, что скоро будет зима. Было грустно, что лето прошло. Людмиле вспомнился теплоход, плывущий по ночной Волге, безбрежно раскинувшейся Рыбинским водохранилищем, и она сама на верхней палубе, на корме в плетёном кресле. И перед ней припавший на одно колено элегантный студент – третьекурсник. Он и его два товарища отправились познавать мир и предпочли его познавать с удобствами с борта теплохода, защищаясь от солнца затемнёнными очками. А не залитыми потом глазами, наклонёнными вниз вместе с головой рюкзаком, убивающим мысли и чувства. Они зацепили её в первый же день плавания. Она с мамой прогуливалась по палубе. А когда мама отошла в каюту, добрые молодцы окликнули её —
– Девушка, остановитесь!
И когда она остановилась на оклик и посмотрела в их сторону, тот, которого называли Славиком, продолжил —
– Вы нам любезно не сообщите – не нужен ли Вашей маме -зять!?
– Я маму спрашивала неделю назад, когда уезжал мой друг, и она сказала, что не надо, – ответила она и улыбнулась. Все трое были что надо.
Людмиле ещё не приходилось общаться с совсем незнакомыми ребятами, и всё-то ей было в диковинку. Студенты были тактичны, образованы, умны. Улыбки не исчезали с их лиц. И громкие шутки над собой, и негромкие над окружающими, сыпались беспрерывно. А на вечерних танцах под корабельную трансляцию, где каждой пятой мелодией был рванувший по весям страны ленинградский «Мишка». Все трое танцевали с ней строго по очереди. И уже со следующего дня она откололась от мамы и проводила время в кругу новых друзей. Она была так юна и прелестна, так ничем не испорчена и излучала такую массу положительной энергии, что покоряла всех, кто попадал в зону её ауры. Наташку Ростову Лев Толстой долго обучал и воспитывал, прежде чем выпустил на первый бал и ещё Петю Безухова дал ей в помощники. А мою Людмилку я, как автор, никак не готовил. Познакомил совсем неромантично с одногодком, научил целоваться с ним и тут же отнял его у неё. Как же у нас в жизни всё так неаккуратно: расставания, долгие разлуки, неопределённость. Славик, один из тройки друзей, старался больше всех произвести впечатление и определённо добился внимания. В её голубых глазах теплоты становилось больше, когда они обращались на него. Путешествие подтвердило учебник географии, что Волга впадает в Каспийское море. А внимание взрослых ребят утвердило Людмилу, что она совсем не ребёнок, что она взрослая хорошенькая девушка, которая нравится мужчинам и привлекает их. Она была радостна, ровна со всеми троими и не думала влюбляться. Жаркие прощальные поцелуи ещё горели на её губках. Но пятнадцать дней плавания, пятнадцать дней самого искреннего внимания и полушутки о вечной дружбе и любви навсегда не могли не волновать её юное романтичное сердце. Славик вообще готов был объявить её своей девушкой. И сейчас, когда до Москвы оставалась последняя ночь и ещё немного, Славик стоял перед ней склонившись на колено, целовал ей руки, обнимал её руками свою голову и жарко убеждал поверить ему.
– Через год, – говорил он, – ты закончишь школу, а я перейду на пятый курс. И ты приедешь в Москву и поступишь. У меня отец профессор, поможет. А потом я получу диплом и мы будем вместе… И поднявшись с колена, он подхватил девчонку на руки и закружил, повторяя, – вместе, вместе… Потом поставил на палубу и поцеловал умело и крепко.
– Задушишь, – оттолкнулась Людмила.– И как у тебя это ловко получается. Большой опыт.
– Вот и отлично, – улыбнулся Славик. – Ревность и упрёки – половина семейной жизни. Мы сходим рано утром, у нас дело в подмосковье. Вот тебе адрес (он протянул конверт) и я не прощаюсь навсегда. Если ответишь, я найду твой городок без компаса.
– Славик! Вещи уже на палубе, – окликнули его вышедшие из каюты друзья.
– Бегу.
Славик поцеловал ошеломлённую Людмилу в раскрытые губы и быстро пошёл по шкафуту.
Что-то просила записать Мария Васильевна. Падал крупный снег за окном на мокрую землю. Людмила смотрела на строгое лицо Леонида на фотографии и вспомнила его побледневшим, когда он последний раз махнул рукой и шагнул в вагон.
– Ну, я даю! – подумала она. – Смотрю на своего парня, а думаю о другом. Надо ответить на письмо. Но напишу и Славику записочку. Пусть помнит, что хорошенькие девушки не только в Москве.
1956 год был знаковым для Леонида Сугробина, для страны и мира. Лёнька встретил «любовь», окончил школу и поступил на учёбу по желанию. У КПСС состоялся ХХ съезд, разделивший страну и всё коммунистическое движение в мире на верующих и неверующих. Осенью 1956г Англия и Франция, не выдержав прокоммунистической политики освободившегося от колониальной зависимости Египта и национализации Суэцкого канала, ударили по нему соединёнными силами, Захватили и разрушили Порт-Саид и ещё немало набедокурили. Вступление в войну СССР было делом почти решённым. И только это заставило агрессоров вернуться к своим берегам и смириться с независимостью выбора Египтом своего пути. Почти одновременно с этими событиями взбунтовалась против коммунистического правления Социалистическая Венгрия, определённо вдохновлённая ХХ съездом. Точная хроника событий и их частности только в архивах КГБ. Но Сугробину удалось при посещении дружеского дома покрутить ручку приёмника. И он наткнулся на станцию, передававшую информацию для провинциальной прессы. Раздельно и замедленно, с повторением диктор передавал: «…коммунистов вешают на фонарях…» События не проходили мимо курсантов и обсуждались на политзанятиях под руководством наставников и в кубриках самостоятельно. Курсант Сугробин заявил в кругу «своих», «что любая попытка изменить существующий строй приносит неисчислимые страдания всем гражданам страны». После разгрома восстания сотни тысяч венгров рассеялись по миру. Восстание было подавлено группой советских войск по приказу министра обороны Г. К. Жукова, который сначала приказал, и только после довёл приказ до сведения генсека Н.С.Хрущёва. Никита обеспокоенно почесал лысину: «Как же так!? Без разрешения моего его слушаются войска. Так он и на меня может двинуть их при случае!» И в следующем 1957 году, подготовив к возможным событиям своих ставленников на местах и, воспользовавшись визитом Г.К.Жукова в Югославию, он наплел на него три короба небылиц и вернулся Жуков из Югославии уже не министром обороны, а простым отставником. В этом же году (1957) открыто выступили против Хрущёва оставшиеся в политбюро соратники Сталина Молотов В. М., Маленков Г. М., Каганович Л. М. и, примкнувший к ним, Шепилов. Они предъявили ему претензии в подрыве основ социализма в стране и в мире, и в необоснованных ничем хозяйственным реформам, ведущим к продовольственной зависимости от запада. Но опытные политбойцы не учли, что сталинских руководителей обкомов, членов ЦК, Хрущёв успел поменять на своих назначенцев, чем-либо обиженных кормчим, и проиграли. Были обозваны антипартийной группой, сняты с постов и рассеяны. Вслед за ними судьба отставника ждала и Булганина, назначенного премьером при отставке Маленкова. И, таким образом, Н.С.Хрущёв убрал Молотова, Маленкова, Кагановича, Шепилова, а теперь и Жукова, которые помогли ему в ликвидации Л.П.Берия. И продолжив обвинять во всех жизненных и смертных грехах И.В.Сталина, расчистил себе дорогу к единоличной власти, прикрываясь тезисом о «Ленинском ЦК». А после отставки Булганина взял себе должность премьера.