За пределы человека. Жизнь и деятельность Шри Ауробиндо и Матери

Глава 3. Тайная дверь к духовности

Когда Ауробиндо Гхош возвратился на родину, Индия предстала перед его взором огромной культурной пустыней. Литература на языках народов Индии была наивной и малоразвитой (за исключением Бенгалии), а то, что издавалось на английском, было удручающе низкого качества. Далеко позади остались Кембридж и Лондон, эти цветущие оазисы культуры, где пребывал теперь старший брат Ауробиндо, поэт Манмохан, опекаемый Лоуренсом Биньоном, Стефаном Филиппсом и Оскаром Уайльдом. Последний называл его «индийской пантерой в вечерних сумерках». Поэтому нисколько не удивляет то, что Ауробиндо тратил почти все свои деньги на приобретение английских книг, заказываемых в Бомбее, которые всегда, где бы он ни обосновался, захватывали большую часть его жизненного пространства.

Он изучал индийские языки: гуджарати, язык, на котором говорят в Бароде; маратхи, язык бомбейского округа; хинди, нынешний государственный язык Индии, происходящий непосредственно от санскрита и распространенный повсеместно, за исключением глубокого дравидийского юга. Он также изучает бенгали, свой родной язык, который был необходим ему для политической деятельности; вскоре он будет писать статьи и произносить речи на бенгали. Он изучает санскрит, язык, который открывает ему доступ к Махабхарате и Рамаяне, пьесам Калидасы, Упанишадам, Бхагавадгите – к древней мудрости Индии и ее санатана дхарме, «вечной религии».

Вплоть до этого момента Ауробиндо был бесстрастным агностиком и пока еще не придавал должного значения тем немногим рационально необъяснимым внутренним переживаниям, которые к этому времени у него уже были. Санскритская литература неожиданно заставила его задуматься над рядом вопросов – не следует ли из утверждений йогов, что они владели экстраординарными силами? И если мудрость их была действительно таковой, не заслуживает ли внимания то, что они находили для себя столь интересным? Однажды он сам был свидетелем того, как странствующий монах, садху, излечил его брата Барина от лихорадки: попросив принести стакан воды, он ножом прочертил над стаканом какой-то крестообразный знак, пробормотал несколько слов и велел Барину выпить эту воду. И… Барин немедленно выздоровел. В Чандоде Ауробиндо встретил великого йогина Свами Брахмананду, и эта встреча также оказала на него сильное впечатление. До этого, будучи в Англии, он познакомился с учениями Рамакришны Парамахамсы и Вивекананды… Может быть, он хотел найти в йоге некий источник сил, которые могли бы помочь ему реализовать его политические идеи? «Я надеялся, что йога поможет мне в моей политической работе, даст вдохновение, силу, новые возможности. Но я не хотел оставлять политическую деятельность ради самой йоги»1.

Самые дерзкие возвышенные мечты сочетались у него с абсолютной трезвостью. Он был совершенный реалист и неустрашимый, настойчивый искатель. В нем было то, что едва ли можно было ожидать от внешне сдержанного, вежливого, почти застенчивого и даже робкого человека. В Бароде он практикует пранаяму, технику йогических дыхательных упражнений. Он уделяет ей шесть часов ежедневно, но единственным результатом его усилий был мощный прилив поэтического вдохновения. Его пространная поэма «Любовь и смерть», написанная в очень короткий срок, была результатом этого вдохновения. Но пранаяма без руководства опытного наставника весьма опасна, и когда, находясь в Калькутте, в гуще политической деятельности он был вынужден прекратить занятия пранаямой, то едва не поплатился за свои опыты жизнью.

Вскоре, после конференции в Сурате, Ауробиндо прибыл в Бароду, чтобы повидать своих старых друзей и знакомых, а также прояснить для себя политическую обстановку в этом регионе. Там он благодаря Барину познакомился с тантра-йогином Вишну Бхаскаром Леле. Вдвоем они уединились на террасе дома, где остановился Ауробиндо. Леле был поражен, когда на его глазах Ауробиндо за три дня достиг одной из высочайших реализаций, которые может дать йога, – реализации Нирваны, пассивного Брахмана. «Леле сказал: «Сиди неподвижно и попытайся сделать ум спокойным и пустым. Освободи его от мыслей. И ты увидишь, что все твои мысли приходят к тебе извне. Как только ты заметишь их, отбрасывай их прочь; делай это прежде, чем они войдут в тебя». Я попробовал сделать так, как он сказал, и мне это удалось. За три дня мой ум стал совершенно спокойным и пустым, в нем больше не было никаких мыслей. В этом состоянии Нирванического Безмолвия я уехал сначала в Пуну, затем в Бомбей. Все казалось мне нереальным. Я был захвачен и поглощен Единой Реальностью»2. Это ментальное безмолвие уже никогда не оставит его. Три дня понадобилось ему, чтобы взойти на такую высоту, для достижения которой даже великим йогинам иногда не хватает целой жизни. Несомненно, некая предрасположенность к этим вещам ждала внутри него своего часа.

Теперь его дальнейшее продвижение основывалось на полном и безоговорочном доверии Единому Божественному, которое пребывает в сердцах всех человеческих существ. Он отдал себя Ему всецело и безраздельно, в каждом мгновении своей жизни, во всех обстоятельствах. Эта самоотдача была краеугольным камнем всей его йоги. Упанишады и – в тюрьме – Бхагавадгита стали его руководством и источником вдохновения. Кто тогда мог бы вообразить, что этот радикальный политик, которого многие считали самым опасным человеком, вовлеченный в столь бурную деятельность, был постоянно поглощен внутренней концентрацией?

В алипорской тюрьме к нему пришла вторая важная реализация – на этот раз реализация Вездесущего Брахмана, Единого, внутри которого пребывает все, Космического Сознания. «Я смотрел на тюремные стены, отделявшие меня от людей, но это уже были не те высокие стены, которые удерживали меня в плену. Это был Васудева, это Васудева окружал меня. Я прогуливался под ветвями дерева, что росло перед моей камерой, но это было не дерево, это был Васудева, это был Шри Кришна, который простирал надо мной свои руки. Я смотрел на железные засовы моей камеры, на решетку двери и снова видел Васудеву». Васудева – это одно из многочисленных имен Шри Кришны, а Шри Кришна – аватар былых времен – это персонификация Единого Божественного. «Я смотрел на заключенных – воров, убийц, мошенников и… видел Васудеву… Я смотрел, и перед моими глазами уже не было судьи, это был Васудева, это Нараяна восседал на судейской скамье»3.

Повседневная реальность стала для него реальностью духовной. Чем бы он ни занимался – погружался ли в концентрацию, принимал ли пищу, писал ли статьи, общался с людьми, произносил ли речи на политических митингах, что ему приходилось делать довольно часто с того момента, как он стал политическим лидером экстремистов, – все теперь виделось ему иначе.

В Пондичери он полностью посвящает себя духовной жизни. Правда, он уверен, что его уединение там, «в пещере тапасьи» – как называли место своего уединения и духовной дисциплины аскеты Гималаев – будет недолгим, не более двух лет. Но «два года растянулись до четырех, затем до десяти, затем до двадцати. В течение этого периода он никогда не оставлял намерения возвратиться к прежней сфере деятельности, но его идея действия, а также соотношения между действием и йогой претерпели фундаментальные изменения»4. Он принял йогу для того, чтобы обрести силу и поддержку для своей политической деятельности. Постепенно, следуя с искренней, полной самоотдачей тому новому, неведомому пути, который шаг за шагом раскрывался перед ним, он достиг реализации космического сознания. Его поиск привел его к единственно необходимому достижению, имя которому – «То», Единое. Когда «То» найдено, найдено все, весь космос и даже больше, ибо «То» удерживает в руках не только всю вселенную, но и все, что содержится в ней, включая и эту Землю, и Индию, и все, что в ней происходит, включая и ее настоятельную потребность в политическом освобождении. Его устремления постепенно становились все шире: он трудился «ради страны, затем ради мира и, в конечном счете, ради Бога»5. Через политику он достиг великой Реализации.

Кто руководил им на этом пути? «Шри Ауробиндо никогда и ни от кого не получал какого-либо формального посвящения. Он начал свою садхану по собственной инициативе, используя практику пранаямы, и никогда ни у кого, за исключением Леле, не просил никакой помощи»6, – писал он о самом себе. Это не означало, что он не получал помощи. Помощь приходила к нему, и не только из материальных источников. Один из таких источников, как упоминается в личных записях Шри Ауробиндо, был Рамакришна Парамахамса, умерший еще в 1886 году. Второй был Вивекананда. «Вивекананда приходил ко мне в алипорской тюрьме в течение 15 дней и, до тех пор пока я не осознал во всей полноте то, что я должен был осознать, он продолжал наставлять меня и раскрывать передо мной природу деятельности высшего сознания… Он не уходил до тех пор, пока полностью не передал мне эти истины»7, – доверительно рассказывал Шри Ауробиндо своим близким ученикам. Свами Вивекананда, воплощение силы и духовный преемник Рамакришны Парамахамсы, умер в 1902 году, за шесть лет до этого.

И все же высочайшими и неизменными наставниками Шри Ауробиндо были Шри Кришна и непосредственно Великая Мать. Став однажды на путь с помощью Леле, он в своем интенсивном, необычайно быстром развитии продвигался от одного изумляющего открытия к другому. Он вскоре постиг, что после его полной, безусловной самоотдачи Богу (что произошло в самом начале) его духовное раскрытие едва ли зависело от него самого как человеческого существа. Высшие силы в нем взяли бразды правления его судьбой: Ауробиндо Гхош постепенно становится Шри Ауробиндо.

После того, как Ауробиндо прибыл в Пондичери, Шри Кришна начертал для него новые перспективы его дальнейшего роста, «план моего духовного прогресса». Между 1912 и 1920 годами Шри Ауробиндо ведет особый дневник, в котором подробно описывает все детали своей садханы. После того, как он оставил свое тело, эти записи были обнаружены среди других документов. Но только совсем недавно они были окончательно расшифрованы и опубликованы научными сотрудниками Архива Шри Ауробиндо. Складывается впечатление, что этим документам не придавалось должного значения, хотя в то же время следует признать, что привести в порядок и расшифровать сотни страниц, написанных на нескольких языках с множеством трудно распознаваемых сокращений, – дело не из легких. Эти записи, названные «Дневники Йоги», содержат «подробное описание развития духовных способностей продвигающегося йогина»8.

Эти опыты поведут его к великим духовным открытиям, которым он впоследствии найдет подтверждение в Упанишадах и Ведах и которые изменят судьбу мира. Борьба за освобождение Индии стала теперь борьбой за освобождение человеческого вида в целом от оков его собственной природы.

Глава 4. О художниках и оккультистах

Матильда Исмалоун родилась в Александрии, в городе, где пересекались когда-то все дороги мира, а ее муж Морис Альфасса приехал из Адрианополя; теперь это турецкий город Эдирнэ. Независимая и экстравагантная Матильда однажды отказалась поклониться Хедиву, так как того требовал придворный протокол, и по этой причине была изгнана из Египта. В 1877 году вместе со своим сыном Маттео, которому тогда не было и года, она отправилась в Париж. Они быстро освоились в своем новом окружении благодаря матери Матильды, Мирре Исмалоун, замечательной женщине, большому оригиналу, космополиту, которая в Париже, Женеве и Ницце чувствовала себя так же уверенно, как и в Каире. Ее друзьями были такие известные люди, как Фердинанд де Лессепс, инженер, который строил Суэцкий канал, композитор Россини и другие.

Третий ребенок Матильды (ее первый сын умер от вакцинации в шестимесячном возрасте) родился в Париже 21 февраля 1878 года в доме № 41 по бульвару Хаусман. Это была девочка. Ей дали имя Бланше Рашель Мирра. Все называли ее Миррой. Лишь в 1890 году, когда Мирре было уже 12 лет, ее отец Морис Альфасса получил французское гражданство и стал полноправным французом.

Матильда, так же как и доктор Гхош, хотела, чтобы ее дети были наилучшими в мире. Много лет спустя Мать однажды так охарактеризовала Матильду: «Аскет. Женщина-стоик с железной волей». Несмотря на то, что она была убежденной атеисткой, она преклонялась перед своим сыном Маттео и относилась к нему как к божеству. И это продолжалось до тех пор, пока он не женился и не оставил ее дом. Ее дочери, с другой стороны, редко удавалось поговорить с ней по душам, поделиться своими радостями и горестями. Каждый раз, без всяких на то оснований, она получала от матери резкий выговор, ее в чем-то постоянно упрекали, за что-то ругали, и «всякий раз мне говорили, что я ни на что не гожусь».

Родители Мирры жили каждый своей жизнью. Ее отец был наделен огромной физической силой, а также способностями к языкам и математике. Он часто брал детей в свою спальню, где свободно порхали его любимые канарейки, и рассказывал им различные истории, где главным героем всегда был он сам. Он любил ходить с детьми в цирк. Они даже были как-то на «великом шоу с дикого Запада» Буффало Билла в 1889 году. Это был год Всемирной Парижской Выставки и возведения Эйфелевой башни.

Маттео и Мирра были большими друзьями, даже несмотря на то, что Маттео отличался поистине неистовым характером. Охватывавшие его приступы ярости иногда были столь ужасными, что его сестра не раз оказывалась в критическом положении. Он учился в Сорбонне, а также в других престижных институтах Франции. Впоследствии он сделает блестящую карьеру и станет губернатором Французской Экваториальной Африки. Его жизнь станет образцом неэгоистического, бескорыстного служения людям.

Возможно, пытаясь уйти от слишком сурового образа жизни, который Матильда установила в своем доме, Мирра полностью погрузилась в мир художников и артистов. В 16 лет она начинает посещать «Академию Джулиан», школу художников, а затем учится в Школе изящных искусств. Ее картины были столь зрелыми, что неоднократно выставлялись в Национальной Галерее Искусств. Эти выставки проводились в 1903, 1904 и 1905 годах. «Я жила среди художников около десяти лет… Я встречалась с великими мастерами того времени, и я была их Вениамином[4]. То был конец девятнадцатого столетия и начало нынешнего, и именно тогда, в 1900 году, состоялась Всемирная Выставка, на которой были представлены все, кто к этому времени успел сделать себе имя в искусстве»1. В той же самой беседе, происходившей в 1962 году, она оценивает себя как «весьма посредственного художника».

Наивысший расцвет экспрессионизма, как писал Жак Креспелл в своей книге «Будни импрессионистов», начался в 1863 году и продолжался до 1883 года. «Из этого не следует, что их поиски уже были закончены; ни в коем случае, просто самого движения в том виде, в каком оно возникло, после 1863 года уже не существовало»2. Если предположить, что формирование Мирры как художника началось примерно с 1894 года, то в это время даже такие постимпрессионисты, как Сезанн, Ван-Гог и Гоген, уже принадлежали прошлому. На повестке дня был неоимпрессионизм и фовизм (Матисс и другие художники с их бесчисленными подражателями) …

Этот бурный период в истории западного искусства иллюстрирует забавная история, которую Мать рассказала детям ашрама. Речь в ней идет об «одном художнике, ученике Гюстава Море. Художник этот был очень талантлив, он постиг свое искусство до самых тонкостей, но… он был очень беден и едва сводил концы с концами». (Мирра сама находилась в то время в довольно стесненных обстоятельствах; ей даже приходилось подкрашивать свои туфли, чтобы «обновить» их). Однажды торговец картинами посетил его студию. Художник показал ему все свои лучшие работы, но на торговца они не произвели никакого впечатления. И вдруг совершенно случайно в углу он обнаружил холсты, на которых увидел какую-то странную, непонятную игру красок… Это были краски, которые художник соскабливал со своей палитры. «Вот! – воскликнул он. – Вот то, что мне нужно! Мой друг – вы гений! Это чудесно! Вы должны показать это миру! О, какое богатство цвета, какая игра светотени, какие неожиданные формы! Какое воображение!» «Но простите, – сказал бедный художник, – перед вами только то, что я соскабливаю со своей палитры». Торговец с презрением посмотрел на него. «Вы глупый человек! Не смейте говорить этого! Дайте мне эти картины. Давайте мне все, что вы можете сделать в этом роде. И я обещаю вам, что все они будут проданы. Десять, двадцать, тридцать… Я продам их все до одной и сделаю вас знаменитым!»3

И этот художник действительно стал знаменит! Ибо это был Анри Матисс; Мирра хорошо знала его. Этот случай произошел «во время открытия Всемирной Выставки в 1900 году».

Другим ее другом был в то время уже пожилой скульптор Огюст Роден. «Он выглядел изумительно. У него была голова греческого Фавна. Он был маленького роста, очень сильный, крепкого телосложения, с небольшими, проницательными глазами. Его ирония, а иногда и сарказм были замечательны». И он приходил к ней, чтобы излить душу и попросить совета, как ему разобраться, наконец, в своих сентиментальных приключениях.

Это было время великого взлета европейского искусства; музыка Берлиоза, Франка, Сен-Санса, поэзия Бодлера, Верлена, Рембо, Малларме, романы Золя, оперы Массне, «Мулен Руж»… и все это – в Париже, культурной столице мира, там, где жила Мирра Альфасса.

В 19 лет она вышла замуж за художника Анри Мориссе, который также был учеником Гюстава Море. Спустя год у них родился сын, Андре. Анри Мориссе был талантливым художником, однако не настолько, чтобы сделать себе имя и быть упомянутым в какой-нибудь энциклопедии и выставлять свои полотна в национальном музее. О нем мало что известно… Вряд ли Мирра осознавала в то время, что ее ждет совершенно иное будущее.

Познание этих оккультных планов и реализация их истин и сил в жизни человечества есть необходимая часть эволюционного процесса… Возможно, обнаружится даже, что супрафизическое знание необходимо для окончательной полноты знания физического, поскольку за всеми процессами физической Природы стоит некая супрафизическая движущая сила – энергия и деятельность ментального, витального и духовного планов, которую нельзя постичь внешними средствами познания4.