Книга Место издания: Чужбина (сборник) - читать онлайн бесплатно, автор Леонид Матвеевич Аринштейн. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Место издания: Чужбина (сборник)
Место издания: Чужбина (сборник)
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Место издания: Чужбина (сборник)

Сигнальщики стремглав бросились к флагам…

Знакомый голос начальника, привычка ему повиноваться и эти простые слова вернули самосознание.

Огромный, парадный, Меркурьевский стеньговый флаг с Георгием Победоносцем в середине Андреевского креста развернулся над нами. И тут случилось то, чего иначе как Промыслом Божьим не назовешь.

Едва ли многими замеченное облачко вдруг огромной свинцовой тучей низко нависло над нами. Точно Господ Бог Всемогущий простер над нами свое покрывало. И разразился ливень. Да какой! Не только занесло весь горизонт, но с мостика не стало видно бака[7]…

Адмирал сразу схватил обстановку и изменил курс, взяв его в… неприятельский порт. Он правильно смекнул, что, если «Гебен» нас потеряет, – вряд ли он будет искать нас на путях в вражеский залив.

Мы легли на Синоп…

Чтобы осветить машинной и кочегарной команде обстановку и тем самым влить в них бодрость и энергию, я спустился вниз.

Как черные дьяволы работали они. Голые, блестящие от пота и угля, они ворочали белками и лили лопата за лопатой, беспрерывными потоками уголь в топки, где бушевало, ревело и кипело белое, обжигавшее их пламя. Электрические вентиляторы, «вензейли», нагнетали воздух, но его не хватало, и то и дело их тела, по очереди, выбрасывались на верхнюю палубу глотнуть кислорода.

Крейсера превзошли самих себя и развили такой ход, который не давали даже на заводском испытании…

Когда дождь прошел и вновь засветило солнце, горизонт был чист. «Гебен» исчез. Но солнце стояло высоко, а все наше спасение было в темноте. Увы! До ночи было еще далеко, и мы каждую секунду могли быть вновь открыты.

Время обедать давно уже наступило, но никто не думал о нем. Нервы были слишком напряжены, и не до еды было.

Мостик, борта, мачты – все выступы были усеяны добровольными «впередсмотрящими». Рука уставала держать бинокль, глаза устали от напряжения. Начинались миражи. То тут, то там казались дымы. Раздавались выкрики «дым справа», «дым слева». Все взоры бросались туда, но это оказывалось вздором, миражем.

Мучительно тянулись минуты. Часы казались вечностью…

Ничего не знавшие и не ведавшие миноносцы были в недоумении. В чем дело?! Почему такой небывалый ход? Почему курс ведет в Синоп?.. Их не хотели тревожить…

Петренко то и дело докладывал об обстановке в воздухе. Он чувствовал себя героем дня, «орлом сто сот». Его рубка стала общим центром. Все стекались к ней. Матросские головы просовывались в иллюминаторы все с одним и тем же вопросом: «Где «Ебен?»

А «Гебен» не дремал. Потеряв нас во время ливня, он созывал к себе все крейсера и миноносцы. Чувствовалось, что он строил цепь, сквозь которую мы не могли бы прорваться.

Но вот, наконец, солнце заметно стало склоняться к западу. Адмирал решил с наступлением ночи пойти на пересечку моря, взяв кратчайший путь на Керчь с тем, чтобы с приближением к крымским берегам лечь на Феодосию и ранним утром, в дымке берега, проскользнуть в Севастополь.

Солнце совсем приблизилось к горизонту. Горнисты сыграли зорю. Прошла минута… «Смирно, флаг спустить!» Солнце скрылось за горизонтом.

Сумерки, как всегда на юге, быстро сгустились, наступила черная южная ночь…

Вздох облегчения вырвался из груди экипажа. Тут только все почувствовали, что голодны. Баки загремели, и ложки весело застучали, требуя борща и пайков.

Офицеры шумной ватагой сгрудились в кают-компании вокруг стола. Пошли остроты, насмешки. Хотелось шампанского, но зарок не пить на походе свято соблюдался…

Ночь прошла спокойно, без всяких приключений. Как и рассчитывал адмирал, мы ранним утром проскользнули в дымке крымских берегов, а когда «Гебен» нас увидел, было уже поздно. Мы были под защитой своих линейных кораблей.


Александр Лукин. Флот, т. 1. Париж, 1934

Русский страж ночного Парижа

Ночь первая

Garde à? Vous! Fix!..

Нестройный гул трехсот голосов затихает – бригадиры выходят вперед.

Часы показывают восемь и три четверти. Входит командан. За ним три инспектора в зашитых серебряными галунами фуражках.

Командан – в штатском. Безукоризненно одетый, с дорогим кожаным портфелем под мышкой.

Он начинает перекличку побригадно.

…Артуа, Амонье, Бертран, Буассон,

…Карэ, Кавеньяк… Руссильон, Робинэ…

Я поправляю плечевой ремень и смотрю на своего бригадира Мореля.

У Мореля бритое бабье лицо. Он – полный и маленького роста. Ему уже под пятьдесят лет, и он выслуживает пенсию.

На рукавах и на фуражке у него широкие бригадирские галуны…

– …Рожэ, Ренуар, Ростославоф…

– Презан!..

Я отвечаю голосом молодым и звонким, как некогда отвечал в далекой отчизне, стоя в строю юнкеров.

Перекличка кончается. Командан читает приказы, перемены в составе и в секторах.

В заключение звучит его сакраментальная фраза:

– Стражники, вы свободны!..

Он забирает свой портфель и уходит. Триста человек нестройной толпой, поправляя свои кожаные сумки и револьверные кобуры, двигаются через сквер к воротам.

– Свободны! Какая ирония! – обращается ко мне Петровский. – Вот вы увидите, какая это свобода!..

Уже год, из ночи в ночь, он гуляет по улицам Парижа с 9 часов вечера до 5 часов утра…

При свете уличного фонаря я заглядываю в свою контрольную книжку:

– Сектор 27… Площадь Конкорд – улица Руаяль…

Недалеко, и мне не полагается «прогонных» на метро. Я двигаюсь пешком. Идет беспросветный, ноябрьский парижский дождь. Блестят мокрые асфальтовые мостовые.

В сетке дождя расплываются, исчезают толпы ночных стражников. Назначенные на отдаленные сектора проваливаются в освещенные и теплые недра метро.

Я плотнее запахиваю черную, длинную, непромокаемую накидку и надвигаю на лоб фуражку с громадным лакированным козырьком. Под накидкой у меня синяя долгополая шинель сверх мундира, туго перетянутая широким кожаным ремнем. На ремне – кобура с заряженным револьвером.

Я перехожу мост.

Длинными разноцветными, качающимися на волнах змейками отсвечивают парижские огни в темных водах Сены.

В этот час Париж пустеет. В театрах уже подняты занавесы, в кинематографах осветились экраны.

Вот и площадь Согласия…

Она кажется бесконечной с убегающими во все стороны рядами фонарей, с полированной дождем мостовой, с неясными силуэтами статуй французских городов, с круглыми бассейнами не бьющих ночью фонтанов…

Прямая широкая улица Руаяль. Она заключается величественным фасадом Мадлэн…

Направо – в колоннадах – Морское министерство, налево ярко освещенные окна одного из самых дорогих отелей Парижа.

Вот угол улицы Буасси д'Англа – место, назначенное Морелем для встречи.

На угловой стене отеля две дощечки: наверху «Пляс де ля Конкорд», пониже «Плошадь Людовика XVIII»… Историческое имя почему-то решили оставить рядом с новым…

– Вы уже здесь? Очень хорошо!..

Приземистая фигура Мореля на кривых, но крепких ногах появляется передо мною. Вода струями течет с его накидки и широкого козырька.

– Идем!

Морель шагает размеренно и привычно. Кажется, всю свою жизнь провел он на улицах ночного Парижа.

– Вот ваш участок, до улицы Сент-Онорэ. На домах, порученных вашей охране, прибиты вот такие дощечки.


Морель тыкает пальцем в стену. Я с должным уважением разглядываю прибитую на стене круглую, белую, эмалированную дощечку с гербом нашей стражи – двумя перекрещенными большими ключами.

«…Ключи счастья…» – почему-то мелькает у меня в голове.

– Всю ночь вы ходите взад и вперед по вашему сектору. Он рассчитан на пятнадцать минут конец. Каждый раз, придя к конечному пункту, вы отмечаете в контрольной книжке часы и минуты. Каждый раз по дороге вы пробуете на дверях замки и железные шторы магазинов. Если вы заметите что-нибудь подозрительное, вы звоните к консьержке и составляете письменный рапорт. В случае пожара – вы вызываете пожарную команду, но сами продолжаете ваш обход. В случае надобности вы свистком призываете ночных ажанов и циклистов к себе на помощь. В случае вооруженного нападения вы имеете право стрелять, но только в грудь. Выстрел в спину будет говорить против вас…

– Я не имею права остановиться и отдохнуть, господин бригадир?

– Имеете… Ровно от часу двадцати минут ночи. В это время вы можете присесть, если найдете на чем, и закусить, если предусмотрительно захватите с собою сандвич. Вы поняли все?

– Так точно – я все понял…

– До скорого!..

Он пошел проверять другие свои посты ровным прогулочным шагом, не обращая никакого внимания на дождь.

Я остался один.

Моя первая ночь на улицах Парижа началась…

Я зашагал, добросовестно выполняя все предписания Мореля.

– Новичок?! – вдруг окликнул меня насмешливый и веселый голос.

Я обернулся.

У настежь раскрытой и ярко освещенной громадной дубовой двери отеля дежурил шассер.

В пальто великолепного сукна, с золотыми галунами и вензелем на кепи двадцатилетний парень смотрел на меня с насмешливым сочувствием…

– Почему вы угадали, что я – новичок?

Шассер расхохотался.

– Во-первых, старина, ты слишком добросовестно хватаешься за все засовы и замки. Так вы все делаете в первый день вашей службы. Во-вторых, ты говоришь мне «вы», тогда как все ночные люди говорят друг другу «ты».

– «Ночные люди»?!

– Ну да… все мы, кто не спит ночью, когда весь Париж спит: ажаны, шоферы, уборщики метро, шассеры, ночные стражники, рабочие ночных экипов, клошары и уличные девушки…

– Вы… то есть ты… ты и их считаешь в нашей компании?

– Конечно, старина! Это тоже профессия не из последних и даже гораздо выгоднее многих других…

Мне надлежало двигаться дальше, и, на мое счастье, шурша шинами, к подъезду отеля подъехал громадный «роллс-ройс». Шассер, на ходу раскрывая гигантский дождевой зонтик, бросился высаживать клиента.

Я ходил без остановки, взад и вперед. Это было довольно утомительно…

Я уже изучил каждое здание, каждую дверь на моем пути. Поворачивая за угол Руаяль, я каждый раз напевал себе под нос:

– Иду к Максиму я!..

Да! Там, за углом, был «Максим». Красный, бархатный, прилично-скромный и шикарный, всемирно прославлённый «Веселой вдовой»… Как давно я уже знаю о его существовании! Как давно кануло в Лету то время, когда весь веселящийся и беспечный Петербург напевал:

«Иду к Максиму я,Там ждут меня друзья —Веселые певицы,На «ты» со мной девицы —Додо, Лозо, Кло-Кло…

…И было уже темно в театральной опереточной зале… И я проходил в ряды партера, задевая ножнами оружия за ножки кресел, садился и ждал появления на сцене несравненной, неподражаемой, божественной «Веселой вдовы» – Шуваловой…


У подъезда «Максима» стоял одинокий, высокий, пожилой швейцар в вылинявшей красной фуражке и в мешковато сидящей на нем ливрее…

Немного в стороне, положив кипу вечерних газет на мраморный круглый столик, стоял, наклоня набок непропорционально большую, яйцевидную голову в помятом картузе, маленький пожилой человек с грустными, косыми, слезящимися глазками. В легоньком летнем пальтишке, он съежился и прятал руки в дырявые карманы.

Швейцар посмотрел на часы.

– Готовься, Пико! – сказал он покровительственно-насмешливо. – Театры кончаются. Сейчас начнется…

Когда я возвращался назад – улица оживилась. Гудели клаксоны, почти сплошными рядами плыли собственные машины и такси. Торопливой рысцой бежали пешеходы к красным маякам метро.

Веселящийся Париж разъезжался по домам и ресторанам, по дансингам и ночным кабакам.

Высокий швейцар то и дело подбегал к останавливавшимся у ресторана автомобилям. Он открывал дверцы, высаживал прибывающих, ловко принимал чаевые и опускал в свои бездонные карманы монеты и бумажки. И после каждого «приема» он неизменно повторял:

– Э – вуаля…

– Энтра!.. Труазьем!.. – заливался пискливым, бабьим голосом Пико.

Он совал в самый нос газету входящим в ресторан господам, но никто на него не сердился… Он был вещью, принадлежностью «Максима», как мраморные, наружные столики, как искусственные пальмы в кадках у входа…

Дождь продолжал лить. Париж снова опустел. Теперь уже только изредка проносились по площади отдельные автомобили. Еще реже шли, спеша, опоздавшие на метро пешеходы.

У «Максима» вытянулся длинный хвост собственных машин. Их шоферы или дремали у рулей, завернувшись в дохи, или болтали друг с другом, раскуривая свои бесконечные трубки…


Из ресторана вышел высокий, представительный, замечательно породистый молодой человек. Он, по-видимому, много выпил, но совсем еще крепко держался на ногах.

Пико сунулся к нему со своими газетами. Молодой человек вырвал из рук Пико всю пачку и бросил газеты в уличную грязь.

Пико жалобно пискнул и кинулся собирать свой подмоченный товар. Кутила оттолкнул его ногой и бросил ему стофранковый билет.

– Не смей собирать! Я купил у тебя все эти газеты!

Пико был ошеломлен.

Он сдернул свой картуз и обнажил свою смешную, яйцевидную, голую голову.

– О, мерси, мосье, мерси! – залепетал он в радостном возбуждении…

Но кругом уже толпились выходившие из ресторана клиенты, шоферы и ночные рабочие, починявшие мостовую против Морского министерства. Никто из них не видал, какую сумму заплатил молодой человек за газеты…


– Грязный иностранец! – крикнул один из рабочих, с ненавистью посмотрел на кутилу и полез на него с кулаками.

Сильно нагрузившийся, полнокровный, коренастый француз сбросил на руки своей дамы цилиндр и черную накидку на шелковой лиловой подкладке, засучил рукава фрака и, в полном восхищении, поспешил на помощь рабочему.

– А ну-ка дай ему! – закричал он. – Они думают, что здесь они в своих деспотических королевствах, а не в свободной республике, где все равны, свободны и все братья друг другу!

Кутила остался очень доволен таким оборотом дела. Он отступил на шаг, стал в позицию и мощным ударом бросил француза на землю. За французом во фраке полетел и рабочий.

– Вот вам фратернитэ!.. – сказал надменно кутила. – И социалисты и капиталисты теперь в одной куче! А ну, еще кто?..

Но к нему уже тянулись десятки кулаков. Женщины кричали, плевали в него и улюлюкали.

– Скоты! – сказал кутила.

– Вы бы хоть дам постеснялись! – взвизгнул какой-то благообразный старичок сенаторского типа.

– Дам? – захохотал кутила. – Этих ночных фей? Держу пари, что у вас тут половина женщин не лучше этих!..

Это было уже слишком. Началось грандиозное побоище… Я вынул свисток, и резкий, пронзительный свист огласил немую тишину площади Конкорд.

Через несколько минут кутила уже был окружен циклистами и ажанами и сражение поневоле приостановилось.

– Вам придется отправиться в комиссариат, мосье! – сказал полицейский бригадир.

– Хорошо! – ответил кутила и иронически улыбнулся. – Позовите мне такси!

Бригадир рассердился.

– Вы – во Франции, – сказал он, – а потому вам придется отправиться не в такси, а пешком.

Толпа снова негодующе загудела.

– Хорошо, – сказал кутила добродушно, – но, может быть, вы мне дадите ваш велосипед. Я вам его не сломаю…

– Прошу без шуток, мосье, – сухо сказал бригадир. – Но, если при вас есть бумаги, я могу вас отпустить по составлении протокола.

Кутила вынул визитную карточку и сунул ее в нос бригадиру.

Я заглянул в нее через бригадирское плечо. На ней стояло имя известного принца одного из царствующих королевских домов Европы.

Отдав свою карточку бригадиру, он окликнул проезжавшего мимо конного извозчика и отбыл в неизвестном направлении.

Пико ликовал:

– Там оставалось всего десять газет, старина!.. Из них шесть я подобрал под шумок – они еще вполне годятся для сдачи Ашету, а он дал мне 100 франков! По 25 франков за одну «Энтран»!.. Это же колоссально!!!

Ночь двадцать седьмая

Какой отвратительный климат в Париже! Вчера к утру сразу потеплело, весь день шел дождь, а сейчас ревет ветер, разрывает белые облака за Эйфелевой башней, гонит бесконечные тучи, и они снова и снова плачут над площадью Конкорд…

И Большая Генриэта, и белокурая Симонн, терпеливо ждущая моего согласия на наш «брак по расчету», жмутся под сводами галлерей, спасаясь от дождя и ветра. На клиентов сегодня рассчитывать трудно, значит – о заработке не мечтай!..

Но Симонн неожиданно улыбнулось «счастье». Ее увлек какой-то мрачного вида, высокий и худой господин в темных очках. Предварительно он подвел ее к свету фонаря и долго, словно покупая рабыню, рассматривал бесцеремонно ее лицо, фигуру и ноги.

– Симонн сегодня везет, – не без дружеской зависти вздохнула Большая Генриэта…

Я посочувствовал ее неудаче и философски заметил, что, очевидно, господин в темных очках предпочитает женщин хрупкого и некрупного телосложения…


Подвыпивший принц, повернув за угол бульвара Мадлэн, вероятно, уже забыл о Пико, а Пико будет вспоминать о нем всю жизнь…

Как легко ближнему оставить след в нашем сердце…

Уже было далеко за полночь, когда я услыхал испуганный и визгливый крик Большой Генриэты. Человек в кепке и шарфе, одноглазый и со шрамом на лице, вырывал у нее сумочку и бил ее по лицу.

Из-за угла спешил на эту сцену знакомый уже мне «буржуа» с рыжими усами. Сутенер оказался его случайным помощником, так как задерживал Генриэту.

Я подбежал сзади к сутенеру и, дав ему здорового тумака, оторвал его от жертвы.

Большая Генриэта была спасена. Прижав к груди сумочку, она бросилась бежать.

Я повалил сутенера и прижал его к земле.

«Буржуа» был вне себя от негодования.

– Послушайте, черт вас побери! – завопил он, брызгая слюной. – На кой дьявол вы вмешиваетесь не в свое дело?!. Сторожите себе ваши двери и окна и не суйте рыло туда, куда не следует!..

– Я защитил женщину от этого негодяя, – ответил я, осторожно выпуская апаша из своих объятий. – Это – мой долг, не только как стражника, но и как мужчины… А по какому праву вы суетесь ко мне со своими замечаниями?

– Вы мне помешали задержать Большую Генриэту. Эта развратница опять улизнула от меня…

Я насмешливо свистнул…

Он готов был разразиться новым потоком ругательств и угроз, но в это время подошел мой бригадир и он обратился к нему с официальной жалобой. Бригадир аккуратно все записал, но не сделал мне никакого замечания.

«Буржуа» удалился взволнованный…

Зайдя к себе в закутку, чтобы подбросить угля в печку, я нашел у себя новую гостью.

Бабочки летят на огонь, а в такой холод особенно…

Это была среднего роста, стройная, не по сезону легко одетая блондинка. В лице ее, красивом и немного надменном, не было ничего, что роднило бы ее по профессии с Большой Генриэтой и белокурой Симонн.

Я приложил руку к козырьку и вопросительно посмотрел на нее.

– Я сейчас уйду, – сказала она и, сняв с удивительно красивой и тонкой ножки бальную, серебряную туфельку, стала сушить ее у огня.

Английский костюм и бальные туфельки слишком не подходили друг к другу, и я невольно обратил внимание на этот контраст.

– Не удивляйтесь, – сказала она, и лицо ее скривилось в болезненно-презрительную гримасу. – Вчера они проиграли мою шубу и новые, лакированные туфли.

– Кто «они»?..

– Мой муж и его папаша… Они погубили меня и сами в конце концов кончат плохо…

– Но… почему же вы…

– Почему я на улице?

Туфля ее высохла, и она сняла другую.

– Потому, мосье, что я – уличная девушка.

Я дежурил двадцать седьмую ночь на площади Конкорд и потому уже ничему не удивлялся. И я сказал спокойно:

– Я бы вас принял скорее за учительницу английского языка, чем…

Она оживилась:

– Да? Вы угадали… Я англичанка и действительно была учительницей английского языка.

Я молчал. Я чувствовал какую-то необычную драму…

– Мой муж – итальянец и оказался негодяем и проходимцем… – продолжала она. – Мои родители были против этого брака и отказались от меня. Теперь вот уже год, как я по ночам зарабатываю им на игру, а они проигрывают и проживают все до последнего сантима…

– Но почему же вы не уйдете от них?..

– Не знаю… Не могу… Я потеряла волю… Меня надо подтолкнуть, заставить… Я понимаю, что еще не все потеряно, что я еще могла бы спастись… Но воля надломлена. Воли нет…

Говорила ли она правду? Или она только впала в то фантазерско-романтическое настроение, в которое обычно впадают эти женщины, пока они еще не окончательно огрубели.

Я посмотрел на нее с любопытством. Она вдруг вынула из сумки маленькую коробочку.

– Вы не хотите? – спросила она так, как будто предлагала мне папиросу.

– Нет! – ответил я грубо. – Я не хочу, и вы должны бросить эту гадость!.. Тогда вы будете спасены.

Я вырвал у нее маленькую коробочку, бросил ее в грязь и растоптал зловещий белый порошок своим тяжелым кованым сапогом.

Она посмотрела на меня совсем без раздражения, а скорее с интересом.

– Это стоит дорого… – сказала она неуверенно.

– Это вам будет стоить жизни, если вы будете так продолжать…

– А черт с ней, с жизнью, я ее не жалею!..

– Сколько вам лет?

– Двадцать три года…

…Вдали показался субригадир на велосипеде. Я двинулся ему навстречу, она выскользнула за мной, и я видел, как фигурка ее потонула в тумане…

…Мне оставалось еще около часа до конца дежурства, когда у отеля остановилась необычайной мощности и редкой красоты машина.

Из нее вышел полный, представительный господин лет под шестьдесят, седой, но румяный, и, слегка шатаясь, подошел ко мне.

– Который час? – спросил он меня.

На руке у него я заметил золотые часы-браслет, но, уже привыкнув ничему не удивляться, посмотрел на свои часы и сказал ему время.

– Где еще можно пить в Париже?..

Он говорил с сильным американским акцентом.

Я назвал ему два ночных ресторана, открытых до раннего утра…

– Очень хорошо… – сказал он и вдруг, качнувшись, взялся за мое плечо, чтобы удержаться на ногах. – В таком случае – садитесь!..

– Куда?..

– Ко мне в автомобиль…

– Я вас не понимаю.

– Мы поедем с вами пить… Я хочу допивать именно с вами.

– К сожалению, не все желания исполнимы на этом свете… – ответил я. – Я на посту и освобожусь не ранее как через час…

– Ерунда… Поедем, и я заплачу за вас штраф…

– Тут пахнет не штрафом. Меня выгонят со службы.

– А сколько вы получаете?

– 32 франка в ночь.

– 32 франка?..

Он прислонился к колонне и долго беззвучно хохотал, повторяя:

– 32 франка… 32 франка… 32 франка…

Потом он вынул сигару, сунул мне в рот и пытался ее зажечь.

– 32 франка!.. Вот видите эту сигару? Она стоит две ваши ночи и плюс еще 11 франков, а ее можно выкурить в десять минут!..

– Итак, мосье, – сказал я холодно, – я уже дал вам адреса, и вы можете отправляться…

– Я поеду только с вами.

– Тогда ждите…

– Я – ждать?!!

Ждать ему в жизни, очевидно, не приходилось…

– Послушайте… Бросьте ко всем чертям эту вашу службу! Я дам вам 320 франков в сутки, и вы будете моим личным секретарем… Садитесь в машину!..

Я посмотрел на часы:

– Ровно через сорок минут, мосье, я могу быть в вашем распоряжении.

Он вдруг рассвирепел.

– Теперь или никогда!.. – сказал он угрожающе.

– Значит – никогда…

– Никогда!.. – Он заскрипел зубами в бессильной злобе, что его каприз не хотел исполнить человек, за 32 франка всю ночь стоящий на улице. – Никогда! Никогда! – зарычал он и, шатаясь, пошел к автомобилю. – Никогда! – еще раз крикнул он, усевшись, и погрозил мне кулаком.

Представительный, седой и румяный, он делал мне пьяные злые рожи…

А я стоял не шевелясь, засунув руки в карманы шинели, вызывающе улыбался и дымил его сигарой за 75 франков штука…

Мне казалось, что вся беднота Парижа участвовала в этот момент в великолепном торжестве моей несложной мести…


– Вас требует командан! – сказал мне дежурный инспектор, когда я возвратился в штаб.

Я явился.

– На вас подана жалоба агентом полиции нравов…

Я молчал.

Командан посмотрел на меня и отвернулся к окну.

– Регламент, – сказал он с напускной официальностью, – запрещает стражникам отвлекаться от своих прямых обязанностей. Вы должны были только подать свисток и продолжать ваш обход…

– Я виноват, господин командан… – сказал я спокойно.

Тогда он встал и подошел ко мне.

– Я понимаю ваш поступок, капитан! – вдруг сказал он. – На вашем месте я сделал бы то же самое…

И он крепко пожал мне руку…


Евгений Тарусский. Его величество случай. Изд. «Витязь». Тянъцзинъ <1939>

Господин Такси

7 марта 193…

Последнюю неделю я работал по ночам. Опытные шоферы сказали мне, что время от времени и дневному шоферу очень полезно «менять обстановку» и работать ночью. Работа «ночника» спокойнее, нервы не так напряжены. Постоянная ночная работа вредно отзывается на здоровье, но, как некоторая смена дневной, она приносит свою пользу.