Ордынский волк. Самаркандский лев

– Еще увидимся, Тимур-бек, – сказал он. Уважительно поклонился отцу сверстника – и удалился в сопровождении учителя.

Тарагай и Тимур шли по коридору дворца, устланному коврами.

– Ты был и дерзок, и неосторожен, – сказал отец сыну. – Я говорю и о твоих обидных словах, которые задели молодого эмира, и об этом поединке. Я-то знаю, на что ты способен. Если бы ты нанес ему рану, нам бы этого не простили.

– Я был самим собой, – ответил юноша.

– Клянусь пророком, в этот раз ты оказался прав. Иногда быть самим собой – единственный выход из положения. Но так бывает не всегда.

Тарагай хорошо изучил норов сына и часто удивлялся, какому мальчику, непохожему на остальных, он помог явиться на свет.

Потом был пир, устроенный эмиром Казаганом в честь его верных вассалов. Тут обильно лилось вино, звучала музыка. Эмир Казаган выглядел особенно величественно, сразу видно – хозяин. Через его лицо проходила черная повязка – она закрывала левый глаз. Прощальная метина от последнего Чингизида Мавераннахра.

Вокруг Казагана сидела его близкая родня, по правую руку восседал на подушках его сын и наследник – эмир Мусли, как о нем за спиной говорили: «слабый в сравнении с отцом человек», по левую руку был старший сын Мусли – Хусейн, с важным видом юноша обозревал своих будущих подданных. Эмиры и беки пили за процветание Мавераннахра. Был тут и старший из клана Барласов, в свите которого сюда приехал Тарагай и его сын Тимур. Слуги подносили фрукты и сладости, наливали чай и вино. И хотя мусульманам пить спиртное не полагалось, но их государства раскинулись на территориях древнейших винодельческих культур, и память об этом трудно было искоренить из жизни людей.

Ведь написал персидский поэт, мусульманин Омар Хайям почти триста лет назад:

Чем пустыми мечтами себя донимать —

Лучше полный кувшин до утра обнимать!

Эта культура умеренного пития передавалась из поколения в поколение, которые росли под сенью роскошных виноградников Междуречья. Да и язычники-монголы Чингисхана, завоевавшие эти земли, если честно, многое сделали для того, чтобы вино лилось рекой. Выпить монголы были горазды, и даже Яса Чингисхана призывала воина не напиваться чаще трех раз в месяц, еще лучше – два, а один раз в месяц напивался только самый образцовый монгол.

В отдалении сидели женщины, девушки и девочки. У них шел свой скромный пир – громко смеяться себе позволяли только самые юные и знатные. Тимур быстро разглядел двух из них, в дорогих одеждах, что стали свидетельницами их недавнего поединка с внуком эмира Балха. А увидев, он уже не сводил с них глаз. Особенно с одной…

Вокруг шумели голоса – их было много. Приглашенные смеялись. Искусно выводили на своих дутарах и рубабах мелодии лучшие менестрели Балха, другие ритмично били в тугие барабаны, третьи отрывисто бренчали бубнами с навешанными на них серебряными колокольцами.

– А я бы смог жениться на ней? – спросил он.

– На ком? – удивился отец. – На Ульджай Туркан?

Юноша ответил не сразу.

– На Сарай Мульк.

Тарагай-бек примирительно усмехнулся.

– Нет, мой мальчик. Она рода Чингисхана – и тебе не ровня. Нам не ровня, – добавил он. – Мы только можем служить им.

Тимур хмурился и хмурился. Девочки наконец и сами заметили его, хоть он сидел далеко от них. Особенно расцвела лицом Ульджай Туркан. Сарай Мульк вновь лишь опустила глаза.

– А если я очень захочу? – сурово спросил Тимур. – Очень-очень?

Голоса, смех и музыка мешали их беседе. Но разговор был деликатный, и Тарагай старался говорить сыну почти на ухо.

– В мире есть такие вещи, которые мы не можем получить, как бы того ни хотели. Это стоит понять. И потом, я слышал, что Сарай Мульк готовят в жены молодому эмиру Хусейну, с кем ты сегодня скрестил деревянные мечи.

– Но ведь дед Хусейна, наш эмир Казаган, убил отца Сарай Мульк – хана Казана. Как же она может быть после этого его женой?

– Это вопрос выгоды для всего государства, мой сын. – Тарагай отрицательно покачал головой. – Правители не принадлежат себе, как это может показаться на первый взгляд. Если выгодно государству, то они обязаны поступать так на благо своей страны. И потом, не сам же Хусейн убил хана Казана? – Тарагай положил широкую руку на худощавую, но уже сильную руку сына. – Примирись с этим. Такова воля Аллаха. А вот Ульджай Туркан могла бы стать твоей женой, если бы ты стал лучшим другом этого заносчивого Хусейна и его правой рукой в будущих битвах. С ней вы почти одной крови. И она такая красавица, клянусь пророком, ничуть не хуже своей подруги. Я был бы рад такой невестке!

Тимур не ответил на это – только хмуро промолчал. Тарагай взглянул на сына, но так и не понял, что у того на уме. Когда Тимур хотел, он умел скрывать свои мысли, даже несмотря на юный возраст.

Через три дня они возвращались домой. За это время Тимуру удалось многое. Его представили эмиру Казагану, и тот, положив руку Тимуру на плечо, сверля его единственным правым глазом, изрек: «Я чувствую в этом юноше большую силу. Пришли его служить мне, Тарагай-бек, я ничем не обижу твоего сына». «Да, повелитель», – поклонился эмиру Балха Тарагай. Тимур увидел радость на лице отца. Рядом с дедом стоял и улыбался Хусейн – ему была по душе эта новость. Или он сам подтолкнул грозного и властного деда к этой мысли? Еще Тимур успел посоревноваться с Хусейном и другими молодыми людьми, сыновьями эмиров и беков, будущими воинами, в скачках и борьбе и даже перемолвиться двумя словечками с Ульджай Туркан и Сарай Мульк. И вновь первая смотрела на него с еще большим интересом, а вторая все чаще опускала глаза. К тому времени Хусейн уже с гордостью признался ему, что стоит Сарай Мульк немного повзрослеть, и он возьмет ее в жены. И тем самым породнится с Чингизидами, а это значит, что их дети будут полновластными хозяевами в Мавераннахре и не нужно будет сажать подставных глупых ханов. Конечно, обо всем об этом он, Хусейн, сотни раз слышал и от своего деда, и от отца, всей душой желавших этого брака. За ними – эмирами Балха – сила, за девочкой – знатная кровь. Хорошее сочетание!

Только вот Тимуру не понравился ни вывод отца, ни бахвальство Хусейна. Он не понимал, почему не может получить того, чем желал завладеть всем сердцем. Из принципа, из желания утвердить свою волю и показать силу.

Таков был склад его характера. Таким его сделал Всевышний. Но пока Тимур и сам не понимал этого великого притяжения к заоблачным высотам – высотам безраздельной власти, куда однажды он устремит свой взор и куда пока тянулся лишь всей своей природой.

– Это была славная поездка, – кивнул самому себе ехавший рядом Тарагай. – Она принесет свои плоды, воистину так.

А Тимур покачивался в седле, молчаливо наблюдая за ярким закатным солнцем – кроваво-красным, тонувшим в Амударье, и вновь хмурился…

…Еще в раннем детстве он показал себя лидером. Ему хотелось властвовать. Это был яростный зов юного сердца. Больше всего он любил изображать из себя шаха. А все начиналось так. Однажды во дворе дома Тимура, где мерно журчал простенький фонтан, они, мальчишки, играли в царей, полководцев и подданных, и заспорили, кто из них будет главным. Им было лет по восемь. Он и его товарищ Камал были заводилами в этой компании. С ними трудно было спорить. Подставляя лицо солнцу, Тимур едва заметно кивал. Он вдруг увидел себя на троне. «Отныне я буду царем! – гордо воскликнул он. – И называйте меня только так!» «А если я хочу быть царем?» – спросил его товарищ Камал. «Кто – ты?» – пренебрежительно кивнул на товарища Тимур. «Я!» – заносчиво вздернул голову тот. «Ты – царем?» – «Да, я». – И мальчик не менее гордо оглядел товарищей, которые уже почувствовали, что сейчас что-то будет. «Нет, – покачал головой Тимур. – Я могу тебя сделать визирем, Камал, или своим полководцем. Выбирай». «Царем!» – упрямо ответил тот. «Говорю: нет». «Да!» – ответил настойчивый Камал. Тимур помнил, как бешено застучало сердце. Как тяжело он задышал. «Безрассудный! – гордо и весело воскликнул он. – Как смеешь ты дерзить своему повелителю?» – «Кто повелитель – ты?! Сейчас я брошу тебя на землю!» Этот урок Тимур уяснил с детства: если говоришь – надо делать. Недолго думая, когда никто не ожидал, он сам бросился на товарища с кулаками и разом повалил того в песок. «Ты и за визиря моего не сойдешь – будешь моим слугой! А я буду тебя сечь, когда захочу! – Он хорошенько тряхнул сверстника и ударил его головой о землю. – А станешь сопротивляться, клянусь Аллахом, я велю отрубить тебе голову! – Другие мальчишки уже отступили. – Или сам отрублю ее! Слышишь меня, Камал? Слышишь?! Сам отрублю! – Опрокинутый навзничь мальчик бессильно сопел и дергался в железной хватке норовистого сверстника. – Ну же, признаешь меня царем?!» «Нет!» – шипел тот. Но Тимур еще сильнее встряхнул и ударил его о землю. А как сверкали его глаза – страстно, жестоко, одержимо! Словно все было взаправду! «Говори! Говори!» – с налившимся кровью лицом, словно маленький львенок, рычал он. «Признаю, Тимур! – обиженно и жалобно забубнил тот. – Отпусти! Признаю! Признаю!» Тимур вошел в раж и не сразу услышал его. «То-то же! – Тимур наконец слез со своего товарища. Встал, отряхнулся, подал тому руку. – Поднимайся. На этот раз я буду добр к тебе. Но визирем, Камал, тебе уже не быть, и уж точно не быть полководцем!»

Тимур помнил, как на эту громкую ссору вышла из дома его старшая сестра Кутлук Туркан. В руке она держала грозное оружие служанки.

– Вот что, цари и визири, если вы помнете мой цветник, я вам всем наподдам этой метлой! – Она была еще девушкой, но с твердым характером, достойным настоящего воина. – Слышишь меня, Тимур?

– Слышу, – красный лицом, еще дыша гневом, опустил глаза тот.

Он безмерно уважал и любил свою старшую сестру.

– Хорошо. А теперь выметайтесь со двора, бахадуры.

– Но мы еще не совершили казнь, – твердо сказал ее брат.

– Какую еще казнь?

– Виновного.

Тимур готов был настоять на своем. Ведь отрубить голову кому-то было надо. Обязательно надо! Царь должен рубить головы!

Кутлук Туркан подозрительно оглядела мальчишек.

– И кто у вас виновный?

Оглядел притихших товарищей и Тимур.

– Мы пока не знаем.

– Я знаю, – хитро сказала девушка.

Очень скоро Тимур и его друзья собрали чучело из соломы. Обернули в старую рубаху. Перевязали туловище, ноги и руки бечевой, чтобы смешной человечек не рассыпался прежде времени. И голова у него была из соломы, и шея, что немаловажно. Тимур вытащил из дома кривой отцовский клинок, подошел к чучелу и сказал: «Ты ослушался меня, негодный, и за это должен понести наказание. Во имя Аллаха, приговариваю тебя к смерти!» Размахнулся и снес отцовским мечом чучелу и без того хлипкую голову. Кутлук Туркан стояла невдалеке подбоченившись и смеялась до слез.

Но Тимур был серьезен! На всю жизнь он запомнил это упоительное ощущение – решать судьбу другого человека, проявить волю и власть – взять и казнить его. Потому что он решил так. И ничего больше – только его воля!

Таким он был уже в десять лет, но время неумолимо летело вперед, открывая жадному юному сердцу новые горизонты.

Отец, будучи опытным воином, сам научил его всему – ездить верхом, сражаться на мечах и кинжалах, метать копье, стрелять из лука. Научил ничего не бояться, уж коли тебе выпала участь солдата. И всегда, подобно другим бекам, в чьих жилах текла кровь воинов Чингисхана, говорил сыну, какими великими были его предки. Покорителями земли. Потрясателями вселенной. Хозяевами мира.

К четырнадцати годам, когда Тимур побывал во дворце Балха, предстал пред очами эмира Казагана и сблизился с его внуком, он уже был норовистым воином, только пока воевать было не с кем.

Но эти времена оставались не за горами…

Через три года, когда ему исполнилось семнадцать лет, Тимура женили на совсем юной девушке – Турмуш-аге, дочери эмира Чагуй Барласа. Жених и невеста приходились друг другу дальними родственниками. Брак по договоренности, в кругу одной большой семьи. Турмуш было четырнадцать – еще совсем ребенок. Она боготворила своего мужа, Тимур принял ее, но только половиной своего сердца – другая половина рвалась в Балх, к двум другим девушкам, увиденным им однажды. В том же году, когда он женился сам, Тимур побывал и на свадьбе молодого эмира Хусейна. Сарай Мульк, как и было предопределено, стала женой внука эмира Казагана. Ульджай Туркан, повзрослевшая, а ей, как и подруге, исполнилось пятнадцать, просияла, когда увидела его. И горько опечалилась, узнав, что у него уже есть жена.

– А как же ты? – горячо поинтересовался Тимур. – У тебя уже есть жених?

– Мой отец пока не решил мою судьбу, – тяжело вздохнув, ответила Ульджай Туркан. – Но день приближается, я чувствую это.

И впрямь, девицы не должны засиживаться на женской половине. Едва округлились формы и милое детское личико стало лицом девушки, ее надо немедленно отдавать замуж. Ничего нет лучше и желаннее для жениха, чем юный и здоровый плод, который так и хочется съесть. А там, глядишь, через пару лет и детки пойдут.

В тот год Тимур пошел служить дому эмира Казагана. Хусейн в очередной раз напомнил деду про своего товарища из далекого Шахризаба. Тот день, когда он собирался в дорогу, а его жена часами плакала о грядущей разлуке, Тимур не забыл бы никогда – он разбивал своей хрупкой Турмуш сердце.

Они выехали в путь на рассвете. Отец провожал его. В компании нескольких слуг они ехали верхом по бескрайней прохладной степи, освещенной розовым сиянием, и вдруг Тарагай сказал ему:

– Послушай, Тимур, сын мой, я никогда тебе прежде не рассказывал об этом. Но вдруг со мной что-нибудь случится и ты не узнаешь. А это, видит Аллах, очень важно – и для меня, и особенно для тебя. Когда-то я увидел сон. Тебя еще не было на этом свете. Ко мне подошел красивый молодой человек, лицом похожий на араба, и вручил мне меч. Я крепко взял его в руку и стал неистово размахивать им по воздуху. И вдруг увидел, как от блеска моего клинка озарился весь мир. Всюду играли отсветы меча! Лучи пронзали горизонт! Это было за год до твоего рождения, Тимур…

Юноша с замирающим сердцем слушал удивительный рассказ отца, но не подавал вида. Конечно, он касался его – именно его, Тимура! Его будущего, его судьбы!..

– Я пришел в Шахризаб, в мечеть, к нашему наставнику – святому Шемсу Ад-Дин Кулалю, – и спросил его: что бы это значило? И знаешь, что он ответил мне?

– Что, отец? – спросил Тимур.

– Он сказал, что Бог мне пошлет сына, которому суждено овладеть всем миром, обратить всех в ислам, освободить землю от мрака невежества и заблуждения. Как только ты появился на свет, я тотчас же отнес тебя к шейху Шемсу Ад-Дин Кулалю, моему духовному наставнику. Он читал Коран. Я не смел прервать его. Как сейчас помню, он прочитал строку из шестьдесят седьмой суры, из «Власти», шестнадцатый аят. «Неужели вы уверены, что Тот, Кто на небе, не заставит землю поглотить вас? Она уже под вами колеблется». Стих заканчивался на слове «Тимур». «Назови сына этим именем, – сказал мне Шемс Ад-Дин Кулаль, – и на шаг приблизишься к своему пророчеству». Мы нарекли тебя именем Тимур, мой сын. Запомни эту историю – навсегда запомни.

– Хорошо, отец, – кивнул молодой человек.

Но и впрямь, как не запомнить такое пророчество? Подобные прозрения сеют в душе зерна будущих великих поступков.

Эмиру Казагану подчинились все беки Мавераннахра, но все ли добровольно? Увы, нет. Многие из владетельных аристократов Мавераннахра считали его выскочкой, равной им, и то и дело показывали свой воинственный норов. С ними приходилось то и дело воевать, показывать характер владыки, бить, подобно льву, наотмашь когтистой лапой. И Тимур в этих битвах стал одним из острых когтей кривого на один глаз эмира Казагана. Но первым когтем был его внук – Хусейн. Они сдружились, стали неразлучны. И ни в чем не уступали друг другу. Казаган выполнил обещание, данное Тарагаю, он приблизил Тимура и относился к нему как к родному внуку. Эмир знал, что этот молодой воин из рода Барласов всегда прикроет ему спину в любой из битв.

Но вот что настораживало больше всего самого эмира и его самых дальновидных приспешников. Кто стоит за этими бунтами, вспышками недовольства, за дерзостью, с какой бунтовщики-эмиры выступали против Казагана? Все чаще слышалось одно и то же слово: «могулы». Восточные соседи Мавераннахра. Все чаще произносилось имя одного и того же человека – законного и властного государя соседнего Могулистана.

– За всей этой смутой стоит проклятый Туглук-Тимур! – однажды услышали они с Хусейном грозный рык эмира Казагана, который говорил со своими полководцами. – Клянусь Всевышним, он не успокоится, пока я стою у власти. Что ему нужно? Весь улус Чагатая? Не бывать этому! – рычал эмир Казаган. – Если бы Могулистан был подобен Мавераннахру, в нем были бы города, куда можно пойти с мечом и которые можно взять силой, но это – страна степей. И они бескрайни! Мы были бы бессильны на этих равнинах, решись нанести удар по нашим проклятым соседям, не знающим ни домов, ни истинного Бога.

Тут он был прав – многие могулы оставались язычниками. Приходилось воевать только с непокорными эмирами своей страны. И два молодых воина, лучшие из лучших, эмир Хусейн и Тимур-бек, воевали с ними. Хусейн – за свой будущий трон государя, Тимур – за первое место быть при нем. Как же многому научился Тимур у эмира Казагана, слушая и выполняя его приказы! О лучшем наставнике нельзя было и мечтать.

Когда им исполнилось по девятнадцать лет, однажды во дворце Балха молодой эмир Хусейн сказал Тимуру:

– Я приготовил тебе дорогой подарок, мой друг.

– Золотой халат из Персии?

– Нет.

– Меч из Дамаска?

– Еще лучше.

– Прекрасную гурию? – пошутил Тимур.

– Да нет же! Еще лучше! Какой ты недогадливый!

– Что может быть лучше золотого халата из Персии, меча из Дамаска и прекрасной гурии?

– Войди в эту залу – и увидишь. Во время одной из битв я тебе сказал, что это может случиться. Просто ты забыл. Но этот подарок сам попросился к своему хозяину! – лукаво улыбнулся Хусейн.

– А что, бывает такое?

– Еще как бывает, Тимур! – рассмеялся Хусейн и открыл перед товарищем двери. – Да входи же ты!

Тимур вошел. На подушках сидела прекрасная девушка – это можно было понять по одним только черным глазам серны. Лицо ее было закрыто покрывалом.

Что-то словно укололо Тимура. Ранило по-особенному. Он знал эти глаза!

– Кто она? – спросил Тимур.

– Твоя невеста, – очень просто ответил Хусейн.

– Клянусь Аллахом, это смелое заявление, – сказал Тимур.

– Открой лицо, милая, – приказал девушке Хусейн.

Та молча откинула покрывало. Сердце Тимура затрепетало – перед ним сидела и улыбалась ему Ульджай Туркан.

– Я… не могу ошибиться? – пробормотал Тимур.

– И мой дед, и мой отец, и я посчитали, что никто другой не достоин руки моей прекрасной сестры так, как ты, Тимур.

– А сама невеста, – проговорил Тимур, – она считает так же?

– Я же сказал, этот подарок сам попросился к хозяину. Но спроси ее…

Тимур не смел задать этот вопрос. Ульджай Туркан опередила его:

– Да, Тимур-бек, это был и мой выбор.

Она говорила и сердцем, и душой. То, о чем он мечтал когда-то, сбывалось. Эмир Казаган принял его в свою семью – это была великая честь.

А дома, в Шахризабе, горевала без полноты любви его первая юная жена – Турмуш-ага. Но ее приготовили к тому, что муж будет набирать жен в свой гарем, и чем выше окажется его статус в государстве, чем богаче он станет, тем больше будет у него жен. Такова истина Востока и Азии для женщин – они обязаны делить своих любимых с другими женами. Таков человеческий и религиозный закон их родной культуры, и спорить с ним невозможно. Зато мужчине одна благодать, особенно когда один за другим рождаются дети, и тем более сыновья.

Жены Тимура, отданные за него юными девушками, повзрослели и забеременели. Когда Тимур-беку исполнилось двадцать лет, Ульджай Туркан родила ему сына Мухаммада Джахангира, и в том же 1356 году, но несколькими месяцами позже, Турмуш-ага родила ему второго сына – Умаршаха.

До великой войны, которой суждено будет охватить половину Средней Азии и унести жизни сотен тысяч ее жителей, оставалось два года…

Эмир Казаган славился не только своей доблестью на поле боя и государственным умом, но и благородством по отношению к побежденным эмирам. Он не казнил их направо и налево, как поступал до него Казан-хан. Он умел прощать. Увы, не всегда великодушие приносит благие плоды, иногда его семена смертельны, как споры ядовитых грибов. Ведь побежденные противники, униженные своей слабостью, носят в душе планы отмщения.

В тот момент, пока эмир Казаган довольствовался приобретенной властью и видимым миром в государстве, его враги нашли друг друга. В центре заговора оказались послы из Могулистана, прибывшие в Бухару к марионеточному правителю Мавераннахра Баяну Кули-хану, а также и мятежные эмиры, таившиеся до срока. Послы Туглук-Тимура сказали: «О правитель! Ты потомок Чингисхана, но проклятый эмир Казаган заставляет тебя выполнять свою волю, подчиняться тебе. Наш хан, с которым ты одной крови, желает прийти к тебе на помощь и освободить тебя от злого ярма! Ты сплотишь вокруг себя верных эмиров и овладеешь государством, а мы поможем тебе». Как часто люди слышат только то, что хотят услышать! Баян Кули-хан, ученый муж, которому было уже за пятьдесят, не желал верить горькой правде, а она была таковой: он, ученик мудреца, был слабым и ничтожным правителем, да только кто в таком сознается самому себе? Он и впрямь считал эмира Казагана ненавистным выскочкой, но забывал, что тот – сильный и талантливый государь. Честолюбие и тщеславие всегда бегут впереди, спешат, как голодные волки, мудрость плетется за ними, подобно уставшему верблюду позади свежего каравана.

Вот только хитрые степняки могулы относились к Кули-хану с великим презрением. Устрани Туглук-Тимур эмира Казагана, он положил бы Кули-хана на одну ладонь, а другой бы прихлопнул вместе со всеми мятежными эмирами и завладел бы Мавераннахром, объединил Чагатайский улус под своей, могульской, властью.

– Что ты скажешь нам, о великий хан? – спросили послы могулов.

– А что скажут эмиры? – спросил марионеточный правитель.

Мятежные эмиры горели мщением и ответили: «Мы с тобой, правитель! Смерть эмиру Казагану, будь он проклят тысячу лет!»

Теперь заговорщикам осталось только воплотить задуманное в жизнь.

Как и любой среднеазиатский аристократ, эмир Казаган очень любил охоту. И конечно, он чувствовал себя полновластным хозяином на своей земле. Он часто выезжал в обширные окрестности Балха, чтобы там бить жирных казарок и перепелов, диких гусей и серых уток, оленей, косуль и зайцев. Нередко его сопровождали Хусейн и Тимур. Но все чаще Казаган забывал о том, что ему нужен большой и хорошо вооруженный отряд сопровождения. Тимур видел в этом опасное легкомыслие успокоившегося и забывшего об угрозе владыки. Он сказал об этом Хусейну, попросил предупредить своего деда, но тот усмехнулся:

– Сделай это сам – посмотрю на тебя.

Тимур набрался смелости и сказал в узком кругу приближенных людей эмиру Казагану:

– Прости меня, повелитель. Но ты берешь слишком мало людей на охоту и удаляешься слишком далеко от Балха. К тому же у нас оружие только для охоты – луки и ножи, и почти никто не надевает кольчуг.

Хусейн слушал замечание с насмешливой улыбкой. В своем роде это была дерзость – указывать властному эмиру, что ему делать и что нет.

Казаган оглядел своих приближенных.

– Ты думаешь, мне кто-то может угрожать на моей же земле? – спросил он.

Его правый глаз грозно сверлил Тимура.

– У тебя много врагов, повелитель, – смело ответил молодой бек. – Я о мятежных эмирах.

– Это верно, – согласился Казаган. – Но все они сидят по своим норам и носа не кажут. Любой знает, что будет с ним, если он посмотрит на меня врагом. Огнем и мечом пройдусь по его земле. Я это делал уже не раз. – Он тотчас превратился в грозу. – Я подчинил своей воле половину улуса Чагатая, и теперь всегда будет так.

– А могулы?

– Проклятые могулы? – усмехнулся правитель Балха. – Эти дети шайтана слишком далеко, чтобы пожаловать в мои земли. Между нами – сотни йигачей пути, десятки рек, городов и сотни селений.

– И все же… – осмелился вновь заговорить Тимур.

– Благодарю тебя за трепетную заботу, мой дорогой зять, – строго прервал его Казаган. – Тут, на моей священной земле Балха, – он указал пальцем в пол, – я не боюсь никого. Мои сторонники повсюду – тебе ли, моему верному слуге, этого не знать.

– Да, государь, – поклонился Тимур.

В тот весенний день 1358 года эмир Казаган слишком далеко удалился от стен Балха. Добрались до Зеленой долины, где были разбросаны оливковые рощицы и повсюду рос дикий виноград. Тут все цвело и благоухало. С Казаганом было всего десяток человек – боевых товарищей, испытанных беков, ветеранов, с которыми он воевал бок о бок против хана Казана, и самых верных слуг. Они приехали на соколиную охоту – изысканное развлечение аристократов. Она и родилась, как явление высокого охотничьего искусства, именно здесь, на востоке, в Центральной Азии, две тысячи лет назад. Особенно страстно ее любили древние ассирийские цари. На такую охоту никто не брал боевого оружия. Вместо лука у каждого ловца была испытанная хищная птица, сидевшая на его руке, покрытой кожаным панцирем, чтобы когти грозной птицы не разорвали человеческую плоть. С головы птицы снимали матерчатый колпачок, она хищно оглядывалась по сторонам, взмывала ввысь, а потом нападала с лету на лебедя или куропатку, на утку или журавля или бросалась вниз и била несчастного зайца. Иные птицы могли задрать и ягненка. Дикий сокол находил жертву для себя и своего потомства, чтобы насытиться и выжить, обученный ручной бил жертву для своего хозяина, и чем роскошнее была добыча, тем больше гордости испытывал охотник за своего безжалостного питомца.