От подъема до отбоя

Техника должна храниться в хранилище для хранения техники.

Учиться настоящему делу военным образом.

Мы солдаты. Точнее курсанты, потому что привезли нас как раз в гвардейский отдельный истребительно-противотанковый краснознаменный учебный полк полевая почта тра-та-та, где мне и предстояло провести ближайшие полгода. И этот полк не настоящий, а учебный. Нет, в войну, конечно, он и был и будет, если придется, вполне настоящим. Но на данный момент, здесь готовят младших командиров Советской Армии, то бишь сержантов, и называется он (полк) учебка.

Отличается он от обычного солдатского линейного тем, что в середине дня мы обязательно сидим в классной комнате и пишем конспекты. Но буду рассказывать все по порядку.

Итак, ехали мы не много, не мало, а ровно 10 суток. И приехали за это время в место, которое называется почтовое отделение Гулино. Все названия, кроме крупных городов, я буду изменять, чтобы случайно не раскрыть какую-либо военную тайну, и чтобы враг не смог догадаться, где находятся описанные военные объекты, и, чтобы этот самый враг не смог неожиданно напасть на эти самые объекты, используя сведения, полученные от меня, и чтобы… Короче я уже запутался, а всем все стало ясно.

Уже гораздо позже, будучи простым гражданским человеком, я сам заинтересовался этим своим путешествием и попытался определить какое расстояние мы осилили за эти долгие дни и ночи. Оказалось, что всего 931 км проехали мы за 10 суток. Если посчитать, что ехали мы без остановок, то получается, мы мчались со скоростью 3,88 километра в час. Да… Скорость не из высоких.

Но тщательно подумав, я понял, что все это делалось специально и продуманно. Ведь при такой скорости, и именно при такой, мы были постоянно готовы подняться в полный рост и отразить нападение врага. Значит обороноспособность нашей армии ни капли не зависела от того, где мы находимся: у себя в подразделении или в вагоне двигающегося поезда.

Значит почтовое отделение Гулино. Это почтовое отделение представляло собой небольшой военный поселок. Гражданские люди здесь составляли меньшинство. Центр поселка состоял из десяти – пятнадцати, ну, ладно, двадцати двух-…, трех-…, четырех-…, и пятиэтажных домов. В этих домах и жили офицеры и прапорщики с семьями и без, и вольнонаемные, но тоже и с семьями, и без, работники.

В самом центре располагалось большое приземистое массивное здание с огромной звездой на фронтоне, четырьмя псевдо колоннами при входе и множеством огромных, больших и не очень окон. Это был главный центр местной культуры – гарнизонный дом офицеров. Здесь демонстрировались все новинки советской и зарубежной киноиндустрий, спектакли приезжих артистических трупп, шарящих по неохваченным уголкам матушки-России, где бы можно было что-нибудь срубить по легкому. Здесь проходили гарнизонные съезды и собрания, банкеты офицерского состава, смотры талантов из числа участников художественной самодеятельности, жаркие бои местных боксеров, схватки борцов и выступления штангистов. В общем здесь проходили все мероприятия способные хоть как-то развлечь и отвлечь. Развлечь население, киснущее в лесной глуши от извечной скуки, и отвлечь молодых офицеров и их коллег постарше от рюмки с горячительным в нерабочее, а порой и вполне рабочее время.

Отдельным специфическим очагом быта стояла баня, которую мы посещали раз в две недели. Правда, если верна солдатская мудрость, солдатская баня – это не русская баня с веником и пивом, а баня с тазиком и без горячей воды, но это не совсем так, и, по большей части, горячая вода в бане все-таки была. Между этими посещениями можно было в своей родной казарме воспользоваться душем, если была вода, если нигде не текли трубы и если в наличии был ответственный прапорщик, причем прапорщик должен был быть не только в наличии, но и вполне в рабочей форме, что соблюдалось далеко не всегда. А так же к специфическим очагам данной местности относился поселковый почтамт, посещение которого всегда было для нас радостным событием.

Вокруг всех перечисленных объектов, находились большие, даже огромные здания казарм. Казармы стояли группами. Каждая группа была как бы обвязана, опоясана забором. Это был воинский полк или воинская часть. А дальше со всех сторон на человеческое жилье надвигался лес.

Лес был достаточно цивилизованный с некоторым количеством дорог и дорожек, с елками-соснами в три обхвата диаметром, с редкими зайцами и более частыми белками. Несколько дальше через лес располагался огромный полигон или семья полигонов, на котором или которых тренировались и танкисты, и противотанкисты, и артиллеристы, и еще невесть какие войска. По рассказам, полигон достигал сотни километров в длину и не меньшего количества тех же самых единиц в ширину. Полигон мы посещали пять раз за полгода.

Первый раз перед принятием присяги. Нам выдали по восемь патронов каждому. Три патрона для стрельбы одиночными выстрелами и пять, чтобы научиться стрелять очередью. Это были стрельбы перед принятием присяги. Таким образом к присяге нас приводили уже как грамотных обстреляных воинов в совершенстве владеющих современным оружием.

Может быть выдавали патроны и для повторной стрельбы, к примеру, если с первого раза ты никуда не попал. Может быть, но никто этих патронов не видел. И все сразу же попали кому куда было нужно.

На занятиях нам уже рассказали, что мне (имею в виду всех курсантов), как командиру боевой машины, а именно такое гордое звание будет мне присвоено после окончания учебного подразделения, в качестве личного оружия кроме автомата выдадут пистолет и гранатомет. Но стрелять из них нам не пришлось ни одного раза. Пистолет показали издали в учебном классе, а гранатомет на плакате.

Второй раз на полигоне мы проходили обкатку танками. Предполагалось, что современный молодой боец, точнее молодой парень, только что ставший бойцом, до одури боится тяжелой бронетанковой техники и при виде ревущего бронированного зверя готов бежать на все четыре стороны, с тем, чтобы больше никогда не видеть эти железные чудовища.

Чтобы побороть этот панический страх и внушить солдату, что танк – это вполне мирная и добрая конструкция, проводились специальные занятия. Задолго до нашего прибытия не только на полигон, а и вообще в воинскую часть, был вырыт основательный окоп глубиной более человеческого роста. По периметру окоп был укреплен двадцатисантиметровыми бревнами. При необходимости внутри окопа можно было вполне безбоязненно переждать средней интенсивности бомбардировку. Окоп стоял здесь не один год, и его надежность была проверена не одним поколением курсантов.

Итак, курсант в гордом одиночестве размещался со всеми удобствами в этом окопе. Все остальные с интересом и нескончаемыми комментариями, которые безуспешно пресекались сержантом, рассматривали, что будет дальше с бедолагой. Устроившись в окопе, тот озирался, пытаясь понять, что же его ждет, какой бесчеловечный подвох. Все его действия были тщательно показаны, рассказаны и отрепетированы, но все-равно всегда ожидаешь чего-то непредвиденного.

Впереди метрах в пятидесяти на бугорок выскакивал ревущий танк, красочно остановившись на вершине бугорка и для острастки еще раз взревев двигателем, танк на всей скорости несется на курсанта, сжавшегося в клубок на дне окопа. Наехав на окоп бронированное чудовище крутится над бедным мальцом сначала в одну сторону, затем в другую, засыпав юношу небольшим количеством земли. После чего машина спокойно должна переехать через окоп и спокойно удалиться на заданные позиции. Но упражнение еще не окончено. Внутри окопа в стенке находится ящик с бутылками, которые старшина предварительно собирал по всей части. В бутылках красная краска, смешанная с водой. Это имитация зажигательной смеси, так называемого коктейля Молотова. И вот, когда танк спокойно переехал через окоп и опять-таки спокойно удаляется, курсант должен немедля, не теряя ни единой секунды, схватив из ящика одну или две бутылки с псевдо коктейлем, подбадривая себя нечеловеческими криками (слова и содержание не имеют значения, играют роль героический тембр и отчаянная громкость звучания) со всей дури запулить эти бутылки в башню так, чтобы краска залила максимум металлической поверхности машины. Бедные танкисты потом до полуночи будут оттирать алый краситель, поминая на все лады и курсантов и всю их родню до девятого колена.

После того, как в окопе побывает весь взвод, обкатка заканчивалась. Считалось, что теперь все курсанты полностью обучены взаимодействию с танками противника, и в случае танковой атаки дадут достойный отпор неприятелю.

Еще два раза нас просто вывозили на показательные учения гарнизона, чтобы мы хотя бы издали могли полюбоваться боевой мощью нашего оружия.

Последний раз мы посещаем полигон уже незадолго перед выпуском. Опять восемь патронов, но теперь стреляем по падающей мишени. Если в первый раз стреляли в круги, нарисованные на бумаге, прикрепленной канцелярскими кнопками к неподвижному листу фанеры, то теперь эта фанера контуром напоминает человека, окрашена защитной краской и время от времени секунд на тридцать опускается вниз, а затем поднимается.

Стрелять большинству из нас больше за ближайшие два года не предполагалось.

Отныне мы были уже полностью обученными и обстрелянными воинами, готовыми любыми видами вооружения защищать от врага страну развитого социализма.

Если погода во время показательных стрельб была достаточно хорошей, нас отправляли прочесывать полигон. Требовалось обнаружить остатки снарядов. Если быть более точным, то оружие почти все реактивное и снаряды – это не просто снаряды, а маленькие ракеты. Именно мои снаряды, с которыми я буду иметь дело – это управляемые ракеты. Они летят на три километра и всю дорогу я могу, точнее должен, корректировать их полет: выше – ниже – правее – левее – ниже и так далее. Управление осуществляется по проводам, три километра которых намотаны на летящий снаряд.

Вот остатки таких и подобных снарядов и должны мы обнаружить. За полгода службы мне довелось трижды участвовать в таких прочесываниях (одно какое-то внеплановое) и ни разу мы ничего не нашли. Но дважды ловили зайца.

Дело происходило так. Представьте погожий осенний день. Слабо греющее осеннее солнышко. Огромное поле, покрытое в пол человеческого роста бурьяном, редкими осинками и березками. Полторы тысячи человек выстроились редкой цепью метра через три друг от друга бредут переговариваясь через это поле. Люди уже достаточно измотались и им важны не поиски и находки, а конец пути и долгожданный отдых. Неожиданно где-то из кустов подняли зайца. Он метнулся в одну сторону, в другую и дал стрекоча вперед.

Наш комбат – заядлый охотник. Вид оружия его не интересует, главное – добыча. Взять ее живой или мертвой!

– Солдаты и сержанты! Слушай мою команду!

Комбат едет на машине, на газончике, сзади строя. Сейчас он вскочил на сиденье. Его хорошо видно и ему прекрасно видна вся картина.

– Кто поймает зайца – курсанту десять дней, сержанту двадцать одни сутки отпуска! Вперед! МАРШ!

Цепь срывается с места. Куда только девалась усталостью Ноги, налитые только что неподъемным грузом, обрели невероятную легкость. Даже, не очень верящие в реальность отпуска, солдаты вроде меня, подчиняясь стадному инстинкту, когда каждый, не думая, что он творит, делает то же, что и большинство группы, неслись за бедным животным. Три тысячи ног одновременно ударяли в землю. Почва тряслась. Листья падали с деревьев. Кусты прогибались. Почему зайца не хватила кондрашка, я не знаю. Этого не знает никто. Если бы на месте зайца был человек, элементарный инфаркт был бы ему обеспечен. Заяц остался цел. Мало того. Он ушел от погони. Он легко ускакал от полутора тысяч тренированных, откормленных, ревущих бойцов! Одно слово – животное!

Второй раз все произошло тютелька в тютельку точно так же. Опять заяц. Опять обещание отпуска. Опять неудача и разочарование. Но, конечно, азарт, жажда победы, спортивный интерес, адреналин – это надолго запоминается, будоражит кровь, бодрит.

Несколько раз пришлось ходить дневальным по полигону, но в этом ничего интересного нет.

Итак, поселили нас в казарме, стали мы солдатами, вернее курсантами. И потекло курсантское житье-бытье.

Шесть утра. Казарма спит и десятый сон видит. Помещение просторное, но в помещении кровати в два яруса – два этажа. На кроватях батарея курсантов ПТУРС – 180 человек, да не просто человек, а 180 откормленных под сотню килограмм здоровенных молодцов, которые сутками занимаются физической работой. Рядом с кроватями выставлены 180 пар сапог с намотанными на них портянками. Амбре в казарме стоит еще то.

– Батарея подъем! – как оглашенный орет дневальный.

Одеяла минуту шевелятся, соображая, что бы все это значило, и вдруг резко взлетают вверх, народ прыгает с кроватей в момент натягивает гимнастерки и брюки, обувает сапоги. Если дежурный сержант уличит кого-то в недобросовестном подъеме, то вечером вместо личного времени, когда можно почитать, написать письмо, посмотреть телевизор, да просто подготовиться на завтра, чтобы с утра не пороть горячку, придется тренироваться в подъеме и заодно в отбое, т. е. в укладывании в постель на время. Если тренироваться одному – это еще полбеды. Но с одним никто возиться не будет. Тренировать начнут отделение – 10 человек или взвод – это уже тридцать человек. Всю батарею тоже никогда не тренируют. Слишком много народу, слишком трудно за всеми уследить, слишком трудно справиться. А вот от десяти до тридцати человек самое нормальное количество.

Через пять минут после подъема новая команда:

– Выходи строиться на физзарядку!

Опять подается истошным криком, каким обычно кричат Караул! Спасите! Просто голос парня у тумбочки, а его называют дневальным, еще не отработан. Парнишке не часто приходилось повышать голос дома, но это ничего. Голос дело наживное. Физическая ловкость дается гораздо труднее.

Каждый взвод строится на улице. Не важно, какая температура, голый торс, сапоги и брюки х\б. «Не страшны нам ни холод, ни жара» … Дежурный сержант или взводный сержант предыдущего набора, т. е. самый младший из всех сержантов взвода, ведет команду на физзарядку.

Стоит остановиться и поговорить о молодых и стариках. Старики в армии – это солдаты больше прослужившие. Старик, дедушка – тот кому осталось служить полгода, сто дней, месяц или и того меньше. Считается, а на практике так и есть, что эти солдаты уже познали солдатскую науку, они выполнят любой норматив на отлично, они придут на помощь в трудную минуту и товарищу, особенно молодому, и командиру, на них очень часто все держится. Поэтому им и предоставлены негласно некоторые льготы и послабления.

И им же дано право обучать молодых солдат. А как идет обучение? Методом кнута и пряника. Пряник у кого лучше, кнут – у кого хуже. И все это не дедовщина. Это суть армейской жизни. А вот когда используется один кнут, причем только кнут и постоянно кнут, кнут и кнут, так что неба не увидишь, это уже и начинается дедовщина.

Вопрос кто старше, кто младше, кто дедушка или старик, а кто салага очень актуален первый год. Прислали к нам в учебку на стажировку курсантов-выпускников из какого-то военного училища. То есть прослужили эти курсанты года по четыре с лишним. Это было уже ближе к концу нашего обучения, значит на четвертом или пятом месяце службы. Вот тогда-то и произошел разговор между Лешкой Ежиком и взводным. Точнее говорил один Лешка, язык у него был подвязан, потрепаться он любил, а тут уже объявили, что он остается в учебке, это еще смелости ему добавило.

– Товарищ лейтенант. Вот вы мне объясните. Где справедливость? Этот курсантик меня сегодня салагой обозвал. Это меня, которому осталось служить всего ничего. Какие-то полтора года. И обозвал курсантик, которому таскать сапоги не меньше двадцати лет! Ну, как он смел!!!

Вот и у нас на физзарядке человек двадцать пять. Семь человек спят, вчера просидели где-то в каптерке допоздна.

Форма спортивная – трусы и тапочки. У кого нет – сапоги и майка. Такая команда.

Полчаса физические упражнения, обязательна километровая пробежка между соснами по свежему воздуху. Теперь час на умывание, одевание и всякие мелкие хозяйственные нужды.

Значит так. Первое: умыться, побриться, подшиться. Какое счастье, что подшиваешься не весь, а только подворотничок. Вообще-то, при хорошей организации подшить воротничок можно было накануне вечером, но дело это не сложное, наживить на одну нитку кусочек белой тряпочки – раз плюнуть. Просто времени обрез и каждый день (!) – ужас.

Все начинается с малого: сегодня ты не вышел на зарядку, завтра у тебя не подшит подворотничок, в субботу ты пойдешь в увольнение, напьешься и убьешь человека.

Сапоги. Как там у Окуджавы: «Ну куда от них денешься?». Основная заповедь курсанта: сапоги всегда должны быть начищены и блестеть как хм-м-м, вобщем хорошо блестеть, как у комбата. Сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром надеть их на свежую голову. Сапоги – это ваше лицо.

А если завтра война, а у вас грязные сапоги?

При обнаружении вспышки ядерного взрыва самое главное – это повернуться к нему спиной, чтобы сталь со штыка не капала на органы воспроизводства или казенные сапоги.

Ум хорошо, а два сапога все равно пара. Умом ты можешь не блистать, но сапогом блистать обязан!

Гимнастерка должна быть тщательно выстирана, ну, это только с вечера успеть и поглажена – это тоже с вечера. Но получаешь наряд на работу за невыполнение какого-то пункта и утром, и вечером.

Теперь постель. Застилаем, заправляем. Специальными досочками отбиваем край одеяла, чтобы постель смотрелась ровным прямоугольником, чтобы грани были как стрелки на брюках. Табуретки у кроватей выровнены, пол дневальные подметут и протрут, воздух в помещении проветрили, когда все были на физзарядке.

Построение на утренний осмотр.

– Курсант Федоров!

– Я!

– Головка от… БМ-14! Почему подворотничок несвежий?

– Да я…

– Наряд на работу вне очереди!

Такие диалоги сплошь и рядом во всех взводах. Отрабатывать наряды вечером после отбоя. Где находят работы для нарядчиков? В туалете. Здесь работ много. Поэтому в хорошей части у хороших командиров, и дисциплина хорошая, и медные ручки у краников в туалете блестят, и в писсуарах никакого отложения солей.

После построения уборка территории. На территорию идут не все, а 100 процентов. Вся территория воинской части поделена между подразделениями. Каждое подразделение отвечает за свой кусок. Проверяют территорию старшие командиры, с солдатами про территорию и недочеты говорить не будут. Будут наказывать офицеров, а те уже…

Поэтому к уборке подходят добросовестно, хотя лично у меня под локтем под гимнастеркой всегда новая книга. Командир из сержантов книжки не жалует, будешь при нем читать, найдет иное занятие. Вот и приходится изгаляться. Нахожу место в кустах, которое издали не просматривается и погружаюсь в иной мир, иные чувства, тем более вечером книгу кровь из носу нужно отдать в библиотеку, а то следующую могу и не получить.

Для страховки проверил, что окурков на территории не видно, шишек не нападало, в общем чистенько.

После территории завтрак. На завтрак шагаем радостно. Как курсанту проявить свою радость прилюдно, публично? Правильно. Идти с песней.

У каждого взвода есть своя строевая песня. Если со строевой подготовкой и вокалом ладится не очень, то перед завтраком можно дать кружок, второй по плацу с твердым шагом и бодрой песней. Редко, но бывало, когда взвод был не в настроении, песенная разминка затягивалась и в столовую приходили, когда большинство других подразделений уже покидали дом питания. Следует заметить, что пищу никто из посторонних никогда не присваивал и еда, пусть остывшая, но в полном ассортименте попадала по назначению.

Итак, хлеб выпекался на территории части, нормы на него какие-то были, но память их не донесла, поскольку хлеб ни белый, ни черный не ограничивался. Масло выдавали только на завтрак 20 грамм. По рассказам, где-то у кого-то старослужащие это масло отбирали, но у нас и в учебке, и в линейной части никогда никто на масляную пайку не покушался. И чай. В качестве горячего шла или картошка, или каша. Иногда макароны. На завтрак все это было в каком-то мясном бульоне или в чем-то похожем, по крайней мере с малюсенькими кусочками мяса. Иногда на завтрак давали рыбу и жареную, и вареную, но не часто. На ужин было овощное рагу, не каждый день, но раза четыре в неделю. Может шеф-повар его очень любил или врачи считали очень полезным, кто-то говорил, что овощное рагу – самое любимое блюдо жены командира полка. Врал, наверное. А там кто знает?

Кто и как колдовал с меню, сочетал блюда и рассчитывал белки с углеводами – не знаю, только через полгода у самого заморенного допризывника лицо превращалось, грубо говоря в морду, и начинало светиться от самодовольства и сытости.

Когда в девяностые годы стали раздаваться голоса, рассказывающие про то, что солдаты в армии голодают, я был просто шокирован. Ни тогда, ни сейчас я не могу себе представить голодающего солдата.

На обед давали обязательно первое – суп или щи, такие жирные, что на первых порах многие мучились от изжоги. На второе макароны или каша в компании с котлетой по нечетным и куском свинины по четным дням. Котлеты или свинина лежали на отдельной тарелке, ровно десять порций. Во главе каждого стола сидел сержант или старослужащий. Кто-то из них первым делом придвигал к себе тарелку с мясным блюдом, какое-то время брезгливо рассматривал котлеты или здоровенные куски сала с тонкими прослойками мяса. Затем отобрав наиболее мясосодержащие части блюда, остатки отодвигал в сторону курсантов. Как правило, желающих воспользоваться оставшимся продуктом находилось чрезвычайно мало. Даже привыкшие дома есть каждый день сало в самых разных видах украинцы, здесь от вареного сала отказывались почему-то.

С едой медлить не следовало. Если сержанту надоедало ждать, или он куда-то спешил по своим делам, или просто ему девушка плохое письмо прислала, а девушки ведь не понимают, что от их писем зависит иногда, если не жизнь, то, по крайней мере, благополучие, как минимум нескольких десятков человек (вот она женская ветреность), он мог скомандовать «Встать! Выходи строиться на улицу» и дымящиеся тарелки оставались нетронутыми, а глаза по-прежнему голодными. И в душе воцарялась неуютная сырая холодная осень и до ближайшего приема пищи была еще целая вечность.