А76 (сборник)

Сладкая О.

Жениться на девушке, не смеющейся

над тем, что вам смешно, – опасно

Солнце припекало так щедро, что вскипала кровь в жилах. На небе ни единого облачка. Встречные особи женского пола, как на грех, были облачены в полупрозрачные легкие одежды, которые на человека почти месяц проведшего за письменным столом и посему не казавшего носа на улицу производили одуряющее впечатление: безумно хотелось влюбиться этак на месяц – другой, ещё бы лучше – до сентября.

Случай не заставил себя ждать. На одной из дорожек Центрального сквера я столкнулся с одним своим хорошим приятелем. Но приятель был отнюдь не один: он был с дамой. На вид, юной белокурой леди никак нельзя было дать больше пятнадцати.

– Знакомьтесь, – широким жестом приятель как бы замкнул нас с девушкой в круг. – Это Ольга.

– Алексей, – представился я в свою очередь. Собственно имя всё и решило; мою первую детскую любовь тоже звали Ольгой и с тех пор я питаю непреодолимую слабость к этому имени.

В этот достопамятный день мы долго бродили по скверу, болтая о самых различных вещах. Впрочем, говорил в основном мой приятель, человек начитанный и не обделённый ораторским даром. Я же, придерживаясь испытанной партизанской тактики, только вставлял время от времени остроумные, с моей точки зрения, замечания. Тактика принесла плоды. Ольга стала бросать в мою сторону заинтересованные взгляды.

Но вот приятель галантно раскланялся, чмокнул даме ручку (жест, которому я, видимо, никогда не обучусь) и исчез из поля зрения по каким– то своим делам. Мы остались вдвоем.

– А ты? – спросила девушка.

– Я? Я птица вольная: куда хочу – туда лечу. Ближайшие два месяца я совершенно свободен.

Она улыбнулась и предложила в таком случае проводить её до дому. По дороге она принялась расспрашивать меня и я, вначале кратко и смущаясь, а потом все более и более воодушевляясь, поведал немало эпических эпизодов своей биографии. В то время посторонние люди редко интересовались моей скромной персоной, и поэтому я мнил, что в глубинах своей души храню неисчерпаемые залежи самородного золота. Мы присели на скамейку у её пятиэтажки, а я всё еще продолжал самозабвенно исповедоваться. Не знаю уж, что заставляло Ольгу в течение часа стоически внимать моему монотонному монологу, но даже её ангельскому терпению пришел конец. Заприметив какого– то знакомого парня, она прервала меня прямо на полуслове, правда, предложив в утешение, заходить иногда в гости. Может быть, это было предложено из чистой вежливости, но я принял всеза чистейшую монету.

Мир казался мне розовым и симпатичным, как пьяненький прохожий, злоупотребивший портвейном.

Примерно неделю я для приличия выждал. Потом позвонил.

– Да? – послышался в трубке елейный голосок.

– Это Алексей. Помните ещё такого?

– А, привет, – не совсем радостно (как показалось мне) воскликнул голосок.

– Можно к вам в гости наведаться?

В трубке призадумались.

– Ладно, только после обеда, часа в два.

До обеда я успел принять душ, выбрить до синевы подбородок и принарядиться. Глянув в зеркало, удовлетворёно хмыкнул и полетел к автобусной остановке. В урочный час я уже стоял перед окованной железом дверью и пытался унять сердцебиение. То ли от неимоверной жары на улице, то ли от волнения, но у меня основательно пересохло в горле. Хотелось пить.

С усилием сглотнув загустевшую слюну, я отважился позвонить. Дверь со стальным грохотом растворилась и меня окатило медоточивой мелодией популярного в тот сезон эстрадного шлягера…

– Проходи, – пригласила Ольга, – только тапки надень.

Я послушно скинул свои видавшие виды туфли и напялил пушистые белые тапки.

– У тебя, случайно, нет попить, что-то в горле пересохло, – прохрипел я.

– Чай подойдёт?

– Вполне.

– Тогда проходи на кухню.

Кухня выглядела ещё цивильнее, чем прихожая: девушка явно произрастала в обстановке мелкобуржуазного достатка. Усадив меня на табурет, она подала маленькую, почти детскую кружку с каким– то забавным рисунком и блюдце полное овсяного печенья.

– Мёд любишь? – спросила Ольга.

– Люблю.

Тут же передо мной очутилась баночка с чем-то янтарного цвета. Почти забытый запах защекотал ноздри.

– Мажь на печенье, – посоветовала хозяйка, первой подавая пример в этом. Я поддел вязкую массу чайной ложечкой и осторожно (что б не ляпнуть) смазал ею печеньку. Откусил. Прихлебнул из кружки… И чуть не поперхнулся: чай был слаще, чем мёд.

– Ты сколько сахара обычно кладешь? – вежливо поинтересовался я, прожевав сладкое месиво.

– Три-четыре… а что? – Ольга удивлённо взглянула на меня. Я смерил взглядом объём кружечки и вздохнул.

– Нет… так… Можно сделать потише музыку? А то разговаривать мешает.

– Ладно, – Ольга вышла в соседнюю комнату, а я, быстренько заглотив оставшийся кусок печенья с мёдом, сразу запил его сырой водой из-под крана.

Когда Ольга вернулась, я мирно помешивал чай.

– Ну, о чём говорить будем? – спросила она.

– Не знаю.

– Кавалер должен развлекать даму. Чтобы она не заскучала.

Но, увы и ах! Развлекать я как раз таки не умел совершенно. Я, конечно, попытался (содрогаясь в душе от ужаса) пересказать пару увлекательных, на мой взгляд, историй, но по лицу Ольги довольно быстро понял, что произвожу впечатление если и не полного отморозка, то полудурка, во всяком случае, наверняка. То, что действительно занимало меня, ей было просто непонятно, а то, что казалось мне жутко смешным, у нее не вызывало даже вежливой улыбки. В конце концов, безжалостно скомкав финал очередной своей тирады, я совершенно неожиданно припомнил строчное и не терпящее отлагательства дельце, быстро натянул в прихожей родные туфли и, наскоро попрощавшись, кубарем скатился вниз по лестнице.

Отдышался я только через квартал. Солнце пекло макушку; по небу плавно плыла целая эскадра облаков, похожих на подгоревшие по краям оладья; а во рту у меня всё еще держался сладковатый привкус.

Мучительно хотелось сплюнуть.

Возвращение

Этот мир был ещё столь молод, что в нём водились драконы и другие вымышленные существа, расстояния измерялись полётом стрелы, а человеческая жизнь ценилась гораздо дешевле, чем рыцарская честь. Освещали же этот смутный, ещё не сформировавшийся окончательно мир сразу три солнца: Красное – огромное, но тусклое, всё изрезанное багровыми жилами, словно растрескавшийся глиняный горшок, Жёлтое – молодое и жаркое, похожее на пушистый клубок шерстяных ниток и Белое – самое маленькое, крошечная, но яркая горошина на практически всегда безоблачном небе. Морей здесь было меньше, чем суши, а пустынь и степей больше, чем лесов. Только на самом севере, по берегам Полярного моря, раскинулись заповедные дебри, чрез которые нельзя было продраться без помощи топора. И именно там, в небольшом рыбачьем посёлке, обнесённом высоким деревянным частоколом, жила простая девушка с ясными тёмно-серыми очами, русым волосом и округлым открытым лицом. Её немудреная девичья жизнь текла прозрачным, незамутнённым потоком – то весело и звонко скачущим по камням перекатов, то задумчиво медлящим над глубокими лесными омутами. Текла, пока не наткнулась однажды на старую мельничную плотину. Тяжкое, обросшее мхом колесо со скрипом сдвинулось с мёртвой точки и завертело каменные жернова.

В тот погожий предосенний день она отправилась собирать целебные травы. Отправилась одна, что, вообще-то, случалось редко. Все в посёлке знали, что самые лучшие травы растут у Драконьего логова, но собирать их там опасались – место слыло недобрым. Поэтому девушка долго и почти безрезультатно бродила по лесу и только на обратном пути, когда уже вечерело, вышла на опушку рядом с широким сухим логом, тянущимся с вершины Дозорного холма до самого моря. Внезапно внизу, на склоне, она приметила мерцающий огонёк. Костёр. Никто из их посёлка не стал бы разводить костра в столь сомнительном месте. Чужак же в этих диких краях, где одно селение отстояло от другого на сотни вёрст, всегда настораживал.

И всё-таки любопытство, этот извечный источник всяческих бед и напастей рода человеческого, взяло верх. Девушка никогда не видела человека не из своего посёлка, и ей очень хотелось посмотреть. Осторожно подобравшись поближе, она присела за кустом дикого шиповника, чрез ветви которого прекрасно просматривался весь лог. У ярко горевшего костра неподвижно сидел, почти спиной к девушке, мужчина в длинном плаще, скрывавшем очертания его фигуры. Лица также не было видно. Единственное, что бросилось в глаза и запомнилось девушке – это длинные светлые волосы, собранные сзади в косицу. Да ещё – лежавший на траве рядом с чужаком меч в простых кожаных ножнах.

Сообщение о каком-то чужаке, внезапно объявившимся в окрестностях посёлка, не на шутку встревожило всех его обитателей. С раннего утра, когда воздух ещё сыроват и мягок, как непросохший холст в мастерской художника, а звуки, запахи и краски от этого кажутся особенно, обострённо сочными, на единственной площади в центре селения шумел сероовчинный сход.

Почти сразу же порешили отрядить несколько охотников проверить всё достоверно. Вызвавшиеся молодые парни с явной бравадой нацепили длинные мечи, закинули за спину луки и двинулись к Драконьему логову.

К обеду они возвратились. Девушку, как не достигшую совершеннолетия, не допустили на площадь. Поэтому за всем происходящим ей пришлось наблюдать с ветвей возвышавшегося над изгородью дерева. Отсюда ей было хорошо видно, но слышать она могла только отдельные фразы, из которых и составляла, как опытный дешифровщик, суть разговора. Возвратившиеся разведчики подтвердили, что какой-то чужак обосновался вблизи посёлка. Он отказался открыть своё имя и происхождение, но согласился платить за право жить на общинной земле.

После долгого и бурного совещания старейшины (многие из которых едва перешагнули за третий десяток) приговорили позволить чужаку построить дом в Драконьем логове и распахать близлежащую опушку: всё равно место пустынное, пользующееся недоброй славой, а так хоть какой-то прок от него будет. Единственный, кто выступил категорически против, был отец девушки – широкоплечий, коренастый рыбак с просоленной и прокуренной русой бородой: «Хороший человек не выбрал бы Драконье логово для жилья». Но остальные сочли этот аргумент неубедительным: чужак, естественно, не мог знать местных поверий.

Воротившись со схода, отец строго-настрого приказал дочери никогда не приближаться к чужаку.

– Но почему?

– Потому что всё лицо у него в шрамах, словно от когтей дракона. А ты знаешь, что говорят о таких, как он?

– Нет.

– Говорят, что душа дракона вселяется в того, кто его убил.

– Ты в это веришь?

– Бережёного Бог бережёт…

Тем не менее, отцовское предостережение только заинтриговало девушку, врождённое любопытство и упрямство непреодолимо влекли её ещё раз взглянуть на таинственного незнакомца. Уже через несколько дней после схода она под благовидным предлогом отлучилась из дому и прямиком направилась к Драконьему логову.

На сей раз чужак был занят постройкой землянки. Его ветхий, прохудившийся местами чуть ли не до дыр плащ лежал на земле, и теперь девушке было хорошо видно, что чужак одет в выцветшую, неопределённо-серого цвета рубаху и такие же штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги со стоптанными подошвами. Вся одежда свободно, не стесняя движений, сидела на его ладном, ещё молодом теле. Тем разительнее казался контраст с абсолютно седыми волосами и изуродованным лицом: были ли то следы когтей или ядовитая, едкая кровь дракона брызнула на него, но глубокие, местами до кости, шрамы смотрелись жутковато. Чужак как раз таскал брёвна с опушки леса к логу, когда девушка, осторожно подкравшись, спряталась за тем же кустом шиповника, что и прежде. Какое-то время чужак продолжал сосредоточенно делать своё дело: казалось, окружающее вовсе не интересовало его. Успокоенная девушка даже принялась непроизвольно обрывать растущие рядом цветы и плести из них венки, что частенько делала в задумчивости. Но, возвращаясь в очередной раз к опушке за бревном, чужак резко сменил направление и раньше, чем девушка успела что-либо сообразить, оказался прямо перед ней. Его выгоревшие, провалившиеся в полость черепа и присыпанные пеплом глаза упёрлись во всколыхнувшееся от испуга полымя девичьих очей.

– Уходи, – с усилием, почти выдавливая тягучее слово языком, произнёс чужак.

Девушка была столь напугана, что не нашлась, что ответить. Она молча перебирала в руках венок из полевых цветов и ветер со стороны моря трепал её русые, слегка вьющиеся волосы.

– Уходи, – ещё раз с усилием произнёс чужак и, как человек не твёрдо владеющий иностранным языком и не уверенный, что его понимают, дополнил речь отрывистым жестом. Этот-то жест и вывел из себя девушку. Её страх мгновенно сменился гневом.

– Сам уходи! Это наша земля! Кто ты такой, что бы мне указывать?! – крикнула она, но крик прошёл сквозь стоящего перед ней человека, ничего не возмутив в нём. Так же спокойно, как и прежде, он повернулся и пошёл назад – к прерванной работе.

С этого дня девушка стала постоянно появляться поблизости. Пригнав хворостиной гурт чопорных гусей или притащив плетёную корзину собранных по дороге грибов, она демонстративно усаживалась на поваленный ствол дерева или на ворох веток и подолгу наблюдала за чужаком, который медленно, но методично обустраивал своё жильё. Однажды она принесла крынку свежего коровьего молока. Содержать крупную скотину на севере хлопотно и поэтому коровье молоко там всегда в цене. Чужак, занятый плетением из прутьев рыболовных морд, даже не взглянул на девушку, когда та поставила пред ним крынку.

– Это тебе, – сказала она.

– Уходи, – не повышая голоса и не отрывая глаз от работы, ответил чужак.

– Почему? Разве я тебе мешаю?

– Я убил дракона.

– Тоже мне причина! – фыркнула девушка и села рядом на чурбан для колки дров. – Что ж теперь, всю жизнь из-за этого медведём в берлоге просидеть?

– Мне ничего не нужно, – чужак резким толчком опрокинул крынку. Молоко вылилось и быстро впиталось в чёрную, ещё сырую от ночного дождя почву. Только несколько капель задержалось на листьях гусиного лука и муравы.

– Дурак, – констатировала девушка.

– Уходи, – всё тем же безжизненным тоном произнёс чужак.

– Заладил одно и то же! Других слов что ли не знаешь? – девушка, раздражённо нахмурившись, подобрала крынку и погнала своих гусей назад к посёлку.

Но на следующее же утро она появилась вновь. И вновь с полной крынкой коровьего молока. Молча поставив её перед чужаком, девушка уселась на привычный уже, по-видимому, ей чурбан. Они так и не обменялись ни единым словом. После полудня девушка ушла в посёлок, оставив на месте не тронутое чужаком молоко. Вернувшись утром, она обнаружила, что крынка пуста. Выпил ли чужак молоко или вновь вылил на землю, но с тех пор девушка стала регулярно оставлять ему молоко и иногда краюху ржаного хлеба. Обычно она молча сидела, наблюдая за тем как чужак работает: как вынимает из воды плетёные морды, как латает свою ветхую одежду, как, взяв самодельные лук и копьё, уходит на охоту, как возвращается, сутулясь под бременем берестяного короба, набитого добычей, как ловко разделывает ножом тушки и затем печёт их на углях… Изредка девушка всё же нарушала «заговор молчания», пересказывая деревенские новости или подсказывая что-либо по хозяйству. Чужак никак не реагировал на эти порывы, и она опять надолго умолкала.

Вполне закономерно, что частые посещения девушкой Драконьего логова не могли оставаться тайной слишком долго. В конце концов, родители дознались куда чуть ли не каждый божий день гоняет гусей их чадо. Разразился семейный скандал: с криком, руганью, слезами и прочими обязательными атрибутами. В итоге девушку на неделю заключили в воспитательных целях в хлев. Здесь пахло свежим сеном, парным молоком и навозом, пахло коровьим дыханием и умиротворяющей тишиной. Дважды в день, приходя доить коров, мать приносила ей еду. Больше всего девушку угнетало вынужденное безделье. Она пожаловалась на это матери и та, с санкции отца, принесла ей ворох выделанных шкурок, ножницы, шило и прочие орудия портняжного ремесла. К моменту, когда её освободили из-под ареста, девушка успела сшить тёплый меховой плащ.

– Надеюсь, теперь ты будешь умнее, – сказал отец, отворив тяжёлую дверь хлева. Умнее девушка была ровно три дня. На четвёртый она вновь стояла у знакомой землянки в Драконьем логове.

– Возьми, это тебе, – девушка протянула чужаку, чистившему ножом какие-то коренья, меховой плащ.

– Уходи, – не глядя на неё, ответил тот.

– Мог бы для разнообразия и спасибо сказать, – девушка положила плащ на чурбан для колки дров и пошла прочь.

Это было на четвёртый день. А на пятый чужак, выйдя вечером из дому, увидел в той стороне, где находился посёлок, столбы густого чёрного дыма. Взойдя же на Дозорный холм, чтобы снести вниз заготовленные загодя дрова, он увидел и причину дыма – четыре узкие боевые ладьи на ближайшей отмели.

По-осеннему пронзительный ветер, особенно ощутимый здесь – на вершине, пробирал холодом даже под новым меховым плащом. Жёлтое и Белое солнца уже скрылись за горизонтом, а угасающее Красное наполнило море холодным жидким огнём, на фоне которого окружающий лес казался не зелёным, а почти чёрным.

Спустившись вниз и начав складывать принесённые дрова в поленницу, чужак увидел стремительно катящийся к нему тёмный шар. Приблизившись, шар обратился в задохнувшуюся от бега девушку, которая почти рухнула всем телом на поленницу и не могла вымолвить ни слова, взахлёб хватая ртом воздух, который холодной сталью резал ей лёгкие.

Чужак не прервал свою работу. Его тусклый, ничего не выражающий взгляд, скользнув окрест, замер на двух воинах с обнажёнными мечами, выскочившими только что на опушку – похоже, они гнались за девушкой от самого посёлка. На мгновение замерев и нервно оглядевшись, они с двух сторон бросились на чужака. Но тут туловище их противника стало неестественно разбухать, шея удлиняться, лицо вытягиваться вперёд, а зрачки сжиматься в вертикальные прорези, напоминающие крепостные бойницы. Последнее, что они успели увидеть – это как лопнула, разлетевшись в клочья, ветхая одежда и за спиной огромного огнедышащего дракона раскрылись перепончатые крылья.

Перед сном

Человек лежал в постели, откинув лёгкое покрывало и высоко взбив подушку. Ему не спалось. Было невыносимо душно. И хотя балконную дверь он распахнул настежь, ничего, кроме шума тополиной листвы и комаров, в тёмную комнату не проникало. Ни капли прохлады.

До этого человек долго читал один из романов Хемингуэя и сейчас, лёжа с открытыми глазами, думал о том, что «старик Хэм», пожалуй, великолепный писатель; очень, очень сильный; может быть, лучший из всех, кого он знает. А знает он немало. Он всегда любил читать. И рыбачить. И вставать ранним-ранним утром, когда все ещё спят, улицы безлюдны и на всём пути к реке не встретишь никого, кроме старого пастуха со стадом задрыпанных коз, который обязательно попросит прикурить, а, закурив, обязательно поговорит о погоде, поскольку таким ранним утром больше говорить не о чем. Он всегда любил этого старика. И «старика Хэма» он тоже всегда любил.

На улице послышался какой-то шум. Стук шагов, потом шорох ломаемого кустарника.

– Вот сюда. Здесь есть место, – сказал мужской голос так чётко, словно говорящий стоял на балконе.

– Я не хочу, – ответил ему голос женский: взвинченный и осиплый. – Я не хочу туда!

– А куда? Не ломайся, пошли!

Вновь послышался хруст веток.

– Оставь меня!

– Наташа!

– Не трогай меня, я сказала!!! – голос сорвался, стал тонок и мокр от слёз. – Скотина!

– Прекрати!

– Почему нельзя по-людски?! Боже, в кустах, как последняя б…!

– Наташа!

– Не трогай меня!!! – голос окончательно захлебнулся во всхлипах.

– Ну, перестань. Что ты вечно из мухи слона делаешь? – мужчина заговорил тише, так что дальнейшие его слова потерялись в шуме листвы, превратившись в однообразное «бу-бу-бу», как если бы там тихо работал какой-то двигатель. Потом женский плачь стих, и слышался только басовитый и монотонный (бу-бу-бу), уверенный в том, что он говорит, мужской голос. Но слов уже было не разобрать.

«Странно, почему у меня никогда не было девушки», – подумал, лежавший в темноте человек. – «Наверное, мне это просто не было нужно. У меня есть моя работа, мои друзья, рыбалка и „старик Хэм“. Этого вполне достаточно. Если уж ухаживать за девушкой, то только для того, чтобы затем жениться на ней. А всё прочее не стоит затраченного труда и времени».

Он часто думал об этом, и ничего нового в его мыслях не было. Но сейчас ему стало грустно. Очень грустно.

Тогда он перестал об этом думать, и представил, как хорошо было бы лежать рядом с девушкой. Он представил себе реальную девушку, которую давно знал. Они были хорошими друзьями, и он никогда не был в неё влюблён, но сейчас, в темноте, он подумал о том, как здорово было бы влюбиться в неё, а потом пожениться и жить вместе, а после того, как они прожили бы вместе какое-то время, она могла бы придти к нему ночью и лечь рядом, положив голову ему на грудь («Нет, немного не так. Чуть ниже. Да, теперь правильно…»), и он чувствовал бы её тепло, и её тяжесть на своей груди, и её дыхание слегка щекотало бы ему кожу, а если бы он немного наклонил голову, то смог бы почувствовать её запах, запах её смолистых волос. Она ведь всегда красит волосы. Интересно, какого они цвета на самом деле? Он бы непременно это выяснил.

Странно, что у него до сих пор нет девушки… Впрочем, так ли уж странно? «Наверное, мне это просто не нужно», – подумал он.

На улице опять послышался шум, словно кто-то продирался через густой кустарник.

– Оставь меня!

– Наташа!

– Убери руки! Не трогай меня! Скотина!!!

– Ну, и иди к чёрту! Я за тобой бегать не буду!

Послышался удаляющийся стук каблуков по асфальту.

– Стерва! – ругнулся мужской голос, и затем всё окончательно стихло. Только тополиная листва продолжала тихо шуметь старой патефонной пластинкой.

«Нет, всё-таки без баб куда проще», – подумал человек в темноте комнаты. – «Не стоит ничего менять».

Беременный ангелочек