Сотворение Элсмира

Мы сидим с Уиллом в палатке, которую можно назвать абсолютно теплой относительно окружающего ее арктического интерьера, где свободно гуляет ветер и все без исключения наши термометры показывают минус 42 градуса. Мы разместили свой первый лагерь на кромке припайного льда немного восточнее мыса Арктический. Между нами и полюсом немногим более 900 километров дрейфующего морского льда. Сквозь тонкие стенки палатки доносится порой его дыхание, скрипучее и прерывистое. Здесь, на припайном льду, мы можем ощущать себя в относительной безопасности, и осознание того, что завтра, девятого, мы покинем его, вызывает двоякое чувство. С одной стороны, надо же когда-то начинать, с другой – а что из этого всего получится? Ведь все наши тренировки проходили в основном в канадской тундре и только отчасти на льду, да и то в основном на припайном. Дрейфующий морской лед с его непредсказуемостью представлял для нас всех, включая собак, совершенно новую среду обитания, приспособиться к которой нам еще предстояло. Еще одной его особенностью, с которой нам не приходилось сталкиваться во всех предыдущих экспедициях, было то, что и возвращаться по дрейфующему льду в случае необходимости было ничуть не легче, а зачастую и труднее, чем двигаться вперед. Здесь отсутствовало даже понятие какой-либо «накатанной» дороги, ибо следы наши тотчас же стирались, ломались и видоизменялись самым замысловатым образом и теряли всякую практическую значимость. Иными словами, ко всем, кто рискнул отправиться в путь по дрейфующим льдам пешком ли, на лыжах, с собаками или без них, полностью применимо безысходное: «Уходя – уходи!».

Это второе чувство и заставляло меня поеживаться в спальном мешке не только от проникавшего всюду холода.

Мы прилетели на лед сегодня двумя рейсами вертолета с острова Средний. Первым рейсом вылетели Уилл, Ульрик, я и Гордон Уилтси – фотокорреспондент журнала «National Geographic». Мы взяли с собой собак упряжки Ульрика и двое нарт. Второй рейс забрал Мартина, Такако, Джулию, всех оставшихся собак и нарты.

Место для первого лагеря было найдено Уиллом днем раньше, когда он летал на старт экспедиции братьев Месснеров.

Сейчас, лежа в спальном мешке в палатке в нескольких метрах от кромки дрейфующего льда, я пытался вспомнить и уложить в памяти события последних дней, что было непросто с учетом как количества этих событий, так и особенностей моей памяти, обнаружившей в последние годы явную и неуклонную тенденцию укорочиваться.

Как практически и во всех предшествующих экспедициях, мы отправились в путь из международного аэропорта Миннеаполиса. Для перевозки всего нашего снаряжения и 33 собак был зафрахтован самолет канадской авиакомпании «First Air», где у Уилла была «своя рука» и поэтому фрахт нам стоил дешевле. На этот раз это был не «Twin Otter» и даже не «Douglas», а самый что ни на есть настоящий «Boeing-737» – как никак предстоял перелет через океан.

Собак разместили в клетках на стеллажах в грузовом отсеке самолета, отделенном от пассажирской кабины тонкой перегородкой, так что мы могли в любое время пройти к ним и разобраться в случае возникновения конфликтов. Понятное дело, что они возникали, особенно в начале полета, и главным образом из-за недовольства отдельных пассажиров своими соседями сверху. Действительно, кому это может понравиться – мало ли что взбредет в голову этому самому соседу сверху. Именно для того чтобы пассажирами верхнего яруса не было совершено ничего предосудительного в отношении соседей снизу и, более того, чтобы им даже в голову не взбрело ничего подобного, стюардессы не предлагали пассажирам грузового отсека ни еды, ни, тем более, прохладительных напитков в течение всего полета (в отличие от нас).

Полет прошел нормально и запомнился лишь тем, что во время промежуточной посадки в Шенноне мне, как единственному участнику экспедиции, исключая собак, не имевшему ирландской визы, пришлось коротать время в салоне самолета. Собак не выпускали по карантинным соображениям. Я вспомнил похожую ситуацию, когда мы летели в Антарктиду и подсели в Буэнос-Айресе. Я оставался с собаками на аэродроме, в то время как все мои товарищи бороздили напоследок Авениду 9 Июля – самую широкую улицу в мире. Тогда меня выручил сотрудник советского посольства, протащивший меня через кордон буквально под носом у бравого аргентинского пограничника. Я вообще ненавижу всякого рода замки и отношу визы к таковым. Прошло уже без малого 15 лет, и ситуация с замками на границах заметно улучшилась даже для нас, представителей России, но все равно, я знаю только три места на Земле, где россиянам наверняка, не нужна виза. Это, конечно же, необъятные просторы нашей страны от Балтики до Охотского моря, Северный полюс, Южный полюс и Шпицберген, и потому я особенно тепло отношусь к этим нетеплым местам.

Как и следовало ожидать, несмотря на то что прилет наш в аэропорт Пулково был подготовлен, все нужные службы и люди предупреждены, из-за того, что мы опоздали и прилетели в 3 часа ночи, попав в другую таможенную смену, сразу начались проблемы.

Первая и главная заключалась в том, что и собаки, и груз были расписаны в одной таможенной декларации и, по словам таможенников, должны были размещаться на таможенном складе до полного оформления, каковое, естественно, никак не могло состояться ночью. Следовало, в лучшем случае, пребывать на этом складе до полудня, где не было никаких условий для размещения собак. Ни нас, ни наших собак, которым прежде всего надо было пописать после долгого перелета (а на таможенном складе писать нельзя), это никак не устраивало. Специально для размещения собак нами был предварительно арендован большой пустой ангар, расположенный за пределами аэродрома, и вот это-то и стало камнем преткновения.

Таможенные грузчики, возглавляемые здоровенным бородатым, мрачного вида мужиком, не любившим, по всей видимости, работать в ночную смену, ни в какую не соглашались выезжать за ворота. И пошло-поехало. Слава богу, что со стороны ветеринарной службы претензий к паспортам собак не возникло. Напрасно я, используя все свое красноречие, взывал к заметно притупленным ночной вахтой человеческим чувствам таможенников и про что только не говорил: про престиж страны, и про сострадание к животным – все было безрезультатно. В другое время и при других обстоятельствах я бы даже возгордился строгостью и принципиальностью нашей таможенной службы, и именно поэтому мне долгое время не приходила в голову мысль попытаться, как Аристарх из кинофильма «Белое солнце пустыни», договориться с этой самой таможней. Но видя, что уговоры не помогают, а время уже приближается к 8 часам утра, я все-таки решился на этот последний шаг. К счастью для собак, в ответ на мое предложение я не услышал ничего и близко похожего на легендарное: «Абдулла, ты же знаешь, я взяток не беру!».

Продолжения про державу я и не ждал – за державу было обидно мне. Но после того, как предводителем таможенной бригады была озвучена сумма сделки с таможенной совестью, я понял отчего у него такое мрачное выражение лица. Он знал заранее финал этой истории и ту сумму, которую назовет, и это его страшно тяготило. Однако нам отступать было некуда да и нельзя. Заплатив запрошенные 500 долларов, мы вывезли наших терпеливых собак за ворота и, освободив из клеток, где они провели без малого 20 часов, разместили их в просторном ангаре. Не стоит и говорить, с каким упоением собаки, кто задрав лапу, кто присев, совершили должное и таким образом заметно усложнили процедуру предстоящей таможенной очистки…

К счастью, таможенников это уже не волновало, более того, очевидно, не желая, чтобы этот факт стал достоянием гласности, они заявили, что ангар должен быть опломбирован до полного завершения таможенных формальностей. Одних собак оставлять было нельзя, и Сережа Панкевич, сотрудник Таймырского заповедника, которого я обещал взять на наш рейс до Норильска, добровольно согласился остаться в опломбированном складе и присмотреть за собаками до выяснения обстоятельств в течение ближайших двух часов. Так оно примерно и произошло, но свободу он получил только в два часа дня.

После этого все закрутилось в суматохе последних дней сборов. 1 марта в Санкт-Петербург прилетели Рейнхольд и Хуберт Месснеры, которые собирались стартовать вместе с нами с мыса Арктический архипелага Северная Земля в Канаду через Северный полюс. В отличие от нас, они собирались пройти этот маршрут в автономном режиме и без собак, что делало их задачу намного сложнее нашей. Рейнхольд – всемирно известный альпинист, первым в истории покоривший все 14 восьмитысячников, был, в общем, настроен оптимистично. Впервые мы с ним столкнулись во время экспедиции «Трансантарктика», когда он в паре с Арвидом Фуксом пересекал Антарктиду на лыжах и тоже без собак. Затем он в паре уже со своим младшим братом Хубертом пересек Гренландию практически по нашему маршруту 1988 года. И вот теперь мы снова вместе готовились пройти, пожалуй, один из самых сложных лыжных маршрутов – через Северный Ледовитый океан.

2 марта в Смольном мы провели пресс-конференцию, на которой присутствовал Анатолий Собчак – тогдашний мэр Санкт-Петербурга. Занятный случай произошел, когда мы украшали длинный стол президиума национальными флагами участников экспедиций. Все флаги были в наличии, кроме итальянского – возникла легкая паника. Только те, кого, казалось бы, это должно было беспокоить больше всех – братья Месснеры, представлявшие Италию, сохраняли совершенно невозмутимый вид. Более того, когда устроители конференции напрямую обратились к старшему из братьев Рейнхольду с вопросом о флаге, тот неожиданно для всех, ничуть не смущаясь, достал из кармана не первой свежести носовой платок и сказал: «Вот мой национальный флаг! Во всех своих экспедициях я представляю не Италию, где я живу, не Германию, где жили мои предки, а только самого себя!». По-видимому такое понимание национального достоинства и патриотизма никоим образом не помешало, а, может быть, и способствовало всем его выдающимся спортивным достижениям.

Конференция прошла достойно, и мне было приятно, что Санкт-Петербург – полярная и морская столица России – стал отправной точкой и наших международных экспедиций.

4 марта, как и планировали, мы вылетели на самолете Ил-18 в направлении острова Средний. И если для моих иностранных друзей не было ничего удивительного в том, что мы вылетели по расписанию, то для меня и всех тех моих товарищей, кто занимался организацией этого чартерного рейса, это было неким чудом. Для получения разрешения на вылет необходимо было решить несколько типично российских головоломок. Наиболее сложной из них оказалась проблема с закрытостью границы. Ведь все мы собирались в Канаду, то есть за границу, и потому во всех наших паспортах (включая и мой) должны были быть соответствующие отметки о пересечении границы России. Такие отметки ставятся в так называемых пунктах пропуска, каковых на всей громадной по протяженности границе России, как оказалось, совсем немного. Одним из них и последним на нашем маршруте вплоть до острова Средний был Санкт-Петербург. Казалось, чего проще – поставь штампы здесь в аэропорту и вперед. Но, воистину, «Широка страна моя родная…» – между Санкт-Петербургом и мысом Арктический, самой северной точкой архипелага Северная Земля, было ни много ни мало, а около четырех тысяч километров. Получалось, что все мы (я, правда, в меньшей степени) в этом случае будем находиться в России с паспортами, в которых отмечено, что нас уже в России нет! Разве такое возможно? Конечно же, нет. И опять, как у Высоцкого, «…пошла морока про коварный зарубеж…». Выход был найден. Мы предложили пограничному наряду из Пулково проследовать с нами до крайнего аэропорта, каковым был военный аэродром острова Средний, находящийся всего-то в двухстах километрах к югу от мыса Арктический, поставить там злополучные штампы (уж оттуда мы даже при желании не смогли бы попасть никуда, кроме как в назначенную точку старта) и вернуться в родной аэропорт этим же самолетом.

Предложение оказалось настолько заманчивым (тем более что все расходы, связанные с этой командировкой, мы брали на себя), что суровые сердца пограничников дрогнули, и наш интернациональный отряд увеличился на два человека, одетых в умиротворяющие взгляд зеленые цвета.

Второй проблемой, которую пришлось решать «с листа», оказалась проблема размещения наших нарт в багажном отсеке Ил-18. Собственно отсеки были достаточно вместительными, вот только загрузочные люки никак не хотели пропускать вовнутрь наши нарты. Нарты эти представляли собой совершенно замечательную конструкцию, созданную Ульриком вместе с Майком – профессиональным плотником из Висконсина, работавшим у Уилла по контракту и успешно на протяжении последних лет решавшим все столярно-плотницкие задачи одного из самых активных строителей светлого будущего штата Миннесота. Основу конструкции представляли эскимосские нарты «Коматек», на протяжении многих десятилетий используемые эскимосами Гренландии для поездок по морским льдам. Особенностью конструкции наших нарт было наличие высокой стойки и небольшой площадки, располагавшихся в их задней части. Это было сделано с учетом того, что мы не собирались на нартах ехать (в отличие от эскимосов), а, так же как в Антарктике, должны были идти на лыжах рядом, периодически помогая собакам и направляя нарты. Именно эта высокая стойка никак не хотела вписываться в узкий люк грузового отсека. Разбирать нарты, исполненные, к слову сказать, без единого гвоздя или шурупа (за исключением тех, которыми была прикреплена полоса полиэтилена к нижней поверхности полоза), совершенно не хотелось. Поэтому, оставив идею поместить нарты в грузовом отсеке, мы втащили их через подвергнутые некоторой временной кастрации входные двери в салон самолета. В отличие от пассажирского варианта, салон этого самолета был разделен на два отсека: грузовой в носовой части и пассажирский примерно на 20 мест в хвостовой. Наши нарты самым чудесным образом вписались в интерьер и заняли свое место по левому борту, тогда как по правому расположились наши собаки.

На этот раз условия перевозки были более демократичными, то есть без клеток. На палубе самолета был натянут доглайн, и собаки подвязывались к нему шейными поводками через определенный интервал, дававший, с одной стороны, некоторую свободу перемещения, а с другой – исключавший возможность выяснения персональных отношений. Увы, не все наши четвероногие пассажиры оценили наш благородный поступок и мгновенно по прибытии на борт воспользовались предоставленной свободой в самой полной мере. Хорошо, что мы предусмотрительно подстелили под них огромный лист полиэтилена.

Полет проходил нормально, собаки вели себя спокойно, и мы все предвкушали скорую посадку на Среднем, но на подходе к Норильску меня подозвал командир экипажа и сообщил, что ни в Норильске, ни на Среднем нет погоды и мы будем садиться в Хатанге. Хатанга – это очень симпатичный поселок в самом сердце полуострова Таймыр, расположенный на берегу одноименной реки, по-сибирски полноводной, впадающей в море Лаптевых двумястами километрами ниже по течению. Основан он был в первой четверти XVII века казаками. Местное население – долгане и нганасане – частично ассимилировалось, меньшая его часть продолжала вести кочевой образ жизни, занимаясь оленеводством и рыболовством. Больнее всего новые времена с неконтролируемым изобилием спиртного, завозимого регулярно и в больших количествах, задели нганасан, которых практически не осталось. Долгане приспособились получше, и от смешанных браков с украинцами и русскими, приехавшими сюда в советские времена в поисках вольной, лучше оплачиваемой и дающей большие социальные гарантии жизни, рождались симпатичные смуглокожие с характерными глазами вразлет ребятишки.

Мне приходилось много раз, особенно в 1980-е годы, бывать в Хатанге по своей работе: самолеты, на которых мы направлялись в экспедиции в Северном Ледовитом океане или возвращались оттуда, как правило, садились в Хатанге. Для нашей стратегической авиации здесь была построена взлетная полоса длиной более трех километров, способная принимать все существовавшие типы самолетов. Кроме того, резко континентальный климат с устойчивой погодой создавал особые погодные условия, и делал Хатангу одним из самых принимающих аэропортов на многие сотни километров вокруг. Зачастую пилоты самолетов, выполняющие рейсы на Норильск или Тикси, использовали Хатангу как запасной аэродром, когда аэропорты назначения были закрыты по метеорологическим условиям.

В шестидесятые – семидесятые годы Хатанга была своеобразным центром по обслуживанию высокоширотных научных экспедиций, работавших в весенний период в околополюсном районе. Здесь был свой объединенный авиаотряд, насчитывавший до десятка вертолетов и несколько самолетов. Крупный рыбозавод обеспечивал практически весь Красноярский край рыбой, славившейся на Таймыре и за его пределами своими отменными вкусовыми качествами и чистотой. Здесь же располагалось Управление Таймырского заповедника, где работал Сережа Панкевич, для которого эта неожиданная посадка в Хатанге была как нельзя кстати – он попадал прямо домой. Излишне говорить, что у меня здесь было много знакомых, так что мы вполне могли рассчитывать на теплый прием, несмотря на морозную по-хатангски погоду. И я не ошибся. Во-первых, с погодой: было тихо и морозно, минус 37 градусов, снежок. Встретил нас Борис Ульяныч, заместитель командира Хатангского авиаотряда Александра Бахметьева. Он весь парил и выглядел очень уютно и тепло и, казалось, не замечал эти минус 37. «Из бани выдернули, – признался он мне, – но ничего, сейчас все организуем». И уже совсем по-хозяйски распорядился: «Собак можно привязать прямо здесь, у здания аэровокзала, теплые продукты отправить на склад, остальное можно оставить в самолете, а людей, вестимо, пригласить в нашу летную, ты знаешь», – повернулся он ко мне.