Сотворение Элсмира
Собаки, казалось, еще в большей степени, чем мы, оценили достоинства Хатанги – как-никак впервые за трое с лишним суток они попали в привычную среду – мороз и снег. Мы наскоро растянули доглайны – благо было за что их цеплять, вывели всех собак из самолета и разместили их на ночлег на мягком искрящемся белом снегу. Что еще нужно для счастья? Поесть бы неплохо… Накормив собак и оставив их в самом благодушном расположении собачьего духа, мы направились в гостиницу – пятиэтажный параллелепипед, которой светился окнами сразу за забором, отделявшим поселок от аэродрома. По дороге в гостиницу наш небольшой отряд несколько растянулся – я шел впереди, показывая дорогу и постоянно оглядываясь, следя за тем, чтобы никто не отстал и не потерялся в морозной темноте хатангской ночи. Ульрик с Мартином шли последними, но несмотря на разделявшее нас расстояние, я услышал, как Ульрик что-то резко выговаривал Мартину. Я дождался их, и мы вместе, преодолев нешуточное сопротивление пружины входных дверей, проникли в «предбанник», отделявший внутреннее помещение гостиницы от всего остального, гораздо менее гостеприимного пространства полуострова Таймыр. Такая своеобразная шлюзовая система из двух, а то и трех разделенных дверями предбанников характерна для большинства зданий здесь, на Севере, где люди очень хорошо понимают, что Арктику не нагреешь, как ни старайся, и потому драгоценное тепло надо хранить. Войдя в светлое и просторное помещение, которое с некоторой натяжкой можно было назвать холлом гостиницы, Ульрик, продолжая бурчать, стал на ходу через голову стаскивать с себя анорак. Бросив его на диван, он обернулся уже ко мне, как бы призывая в свидетели, и буквально выдохнул мне в лицо: «Look on that shit! – он протянул мне вывернутый наизнанку анорак. – It’s completely wet, just after half an hour of work outside. How we can take such a bad quality clothing to expedition?». Последний вопрос был адресован Уиллу, уже поднимавшемуся по лестнице. Видя, что тот никак не реагирует на его слова, Ульрик вновь повернулся к нам. Действительно, внутренняя поверхность темной ткани, которая должна была играть роль влагоотводящей мембраны, была совершенно влажной, да и сама одежда Ульрика была не суше.
Здесь следует сделать короткое отступление. Дело в том, что в этой экспедиции нашим главным спонсором по одежде была компания «Land’s End», достаточно известный в США производитель повседневной и спортивной одежды. Из-за ограниченности нашего бюджета мы не могли рассчитывать на использование ею столь полюбившей нам и отлично оправдавшей себя в Антарктике, но очень дорогостоящей мембраны «Gore-Tex». Представитель «Land’s End» уверил нас в том, что у них имеется ткань – достойная альтернатива этой знаменитой мембраны. Сейчас, судя по первому опыту ее использования на практике, предложенная альтернатива была совсем не альтернативной и не только не отводила влагу, но с лихвой возвращала ее обратно производителю… В порыве неподдельного негодования Ульрик решил эту проблему хирургическим путем – отсек ножом весь внутренний слой анорака и явно собирался сделать это на всех остальных куртках. Более того, он так застращал Мартина и Джулию с Такако, что те последовали его примеру. Мы с Уиллом решили пока воздержаться от таких решительных действий, справедливо полагая, что это никогда не поздно будет сделать. Тем более, что моя куртка отработала в тех же условиях весьма нормально, но я, к счастью, вообще мало потею, чем заслужил в свое время особенно теплое отношение к себе со стороны руководства компании «Gore-Tex».
Этот инцидент, сыграл, как мне кажется, свою роль в дальнейшем развитии событий, приведших к драматической развязке на самом старте экспедиции.
Мы разместились в номерах с удобствами в коридоре. Но что значат такие мелочи по сравнению со знаменитой хатангской строганиной, приготовленной домовитым и свято чтящем северные традиции Ульянычем в нашем с Уиллом номере, прямо на наших глазах. Огромный, напоминающий полено, принесенный с сорокаградусного мороза и оттого дымящийся чир, даже в крупных руках Ульяныча выглядел великаном. Ульяныч, орудуя большим тяжелым ножом, надрезав рыбу вдоль хребта, ловко чулком снял шкурку, затем установив рыбу вертикально «ейной мордой» прямо в стол, держа ее за хвост левой, одетой в рукавицу рукой, начал строгать. Мы завороженно следили за его уверенными движениями. Пластины жирного белого с красными прожилками рыбьего мяса, закручиваясь замысловатыми кудрявыми стружками, тяжело падали на подстеленную заранее белую бумагу. Ульяныч напоминал папу Карло, ваяющего Буратино. Видя, что мы просто наблюдаем за его действиями, он поторопил: «Вы ешьте, ешьте, не давайте ей размякнуть. А ты, что сидишь? – обрушился он на меня. – Первый раз видишь, что ли? Давай маканину, по рюмочке и вперед!». Маканина – взрывоопасная смесь из черного перца и крупной соли – была приготовлена заранее и стояла на столе в глубокой белой тарелке. Надлежало брать понравившуюся стружку руками, макать ее в эту тарелку и отправлять в рот, где она, что называется, таяла во рту… Вкус божественный! А если предварить это рюмкой холодной водки и затем отправить еще одну вдогон первой, вы тогда поймете, почему наши самолеты так часто подсаживались в Хатанге. Даже непьющий Ульрик и тот попробовал рюмочку. К слову сказать, по своему собственному опыту я знал, что никакого похмелья на следующее утро после такой строганинки не бывает, и, как оказалось, это правило распространялось не только на меня – все мы проснулись назавтра в отличном расположении духа! Оно и еще улучшилось, когда нам сообщили, что погода на Среднем улучшилась и после полудня мы можем вылетать.
Остров Средний назван так потому, что занимает среднее положение в группе островов крошечного архипелага Седова, расположенного вблизи западного побережья острова Октябрьской Революции – самого большого из островов архипелага Северная Земля. Два других островка – Голомянный и Домашний – располагались в 17 километрах к северу и 3 километрах к югу от Среднего соответственно. Средний был аэродромом подскока для стратегической авиации и представлял собой узкую, не шире километра, едва возвышающуюся над уровнем моря песчано-гравийную косу. Еще в 1980-е годы здесь располагались пограничная застава, небольшая гостиница и комплекс обслуживания аэродрома. На острове Голомянный находились полярная станция и подразделение ПВО. Сейчас в результате бурных реформ девяностых на Среднем остались только погранзастава и заброшенные строения комплекса ПВО, на Голомянном, к счастью для нас, полярная станция сохранилась (от комплекса ПВО остались только забитые снегом дома, повергнутые в снег громадные ажурные лепестки антенн и стройные шеренги пятикубовых емкостей для топлива). Именно на станции мы планировали разместиться и провести окончательную подготовку к старту. Кроме того, я рассчитывал оставить на Голомянном своего коллегу Женю Савченко для организации постоянной радиосвязи с нашей экспедицией на маршруте от мыса Арктический до Северного полюса.
На станции с середины девяностых годов работали две семейные пары: Игорь и Галина и Толя со Светой. В полярную зиму с сентября по апрель они работали вместе, а в летнее время с апреля по сентябрь уезжали в отпуск поочередно. Поскольку мне приходилось бывать на Среднем, я хорошо знал их и всячески расписывал своим ребятам, какие отличные условия нас ждут у поистине семейного очага этого затерянного в холодной Арктике дома. Женя, прилетевший на Средний на вертолете, встречал нас. Погода была несколько мягче по градуснику (минус 27 °C), но отнюдь не по ощущениям. На Среднем всегда как-то особенно промозгло и оттого холодно – океан рядом. Если добавить к этому еще и ветерок, то, понятно, что мы, выйдя из самолета, почувствовали себя менее уютно, чем в Хатанге. На Среднем, как, пожалуй, нигде более в Арктике, мне постоянно приходилось убеждаться в великой справедливости выражения «Движение – это жизнь!» и прежде всего потому, что движение – это тепло, которого здесь всегда катастрофически не хватало. Потому, выскочив из самолета, я сразу же помчался к стоящим неподалеку машинам, с тем чтобы разобраться, кого и что и как и куда грузить. Машин было две: одна бортовая, другая с установленным в кузове кунгом, в котором, судя по летящей из трубы по ветру упругой струе дыма, было тепло. Надо сказать, что к этому времени вследствие разрушительных процессов, вызванных переходом нашей необъятной страны на рыночные отношения, действующей техники на заставе острова Средний практически не осталось, так как старая пришла в негодность, а новая не завозилась, и если бы не мудрое и рачительное хозяйствование Игоря и Толи на Голомянном, то ездить здесь было бы не на чем. Ребята просто подобрали брошенную при вынужденном отступлении с острова частей ПВО технику, восстановили ее и теперь обеспечивали не только свои интересы, но и помогали соседям-пограничникам в решении их транспортных задач. Нечего и говорить, что для нашей экспедиции эта помощь была более чем необходима.
Разгрузка, естественно, началась с собак, для которых рядом на кромке поля были натянуты доглайны. Потом нескончаемым потоком потекло все остальное. Экспедиционное снаряжение, помимо больших саней, мы загрузили в бортовую машину. Погрузка проходила несколько сумбурно, так как часть народа, невзирая на мои призывы согреться в движении, инстинктивно потянулась к курящемуся кунгу, полагая, что добыть столь необходимое для жизни тепло можно и у печки. Похоже, что именно во время этой злополучной разгрузки я и остудил горло, через которое выплескивались в окружающую пронзительно холодную среду переполнявшие меня эмоции – ведь помимо вполне понятных и необходимых при подобной работе выражений на родном языке, я еще и старался переводить выкрикиваемое для всех тех, кто нашего языка не понимал. Это обстоятельство в немалой степени способствовало дальнейшему развитию событий в неожиданном направлении.
Я приехал на станцию последним на грузовой машине. Мы все поселились в жилом доме станции с превеликими для этих условий удобствами. На этой станции в период ее расцвета трудились около 30 человек, так что проблем с размещением не было. Игорь и Толя с семействами жили здесь же. По одну сторону коридора, делившего дом на две половины, находилась вполне просторная кают-компания и туалет, выполненный в лучших традициях арктического дизайна. Братья Месснеры немедленно приступили к сортировке снаряжения и перепаковке продовольствия. Как водится, вполне уютный коридор станции моментально превратился в некий плохо организованный склад.
По традиции мы привезли ребятам продукты по заранее составленному списку, который был большим, почти на восьми листах. Это и неудивительно, так как снабжение станции, осуществлявшееся раз в году в навигацию, было крайне скудным: ни свежих овощей и фруктов, ни сыра, ни яиц и прочих вполне обычных на Большой земле продуктов. Мы по возможности пополняли их запасы, и потому каждый приезд экспедиции на станцию, хотя и представлял собой по сути некое стихийное бедствие, вносившее разлад в ее размеренную жизнь, но в то же время был вполне достойной благотворительной акцией.
Весь следующий день, 6 марта, упряжки вместе в Ульриком, Мартином и Джулией оставались на Среднем, поскольку сани требовали небольшого ремонта, а мы занимались сортировкой личных вещей. Братья Месснеры весь этот день тренировались и позировали привезенным с собой фото- и кинооператорам. Станция находится на самом берегу океана, и потому до натуры было рукой подать, к большому удовольствию снимающих. Если еще прибавить вполне реальную и данную нам в самых непосредственных ощущениях действительность, описываемую просто и красноречиво как минус 42 градуса, то можно было бы при желании отснять главные кадры, что называется, не отходя от дома.
7 марта
Утром итальянская экспедиция вместе с репортерами вылетела на старт. Днем пришли со Среднего наши упряжки. Только мы разместили собак, чье прибытие, естественно, не осталось не замеченным местными станционными собаками, пришел белый медведь. Он по-хозяйски спокойно и уверенно пересек метеоплощадку, но напуганный нашими неистовыми криками, решил для надежности ретироваться и вскоре скрылся за грядой окружавших станцию торосов. В отличие от станционных собак, которые преследовали медведя до его полной капитуляции, наши собаки, на удивление, никак не отреагировали на него. Это был явный пробел в тренировках – как-никак мы надеялись, что они вовремя предупредят нас о приближении медведя и не дадут нашей экспедиции завершиться ранее намеченного срока.
Вертолет, отвозивший итальянцев, вернулся поздно вечером. Женя, летавший с ними, рассказал, что ледовая обстановка в районе мыса Арктический была неплохой, во всяком случае, дрейфующий лед был поджат к припаю и можно было стартовать прямо с берега (ситуация для Арктического редкая, как правило, там существует полынья или ненадежный для движения совсем молодой лед). Первые несколько сотен метров по дрейфующему льду дались братьям сравнительно легко. Однако далее началась зона торошения в сочетании с глубоким рыхлым снегом, что сразу же притормозило их движение. Вдобавок ко всему появился весьма любопытный белый медведь, который решил сопровождать экспедицию на старте в ожидании того момента, когда слабый упадет… Пришлось отпугивать его восемью одиночными выстрелами. В этой ситуации Рейнхольд принял достаточно мудрое решение: перелететь на вертолете на 10 миль в сторону севера, где начинается более-менее нормальный лед и, может быть, нет медведей. Конечно же, сторонники «чистоты» эксперимента, под которой в этом случае понимается старт с берега, немедленно осудили бы это решение. Однако, как показывает многолетняя практика стартов с мыса Арктический, число экспедиций, стартовавших с берега, едва достигает половины от их общего числа, а статистика неудачных «чистых» стартов (в том числе одного с фатальным исходом) говорит о том, что решение Рейнхольда было вполне логичным.
Более никаких событий тех предстартовых дней в моей памяти не отложилось, и потому, уважаемый читатель, мы возвращаемся к началу нашего повествования, когда мы с Уиллом сидим в нашей палатке на самом берегу океана…
9 марта
Последняя ночь перед стартом выдалась вполне достойной задуманного нами предприятия, – что называется, «захотели – получайте!» Столбик термометра пополз к отметке минус 45, да что там какой-то столбик, когда налицо были гораздо более ощутимые для нас признаки похолодания. По традиции мы с Уиллом не отказывали себе в удовольствии пропустить по рюмочке чего-нибудь крепкого перед тем, как занырнуть в спальные мешки. И вот тут-то нас ожидала засада. Наш верный попутчик – широко известный в определенных кругах шотландский путешественник Jonnie по прозвищу Walker (вполне подходящее прозвище для путешественника, не так ли?!) – не выдержал первого же испытания холодом и буквально заледенел от ужаса. Пришлось отогревать его в чайнике, и только после этого он смог помочь нам с Уиллом не отступить от традиции.
Странно, что печальная судьба славного Jonnie никак меня не насторожила, и я неосмотрительно улегся спать в одном мешке. Заснул моментально, поскольку очень устал, но вскоре проснулся оттого, что меня била дрожь. Такого со мной никогда раньше не было. Замерзли ноги, и, вообще, было неуютно. Борода и усы покрылись толстым слоем инея. Короче говоря, я практически всю ночь не спал. Тем не менее в 5 часов утра я поднялся, разжег примус, обжигая руки, но отнюдь не огнем, а вследствие прикосновения к металлическим частям остывшего примуса.
Связь с базой накануне была неудачной: мы слышали Голомянный с трудом, а они нас – никак.
Утром из-за холода все делали совсем медленно, но, тем не менее, три часа до восьми прошли почти незаметно. Я доел рис, Уилл сварил себе овсяную кашу. Сходил к ребятам, они провели ночь вполне нормально (во всяком случае их не постигло разочарование, испытанное нами по поводу безвременной кончины Jonnie). Еще раз вспомнив, что движение – это жизнь, решили стартовать сегодня, и, на удивление, быстро, всего за два часа, собрались.
В десять часов мы были уже в пути. От места нашей стоянки дорога на север по припайному льду просматривалась достаточно хорошо. Я, по обыкновению, шел впереди всех на лыжах. Несмотря на громоздкость и солидный вес саней, собаки понесли легко и, догоняя меня, все время останавливались, особенное рвение проявляла шедшая за мной упряжка Ульрика. Мартин с Такако шли вторыми, замыкали процессию, естественно, предводитель с Джулией. Сначала я отклонился несколько к юго-востоку, решив, что в полдень солнце находится на востоке, а не на юге. Но, к счастью, быстренько спохватился и обошел довольно большие группы торосов.
Мы шли неплохо и, я бы сказал, довольно быстро, неосмотрительно быстро, так, как мы привыкли стартовать в прежних наших экспедициях, совершенно упустив из виду, что сейчас под нашими лыжами и собачьими лапами морской дрейфующий лед. Красиво парили собаки, светило солнце, уже как и положено ему светить в полдень идущим к северу – в спину. Жизнь казалась прекрасной, и мы все, включая собак, наслаждались этим ни с чем не сравнимым для путешественников чувством – чувством начала Большой дороги. Но счастье и радость наши были недолгими. Выбравшись из очередного лабиринта торосов, я вышел к какому-то коварному месту…
Впереди прямо по нашему курсу темнело покрытое молодым льдом разводье, и я решил пройти по его краю. Ничего предосудительного в подобной тактике нет, тем более при таких низких температурах, когда даже тонкий, пропитанный рассолом морской лед ведет себя вполне предсказуемо и на него можно не только положиться, но и пройти по нему, соблюдая, конечно же, осторожность. При этом идущий впереди лыжник, проверяя на себе безопасность выбранной дороги, должен быть уверен в том, что ведомая им команда следует строго за ним, не отклоняясь в сторону. Увы, вот этого как раз и не произошло. Идущие первыми в упряжке Ульрика Седар и Доусон, очевидно, решив, что им лучше, чем мне известно, куда следует идти, самовольно повернули вправо, как раз в сторону этого злополучного разводья. Все происшедшее далее настолько прочно врезалось мне в память, что эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами так ясно, как будто все это произошло совсем недавно…
Услышав позади крики Ульрика, я обернулся…Упряжки, чье присутствие позади себя я ощущал всего несколько мгновений назад, не было. Я увидел стоявших одиноко на небольшом куске льдины посредине разводья Седара и Доусона, свесившиеся над краем разводья нарты, удерживаемые в равновесии висящим на их заднике Ульриком, парящее на морозе разводье между ними и торчащие из воды собачьи головы. Времени на раздумье не было. Я развернулся и, пренебрегая всякой осторожностью, напрямик, по тонкому и совершенно безнадежному льду, ринулся в сторону собак. Не проскочив и двух шагов, я почувствовал, что погружаюсь в воду. К счастью, на мне был комбинезон с «Gore-Tex», и потому вода не сразу пробилась к моему еще разогретому ходьбой телу, но стала довольно бойко поступать в маклаки и рукавицы. К счастью, моя левая, не совсем необходимая в данной ситуации лыжа, отстегнулась, вторая, увы, оставалась на месте, ограничивая свободу маневра. Я перевернулся на спину и погреб, ломая лед, к спасительному островку, на котором находились незадачливые искатели приключений. Не без труда, буквально отстрелив вторую лыжу, я выбрался на льдину. То что я увидел повергло меня в шок. Доглайн, удерживаемый с одной стороны Седаром и Доусоном, а с другой тяжело груженными нартами, был натянут, как струна. Вторая пара собак упряжки, среди которых был, конечно же, Дизель, была полностью под водой. Головы остальных торчали, как мохнатые поплавки, среди битого льда. Это было страшно. Я лег на льдину и попытался за уходящие в чернильную глубину поводки вытащить этих бедняг. Максимум, чего мне удалось добиться, это извлечь на поверхность их носы, но и это было уже что-то… Прошло несколько долгих секунд, пока я сообразил, что надо как можно скорее ослабить доглайн, и единственным способом сделать это, исключая, конечно, вариант сталкивания Седара и Доусона в воду, было отрезать их поводки. Для этого мне пришлось на мгновение отпустить поводки Дизеля. И сразу же, получив необходимую свободу, все находившиеся в воде девять собак упряжки всплыли на поверхность. И тут же одновременно произошло то, что и должно было произойти. Ульрик, пытавшийся со своей стороны подтянуть доглайн и потому опиравшийся на него, как на натянутый канат, потеряв опору соскользнул в воду, но, к счастью, был вытащен на лед подоспевшим к этому времени Мартином. Все описываемое произошло настолько быстро, что остальные упряжки подошли к месту события, когда водная часть этого незапланированного приключения завершилась. Я по-прежнему занимал независимую позицию на одинокой льдине в своем покрытом коркой льда комбинезоне, держа за поводки невольных виновников приключения. Ульрик, флисовая куртка которого на этом морозе превратилась в нечто изваянное из материала, обладающего памятью формы, находился в несколько странной позе и, по-видимому, ничего не мог с этим поделать. Остальные собаки, вытащенные на лед Мартином и Уиллом, приводили себя в порядок после столь внезапного купания и, к счастью, не проявляли видимых признаков беспокойства по поводу произошедшего. Это было, пожалуй, единственным светлым пятном в сразу потерявшей прежнюю радужную окраску картине первого утра нашей экспедиции.
Как обычно и случается, в самый разгар нашего злоключения прилетел вертолет. На борту его находился Гордон, который снимал, точнее, должен был снимать наш старт. Если мне не изменяет память в тот момент у всех участников экспедиции было скорее ощущение ее финиша. Надо было срочно ставить лагерь, отогревать промокших и сушить их одежду.
Прежде чем разбить палатку, мы решили перебраться на более спокойное место, которое нашли примерно в 200 метрах от места происшествия. Повсюду, насколько хватало глаз, нас окружали небольшие поляны молодого льда, разделенные свежими зонами торошения. По бутылочного цвета обломкам льда в торосах можно было заключить, что толщина льда под нами не более 40 сантиметров, что делало наше временное пристанище крайне ненадежным и опасным. Но выхода не было – Ульрика надо было отогревать и сушить. Я принес ему в палатку дополнительный примус и оставил его греться. Сам же вместе с Мартином и Такако занялся разгрузкой нарт Ульрика, с тем чтобы перетащить их к месту нового лагеря. Две другие упряжки перевели своим ходом, нащупав дорогу. Работа была довольно трудная, и мы изрядно намаялись. Я ощущал себя вполне прилично (по сравнению с Ульриком): ноги согрелись, некий дискомфорт был, пожалуй, только в кончиках больших пальцев рук, которых я не чувствовал, но это были сущие пустяки по сравнению с тем, что могло бы произойти, пойди развитие событий по-иному. Главным было то, что мы не потеряли собак, да и сами пострадали не сильно. Глядя на этот наш первый лагерь, я невольно вспомнил слова из песни Александра Дольского: «Мы скрылись из глаз не в дали, а вблизи…», но тут же на более оптимистической ноте допел бы уже из любимого Высоцкого: «Скажи еще спасибо, что живой!». Находясь на этом льду, мы все время ощущали, что он буквально дышит, слышали постоянный скрип торошения. В целом, местечко это довольно зыбкое. Назавтра продолжим поиски выхода на более надежный лед. Нам бы только ночь продержаться. Судя по торосам, скорее всего, не обойдется без нашего излюбленного инструмента для крушения льда – односторонней и специально заточенной кирки. Придется пойти помедленнее, осмотрительнее и не так бойко, как привыкли.
Только тогда, когда я залез в нашу с Уиллом палатку, я почувствовал, что ноги мои в промокших маклаках задубели, а пальцы рук потеряли «всякий интерес к жизни», хотя я сменил рукавицы. Пора было заняться собой. Уилл, видя мое страдальческое состояние, сразу приготовил мне какую-то похлебку из сушеной смородины и горячего молока. Эта энергетическая смесь меня здорово взбодрила, и я, вдохновленный этим, отправил на помощь моему утомленному организму еще и чашку горячего какао. Теперь можно было подумать и о более существенном. Оно не замедлило появиться в виде достойной сегодняшнего дня порции мяса карибу. Жизнь возвращалась неторопливо, но уверенно.
Мы уже завершали вечерять, когда услышали вертолет. Он прошел над нами в направлении Арктического. Нам оставалось только гадать о причинах, побудивших вертолет вылететь в столь неурочное время. Может быть, кто-то подал сигнал бедствия? Пока не знаем – связи нет.
Вот так и закончился полный приключений первый день пути. Мы с Уиллом сразу вспомнили первую канадскую подготовительную экспедицию в 1992 году в Гудзоновом заливе. Мицура и Уилл тоже провалились под лед в первый же день. Помню, Трансантарктика тоже начиналась достаточно знаменательно: мы сломали двое саней из трех. В общем, если все неприятности проследить, получается, что они – хорошие предвестники будущего успеха. Дай бог, чтобы это было в последний раз.