Кирзовая сумка
Глянув на меня, он досадно психанул:
– Что это за техника?!
Я объяснил ему, что из-за нехватки пленки приходится работать на склеенной, которая в любой момент может оборваться.
На следующий день он свел меня с начальником райфинотдела Фининым и дал указание выделить на нужды радиовещания необходимую сумму. Катушками магнитной ленты я запасся на целый год. Купил приличные микрофоны, а подвернувшийся кротовский умелец Вовка Кондрюков собрал микшерную установку. Деньги еще остались, и в ведомстве Тимофея Михайловича Киргинцева пошили шторы и звукоизолирующие экраны.
Не меньший конфуз у меня был и с первым полевым радиорепортажем. В то время производственными делами славилось полеводческое звено Виктора Григорьевича Горлова. Его постоянно осаждали местные и заезжие корреспонденты. Перед человеком с блокнотом он чувствовал себя уверенно – сколько их перебывало! Но когда впервые поднес к его обветренному лицу головку микрофона, он оробел, заволновался и ничего, кроме «пыков» и «мыков», вперемешку с глубокими вздохами и покашливаниями, записать не удалось. Намучив знатного звеньевого, с третьего или четвертого дубля репортаж на фоне рокочущей техники все же удалось сделать. Смонтированный при помощи ножниц, материал прозвучал и даже получил какие-то вдохновляющие отклики начальства. Со временем Горлов привык к микрофону – ликбез давал результаты, и мы смело выходили на тюменский областной радиоэфир. А репортажи с «заплатками» еще долго помнились.
Анкетирования среди радиослушателей никогда не проводилось, и я не знал, говоря по-современному, рейтинга своих передач. Но однажды все же поэкспериментировал, и в одной из них объявил о концерте по заявкам ко дню 8 марта. К моему удивлению, пришло около пятисот писем. Целый день я их распечатывал и рассортировывал. Из нескольких безымянных конвертов с волнением прочитал любовные признания. Вот тебе и рейтинг! Я точно знал, что моими неизменными и постоянными слушателями были родственники, друзья, соседи, герои передач и, конечно же, райкомовские кураторы. Двоюродные братья прозвали меня «Горит Аромашево» – так с проглоченным слогом звучало вечернее приветствие. В минуты местного вещания они, похихикивая, теснились у репродуктора и после передачи делали мне технические замечания, о которых я и сам знал.
Когда из радиовещания меня перевели на другой идеологический участок, эту хлопотную должность поочередно занимали два Юрия: недавний выпускник школы Юра Палагин, которого я какое-то время опекал и поднатаскивал, и Юра Мандрика – уже опытный журналист – газетчик из приезжих. Вот с ним-то и случился один курьез.
В годы партийного всевластия радио, как и газету, нельзя было назвать безобидным пропагандистским инструментом. Наряду с хвалебно-положительными материалами, проскакивала и малоприятная критика. В одном из своих «эфиров» Юрий Лукич посягнул на человека из клана «неприкасаемых» – начальника райсельхозтехники Пронозина. Как бы сейчас сказали, прыгнул за флажки. Своенравному чиновнику радиокритика не понравилась, и он, в порыве крокодильского гнева, не только отчитал корреспондента, но и разбил магнитофон, хрястнув его об столб.
Об инциденте стало известно в райкоме, и грубияна обязали извиниться и возместить причиненный ущерб. Извинения Юрке были не нужны, а вот приобретение нового портативника – кстати. Он давно мечтал сменить свою развалившуюся аппаратуру.
Когда-то известный московский радиожурналист Юрий Летунов назвал радио «великим говорящим». Сегодня к радио другое отношение, не во всякой сельской избе и городской квартире есть репродукторы. Их заменили десятки телеканалов и всепожирающий Интернет, хотя именно он помог мне наладить связь с аромашевским радио. Как далеко шагнула техника, и я безмерно рад, что живет мое радио, пробиваясь сквозь густую информационную сеть. Прислушайтесь земляки: как и сорок лет назад «Говорит Аромашево»!
НЕТИПИЧНАЯ ЖУРНАЛИСТИКА
ПО ЛОШАДЬ…
В аромашевскую районную газету он принес толстую тетрадь стихосложений. Была ли у него цель напечататься, не знаю, но я тогда в них творческой ценности не нашел. Да и можно ли было напечатать такое:
Все правленье матюком:
«Никого я не боюся!».
Так частенько рассуждает
Овчинникова Дуся…
И все что-то в этом роде.
Позднее я узнал, что Овчинникова Дуся – скандальная соседка Ширшова, с которой они не поделили кусок огорода. А в общем, Петр Яковлевич был человек добродушный. И даже когда я потерял его поэтическую тетрадь, он не сильно обиделся:
– Не переживай, я их по памяти восстановлю, —дружески похлопав меня по плечу, успокоил он.
По его рассказам, стихи Петр Яковлевич начал строчить на фронте под впечатлением прочитанного в армейской многотиражке симоновского «Жди меня». Катал для любимой Пелагеюшки, для родственников, веселил в минуты затишья одноокопников.
С войны Ширшов вернулся без единой царапины. Кроме медалей «За взятие…», видно по недосмотру штабистов, трижды был награжден медалью одного достоинства «За отвагу», что по меркам царского времени вполне могло соответствовать званию Георгиевского кавалера. Помню, написал об этом в «районке», не приводя, конечно, аналогию с царскими наградами (цензура в советское время была на высоте), чем еще больше расположил к себе старика. Хотя ни одно его стихотворение не увидело свет, мы сдружились, и я часто пропадал на его пасеке. Кроме работы с пчелами, он шорничал, гнул на заказ дуги для упряжи. За последнее я ему немного выговаривал: материалом для дуг служила черемуха, которую он вырубал за селом вдоль реки Вагай. Хозяйство он держал крепкое. Кроме коровы и овец, в загоне стояла лошадь, а под навесом, укрытые брезентом, «Жигули» – подарок сыну.
Еще с хрущевских времен к частным лошадникам было негативное отношение. Лошадей попросту запрещалось иметь в личном подворье. Уж куда только не обращался ветеран – непробиваемо. «Нечего кулатчину разводить», – отвечали в районных кабинетах.
В одну из наших встреч он поделился намерением съездить и похлопотать в облисполком. Уговорил и меня составить ему компанию:
– Проезд и прокорм беру на себя, – восторженно хлопнул он по карману!
Как и многие старики, пережившие лихие тридцатые-сороковые, Петр Яковлевич был несколько скуповат, а тут расщедрился и взял нам билеты на самолет.
Было такое благо у аромашевцев в 70-е: на отведенную за селом площадку дважды в день приземлялся тюменский «Ан-2», прозванный в народе «кукурузником». Регулирование перевозок обеспечивал начальник «аэропорта» Дубасенко. Всякий раз перед прибытием очередного рейса он брал в руки хворостину и прогонял с взлетной поляны приблудившуюся скотину.
Мы летели первым рейсом. При посадке одна дамочка насмешила. Поднявшись по ступенькам и глянув на деревянные лавки вдоль салона, она брезгливо отшатнулась:
– Ой, мне наверно не сюда?!
– Сюда, сюда, – скомандовал летчик-весельчак, легонько подталкивая ее в мягкое место.
В полете многие переблевались, в их числе и я.
При выходе из самолета, слабаки еще раз дружно испражнились на взлетку.
– Эх, вы, десантники! – весело гоготали летчики…
Сын Петра Васильевича Володя работал в одной из тюменских больниц. У него и остановились. С медалями на ширшовском пиджаке и моими партийными корочками мы на другой день пробились до приемной облисполкома. Симпатичная дамочка с вороньим гнездом на голове пояснила:
– Лев Николаевич в Москве. Будет не скоро, обратитесь к заместителю или оставьте ваше заявление в отделе.
В тот день мы так никуда и не попали. Не стали оставлять и письмо. Такое можно было послать и из дому. В «Тюменской правде», куда я заскочил, журналист-аграрник Сашка Васильев тоже развел руками:
– Тут, пожалуй, и исполкомовская бумага не поможет. Указ-то сверху спущен!
Через пару дней, оставив в полном огорчении старшего товарища, я уехал: отпрашивался с работы ненадолго. Ходил ли Петр Яковлевич по областным инстанциям, я не знаю. А лишний раз раздражать его вопросами не стал. Однако вскоре он продал своего вороного цыганам, которые стояли табором под Юрминкой. Для них-то законы были не писаны.
Обиды в отношении меня Петр Яковлевич не высказывал, но я чувствовал вину в том, что как корреспондент не смог ему помочь.
Вскоре я переехал в Омск, и наши дружеские отношения поддерживались какое-то время перепиской.
В последний раз мы встретились с Ширшовым в 1989 году, когда Великое государство доживало последние месяцы. В стране была полная вседозволенность. А уж лошадей – хоть табун заводи. Но силы Петра Яковлевича уже были не те. Распродав все свое хозяйство, переселились они с супругой Пелагеей Андреевной доживать к старшей дочери в Тюмень. Сильно постаревшего и побелевшего старика все также не покидало чувство юмора. За чаем мы посидели, посмеялись, повспоминали о былом, о грустных и веселых аромашевских приключениях.
А уж какие злоключения надвигались на страну! Хоть и кощунственно это рассуждение, но, наверно, к лучшему, что ни фронтовик Ширшов, ни другие, ушедшие к этому времени старики, не увидели этого драматизма.
ЗА ПРАВДОЙ…
Наряду с другими газетами беру иногда ради интереса и сравнения газету «Правда». Когда-то она была «Маршалом» среди всех средств массовой информации и подступиться к ней было сложно. А сейчас?!
…В начале 80-х меня, редактора газеты омских текстильщиков, направили на десятидневные журналистские курсы в Москву. Узнав о моем отъезде, ко мне обратилась с просьбой инженер кордной фабрики Валентина Зайцева. Она рассказала, что в одном из алтайских уголков, где проживает ее сестра, люди никак не могут достучаться до тугоухих начальников, чтобы отремонтировали мостик через небольшую речку. Он связывал их деревню с большим селом, где была школа, больница и все социальные службы. Молодежь рискованно перескакивала через прогнившие жердочки настила, а людям постарше приходилось делать трехкилометровый крюк через дальний мост.
С надеждой, что я пристрою ее просьбу в столице, она передала мне письмо, к которому было приложено несколько обличающих фотографий. Эту заготовку она сделала давно и сама хотела ее отвезти, но случая не представлялось.
Семинар проходил без особой строгости, и многие пользовались этим, праздно шатаясь по Москве. Выкроил и я время, чтобы пойти за правдой в «Правду».
Перед кабинетом с табличкой «Отдел писем» столпилось около десятка таких же, как я, ходоков. Но очередь подошла быстро. Передо мной выскочила раскрасневшаяся дамочка и, хлопнув дверью, нервно бросила:
– Если мне здесь не помогут, я буду жаловаться в Организацию Объединенных Наций!
«Вот как!» – подумал я и робко вошел в просторный кабинет.
Просмотрев алтайские материалы, пожилая сотрудница редакции заявила:
– Нет, нет, ваше письмо я не возьму, мы тут и так увязли в периферийной почте!
Но я не отступал и настаивал, приврав, что люди специально меня откомандировали в уважаемую газету. Женщина смягчилась и, положив письмо в папку, зарегистрировала его в специальном журнале.
Семинар закончился. Кроме учебной программы, организаторы побаловали нас культурными мероприятиями и экскурсиями по Москве.
Вернувшись с учебы «поумневшим», я быстро вошел в рабочий редакционный ритм и уж совсем забыл об алтайской жалобе. Но инженер Зайцева напомнила и пришла ко мне в кабинет с сувенирами в виде «рябины на коньяке» и коробки конфет.
– Какой вы молодец! – захлебываясь от восторга, благодарила она. – Сестра звонит мне и говорит, что понаехали на черных «Волгах» несколько «шляп», техники понагнали и все сделали в лучшем виде.
«Сработала уважаемая газета!» – загордился я. И тут же вспомнил ширшовские хлопоты, в которых мы не смогли отстоять его конягу…
Плагиат и штампы
Исследователи предполагают, что «Король Лир», «Отелло», «Ромео и Джульетта», «Гамлет», «Леди Макбет» и другие мировые шедевры драматургии не принадлежат перу Шекспира. Якобы шотландская королева Мария Стюарт, которая полтора десятка лет находилась в заточении, тайно оттуда посылала рукописи. Та же история с теорией относительности Эйнштейна: ход решения Альберту подсказала его жена.
Если бы библейский первочеловек Адам был писателем, то ему единственному можно было стопроцентно не приписывать плагиатство. Современное искусство и литература особенно сильно грешат заимствованием идей и мыслей из ранее обнародованных произведений.
У многих писателей можно обнаружить целые куски тургеневского, пришвинского или бунинского природоописания. Поднатарелый и опытный читатель, вероятно, их «пролистнет», а для писателя это дополнительные строчки, странички, объем и гонорар. Замечательные пушкинские повести укладываются в несколько десятков страниц, а сегодня их бы «раздули» в толстенные тома. Так и в кинорежиссуре, когда одночасовой сценарий «размыливают» до бесконечности. К тому же при переэкранизации старой картины у режиссера-новичка невольно возникает соблазн ввести какой-нибудь выигрышный кусок материала в свою работу.
Журналистская среда тоже сильно поражена ржавчиной плагиатства и шаблонства. В иных изданиях считают, что достаточно в заметке, корреспонденции поменять место действия, фамилии, и материал готов.
В армейской типографии, где я служил, офицеры-журналисты делали еще смешнее. В заметках-трафаретках, которые сдавались к нам в набор, они вместо фамилий ставили несуразицу: «Табурет Скамейкин», «Иозиф Швейк», «Фома Опискин» и т. п. Такая находчивость позволяла ускорить выпуск газеты (ручной набор – дело кропотливое). Пока они вызванивали из частей лучших и достойных, заготовки были уже набраны, и вместо «табуреток» и «скамеек» мы ставили реальные фамилии и имена воинов.
Когда после службы пришел работать в городскую газету, один старый сотрудник учил меня коллекционировать заголовки из газетных публикаций. Кроме того его толстенький блокнот был заполнен дежурными штампами и образами, выписанными из других источников. Он был ответственным секретарем, и все материалы на верстку проходили через него. И здесь, не всегда в пользу, наставник вмешивался со своим цитатником.
Как-то в одном из номеров журнала «Юный натуралист» прочитал замечательное стихотворение за подписью школьницы. Мне показалось оно очень знакомым, и, порывшись в библиотеке, я нашел его в сборнике поэта Александра Яшина. Недобросовестная семиклассница списала-скопировала все до запятых. На мое письмо из редакции мне ответили, что у них нет библиографа, а девочке уже выплатили гонорар.
…Ну ни одной строчки не позаимствовал, когда я, восьмиклассник, написал за своего друга, десятиклассника Славку Крикунова, школьное сочинение на свободную тему. Мне казалось, оно написано хорошо. Да и вообще я уже считал себя «писателем» тридцатистрочных заметок. Славке вкатили двойку. Литераторша сказала, что он это откуда-то списал. А я всего лишь описал наш с ним и еще с одним другом Петькой двухдневный поход на рыбалку во время летних каникул.
(Фрагмент занятия со слушателями института «Гармония» в мае 2005 г.)
PS. К сожалению, довольно крепко поражен инфекцией заимствований чужих идей и мировой научно-технический прогресс.
Фотогеничная профессия
Пожелтевший от неправильной лабораторной обработки снимок, с надписью на обороте: «Моя мечта – журналистика!». Мне там от силы семнадцать, и о журналистике я знал из голубой «Кругозоровской» пластинки с песней:
Пусть ты – журналист,
И пусть мне трудно ждать…
Точного и полного текста этой грустной песни я не помню, но тогда, сорок с лишним лет назад, часто ставил на проигрыватель гибкий диск. Были незначительные публикации в «районке», которые не давали полного права называться журналистом. И тем не менее, по каким-то причинам эта профессия засела мне в голову.
В нашем селе не было ни писателей, ни журналистов. И только всезнающий художник-оформитель Николай Богданов смог растолковать суть этой профессии. Как-то вечером он принес мне справочник редактора и корректора.
– Одного справочника недостаточно, – наставлял он. – Журналистике нужно учиться.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Всего 10 форматов