Выстрел в спину на Машуке. Заказное убийство Лермонтова

«Посылаю стихи, кои достойны своего предмета. Ходят по рукам и другие строфы, но они не этого автора и уже навлекли, сказывают, неприятности истинному автору».

Кто-то даже пустил слух, что дополнение написано не Лермонтовым. Ведь работали же под Пушкина провокаторы, сочиняя эпиграммы, которые столько неприятностей приносили поэту. Тем не менее, Лермонтов не заявлял о том, что дополнение написано кем-то другим. А ведь именно дополнение взбесило «велико»-светскую чернь.

Есть такое стихотворение у Пушкина – «Чернь», с подзаголовком – «Поэт и толпа» …

Поэт по лире вдохновенной

Рукой рассеянной бряцал.

Он пел – а хладный и надменный

Кругом народ непосвященный

Ему бессмысленно внимал.

И толковала чернь тупая:

«Зачем так звучно он поет?

Пушкин прямо сказал, что для черни важна только её личная польза, а на Отечество наплевать. Добавим – для «велико» светской черни, ибо в России элитой и светом во все времена называли себя именно те, кто вылез из грязи и даже забравшись табели о рангах в князи, от грязи так и не отмывшись.

И устами Поэта Пушкин говорил черни:

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Лермонтов хорошо знал творчество Пушкина, а потому в стихотворении «Смерть поэта» незримо для не посвящённых использовал многие мотивы.

Конечно, он обратил внимание и на то, что в эпиграфе к стихотворению Пушкин написал: «Прочь, непосвященные».

Лермонтов назвал врагов Пушкина надменными потомками. И удар был рассчитан точно. Поднялись именно надменные потомки, именно они развернули борьбу с поэтом и проявили себя. Ведь Лермонтов никого не назвал пофамильно, ни одного имени не привёл. Так отчего же так возбудились?

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда – всё молчи!..

Вот здесь Столыпин, по словам Раевского, спровоцировал Лермонтова на ещё большую жёсткость в отношении надменных потомков… «Но есть и божий суд, наперсники разврата!»

Когда стихотворение Лермонтова дошло до Школы гвардейских подпрапорщиков, проходивший там обучение Павел Александрович Гвоздев (1815-1851), сверстник Лермонтова (он был всего на три месяца моложе Михаила Юрьевича) написал стихотворение, которое назвал:

«Ответ Лермонтову на его стихи «На смерть Пушкина».

Зачем порыв свой благородный

Ты им излил, младой поэт?

Взгляни, как этот мир холодный

Корою льдяною одет!

Напрасно звук души печальной,

Как эхо порванной струны,

Раздался в песне погребальной…

О нет, поэт, твоей страны

Сердца покрыты зимней вьюгой,

Их чувства холодны, как лёд,

Их души мёртвые в кольчуге,

Им недоступен твой полёт!..

Напрасно лирою печальной

Ты им воспел удел Творца:

Слезы не кануло прощальной

На гроб убитого певца –

Певца Кавказа, русской славы…

Им песнь твоя, как суд кровавый,

Для них она, как грозный меч;

Не мог ты в их душе презренной

Свободной истиной зажечь

Огонь высокий и священный.

Не понял их бездушный свет

Порыва благородной лести:

Их души алчные, поэт,

Горят в ......, низкой лести;

Твой стих свободного пера

Обидел гордое тщеславье,

И стая вран у ног царя,

Как милость, ждут твоё бесславье....

Но ты гордись, младой певец,

Пред кознями их адской злобы:

Не расплести им твой венец…

Пускай отверзутся хоть гробы,

(…)Не ты ль сказал: «есть грозный суд!»

И этот суд – есть суд потомства,

Сей суд прочтёт их приговор,

И на листе, как вероломство,

Он впишет имя их в позор.

Это время настало в наши дни!

Стихотворение датировано 22 февраля 1837 года. В нём Гвоздев выразил мысли своих сокурсников – воспитанников школы подпрапорщиков.

Но русское, а точнее псевдорусское общество «велико»-светских червей было уже слишком больным, и этой болезнью поражены не только люди штатские, но и военные. Вскоре после того, как стихотворение распространилось по школе, и вышло за его пределы, Гвоздев был отчислен из Школы гвардейских подпрапорщиков и отправлен в действующую армию на Кавказ юнкером, несмотря на то, что ему покровительствовал великий князь Михаил Павлович, родной брат государя.

Официальной считалась такая причина. Один из преподавателей сделал юнкеру Гвоздеву замечание, за то, что тот не встал при его появлении, а продолжал читать книгу, «развалясь в кресле».

Гвоздев ответил, что в свободное время имеет права делать то, что ему по нраву.

Воспитатель был возмущён и грубо одёрнул юнкера. Тот, продолжая сидеть в кресле, ответил дерзостью и в конце концов, назвав воспитателя подлецом, демонстративно продолжил чтение. Дерзость была вызвана тем, что Гвоздев прекрасно понимал причины придирки воспитателя – воспитатель относился к тем, кто не только возмущался стихотворением в поддержку Лермонтова, но был-то далеко не патриотом, а лизоблюдом инородцев, коих в ту пору, увы, уже везде хватало.

Вышел скандал. Преподаватель пожаловался директору школы. Тот вызвал Гвоздева. Но Гвоздев поначалу не пожелал повиниться и всё отрицал. Тогда директор школы, который, видимо, побаивался лизоблюда-сплетника, стал уговаривать Гвоздева повиниться, просил признаться в содеянном только ему одному, «как отцу родному». Обещал сохранить признание в тайне и никаких мер не принимать. Гвоздев поверил. Рассказал правду о конфликте, но начальник школы, тут же забыв обещание, подал рапорт по команде с ходатайством о переводе юнкера с чином рядового на Кавказ. Так вчерашний юнкер оказался «за ослушание против начальства» в Навагинском пехотном полку, в последствии известном как 78-й пехотный Навагинский генерала Котляревского полк.

20 марта 1837 года Гвоздев написал стихотворение: «Я жертвой пал людей ничтожных».

Светская чернь не простила Михаилу Юрьевичу Лермонтову смелых его разоблачений и объявила на него охоту. И он погиб, якобы, на дуэли, хотя дуэль снова, как и на Чёрной речке, явилась удобным прикрытием убийства.

Узнав о гибели Лермонтова, Император Николай Первый с горечью сказал:

«Как жаль, что погиб тот, кто мог нам заменить Пушкина!».

Но в истории литературы, поскольку история литературы, как и история вообще, есть, говоря словами Льва Николаевича Толстого, «есть ложь, о которой договорились историки», осталась другая фраза: «Собаке, собачья смерть».

Стоп… Вспомним, мы это уже слышали от бабушки Лермонтова Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, которая, узнав об отравлении своего супруга – кстати факт отравления не доказан – заявила точно так же: «Собаке, собачья смерть».

В чём же дело? Совпадение? Да, совпадение, но не в том, о чём вы сразу подумали. Совпадение в скудомыслии пасквилянтов, и порочивших бабушку поэта, и государя Николая Павловича. Ограниченный словесный запас лжецов, сплетников и клеветников проявляется вместе с появлением каждого нового пасквиля.

Известно, что бабушка Лермонтова была высокообразованной и хорошо воспитанной женщиной. Это, кстати, заметно и по тому, каков её внук, каков его лексикон, каков словарный запас, какие он использовал блестящие обороты и в своей искромётной поэзии, и в своей поэтической прозе.

Несвойственна подобная фраза и государю Николаю Павловичу. Познакомились бы клеветники с эпистолярным наследием государя, почитали бы письма, воспоминания, прислушались бы к тому, что говорили о нём добропорядочные современники. В кругу общения императорской семьи, наряду с косноязычными иностранцами, были люди, в совершенстве владевшие великорусским языком. Взять хотя бы Василия Андреевича Жуковского. Не случайно же государь поручил ему и с императрицей Александрой Фёдоровной заниматься русской словесностью, и воспитателем наследника престола сделал.

Словом, прежде чем что-то сочинять нужно не полениться хотя бы изучить существо вопроса. Впрочем, негодяям таковое недоступно. Ну разве не смешны пасквили на великую бабушку великого государя Николая Павловича?! Не могу не привести здесь хотя бы один подобный опус…

Вот что говорится в интернете. (См. Самые известные фавориты Екатерины II. Интересно знать anydaylife.com› Факты›post/1026

А также: Фавориты Екатерины Великой. Григорий Орлов – фаворит…

fb.ru›article…favorityi-ekaterinyi…ekaterinyi…)

Начало таково:

«Правление Екатерины II было омрачено не только многочисленными социальными проблемами в стране, но и тем фактом, что фаворитизм достиг невиданных до этого времени масштабов».

Ну а далее приводится длинный список, неведомо кем составленный, а финал великолепен!

«Несколько слов в заключение.

Фавориты Екатерины II, бывшие в основном адъютантами Светлейшего князя Потёмкина, стали сменять один другого. Некоторые из них, наподобие будущего героя Отечественной войны, Алексея Петровича Ермолова, получили известность и народную любовь…»

Ну и ещё один перл, для закрепления:

«Фавориты Екатерины II, получившие наибольшую известность: Алексей Петрович Ермолов (будущий герой войны с Наполеоном), Григорий Александрович Потёмкин (великий государственный деятель той эпохи) и Платон Зубов, последний фаворит Императрицы…»

Ну и, конечно, указаны годы, когда Ермолов состоял в фаворитах. Это 1783 – 1786 годы.

Что ж, характерный образчик клеветы. Алексей Петрович Ермолов действительно стал героем Отечественной войны 1812 года. Да и не только этим он знаменит. Немало подвигов на его счету.

Ну а первый «подвиг», если верить клеветникам Государыни, он совершил в 6 лет от роду. И совершал его на протяжении трёх лет, то есть пока ему не исполнилось 9 лет. Да, да… Герой Отечественной войны 1812 года Алексей Петрович Ермолов родился в 1777 году и ко времени фаворитизма, указанному пасквилянтами, ему исполнилось шесть лет.

Можно было бы ещё разобрать ложь о Милорадовиче и других, да только зачем занимать внимание читателей этакой дребеденью.

После гибели Пушкина один только Лермонтов мог в то тяжёлое время борьбы «Православия, Самодержавия и Народности» Николая Первого с объединённой на почве вековой ненависти и мерзости «невежественной и неблагодарной» в отношении России Европы, принять праведный меч, разящий врагов Русского Мира, Русской Земли, один только Лермонтов, увы, только он один, мог в ту пору силой своего гигантского таланта поддержать великого государя и стать достойной заменой Пушкину. Не потому, что не было других патриотов. Они были. Но Создатель, ну если хотите Космос, Вселенная, Высший разум наделили только его столь могучим талантом – поэтическим даром, даром пророческим и даром вестничества, о чём мы ещё поговорим подробно и обстоятельно.

Врагам России не удалось сломить Русский дух, возрождённый Пушкиным, хотя трудно, очень трудно было продолжать борьбу без столь сильного духовного вождя, о котором поэт Аполлон Григорьев сказал: «Пушкин – наше всё», и без его наследника – первого после Пушкина – Лермонтова.

Философ Василий Розанов справедливо заметил, что «Россия, большинство Русских людей… спокойно и до конца может питаться и жить одним Пушкиным, то есть Пушкин может быть таким же духовным родителем для России, как для Греции Гомер». И напрасно враги России считают, что дело Императора Николая Первого и Русского гения Пушкина погибло. Великая контрреволюция продолжается, хотя и с переменным успехом. Лишь слабые ростки питали её в лице немногочисленных славянофилов в XIX веке, но интеллигенты и западники, аплодировавшие Дантесу и защищавшие Мартынова, получили от марксизма и троцкизма урок. Революция смела их, готовивших эту самую революцию с безжалостной жестокостью. Недаром Лермонтов восклицал, что «есть высший суд», а ведь суд этот действует, зачастую, руками таких же убийц, против которых он направлен.

Николай Михайлович Смирнов как бы повёл итог в своих воспоминаниях:

«Дантес был предан военному суду и разжалован в солдаты. На его плечи накинули солдатскую шинель, и фельдъегерь отвёз его за границу как подданного нерусского. Барон Гекерен, голландский посланник, должен был оставить своё место. Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в нём его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество: перед отъездом он публиковал о продаже всей своей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел, продавая сам вещи и записывая продажу. Многие воспользовались сим случаем, чтобы сделать ему оскорбления. Например, он сидел на стуле, на котором выставлена была цена; один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и взял его из-под него…».

И о Дантесе: «…небо наказало даже его преступную руку. Однажды на охоте он протянул её, показывая что-то своему товарищу, как вдруг выстрел, и пуля попала прямо в руку».

Почему столь неадекватный ответ? Жизнь поэта и рука убийцы? А может всё дело как раз в том, что Дантес не нанёс, как того желал, смертельной раны. У него, патологического труса и мерзавца, дрожала рука, когда он целился в смело глядевшего ему в глаза Пушкина. И он, легко бивший в лёт птиц, нанёс несмертельную рану. Остальное довершили другие. Данзас вместо того, чтобы везти Пушкина в госпиталь, где его могли, по мнению хирургов, исследовавших данный вопрос, спасли бы, а масон Аренд для того и был представлен, чтобы довести до конца замысел, если подведёт Дантес.

«Такой подлой и низкой твари как Дантес, земля ещё не носила», – сказал один из современников, узнав о судебном иске Дантеса к семье Гончаровых, причём иске, который распространялся и на семью Пушкиных. Этот подонок пытался взыскать в свою пользу наследство покойной жены. Причём у него хватило чисто европейской наглости писать Императору Николаю I с просьбой оказания содействия о взыскании средств с детей Пушкина! К счастью, в 1858 году опека над детьми А. С. Пушкина приняла решение об отклонении претензии».

Впрочем, Франция высоко оценила киллера. Дантес получил звание офицера Почётного легиона, а позже был повышен в звании до командора. Кроме того, он стал пожизненным сенатором Франции! Такова она, Европа, причём, во все времена.

Почему же Лермонтов, порицавший подонка Дантеса и «надменных потомков», его направлявших, подвергся травли. Кто осуществлял эту травлю? Именно те, кто пытался свалить свою подлость и свою вину на государя. Кто принял решение арестовать Лермонтова? Император? Так принято было говорить. Нет. Арест произвести решил член организованной преступной группировки, совершившей подлое убийство Пушкина А.Х. Бенкендорф, возглавлявший III отделение. Конечно, он обязан был доложить о своём решении государю, поскольку имя Лермонтова уже стало известным на всю столицу, и шествие этой известности по стране продолжалось.

19 февраля Бенкендорф письменно доложил:

«Я уже имел честь сообщить вашему императорскому величеству, что я послал стихотворение гусарского офицера Лермантова генералу Веймарну, дабы он допросил этого молодого человека и содержал его при Главном штабе без права сноситься с кем-нибудь извне, покуда власти не решат вопрос о его дальнейшей участи, и о взятии его бумаг как здесь, так и на квартире его в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное. По словам Лермантова, эти стихи распространяются в городе одним из его товарищей, которого он не захотел назвать. А. Бенкендорф».

Вот и проявил себя этот соучастник убийства Пушкина. В чём же преступное вольнодумство? Ну если ты честен и порядочен, если служишь России не за страх, а за совесть, почему же тебя должны возмутить эти строки? Они возмутили именно тех, кто вредил России, кто работал, как залётный проходимец, ради славы и чинов, которые сулили прибыль и сладкую жизнь. Все эти Нессельроде, Бенкендорфы, Канкирины и прочие негодяи занимали высокие посты, но служили не России, а её враждебрному окружению – алчным и агрессивным соседям, которые и управляли ими. Пожелала Франция лишить России Русского гения в 25-летие своего позора на её полях, подготовила киллера, отправила его на задание и затем обласкала мерзавца, осыпав чинами и наградами. Недаром Дантес всю жизнь говорил о том, что, если бы не такая удача – убить Пушкина – никогда бы не достиг высот в службе и финансовом благополучии. Радовался такой удаче!!!

После убийства Пушкина императору стало многое понятно. Недаром он отчитал Бенкендорфа за то, что тот не выполнил его приказ и не предотвратил убийство Пушкина под предлогом так называемой дуэли.

Что же оставалось делать государю? Взять Лермонтова под защиту так же, как и Пушкина? Но Пушкина он уберечь не смог. Отринуть заявления Бенкендорфа, оставить без внимания? Лермонтова надо было спасать, как не раз спасали Пушкина различными командировками под видом ссылок.

Вспомним, что говорил император Пушкину во время беседы в Чудовом монастыре… Он прямо заявил: «Моя власть не безгранична». Ну и обратим внимание на замечание профессора В.М. Зазнобина об умении государей говорить, когда надо, двусмысленно. Увы, это необходимо, если окружение, зачастую, сплошь лживо и враждебно.

Император оставил резолюцию на французском языке: «Приятные стихи, нечего сказать». Это ключевая фраза. Но достаточно ли сил выказать своё личное отношение к «надменным потомкам, известной подлостью прославленных отцов», ко всем этим омерзительным Бенкендорфам, Нессельроде и прочим?

Здесь главная задача, повторяю, спасти от них Лермонтова, и государь далее написал: «…я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермантова и, буде обнаружатся ещё другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого молодого человека и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону».

Поступить по закону – фраза не обязательная, скорее, успокоение для Бенкендорфа. Что уж там противозаконного? Кто такие надменные потомки? Трактовать можно по-разному. Ведь и по сей день трактуют, как кто может.

Но что же делать далее? Вполне естественно, оставлять в столице нельзя. Лермонтов будет убит под видом дуэли непременно. «Надменные потомки известной подлостью прославленных отцов», то есть члены тайных ложь, хоть и запрещённых, но подпольно действующих, не простят разоблачения.

Ну что ж… как столетие спустя сказал Константин Симонов в романе «Товарищи по оружию»: «Война для военных – естественное состояние». Сильная фраза. Она мне запомнилась с того времени, когда я, будучи суворовцем Калининского суворовского военного училища, читал этот роман, предваряющий другие произведения – «Живые и мертвые», «Солдатами не рождаются», уже посвящённые Великой Отечественной войне.

Естественное состояние? Значит отправка в действующую армию – дело вполне нормальное. Конечно, в случае необходимости можно придумать, мол, отправили, чтобы погиб. Но позвольте, Лермонтов окончил Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Может ли считаться направление корнета в Гродненский гусарский полк наказанием? Его же не разжаловали, взыскания не объявили. Кстати, комментарии к тому или иному назначению по службе делались иногда – на потребу социального заказа – весьма забавные. К примеру, один из биографов сообщил о том, что от государя пришло распоряжение не использовать Лермонтова в особенно опасных местах. Опять ведь незадача. Государь заботится о поэте!? Биограф выкрутился так… Государь, мол, опасался, что Лермонтов получит ранение, выйдет в отставку, вернётся в столицу и будет опасен своими произведениями. Почему-то сочтено, что государь будет опасаться именно ранения. Про возможную гибель, которая не исключена во всякой войне, будто и забыли.

Итак, назначение состоялось. 19 марта 1837 года поэт отправился на Кавказ и с середины мая до середины сентября провёл в Пятигорске. Тоже удивительное наказание. Что за странный отпуск от боевых действий, к которым ещё не приступил? Уж никак не получается жестокого наказания за страшное для государя стихотворение. Государь как раз не увидел ничего такого, что было направлено против него и его самодержавной власти. Так расценили либо намеренно те, кто был врагом и государю, и Пушкину, и Лермонтову, либо те, кто вообще ничего не понимал и не умел читать между строк. Не мог государь не знать и о стихотворении «Опять народные витии…». Там как раз полная поддержка государю.

Впрочем, приезд в Пятигорск в 1837 году был связан с тем, что по пути в полк Лермонтов заболел. Даже некоторое время провёл в Ставропольском госпитале, из которого его отправили на воды. Он писал об этом лечении:

«Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах, меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить – в месяц меня воды совсем поправили».

И ныне в Пятигорских санаториях наряду с другими заболеваниями, лечат заболевания опорно-двигательной системы.

Ну а город буквально дышит воспоминаниями о Лермонтове, именно в самую первую очередь о Лермонтове, хотя бывали там в разные времена многие знаменитости. Возможно, тому причиной именно то, что в Пятигорске столько трагично оборвалась жизнь поэта. Многие годы говорили о дуэли, как о само собой разумеющейся причине гибели Лермонтова. Да и теперь экскурсоводы, подводя к памятнику, поставленному на так называемом месте дуэли, излагают «ложь, о которой договорились историки».

Экскурсоводы, правда, сообщают, что то место, где возведён памятник, не является местом дуэли, что это место гибели поэта ни Мартынов, ни придуманные им секунданты назвать с точностью так и не смогли, ссылаясь на то, что в тот вечер разразилась гроза, причём ливень был такой, словно опрокинула на землю Небесная канцелярия целое море воды.

Версия дуэли была соткана наскоро и не выдерживала критики, что вызывало в последующие годы немало сомнений. И сомнение были далеко не беспочвенными, о чём мы уже говорили и ещё поговорим в книге.

Глава третья

«Что б вечно их помнить, там надо быть раз…»

В 1837 году в Пятигорск Лермонтов приехал в третий раз в жизни…

На Кавказе ему довелось побывать в детстве, когда бабушка

Елизавета Алексеевна Арсеньева, привозила его сначала шестилетним ребёнком, в 1820 году, а затем – одиннадцатилетним отроком, в 1825 году, на минеральные воды.

Останавливались они тогда у родной сестры бабушки, у Екатерины Алексеевны, которая была замужем за генерал-майором Акимом Васильевичем Хастатовым (1756-1809). После смерти мужа Екатерина Алексеевна стала владелицей на Северном Кавказе имения Шелкозаводское, которое ещё называли «Земной рай». Располагалось оно на реке Терек близ Кизляра. Получила она также и усадьбу в Горячеводске, ту самую, в которой гостили в 1820 и в 1825 годах её сестра Елизавета Алексеевна с внуком. Женщина была отважная, решительная, разъезжала по своим владениям, почти не опасаясь горцев. Лермонтов упивался её рассказами о жизни народов Северного Кавказа, о их быте и нравах и, конечно же, о боевых делах. Эти рассказы отразились в ранних поэмах. Откроем поэму

«Черкесы».

… Уж войско хочет расходиться

В большую крепость на горе,

Но топот слышен в тишине.

Вдали густая пыль клубится.

И видят: кто-то на коне

С оглядкой боязливой мчится.

Но вот он здесь уж, вот слезает,

К начальнику он подбегает

И говорит: «Погибель нам!

Вели готовиться войскам, –

Черкесы мчатся за горами,

Нас было двое, и за нами

Они пустились на конях.

Меня объял внезапный страх,

Насилу я от них умчался,

Да конь хорош, а то б попался».

Или вспомним поэму «Кавказский пленник», известную нам со школьной скамьи, оговорюсь, тем, кто прошёл советскую школу – теперь-то изучают шедевры современной графомании.

Недоступен нынче высокий Лермонтовский стиль, недоступен изящный слог. Разве сегодня такие строки могут быть доступны деятелям образования такие строки?

Последний солнца луч златой

На льдах сребристых догорает,

И Эльборус своей главой

Его, как туча, закрывает.

… Ни конь, оживлённый

Военной трубой,

Ни варвар, смятённый

Внезапной борьбой,

Страшней не трепещет,

Когда вдруг заблещет

Кинжал роковой.

Не-ет, теперь разве что «офицеры расс-ы-ы-ы-яне (любимое выражение Ельцина – догогие рассяяне) пусть свобода воссияет». Свобода, от чего свобода? От справедливости? От мощи и независимости страны? Или может, от воинской дисциплины? И что это за «что ж вы, братцы, наделали». Наделали как-то не звучит в отношении офицерства, больше для всяких навальнят, которые навалили что-то пакостное. Так вот, наделали ли то не братцы, а ельциноиды со свой стаей гиен, говорившие «стоп» и «назад», всякий раз, когда победа у наших офицеров была в руках.