В тихой Вологде
– Что, раненого везете? – кивнул он на Павла, сидящего в телеге с повязкой на лбу.
– От бунтовщиков пострадавший, – сказал отец. – Обстрелянный уже, хоть и на войне не бывал.
– Неужто под пулю попал?
– Рикошетом задело. Легко отделался. Николая-то, бочкаря, убили наповал. Знамо дело, управа раздала оружие молокососам, так чего хорошего ждать.
Отец вместе с хозяином занялись ремонтом: меняли колесную втулку и попутно обсуждали сегодняшние события. Отец возбужденно говорил:
– Кто у нас бунтует супротив власти? Не голодные, не раздетые, а студенты, что на казенном коште.
– От приезжих житья нету, – слышался голос хозяина. – Вооружились и распоряжаются у нас в городе, за нас решают, что нам делать – работать или идти на митинг.
– Вот народ-то наш вологодский их малость и окоротил. Гнездо ихнее сожгли и типографию разгромили, где они свои прокламации печатали.
С ремонтом управились быстро, и тут неожиданно для Павла состоялся разговор, который определил его дальнейшую судьбу. Хозяин мастерской сказал ему:
– А ведь мы с тобой встречались. Не узнаёшь? Вместе вчера на исповедь стояли. И тётку твою я знаю, она мне говорила, что ты у сапожника в подмастерьях. Ну и как? Осваиваешь сапожное дело?
Павел недовольно махнул рукой:
– Неохота и вспоминать.
– А хочешь, иди ко мне в работники. Мне как раз нужен человек. Каретное дело, брат, такое, что всему научишься: и столярничать, и в кузне работать, и по слесарной части. Ученикам я плачу семь рублей в месяц, да бывают наградные за срочную работу. А если не городской, у меня для таких комнаты есть.
Подошел отец:
– А что, Павел, переходи к Дмитрию Кирилловичу, а то я гляжу, ты совсем с лица спал. Каждый день по десять верст туда и сюда. Только вы уж его, Дмитрий Кириллович, на сенокос, да на жатву отпустите, сразу после Петровок.
– О чем разговор, сенокос да жатва – дело святое…
* * *Приближалось Преображение – престольный праздник в родной деревне Павла. Накануне в домах делали уборку. Мать Павла вымыла во всём доме полы, настлала чистые половики и принялась за пироги. Павлу она доверила протирать иконы и чистить мелом оклады, и он, разложив под её присмотром старинные образа, долго кропотливо трудился. Потом занялся большим медным самоваром: вынес его во двор и до блеска надраил толченым кирпичом. Братьям и сёстрам тоже не дали бездельничать: вручили заготовленные заранее голики и отправили подметать деревенскую улицу. Отец водил купать коней к ручью, а, вернувшись, стал затапливать баню. В чулане томились, ожидая гостей, две больших корчаги хорошо выбродившего пива. Стояли еще две корчаги сладкого сусла – любимого напитка детей и женщин.
Утром в храме прошла праздничная служба, потом святили яблоки. Народ расходился в приподнятом настроении, все спасские чувствовали себя именинниками. У церковного крыльца, как всегда в престольный праздник, собрались нищие и увечные со всей волости. Их ждали: женщины подавали пироги и шанежки, мужчины оделяли копеечками.
Часам к трём стали подходить гости, кое-кто подъезжал на телегах. Взрослые мужики и бабы с детьми сразу расходились по родственникам, а молодёжь ещё на подходе к деревне выстраивалась шеренгами поперёк улицы. Сначала шли парни с гармошкой, за ними девушки. С песнями прошли вдоль улицы и обратно, потом двинулись к околице, где их ждала местная молодёжь. Сначала церемонно обменялись поклонами, потом бросились обниматься. Радостный гомон оглашал округу. Пошла весёлая пляска.
Павел стоял и ждал, когда придут бурцевские. Татьяну он за всё лето видел только трижды, да и то в компании, так что не удалось толком поговорить. Он с волнением ждал встречи. Сегодня он оделся по-праздничному: на нём была кумачовая рубаха с широким поясом, новые суконные штаны и хорошо смазанные дёгтем сапоги. Наконец он увидел свою Таню, подходившую в компании девушек. Ах, как она была хороша! Правда, похудела, стала смуглая от загара, но всё равно была самой красивой. И расшитая узорами светлая юбка, и казачок, и кружевной платок, и полусапожки – всё смотрелось на ней ладно и весело.
Павел едва успел перемолвиться с ней, как её подхватили подруги и увлекли плясать. Девушки образовали круг, поочередно выходили, приплясывая, и пели частушки. На круг выскочил сам гармонист Василий, тот самый парень, что ухаживал за Татьяной. С тальянкой в руках он остановился напротив неё и пропел:
Сероглазая сударушка,Пойдёшь ли за меня?Я на карем жеребёночкеПриеду по тебя.Павел затаил дыхание. Что она ответит его сопернику? Татьяна оказалась умелой плясуньей. Она закружилась так, что юбка на ней стала колоколом, а от мелькающих узоров рябило в глазах. Потом она ловко отбила дробь ногами и запела:
Во саду берёзка вырослаБез летнего дождя.Я дала словечко милому —С другим гулять нельзя.Василий сел на приготовленный для гармониста пенёк, но гармонь отдал своему дружку. Музыка продолжалась. На круг вышел немолодой холостяк, недавно вернувшийся из армии:
Что вы, девки, не любили,Пока был я молодой.А теперя моя рожаОбрастает бородой.Все захохотали. Павел собрался с духом и, пройдя круг, глядя на Татьяну, пропел:
Я тогда тебя забуду,Ягодиночка моя,Когда вырастет на камушкеЗелёная трава.Татьяна, растягивая на плечах платок, и глядя Павлу в глаза, отвечала:
Я тогда тебя забуду,Сероглазый дроля мой,Когда вырастет на камешкеЦветочек голубой.Вечером он провожал Таню домой. Шли в Бурцево большой компанией, почти все парами. Только что всех щедро угостили пирогами и свежим пивом, и усталости, как не бывало. К деревне подходили, когда уже совсем стемнело, но вдруг, как по заказу, из-за туч выкатилась полная яркая луна, словно приглашая продолжить гулянье. Молодежь встретила ночное светило криками восторга. Разошлись кто куда, две парочки даже скрылись в овинах.
Деревня уже засыпала, лишь в отдельных окнах горел свет. Пахло молоком, свежим сеном, яблоками. Павел с Таней подошли к пруду, сели на лавочку под березой и долго заворожённо смотрели на лунную дорожку, что золотым мостиком протянулась от берега до берега. Наконец Павел решился: обнял свою зазнобушку и, словно в омут бросился, поцеловал ее первым в своей жизни, неумелым поцелуем. Какие мягкие были у неё губы, как затрепетала она вся и как сияли в лунном свете её изумленные глаза! Как бы хотелось, чтобы эти мгновенья никогда не кончались. Но вот она зашептала: «Пусти, Паша, мне домой пора, небось уже ищут меня». Он проводил Таню до дома, посмотрел из-за калитки, как она поднялась на крыльцо и помахала ему рукой, и даже услышал недовольный голос её матери: «Наконец-то пришла, гулёна».
Он шагал домой по освещённой луной дороге, будто на крыльях летел, душа его ликовала. Но только успел дойти до бурцевской выгороды, как услышал сзади голоса и топот ног. На его памяти в Спасов день ни разу не обошлось без драки, поэтому он, не теряя времени, вытащил из изгороди здоровенную жердину. Подбежали двое. Одного, высоченного, он сразу узнал – это был тот самый Вася-гармонист. Подойдя ближе, Вася гаркнул:
– Так и есть, это Пашка Хитров! Это он, гад, наших девок отбивает. Щас мы его поучим малость.
Они стали заходить с разных сторон. Павел закрутил суковатой дубиной над головой:
– Что, двое на одного! Ну, давай, подходи!
Они остановились. Вася сказал:
– А что, Пашка, давай по-честному, один на один. Ты, Лёха, не лезь, – он кивнул в сторону дружка. – Давай так: кто одолеет, того и Татьяна будет. А другой, значит, к ней более не приставай. Ну что, лады?
«Да он, кажется, пьяный, – сообразил Павел. – Точно, даже издали самогоном разит. Вроде мой ровесник, а вино пьет. И такой мою Татьяну обхаживает». Он сильно разозлился на пьяного Ваську.
– Что ж, давай, – сказал он. – Смотри только, чтоб всё по-честному. Значит так: ногами не драться, ниже пояса не бить.
Павел слышал, что этот дуролом дерется жестоко и что с ним лучше не связываться. Но ведь и Павел, тоже не новичок в кулачных боях и не раз выходил вместе с односельчанами биться стенка на стенку с парнями из соседних деревень. А прошлой зимой он нашел в журнале «Нива» уроки английского бокса с подробными рисунками. Изучал внимательно, чтобы овладеть новыми приемами. Научился бить не так, как деревенские, а без замаха, быстро и точно. Отрабатывали приемы с братом, надев овчинные рукавицы, набитые паклей. Освоил и прямой удар в голову, и боковой по челюсти, и удар по корпусу, и уклоны, нырки, отскоки.
«Главное, не даваться ему в руки, а то подомнет», – размышлял Павел, снимая праздничную рубаху и бросая на изгородь. Голый по пояс, он встал в боевую стойку.
Да, ручищи у Васьки были как грабли, он с самого начала пытался загрести Павла к себе. Тот отскакивал, уворачивался, выбирая момент для точного удара, но дотянуться до Васькиной головы было непросто, а бить по груди бесполезно – всё равно, что стучать по дубовой бочке. Всё-таки Васька схватил его за руку, сдавил, как клещами, и дёрнул на себя, но тут же получил мощный удар в голову. Разжав руку и смазнув кровь с губы, он рассвирепел и с медвежьим ревом бросился на противника, работая кулаками, как цепами на молотьбе. Павел растерялся, попятился к изгороди, закрываясь руками, и все-таки пропустил два тяжёлых удара, от которых у него помутилось в голове. Мелькнула даже мысль – убежать, но тут же подумалось: он ведь не только себя защищает, но и Таню; как же
быть ей, беззащитной. Нет, против этой ярости надо выставить точный расчёт.
Он отпрыгнул в сторону, поднырнул под летящий сбоку кулак и ударил врага под дых. Тот крякнул, согнулся, и Павел тут же нанес ему боковой удар в челюсть. Ваську крутануло, понесло в сторону, однако он устоял и снова бросился в атаку. Теперь его напор ослаб. Павел пугал его ложными движениями левой в живот, а сам бил правой в голову. Из разбитого Васькиного носа текла кровь, может быть, и хмель делал своё дело, но он явно выдыхался. Вот в который раз он бросился на Павла, пытаясь подмять его под себя, но нарвался на прямой встречный в челюсть и упал как подкошенный. Поднялся на четвереньки, но снова плюхнулся на землю и, лёжа на животе, стал выплёвывать кровь изо рта.
Павел стоял, тяжело дыша, не подозревая, какая опасность над ним нависла. Выручила луна: он вовремя заметил мелькнувшую по земле длинную тень и дернулся в сторону. Тяжёлая палка, обдирая кожу, скользнула по руке и врезалась концом в землю. Он придавил этот конец ногой и, развернувшись, другой ногой изо всех оставшихся сил пнул в бок согнувшегося над палкой Лёшку. Тот упал и истошно завопил: «Лежачего не бьют!»…
Павел добирался домой долго. Остановился у ручья, с трудом разделся – пальцы еле слушались – и залез в воду. Омыл кровоточащую ссадину на руке, кровоподтёки. Потом отмачивал разбитые костяшки пальцев, чувствуя, как от холодной воды стихает жгучая боль. Выйдя из воды, отряхнулся, кое-как натянул на мокрое тело штаны и рубаху и дальше шёл посвежевший. Усталость проходила, появлялось чувство гордости за одержанную победу. Он еще не знал, что, повзрослев и уже помирившись с Василием, будет вспоминать о жестокой драке со стыдом, и ещё долго совесть будет укорять его, омрачая светлое воспоминание о первом поцелуе…
Прошло, прокатилось трудовое крестьянское лето. Северное, недолгое лето со светлыми ночами в июне и звёздными в августе, с июльской жарой и грозами, с одуряющими запахами скошенных трав и звенящей тишиной лесных ягодных полян. К сентябрю сложили стога, смолотили рожь и ячмень, околотили и постлали лен, а потом свезли тресту на гумно. В начале сентября начали копать картошку и убирать огородину. Крестьянская страда пошла на спад.
Сильно загоревший, с отрастающей светло-русой бородкой Павел вместе с отцом сгружал с телеги привезённые с мельницы мешки. Мать загоняла скотину в хлев.
– Замаялась я нынче с хозяйством. Видать, годы уже не те. Когда уж Павел надумает нам молодуху привести. – Она улыбнулась и взглянула на сына.
2. Революция отступила
(1906–1907 гг.)
Когда-то слишком пыльная,Базарная, земная.Когда-то слишком ссыльнаяИ слишком кружевная.Варлам Шаламов, из стихотворения «Старая Вологда».В июле 1906 года вместо подавшего в отставку Лодыженского на пост вологодского губернатора был назначен Алексей Николаевич Хвостов, бывший до этого вице-губернатором в Туле. Он происходил из старинного дворянского рода, владел поместьями в разных губерниях. Воспитанник Александровского лицея, получил образование на юридическом факультете Московского университета, по окончании которого служил по ведомству Министерства юстиции. Женился на дочери председателя Московской судебной палаты А. Н. Попова, человека очень богатого.
Это был тридцатичетырехлетний толстяк, жизнерадостный, розовощекий, с добродушным выражением лица, но с твердым характером. Накануне отъезда из Санкт-Петербурга состоялся разговор со Столыпиным. Тот напутствовал молодого губернатора:
– Вологда – город небольшой, старинный. Мы туда ссылаем революционеров под надзор и, представьте себе, кое-кто исправляется. Наверное, влияет патриархальная обстановка. Вот Бердяев, слышали о таком? Ну так вот, был ярым марксистом, а пожил три года в Вологде и начисто отошел от марксизма, занялся религиозной философией. Этот край не знал крепостного права, да и помещиков там мало. Может быть, поэтому там до сих пор никаких погромов помещичьих усадеб не было. А то, что произошло недавно в городе, непонятно. Разберитесь, Алексей Николаевич. Полномочия у вас самые широкие. Как говорится, и казнить и миловать.
На прощанье, пожимая Хвостову руку, Петр Аркадьевич сказал:
– Мы должны справедливо и твердо охранять порядок в России. От этого зависит наша судьба и судьба наших потомков.
Приехав в Вологду, новый губернатор начал действовать решительно: распустил незаконный Союз охраны с его милицией, запретил проведение без разрешения администрации митингов и демонстраций, запретил продажу оружия. Ввёл наказание за нарушение указов губернатора. Как-то очень быстро и умело он подобрал себе верных помощников. Провели ревизию в городской управе, и весь её состав был отдан под суд: часть чиновников обвинялась в растрате казенных средств, часть в организации вооруженного формирования из поднадзорных ссыльных. Был привлечен к суду и председатель губернской управы В. А. Кудрявый, несмотря на то, что был избран членом Государственного Совета. Под судом оказались участники первомайских беспорядков, а также 11 организаторов забастовки на Вологодском железнодорожном узле[9].
Веселый нрав и добродушный вид губернатора сначала обманывали его подчиненных. Его пытались ублажить, приглашая на роскошные банкеты, на охоту, предлагая подарки. Он всегда отвечал отказом, шутливо, но твердо. В таком случае обычно находился надежный путь: действовать через жену, но она пока не появлялась в Вологде.
Хмурым осенним деньком вологодский губернатор сидел у себя в кабинете и писал письмо в Санкт-Петербург с ходатайством об увеличении штатов полиции в Вологде.
…Город Вологда в последнее время вступил на путь быстрого и всестороннего развития. Присущий городу ранее характер глухой провинции утратился, и появилось много пришлого люда.
По сведениям местного статистического комитета население г. Вологды составляет 30542 человека, но в действительности за счет пришлых рабочих достигает 35 тысяч. Число политических ссыльных в настоящее время 250 человек. При этом штатная численность городовых 69 чел. Этого явно недостаточно для борьбы с уличным хулиганством, кражами, побоями, для поддержания благочиния на улицах…
В кабинет вошел секретарь.
– Ваше превосходительство, к вам владыка Никон.
– Проси, – Хвостов вышел из-за стола навстречу гостю.
Епископ Вологодский и Тотемский Никон (в миру Николай Иванович Рождественский) только на днях приступил к управлению епархией взамен ушедшего на покой епископа Алексия. До этого он был епископом Серпуховским, викарием Московской епархии. Владыка Никон был широко известен как составитель Троицких листков, выпускавшихся для духовного просвещения народа. Листки эти народ разносил из Троице-Сергиевой лавры по всем уголкам России, а его книга о Преподобном Сергии Радонежском издавалась уже дважды. Поговаривали, что его назначение в провинцию – это реакция Синода на слишком рьяно высказываемые им на страницах газет обвинения в адрес либералов.
Сразу же по приезде владыка отдал распоряжение во всех храмах Вологды 29 августа (в день усекновения главы Иоанна Предтечи) совершить молитвенное поминовение «всех во дни смуты и междоусобной брани за веру, Царя и Отечество убиенных православных христиан».
Хвостов подошел к владыке под благословение. Потом предложил ему кресло и сам сел напротив. Эти два человека внешне разительно отличались друг от друга. Один – молодой, полный, круглолицый, в раззолоченном мундире, другой – в монашеском одеянии с лицом аскета и серьезным внимательным взглядом умного пожилого человека.
– Вот где нам с вами пришлось встретиться, Владыко, – начал разговор хозяин кабинета. – Ну что же, потрудимся вместе на благо матушки России. Я ваши статьи читал и ваши взгляды мне известны. Думаю, что мы с вами единомышленники.
– И, слава Богу, Алексей Николаевич. Позвольте мне вас так называть на правах старого знакомого. Мне кажется, что здесь в Вологде вам удалось справиться с беспорядками.
– Что же, успехи есть. Главное, удалось разогнать это гнездо, что свили ссыльные бунтовщики под прикрытием либералов. Представляете, встречали ссыльных как родных детей, кормили, одевали, вооружали, потом хлопотали об амнистии и провожали вместе с оружием делать свои дела по всей России. – Хвостов забавными жестами изображал встречу и расставание. – Ну да ладно, прикрыли эту лавочку. Но заслуга в этом не только моя, но и моих новых друзей из Союза Русского Народа. Считаю, что такая организация должна быть в каждом городе. Только союз власти и простого народа позволит предотвратить революцию. В Вологде отделение этого Союза возглавляют помещик Брянчанинов и Анна Ивановна Караулова, жена нашего земского начальника. Кстати, вчера я получил от них прошение: просят удалить ссыльных из Вологды, поскольку они творят здесь много зла. Что ж, будем стараться рассылать их по отдаленным уездам, там у них будет меньше возможности организоваться.
– Я думаю, Алексей Николаевич, мы с вами ещё об этом поговорим. А сейчас я пришел к вам с просьбой вполне прозаической: помогите найти средства для ремонта Софийского собора. Здание нужно капитально подновить. Последний раз его ремонтировали перед приездом в Вологду Государя Императора Александра II в 1858 году.
Хлыстов посерьёзнел и нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла.
– Теперь, Владыко, губернаторы никакими финансами не распоряжаются, кроме своего жалования. Ни финансовыми, ни промышленными, ни строительными делами. У губернатора задача одна – поддерживать порядок в губернии. А с вашей просьбой надо бы идти в городскую управу, но это бесполезно: казна у них пуста…. Я могу вам помочь вот чем: организовать сбор пожертвований. Сегодня же присылайте вашего человека, он с моим помощником пойдет с кружкой. Пусть начнут с чиновников, их у нас немало. С меня первого. У купцов можно будет строительные материалы просить. К сожалению, Вологда – город бедный. Это не Новгород, не Ярославль. Нет здесь ни богатых купцов, ни промышленников. Но, как говорится, с миру по нитке…
Выпили чаю, вспомнили общих московских знакомых. Владыка припомнил тяжелые и позорные для Москвы дни октябрьских забастовок и декабрьского восстания.
– Нас, русских людей, поносили, оплевывали, а в революционных подпольных листках приговаривали к смерти…
Потом он заговорил о новых печатных изданиях:
– Эти либеральные журналисты – настоящие прелюбодеи печатного слова. Они разрушают духовные основы нашего бытия.
Хвостов оживился и даже захохотал, услышав, как загомонила либеральная печать, когда в «Московских ведомостях» вышла статья владыки «Что нам делать в эти тревожные дни».
– С вашего позволения, Владыко, хочу вернуться к вологодским делам. Революционную заразу искоренить не просто, и во многом здесь виновата наша семинария. – Хвостов показал в окно, где виднелось здание семинарии. – Кто возмущал спокойствие горожан 1-го мая? Большей частью семинаристы. У меня есть сведения, что и сейчас там беспорядки творятся. Настоятельно прошу вас принять самые радикальные меры. Это в ваших руках, Владыко!
* * *Стояло свежее майское утро 1907 года. Епископ Никон вошел в свой кабинет и, как всегда, первым делом подошел к окну, потянул за шнур, раздвигая тяжелые бархатные шторы. В архиерейском садике царило настоящее лето. Он приоткрыл оконную раму и увидел, как рыжая белка метнулась со ствола высокой сосны на ветку и, распушив хвост, перелетела на подоконник.
– Ну, здравствуй, красавица хвостатая, – сказал владыка. Он положил на подоконник несколько орешков, заранее приготовленных для старой знакомой, и полюбовался на лесного грызуна, ловко разгрызавшего крепкую скорлупу.
Хорошо здесь, в тихой Вологде. Владыка только вчера вернулся из Санкт-Петербурга, где участвовал в шумных заседаниях Государственного Совета. Почему-то именно его решили выдвинуть членом этого органа от Святейшего Синода. А здесь, в его епархии, дел накопилось немало. Он подошел к большой иконе Спасителя, кратко помолился, сел за стол и принялся за чтение бумаг.
Прочитав доклад благочинного из Великого Устюга, епископ помрачнел. Опять в духовном училище непорядок. Двое учащихся попали в полицию за пьяный дебош на улице. А у троих при обыске нашли революционные брошюры. Смотритель училища брошюры отобрал, а учащихся посадил в карцер. Это правильно, но этим дело не исправишь. Надо разъяснять всю никчемность и порочность революционных учений, чтобы юноши сами эти книжонки выбрасывали.
Владыка задумался. После памятного разговора с губернатором он сменил руководство семинарией, ужесточил дисциплину. Видно, надо и в Устюжском училище другого смотрителя ставить. Образованный человек нужен. Владыка вспомнил своё недавнее посещение Вологодской семинарии. Он тогда посидел на нескольких занятиях и остался доволен. Один преподаватель выделялся особенно, судя по всему – это эрудит и умница. Как он четко разъяснил учащимся, что христианский социализм – это очередная ересь. И коммунистические утопии попутно развенчал. Как же его фамилия? Кажется, Богословский.
Владыка, медленно разгибаясь и держась за поясницу, встал из-за стола, вышел в приемную и попросил секретаря принести личные дела преподавателей семинарии. Через 20 минут нужная папка была в руках у владыки. Он открыл ее и прочитал:
Богословский Константин Александрович.
Родился 17 февраля 1871 года в селе Борисоглебское Грязовецкого уезда Вологодской губернии.
Отец – Александр Григорьевич Богословский был священником Борисо-Глебской Ельниковской церкви, происходил из духовного сословия, из рода Непеиных.
Мать – Любовь Фёдоровна – была дочерью священника.
В семье было ещё 7 детей: 3 брата и 4 сестры.
В 1891 г. окончил Вологодскую духовную семинарию и в 1895 г. Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия.
В 1895–1896 годах преподавал Закон Божий и русский язык в Вологодском епархиальном женском училище.
В 1896–1899 годах преподавал русский и церковно-славянский языки, чистописание и арифметику в Устьсысольском духовном училище.
Приказом Обер-прокурора Синода от 15 октября 1899 года был назначен преподавателем на кафедру истории и обличения русского раскола Вологодской духовной семинарии.
Преподает в семинарии обличительное богословие, историю и обличение русского раскола и местных сект, а также Священное Писание. Параллельно ведет уроки русского языка в Вологодском епархиальном женском училище и уроки Закона Божия в Вологодской губернской гимназии.
Жена – Анимаиса Ивановна Богословская, урождённая Федоровская – дочь священника, выпускница Епархиального училища.
Научные труды. В 1898 году в Харькове была издана монография, основанная на материале кандидатской диссертации – «Государственное положение Римско-католической церкви в России от Екатерины Великой до настоящего времени».
Церковно-общественная деятельность. С 1900 года входит в Вологодский Комитет Православного Миссионерского Общества. Является делопроизводителем Совета Вологодского Православного Церковного Братства во имя Всемилостивого Спаса.
Награды и звания. Кавалер орденов св. Станислава 3-й степени и св. Анны 3-й степени. С 1904 года носит звание коллежского советника.