Люди как люди. Сборник рассказов

Двадцать

Здесь было темно. И много народу.

Мы толкались локтями.

Полная темнота и паника.

Судя по выкрикам никто – и я в том числе – не знал, как мы тут оказались, я слышала вокруг женские голоса, возмущающиеся или вопрошающие. Мы находились вплотную друг к другу, помещение было очень маленьким. Какая-то маленькая комната-коморка.

Прошло несколько минут, я поняла, что в комнате находятся одни только девушки.

– Почему мы здесь? – громче всех спросила одна из нас, я назвала ее про себя Бойкой. – Кто здесь?

В ответ ей раздался гул голосов.

– Подождите, без истерик! – крикнула она, – тут только девушки? – мужчины не отозвались. – Кто-нибудь помнит, как здесь оказался? – никто не смог ничего внятно объяснить.

Бойкая продолжила:

– Давайте посчитаемся! Каждая подаст голос один раз, так мы сможем узнать, сколько нас человек!

Путем долгих подсчетов выяснилось, что нас в комнате двадцать. И все молодые девушки.

Становилось душно. И страшно.

Не видно было ничего.

Мы лишь ощущали тела друг друга. Отстраняясь от одной девушки, я прижималась к другой и пыталась тут же отпрянуть и от нее.

В левом углу комнаты у одной началась истерика.

Я стояла, закрыв глаза. Пыталась абстрагироваться от шума и собраться с мыслями. Я ничего не помнила из своего прошлого, силилась припомнить и не могла. Кто-то успокаивал Истеричную, постепенно она, наконец-то, замолчала.

«Спасибо, Господи».

Вокруг девушки тихо переговаривались.

Внезапно нас ослепил яркий свет – это в нашей коморке открылся полудверь-полулюк, я прикрыла глаза ладонью. Ближайшую ко мне девушку схватили за талию и выдернули наружу. Люк захлопнулся.

Все произошло столь стремительно.

Гробовая тишина. Внезапно Истеричная снова закричала.

Мне и самой стало страшно.

– Куда ее забрали? Вы видели? Что там снаружи, вы видели? Зачем мы здесь вообще?… – Истеричная, видимо, толкала девушек в левом углу, нас всех закачало.

Каждый и сам себе задавал эти вопросы. И никто из нас не знал, как на них ответить.

– Спокойно! Замолчи, пожалуйста! Без тебя тошно. Давайте ощупаем стены! Нам надо отсюда как-то выбираться.

По указанию Бойкой мы начали наощупь осматривать комнату. Стены были абсолютно гладкими. Мне показалось, что стены пахли новизной и клеем. Потолок низок, чуть выше нашего роста. Сама комната-коморка вытянутой продолговатой формы. Единственным выходом из нее был тот самый злополучный люк.

– Послушайте, – сказала Бойкая, – раз нас здесь собрали, наверное, не зря. Может быть, за нас попросят выкуп?

– За ту пропавшую что-то ничего не просили! – крикнула другая девушка.

– Мы не можем знать наверняка, может, с ней или ее родственниками договорились еще раньше!

– Или не договорились….

Истеричная возобновила всхлипывания.

– Ну, что реветь? – спросила ее Бойкая. – Вот как тебя зовут?

После некоторого молчания Истеричная сказала, что она не помнит своего имени.

Оказалось, что никто ничего не помнит. Ни имени, ни родственников, ни обстоятельств, при которых мы здесь оказались.

– Ничего… – уже не так уверенно продолжила Бойкая. – Может быть, нам дали какие-то препараты. Может быть, память вернется постепенно.

– Это ужасно, ужасно, – произнесла какая-то девушка.

– Что с нами будет? – жалобно спросила другая.

Одна девочка смутно помнила страну Кубу. Почему тогда мы все говорили на одном языке? Разве мы все были кубинками?…

Я так устала.

Устали все. Постепенно воцарилась тишина. Лишь изредка кто-то переговаривался.

Я прислонилась к гладкой стене и задремала на какое-то время, поддерживаемая со всех сторон телами девушек.

Проснулась от криков и плача – забрали сразу еще двух.

– Где твои «переговоры»? – кричала Истеричная Бойкой. Она снова толкалась, мы получали тычки со всех сторон, пытаясь удержать равновесие. – Какой выкуп? Куда нас всех забирают? Причем забирают без разбора!

Все молчали.

От люка было невозможно отодвинуться – он открывался по всей длине коморки, никто был не застрахован.

Бойкая молчала. Да и что она могла нам рассказать? Она так же, как и мы, была в заточении.

Истеричная снова завыла. Ее паника передалась и другим.

Вскоре вся комната рыдала.

Я и сама всплакнула, но от всего этого у меня только заболела голова. Я стерла слезы и снова прислонилась к стене, закрыв глаза.

Одна из девочек сказала:

– Вы видели, когда он открыл дверь, я заметила, мы все одеты в одинаковые платья.

– Да, точно… – ответила ей другая. – Белые длинные платья.

– Может, это ритуал какой-то?… Что за странные одежды?

Люк распахнулся снова, но теперь мы смотрели не наверх, а друг на друга: каждая была наряжена в белое узкое платье, мы все были очень стройны и высоки, наши фигуры были идентичны. Одну из нас забрали. Ту, которая помнила Кубу. Я в последний раз взглянула на нее, вытаскиваемую мужскими руками из комнаты, она исчезла с выражением ужаса на лице.

«Куба-Куба… Почему Куба? Почему она здесь оказалась? Почему с нами?…»

Люк захлопнулся, комната опять погрузилась в темноту.

– Точно… ритуал… Может, кто из нас девственницы?

Но и этого тоже никто не помнил.

Даже Истеричная молчала. Мы все очень устали.

В коморке к этому времени стало свободнее от того, что нас становилось все меньше, но это не радовало.

– Неохота умирать… – произнесла кто-то из девочек.

– Не думай об этом, – ответила Бойкая. – Мы еще не знаем наверняка.

– Ага, наверное, нас на бал забирают…

Кто-то громко вздохнул.

Кто-то опять заплакал.

Сказать друг другу нам было нечего. Мы не помнили прошлого, не имели предположений о будущем. Мы просто по какой-то причине оказались в одном месте.

Я не чувствовала времени. Сколько его прошло? Пять минут или три часа? Ни пить, ни есть не хотелось. Мне не было ни холодно, ни жарко.

Было просто страшно.

От того, что я ничего не помнила, я не хотела вернуться домой или, например, к любимым людям, или вообще оказаться в каком-либо дорогом мне месте. Я не знала сейчас такого места. Я даже не хотела выйти отсюда, потому что неизвестно, что ждет снаружи.

Из нас забрали еще троих.

Я смотрела на остающихся девочек в краткие моменты открытия люка, у всех была печать страха на лице. И усталость.

В комнате стало еще свободнее. И от этого еще страшнее.

Забирали из разных углов комнаты, поэтому прятаться куда-либо было бесполезно.

Мы отодвинулись друг от друга. Мне не хотелось прикасаться ни к одной их них. Я их не знаю, они совершенно чужие мне люди.

Надеюсь, эта история закончится как можно скорее. Возможно, я даже буду вспоминать все произошедшее с улыбкой. Должно же быть какое-то разумное объяснение.

Я снова уснула.

Внезапно коморка снова осветилась, значит, люк открыт. Я, сощурившись, осмотрелась, нас осталось примерно девять.

Истеричная и Бойкая здесь, я успела это увидеть.

Кто-то спит, кто-то с надеждой смотрит в люк, но он снова захлопнулся и мы погрузились в темноту.

Истеричная заплакала.

– Ну… – Бойкая, видимо, подсела к ней, – не плачь… Это в любом случае скоро закончится…

– И что? «Лучше умереть не уставшей»?… ну, ты утешила… – однако Истеричная замолчала.

Вдруг у меня самой заколотилось сердце.

А ведь, и правда, в любом случае нас становится меньше, скоро придет очередь каждой. Страх неприятной волной пробежал по затылку и спине, я оцепенела. Мне стало жарко и в ушах зазвенело.

Мы снова сидели молча.

Я считала секунды, занять себя было нечем. Но и разговаривать с другими девушками мне не хотелось.

Мне не о чем было помечтать. Мы все еще ничего не помнили. Что же нам такое дали, что мы до сих пор в беспамятстве? Хотя чувствовала я себя хорошо. У меня ничего не болело. Я ощупала себя. Руки, ноги, шея, бедра. Платье туго обтягивало меня. Тело было очень стройным. Может быть, я спортсменка. Или мы все спортсменки. Зачем же мы все-таки здесь?

Следующей забрали Истеричную.

Она, изменив себе, не издала при этом ни звука. Только протягивала руки и обескураженно смотрела на Бойкую, когда ее вытаскивали. И даже попыталась ободряюще улыбнуться.

Теперь реветь было некому.

– Уроды! – подскочила Бойкая в темноте. Она начала долбить кулаками в люк, – откройте! Зачем мы вам? Куда вы нас забираете?

Естественно, ей никто не ответил.

Она шлепнулась на пол, и я услышала ее негромкие всхлипывания. Так плачут от бессилия, и звучит такой плач как-то даже по-звериному, не плач, а корчащиеся звуки из глотки.

У меня и самой навернулись слезы. Я и хотела бы, но не могла подобрать слов, чтобы ее утешить. Постепенно она успокоилась и только неровно и шумно дышала.

От ее слез нам всем стало лишь еще страшнее.

Забрали еще пятерых.

Остались трое: я, Бойкая и еще одна девочка.

Мы сбились в кучку и сидели рядом в одном углу.

Я чувствовала их плечи по обе стороны от себя. Их тепло придавало мне ложной уверенности.

Я замерла, сцепив пальцы, и думала, что осталось уже совсем немного времени.

Люк открылся. Мы посмотрели друг на друга.

«Кто же следующая?» – пронеслась у меня мысль.

За подмышки схватили Бойкую.

Она, похоже, не собиралась просто так сдаваться. Заорала и согнулась, мешая ее вынуть. Она отчаянно цеплялась руками и ногами за стенки и крышку. Однако, ее дернули настолько сильно, что она, застряв под крышкой люка, неестественно сложилась телом напополам. Вскрикнула от боли. Белое платье порвалось посередине, и обнажилось ее смуглое тело. Хрустнули кости. Я это услышала. И она исчезла за дверью.

Девочка, сидевшая рядом, отвернулась с гримасой ужаса на лице, я обняла ее и закрыла ей глаза ладонью.

Мы сидели не двигаясь и не в силах что-либо сказать друг другу.

Я явственно слышала стук ее сердца. Она, вероятно, так же слышала мое.

Я поняла, что очень устала. Осталось только одно желание – чтобы все это побыстрее закончилось. Память так и не возвращалась. Да мне было уже все равно. Внезапно всплывшие воспоминания могли запросто оказаться еще страшнее всего происходящего с нами. Такое равнодушие, наверное, испытывают все люди, подвергающиеся мучениям.

Девочку забрали тоже. Вырвали из моих объятий. Я упала, резко отцепившись от нее. Она была здесь последним живым существом, с кем меня связывало общее несчастье. Мы не проронили с ней ни слова, коротко обменявшись взглядами. Я с отчаянием посмотрела в ее испуганные глаза.

Я осталась одна в темной коморке.

Я сидела, обхватив колени руками.

«Зачем я здесь. В этом непонятном наряде. Последняя из нашей странной группы. Что они там делают за пределами нашей коробки? Живы ли они все? Увижу ли я их еще когда-нибудь? Может быть, это всего лишь чей-то глупый неудачный розыгрыш? Ищет ли меня кто-нибудь сейчас? Дорога ли я кому-нибудь? Что будет, например, хотя бы завтра? Я когда-нибудь вспомню, кто я, чем я занимаюсь, где я живу, кто мои близкие? Может быть, я в чем-то виновата и не зря здесь оказалась? Случайно ли я оказалась последней или нет?».

Страх и безразличие накатывали поочередно по мере изменения мыслей.

Я была измотана морально и физически. Я не могла ни нормально выспаться, ни толком размяться.

В конце-концов я задремала.

«Вот бы хорошо так и не проснуться…» – было моей последней мыслью перед тем, как я провалилась в сон.

Люк открылся снова.

Теперь почему-то мне не было страшно. Мне было любопытно.

Руки протянулись и за мной. Меня подняли аккуратно. И не было больно.

Я оглянулась назад на нашу комнату, небольшой дом, его тут же сломали, смяли.

Передо мной было лицо мужчины. Он бережно меня держит.

Какое-то время он рассеянно смотрит на меня. Зачем я ему? Кто он такой? Что меня ждет?

Потом он меня поджигает пламенем из его руки. Мне не больно. Сквозь пламя мне тоже видится Куба. Табачные листья. У меня нет других воспоминаний. И их не может быть. Я просто последняя сигарета из пачки.

Опыт поколений

Миша и его отец – Семен Андреевич – совместно проживали аскетичным мужским тандемом.

Жена Семена Андреевича, она же мать Михаила, лет семь назад разлюбила супруга, после чего родителями и сыном было принято решение, что мужская часть развалившейся семьи живет отдельно, а женская ее часть – в виде одной жены – удаляется строить новое светлое будущее.

Так и поделили – светлое будущее и светлое нефильтрованное.

Так как сыну исполнилось уже девятнадцать лет, то в мужском коллективе царило равноправие, приправленное отцовскими поучениями.

Утром Семен Андреевич заботливо будил сына, мимоходом скидывая одеяло на пол, и готовил спартанский завтрак порциями гигантского размера. Взъерошенный сын являлся на кухню, подставлял голову под поглаживание рукой отца, включал веселую музыку. Минут пятнадцать они методично работали челюстями и обменивались новостями и планами на день. Потом Миша мыл посуду.

В ванной умывались и причесывались одновременно, стоя у двух раковин. Семен Андреевич расческой выравнивал сыну пробор на голове и давал дежурный подзатыльник за то, что тот опять побрызгался его селективной парфюмерией. Миша пинцетом выдергивал волос, торчащий на мочке уха Семена Андреевича.

Потом оба одевались. Чтобы не путаться в трусах и носках, их поделили по цветам – черные носил папаша, а синие и серые – сын. Мишка вышел в холл в джинсах и футболке, Семен Андреевич поморщился и показал сыну на дырку на плече. Пришлось футболку выбросить, надеть другую.

Мишка взял ключи от БМВ и рюкзак. Семен Андреевич отобрал ключи, вручил ему брелок от «Опеля». Выдал тысячу рублей на еду.

Закрыли дверь, спустились в паркинг. Отец по-отечески приобнял сына, разъехались в разные стороны.

***

Мишка весь день просидел на лекциях и семинарах, потом до шести часов вечера торчал в гостях у друга Вовы. Мама у Вовы отлично готовила, так что Мишка любил у них бывать. Что ни говори, а отсутствие матери в доме сказывалось на дефиците котлет и борщей.

Мишка забежал домой переодеться перед прогулкой с новой знакомой девушкой. Его отец сибаритствовал дома – в халате с шелковыми отворотами и с бокалом виски в руке он давал наставления бегающему по квартире сыну.

Мишка любил, когда папаша поучал его, особенно в вечера погружения в расслабленный алкогольный флер, и передавал молодому поколению набитую граблей мудрость.

– Михаил, – крикнул отец, пока Мишка причесывался в ванной, – я так понимаю, у тебя завелась новая девица?

– Папа, не завелась, я появилась. Не девица, а подруга, – прокричал Мишка, смеясь.

– Да, ты прав, что я не прав… Действительно, объект обожания не должен называться девицей… И куда ты ее ведешь?

– Мы будем гулять!

– У тебя есть деньги? Своди ее в кино!

– Нет, мы будем гулять! Нам интересно поговорить друг с другом. Но деньги я могу взять, – рассмеялся сын.

– Какой прагматизм, однако… Какая твоя подружка, расскажи?

– Девушка как девушка… что тут рассказывать…

– Знаешь, Мишка, вот мой тебе совет, никогда не заводи пухлую подружку. Пухлая молодая подружка – это увесистая спутница жизни в зрелости! Слышишь?…

– Да слышу-слышу, папа. Я понял…

– Пухлая она?

– Нормальная она, – улыбнулся Мишка, стоя в дверном проеме, – но я тысячу взял, спасибо.

***

Назавтра вечером Мишка подошел к отцу, попросил завязать галстук – отец отлично вязал виндзорский узел.

– И куда мой сын пошел такой красивый?

– Мы идем в театр, в оперный. На балет. Балет я хотя бы могу смотреть, потому как опера – совсем тоска…

– Слушай, а она у тебя часом не зануда?…

Мишка помотал головой, а Семен Андреевич, серьезно глядя в глаза, продолжил:

– Михаил, с занудами не надо встречаться… Девушка должна быть веселая. Если она все время ржет, то и жить веселей. А зануда… сам не заметишь, как вся твоя жизнь превратится в занудное болото… и сам занудой станешь… А главный признак зануды – очки! Как увидел очки – сразу насторожись и точно проверь…

– Пап, ну я ж сказал, что она нормальная, – ворчал Мишка.

– Все они сначала нормальные…

***

Утром оба поглощали по огромной яичнице с беконом.

Семен Андреевич почитывал газету – он любил печатную прессу, которая пачкала чернилами пальцы.

– Как яичница?

Мишка показал кулак с поднятым вверх пальцем:

– Как и предыдущие пять тысяч раз – отличная, – засмеялся он.

– Ха-ха, – покачал головой отец, – это только кажется, что яичницу легко приготовить! Надо и яйца ловко разбить, видишь, желтки целые? И чтоб сковородка раскалилась до нужной температуры. И бекон раньше яиц поджарить, и огонь вовремя убавить. В общем, знаешь, мастер – этот тот, кто совершил все мыслимые ошибки в деле. Учись, пока я жив.

– Ты б еще борщ научился готовить, а? – Мишка бубнил с набитым ртом.

– Борщ!? Это гендерно недопустимо… Кстати, твоя подруга, у нее как с готовкой? Нам тут не помешает ценный кулинарный кадр, сам знаешь.

– Я пока не знаю, пап, – усмехнулся Мишка, – мы ж с ней гуляем, дома не сидим.

– А вот зря! Проверить надо заранее. Если баб… девушка вкусно готовит – то и ты никогда голодным не останешься. И я тоже, надеюсь, – он многозначительно поднял вверх указательный палец.

– Ты думаешь, мы с тобой собираемся жить? – Мишка изогнул бровь.

– А что, к мамаше своей поедешь?

– Мамаша-то тут причем? Я сто лет ее не видел. Кстати, надо бы с ней встретиться…

Семен Андреевич демонстративно прикрылся газетой.

– Да ладно, пап, ты у меня самая лучшая мамаша.

Семен Андреевич довольно улыбнулся.

***

Вечером следующего дня Мишка печатал курсовую, пыхтел, изо всех сил пытался сосредоточиться.

Отец пришел в десятом часу. Несмотря на покачивающуюся походку, он был эффектен – в костюме и блестящих ботинках, завалился в кресло.

Мишка был рад отвлечься, уселся рядом с ним:

– Ну, что, где был?

– Думаешь, ты один хочешь ходить на свидания? – гордо поднял голову отец.

– О? – засмеялся Мишка, – У нас будет новая мама?

– Ну, это ты загнул, конечно… скорее, ровесница-сестренка… – он сбросил ботинки на пол, – налей отцу, пожалуйста, вискаря. Зря я, что ли, тебя с пеленок растил…

– Пап, вы развелись, когда мы было тринадцать… то есть вчера буквально… про пеленки ты преувеличил слегка, – Михаил взял бокал и налил виски.

– Да, приврал маленько.

– А ты что вернулся так рано, раз на свидании был? – Мишка сделал глоток из стакана и передал его отцу.

– Ну… как тебе сказать… охота мне уснуть на моем ортопедическом матрасе, с моими плотными шторами, не вызывать никакое такси, завтра выспаться как следует… Мишка, наверное, твой отец постарел, – он развел руками. – Мне уже не хочется бегать с букетом всю ночь по улицам города в любовном восторге, смотреть на звезды и петь под гитару. Мда…

– Ты просто недостаточно влюблен, – Миша ушел на кухню и сварил себе чашку кофе – ночь с написанием курсовой предстояла долгая.

– Да, наверное, я недостаточно влюблен… Знаешь, бывали времена, когда я был и достаточно влюблен, и даже более, чем достаточно. Так вот по итогу скажу тебе: не влюбляйся в блондинок с эльфийской внешностью… они такие тоненькие… такие светленькие… кожа прозрачная… глаза хрустальные…

– И чем это плохо?

– Чем-чем… они хороши только до двадцати пяти лет… потом они уже никакие не эльфы… – он хлебнул из стакана. – Глаза мутные, сами синие.

– Да ну тебя. Кстати, я сегодня маме звонил, – сказал Миша.

– О! А брюнетки типа нашей мамы – еще хуже. Они даже не удосуживаются прикинуться миленькими.

– Пап, так кого любить-то? Ни белых и ни черных…

Семен Андреевич захмелел и оперся лицом на руку. Засыпая, он изрек:

– Только не рыжих…

Мишка махнул рукой, укрыл его пледом и ушел дописывать курсовую.

***

Утром завтрак готовил Мишка. Папаша со стеклянным взглядом сидел за столом, замотавшись в плед, и просил любой еды.

Мишка пожарил картошки, хоть для него это было и сложно. Отец был очень рад картошке, налил в нее сметаны, уплетал за обе щеки.

– Картошку – это ты хорошо придумал, Мишаня, – приговаривал он. – Вижу, не зря мне бог сына послал…

– Ешь-ешь, – рассмеялся сын.

– Курсовую сегодня сдаешь? – прошепелявил Семен Андреевич, обжигаясь картошкой.

– Ага-а… Страшновато что-то…

– Нормально все будет, ты же весь в меня. Не мог плохую курсовую написать. И не думай о ней, раз все равно уже написал. Думай о приятном… А что, есть у вас видные девчонки в группе?

– Есть всякие, – Мишка пожал плечами.

– Надо встречаться с красивой, чтобы глаз радовался. А высокие есть?

Мишка отрицательно покачал головой.

– Надо непременно выбрать высокую, – продолжал отец, напавший на картофель как заправский белорус, – высокая спутница – она ж как флаг! Издалека видно, все рассматривают. Модель!… Хотя… Бывает, что и не модель, а просто оглобля… Но это не наш вариант. Да, тебе непременно нужна высокая модель. Чтоб над тобой, как знамя, гордо реяла. Подружка твоя высокая?

– Не очень, – улыбнулся Мишка.

– А красивая?!

– Для меня красивая, – улыбнулся сын.

– М-м-м… – недовольно проурчал Семен Андреевич. – Ну, они недостаток красоты могут компенсировать эффектными нарядами и эпатажным поведением… А имя-то у нее есть? Хорошо, если имя красивое и редкое, на слух приятное. Как вы лодку назовете, так она и поплывет.

– Люся она. Люсей зовут.

– Наша лодка Люся… Вот и поплывем.

***

Через два месяца отмечали Мишкин юбилей – двадцать лет.

Накануне похода в ресторан Миша решил, наконец, познакомить отца и Люсю, чтобы назавтра не было неловкостей и чтобы знакомство не прошло впопыхах.

Ради такого случая Семен Андреевич заказал еды, накрыл стол, купил шампанского.

В дверь позвонили. Он снял свой холостяцкий передник, встретил сына с Люсей.

Люся зашла вслед за Мишей в холл, поздоровалась и замерла, стеснительно уставившись в пол.

Семен Андреевич, добродушно улыбаясь, смотрел на их новую гостью.

Люсенька была невысокой сбитой девушкой, кругленькой, не красавицей, но юной и оттого милой. Она была одета в серое платье и не накрашена. Ее голубые глаза блестели, светлые волосы обрамляли личико и были заплетены в косу. Она часто моргала из-за стекол очков в черной оправе.

– Ой, вот, я принесла… это пирог, – она протянула замотанную в полотенце тарелку. – Только он подгорел… я редко готовлю, так что заранее извините. Но зато много и хорошо учусь, – улыбнулась она.

– Проходите, дорогая Люся, – Семен Андреевич проводил ее в гостиную.

Мишка взял пирог и понес на кухню, отец зашел вслед за ним.

– Сынок, вижу, ты вообще наставления отца не слушаешь? И чего я тут целыми днями бубню… – он демонстративно закатил глаза.

Мишка засмеялся:

– Пап, ну, отстань, а?

Семен Андреевич достал из холодильника бутылку и взял три высоких бокала.

– Пойдемте выпьем. Выпьем за любовь.

Моллюски и их раковины

Борис Петрович был озадачен скоропостижной кончиной жены.

Прошли похороны, прошли девять дней.

Только теперь он начал осознавать, что Ларисы больше нет.

«Мне всего пятьдесят, а я уже вдовец».

На руки выдано свидетельство. Больше она не встречает его дома. Не болтает с ним, пусть и обо всякой чепухе, не жарит котлеты, не строит несбыточные планы, не поет в ванной. Как тихо. Какая звенящая тишина. Жизнь как будто замерла. Как будто Лариса в отъезде, скоро вернется, и все пойдет по-прежнему.

Он сидел на диване и прислушивался, вдруг она звякнет тарелкой на кухне или позовет его ужинать. Но она не звякала и не звала.

Дочь и сын очень помогли в эти дни, без них бы он совсем растерялся и был бы обманут похоронными дельцами и организаторами печального банкета.

Сын быстро уехал обратно к своей семье.

Борис Петрович с дочкой Машей сидят в квартире, в которой еще недавно суетилась по хозяйству его жена.

Маша обняла отца за плечи. Ей показалось, что за последние дни он осунулся и стал как будто меньше.

– Папка, а можно я с тобой поживу?

– Как это, Маша? – встрепенулся он, – а муж твой что скажет?

Маша махнула рукой и вздохнула.

– У нас уже давно все плохо… я вам говорить не хотела, чтобы не расстраивать… а теперь и так такое горе… – она всхлипнула, вытерла глаза рукавом.

«М-да, – грустно подумал Борис, – видимо, прошли те времена, когда семьи существовали до момента «пока смерть не разлучит».