В лабиринтах убийств
– Томочка, будьте добры, никогда не употребляйте слова-паразиты: «Вот», «Ну», «Значит».
Правда, шикарно? Кто сейчас так тревожится о чистоте языка?
За спиной ее величали «бабушкой», хотя внешне она выглядела совершенно наоборот. Легкая походка, мягкий взгляд, на лице всегда улыбка. Валентина Ивановна принципиально не носила брюк и черных колготок, а придя на работу, доставала из шкафа строгий «английский» пиджак и «лодочки». Если ей предстояли деловые встречи на выезде, она переобувалась в любимые туфли в машине.
Как-то раз я застала Валентину Ивановну сидящей с красным лицом.
– Давайте срочно измерим давление, – перепугалась я. Валентина Ивановна небрежно махнула рукой:
– Пустяки, не обращайте внимания. На голове перестояла.
Довольная произведенным эффектом, она доверительно сообщила:
– Стойка на голове дает приток свежей крови к голове. Клетки мозга обновляются, улучшается мыслительная способность, голова становится легкой и ясной. Весь организм омолаживается и очищается от токсинов. Так что, Тамара Николаевна, готовьтесь, буду Вашей начальницей вечно.
Чтобы соответствовать духу времени, в Департамент назначили нового заместителя – выпускницу Академии управления. Поговаривали, что скорее всего сыграли роль ее нежные отношения с кем-то из руководства. Алиса – так ее звали, являлась воплощением всего современного: от хорошего английского до плоского лэптопа под мышкой. Фурией носилась она по коридорам Департамента, с телефонной гарнитурой, свисающей из уха, на бегу бросая отрывистые указания. Следом мчалась свита приближенных. Девица наверняка была обучена всем современным технологиям, но делать что-то самой принципиально считала ниже своего достоинства.
Хотя мы с ней и были примерно одного возраста, я безоговорочно примкнула к лагерю старорежимных. С этого момента со мной Алиса общалась в крайних случаях, а при разговоре брезгливо морщилась. Жизнь вскоре прояснила, кто выиграл в этой неравной войне.
На Пасху «бабушка» одаривала подчиненных разрисованными пасхальными яйцами ручной работы, не забывая никого, даже хмурую уборщицу Орысю. Исправно ходила на всенощную службу, повязав на голову изящную итальянскую косынку. Из новогодних праздников привечала только рождество и крещение.
– Не думайте, Томочка, я не всегда занудной бюрократкой была. Я ведь тоже была молодой и активной («Вы и сейчас активная», хмыкнула я про себя). А еще слегка небрежной и циничной. Это было модно сорок лет назад.
Валентина Ивановна слегка встряхнула головой, изящно выставила ножку в «лодочке» и с хитрым прищуром посмотрела на меня. Дело происходило в городском музее, в котором готовилась выставка, посвященная «шестидесятникам». «Бабушка» обвела рукой витрины с черно-белыми фотографиями, «слепыми» копиями самиздатовсокго творчества, рукописными нотами и мечтательно продолжила:
– Это ведь и обо мне тоже. Я – частичка той жизни. Это я до хрипоты спорила о преимуществах фолка над кантри, поэзии над прозой. Это моими кумирами были Хемингуэй и Селинджер. Я сравнивала себя с их героями и находила много общего, прежде всего – разочарование от утраты идеалов. Это я открыла для себя Булгакова с его вечным Мастером. У меня до сих пор на антресолях хранятся зачитанные до дыр журналы «Иностранки» и «Нового мира». Не все могла достать и тогда записывалась в очередь в библиотеку и ждала, иногда месяцами.
Она внимательно всмотрелась в групповую фотографию празднично одетых людей, отвела взгляд и с усмешкой закончила:
– А еще женщины именно тогда стали носить брюки, и это была, пожалуй, единственная частичка моды, которой я не поддалась.
Я невольно глянула в указанном направлении. Черно-белое фото изображало компанию людей, сидящих и стоящих в тени деревьев. Видимо, друзья собрались на природе или чьей-то даче. На дальнем плане, у овального стола, сидел длинноволосый мужчина в светлом «гольфе» и сосредоточенно глядел в объектив. Рядом с ним стояла улыбающаяся девушка с короткими вьющимися волосами в черном платье с белым воротничком. За ее спиной – стройная женщина в белой блузке и черных брюках. Волосы у нее были стянуты сзади в тугой узел. На первом плане, в плетеном кресле сидел усатый мужчина, одетый в спортивную куртку. Ему положила на плечо руку импозантная брюнетка с прической в стиле 60-х.
Надпись внизу гласила: «Групповая фотография из личного архива «шестидесятников». Чем-то она притягивала меня. Наверное, тем, что сильно напоминала черно-белые телефильмы моего детства. Где героини в платьях-мини с шикарными прическами задумчиво курят и хмурятся. Где герои в белых рубашках с закатанными рукавами обнимают за плечи героинь, шепчут им на ушко нежные слова и пристально смотрят в глаза. И музыка – тревожная и волнующая. То, что киношные герои искали справедливость и спорили о счастье, только добавляло желания именно по ним выстраивать свою жизненную программу. Темное зло и белое добро. Все правильно, так и должно быть в жизни. Где-то там, в гуще важных дел, в центре главных событий видела я свое будущее. Среди красавиц-женщин и надежных мужчин. Нет, определенно в этой фотографии было что-то еще. Что-то, что я никак не могла уловить.
– Еще модно было бунтовать, – прервала мои ностальгические размышления «бабушка», остановившись перед стендом с суровыми листками судебных приговоров. – Но в дозволенных рамках и для узкого круга. – При этих словах она как-то криво усмехнулась. – Нас это устраивало. И весело, и не страшно. Была у нас веселая кампания друзей из творческих кругов. Сообща придумали такую серьезную антиобщественную акцию – колядование. Сколотили агитбригаду из неженатых и незамужних, все по правилам. Сшили костюмы по эскизам, присланным знакомыми из Канады, разучили «Щедрика» и пошли колядовать по квартирам городской профессуры и театральной элиты. Встречали везде радушно. Хозяева щедро одаривали – в основном напитками и закуской. Уже на обратном пути нашу группу с палкой, украшенной засушенными колосьями и ветками калины, остановила бдительна милиция. Повели в участок, проверили документы, – все хулиганы оказались вполне приличными студентами и творческими работниками. На радостях все вместе основательно отметили запрещенный праздник, затем хором спели «Щедрика». В финале вынесли в милицейский дворик дидуха и торжественно сожгли в урне.
Валентина Ивановна, растроганная возвращением в юность, присела на банкетку отдохнуть и попросила меня сходить к методисту и принести несколько экземпляров выставочных каталогов. Затем усадила меня рядом и медленно заговорила, бережно листая глянцевые страницы. Я застыла в благоговейном молчании.
– Вот так мы, Томочка, и жили. Как-то на Новый Год отправились в Карпаты. Устроили восхождение на Говерлу. Тогда редко кто поднимался на эту вершину. Всех манил Эльбрус и Ай-Петри. Мы решили сломать традиции. С собой взяли мешок сырой картошки и бутыль спирта. Пожалуй, тогда я единственный раз изменила принципам и облачилась в штаны. Целый день поднимались вверх вереницей, с детишками и гитарами. Всю новогоднюю ночь пели народные песни и танцевали вокруг костра на горной вершине. А над головами – огромное небо и Полярная звезда…
Мне трудно было представить молодую «бабушку» в компании усатых диссидентов, пляшущей вокруг заснеженных елей под звездным небом. Но тем не менее, дело обстояло именно так. По крайней мере, наша уборщица Орыся, которая совсем не была похожа на уборщицу, а больше – на отставную балерину – такая же хрупкая, стройная, с седым «ежиком» волос и жестким взглядом, услышав, как я в курилке в красках расписываю Милке «бабушкино» прошлое, подтвердила, что все так и происходило.
Взволнованная услышанным, я решила еще раз пройтись по выставке, пока «бабушка» отдыхала. В углу на столике стоял проигрыватель – еще один друг моего детства. В ось была вставлена виниловая пластинка. Недолго думая, я поставила головку с иглой на дорожку диска. И вдруг зазвучала мелодия. Через пару секунд низкий и сильный женский голос запел знакомый «Щедрик».
– Тамара! Немедленно выключите! Как Вам не стыдно! Это же не частный клуб, а вставка. Кто Вам позволил заниматься самодеятельностью?
Я удивленно обернулась. Впервые я слышала, как Валентина Ивановна обращается ко мне на повышенных тонах. Я вообще не знала, что она умеет кричать.
– Извините, я не хотела, – смущенно пробормотала я и быстро щелкнула рычажком.
«Бабушка» поднялась и молча пошла к выходу. Я поплелась за ней, на ходу размышляя о том, что нежданно-негаданно разгневала любимую начальницу. Причем, никак не могла понять, чем?
Обычно Валентина Ивановна, живущая в доме напротив Департамента и рано встающая в принципе, успевала перед началом рабочей страды не только сделать укладку и выгулять своего Джетика в ботаническом саду, но и прикупить свежей выпечки к тому моменту, когда я, не выспавшаяся и взмыленная от давки в троллейбусе, прилетала на работу. Слушая про «светлое пятно» и еще что-то про «креативность и ясность мысли», я млела от удовольствия и налегала на нежные круасаны, чтобы скрыть свое смущение.
Иногда к утренним посиделкам присоединялся охранник и по совместительству курьер Вовчик – полноватый лысеющий брюнет с выпуклыми коричневыми глазами и тихим голосом. Ко всем окружающим он относился одинаково индифферентно. У меня с Вовчиком сложились ровно-приятельские отношения на фоне совместных перекуров. Примостившись на допотопном стальном сейфе, неизвестно кем и неизвестно для каких целей притянутом на чердак, Вовчик скупо рассказывал о себе. Я вполуха слушала, мечтая о своем. Как-то был он мне не интересен. Моя жизнь, да подозреваю, и я сама, вообще его не интересовали. Только как объект для распространения информации.
Так я узнала, что он закончил английскую спецшколу, работал в Министерстве иностранных дел, но потом серьезно заболел и вынужден был оставить перспективную службу. Что за болезнь приключилась с ним, Вовчик не уточнил, а я спрашивать постеснялась. Ну не хочет человек вытаскивать свои скелеты – и не надо. Сама исстрадалась от неделикатных вопросов.
– Я, барышня, посольским женам ручки целовал, омаров щипчиками серебряными раскалывал, смокинги в химчистку не успевал сдавать, – мечтательно закатив глаза, откровенничал Вовчик.
– А насчет семейной жизни я так скажу. Все беды от того, что люди пытаются друг друга переделать. Она не так сказала, он не этак сделал, и давай друг друга перевоспитывать. Привычки свои навязывают. Конечно, ничего не получается, вот и начинаются ссоры и обиды. Или вообще разбегаются. Еще хорошо, если по мирному. – Последние слова Вовчик произнес с непонятной злобой. Наверное, из личного вспомнилось, подумала я. Видать и тут не сложилось у бедняги. Говорили, что жена у него была, да сплыла.
Закончив очередной монолог, Вовчик аккуратно тушил окурок «Мальборо», которые предпочитал другим сигаретам, вероятно из-за ассоциаций с прошлой шикарной жизнью, и уходил в свою стеклянную будку пить чай и читать газеты, которые выписывал наш Департамент.
Иногда Вовчик исчезал на две-три недели. «Бабушка» туманно намекала, что он находится на профилактическом лечении и переводила разговор на другую тему.
– Да все с ним ясно! С головой он не дружит, вот и вся болезнь. Ты что, не поняла? – как всегда, категорично, заявляла Милка. – Поэтому и прячется периодически, когда обострение наступает. А жаль, так он парень ничего, можно было бы поближе познакомиться. – Милка подмигнула мне, и нельзя было понять, в шутку это она говорит, или всерьез.
Меня, лично, удивлял ее вкус. Что привлекательного она находила в рыхлом, каком-то заторможенном Вовчике, мне было совершенно непонятно. Вот и «бабушка» его привечала и старалась похвалить в моем присутствии. Она, впрочем, всех хвалила или вообще ничего о человеке не говорила, как например, о своей заместительнице Алисе.
Вовчик «бабушку» тоже выделял из остальных, причем со знаком «минус». Каждый раз, когда она давала ему поручения, он как-то недобро на нее поглядывал и молча уходил. Валентина Ивановна частенько ставила меня к нему в пару, когда нужно было съездить по делам. В таких случаях мы отправлялись «святой» троицей: я, водитель и Вовчик. Не знаю, какую благую цель она преследовала, компонуя нашу кампанию, но я во время подобных «командировок» отчаянно скучала.
– Просто извелась вся, – жаловалась я Милке в ее айчаровсокй каморке. –Изо всех сил напрягалась, чтобы наладить маломальское общение. Как-будто лично все эти тюки с каталогами из типографии в машину перетаскала.
– Подумаешь, дело большое. Не на приеме ведь. Молчала бы всю дорогу и дело с концом. Пусть бы мужики тебя развлекали. – Милка равнодушно отнеслась к моим страданиям.
– Да, они развлекут, как же, разбежались! Один о своей ненаглядной армии будет всю дорогу жужжать, а второй экзамены устраивать, какой вилкой десерты нужно есть, и какого цвета чулки под какую юбку надевать. Очень мне это все интересно! Вообще не буду с ними ездить, пусть бухгалтерию отправляют, это их дело – товар принимать, – окончательно заводилась я.
Однажды «бабушка» попросила меня сходить с Вовчиком к ней домой и принестиь парочку растений в горшках для парадного оформления вестибюля. Со дня на день ожидался приезд городского начальства.
Разведение цветов было любимым хобби нашей начальницы, не считая Джета. О ее рабочем кабинете нечего было и говорить: он утопал в райских кущах из пахнущих и цветущих растений. В период вегетации она щедро раздавала всем желающим отростки и листочки. Благодаря дарам начальницы, и моя квартирка вскоре украсилась живописной драценой, воинственно цветущим спатифиллумом и строгим фикусом.
Итак, для придания роскоши нашим казенным «хоромам», по мнению «бабушки», требовались непременно камелии. За ними мы и отправились…
Холодный ветер гонял по улицам мусор и пыль с обочин. С темного неба срывались струи дождя. Вовчик, закутавшись в пальтишко из плащевки, вышедшее из моды несколько лет назад, быстро шагал впереди, засунув руки в карманы и не оглядываясь. Я семенила сзади, вцепившись в зонт и, как на велосипеде, огибая лужи. Злость на Вовчика, его пренебрежительное поведение распирала меня. Я сверлила взглядом его давно не стриженный затылок и мысленно приказывала убавить шаг и взять мой зонт. Но он этого не сделал. Не поймал мой посыл или не посчитал нужным.
Мы подошли к угловому дому, стоявшему в плотной шеренге особняков старого квартала. Я огляделась по сторонам. Недурное местечко! Прямо передо мной возвышались купола Собора, а сразу за ним, через бульвар – ботанический сад. Живут же люди! За все свою жизнь в Городе, мне еще не приходилось бывать в таких домах. Все мои друзья-подружки проживали в «хрущевках» или панельках, в лучшем случае, в «сталинках». Сейчас же передо мною мрачной громадой возвышался «царский» дом. Через ярку с остовом от ворот зашли во двор. Желтые стены, довольно облупившиеся, были густо покрыты рисунками и цитатами эпистолярного жанра.
– Откуда ты знаешь, где Валентина Ивановна живет? – как можно дружелюбнее поинтересовалась я, решив не обострять ситуацию. – Ты что, уже бывал здесь?
– Да. С Джетом гуляю, когда хозяйка в отпуск уезжает, – неохотно процедил Вовчик. – По хозяйству иногда помогаю. Прибыть или починить что. В женских квартирах вечно что-нибудь ломается. – Мой напарник замолк, явно не желая продолжать разговор.
Покурили, сидя на хлипком заборчике, окружавшем нечто вроде палисадника, и зашли в парадное. Я непроизвольно ахнула. За непритязательным фасадом скрывался пусть запущенный, но настоящий дворец. Потускневшая лепнина на потолке, разбитая узорчатая плитка на полу, кованая лестница с ажурным орнаментом. Оконные проемы между этажами были забиты фанерой, лампочки не горели, но все равно в парадном было светло. Свет лился откуда-то сверху. Я запрокинула голову. Наверху красовался стеклянный световой фонарь. Почти за сто лет он покрылся вековым слоем грязи и пыли, но все равно поражал архитектурно-инженерной задумкой. Выскочила мысль о том, что, может зря в семнадцатом свергли буржуев? Жили бы их потомки в таких вот дворцах, капитализм развивали с «человеческим» лицом, социальные слои бы не перемешивались. Люмпены общались бы с люмпенами, торгаши с торгашами, интеллигенты с интеллигентами. И я бы не мучилась в поисках своего места между успешными, но подлыми, и образованными, но бедными. К сожалению, история не имеет сослагательного наклонения.
Все той же молчаливой процессией гуськом поднялись мы на площадку второго этажа. Жаль, не пришлось лифтом воспользоваться. Я такой только в кино видела – с открытой шахтой, решетчатой дверцей и ручкой.
На просторную площадку выходили двери двух квартир. Одна –металлическая, вся в замках. Вторая – старенькая, обитая черным дерматином. Именно к ней мы и подошли. Вовчик, по-хозяйски, вставил ключ и открыл дверь. Мы вошли в квартиру. Из темной прихожей кто-то угрожающе заворчал.
– Свои, – кому-то сообщил Вовчик и включил свет. Черно-белый кокер с развевающимися ушами, галопом метнулся к нам.
– Сидеть Джет, – кратко приказал Вовчик и схватил пса за ошейник. – Ну ты на кухне побудь, – буркнул он, гладя пса и не поворачивая ко мне головы, – а я быстро. – И он шмыгнул вместе с Джетом за дверь.
Я огляделась по сторонам. Небольшая прихожая, из которой налево выходил узенький коридорчик, ведший, по-видимому, в кухню, а направо – закрытая массивная дверь, за которой скрылся Вовчик. Под высоким потолком – самодельные антресоли с выглядывающими тюками макулатуры. Не иначе, те самые новинки литературной мысли середины прошлого века!
Сама кухня оказалась, на удивление, небольшой. В моем воображении теснились картины огромной коммунальной кухни, почерпнутые из старых фильмов о временах нэпа. А тут довольно узкое помещение с маленьким окошком, да еще забранным решеткой. Я подошла вплотную к окну и выглянула наружу. Все понятно. Окно выходило прямо на крышу подвала.
Обстановка внутри тоже была какой-то странной. Я не могла найти объяснение своим ощущениям. Вроде бы кухня, как кухня. Обычная пластиковая мебель. Кухонный уголок, холодильник. Газовая плита, тоже не новая. Белый пластмассовый плафон свисал с потолка на длинном шнуре. И только внимательно осмотревшись по сторонам, я поняла, в чем дело. Здесь не было уюта. Чисто и пусто, по-солдатски. Ни тебе вазочек, ни зановесочек, ни кухонной техники, ни красивой посуды. Странно, Валентина Ивановна ведь женщина, обеспеченная и со вкусом, живет одна, могла бы позволить себе некоторые изыски в жилище.
Поймав себя на мысли, что я обсуждаю постороннего, тем более, приятного мне человека, пусть и мысленно, я почувствовала себя неловко и, чтобы отвлечься от ненужных мыслей, решила попить водички. Стаканов под рукой не было. Преодолев внутреннее смущение, открыла дверцу навесного шкафчика и заметила на полке пару чашек. Осторожно вытащила одну. Чашка была тоже «старорежимная», глубокая, дивного кобальтового цвета. В детстве меня бабушка потчевала из такой же дивным сливовым узваром.
Только собралась закрыть дверцу и вдруг увидела в глубине, под самой стенкой, небрежно засунутую черно-белую фотографию-картину. Помните, раньше по домам ходили фотографы-халтурщики и делали из альбомных снимков открытки на подставке. Как сейчас говорят, баннеры. Странно. Семейным реликвиям совсем не место в кухонном шкафчике. Не знаю почему, но я вытащила фото. Просто стало интересно, какой «бабушка» была в молодости. Но со старой фотографии на меня смотрели совершенно незнакомые люди. Эффектная светловолосая женщина с греческим носом и высокой прической в стиле 70-х, в кримпленовом, судя по внешнему виду, костюме. Похожий, голубой, с выдавленным слабым рисунком, я видела в шкафу у своей мамы. В нем она открывала весенне-летний сезон, выходя на первомайскую демонстрацию. Затем родители вместе с коллегами по НИИ отправлялись к нам домой. Раскладывали обеденный стол, быстро поедали винегрет и цыпленка «табака», а затем начинались танцы и песни под гитару. И так мне моя молодая мама нравилась в своем кримпленовом костюмчике, с высокой прической и жемчужными сережками! Я даже однажды не удержалась и в ее отсутствие примерила костюм. Важно расхаживала я по квартире, разглядывая себя со всех боков и представляя взрослой и красивой!
Я вздохнула от нахлынувших воспоминаний. Где яркое беззаботное детство с зимними сугробами и катанием на санках до упаду с горки, залитой на холме бомбоубежища? Где любимые фильмы, просмотренные по десятку раз с неизменным мороженным в вафельном стаканчике? Где вечерние променады по «главной» улице? Где дискотеки под «итальянцев» и «Модерн токинг»? Молодость, вернись!
Рядом с красоткой на фото сидел мужчина – длинноволосый брюнет с бакенбардами, похожий на солиста ансамбля «Песняры». Между ними – мальчик-дошкольник, в белой рубашечке, перепугано смотрит в объектив. В общем, традиционная семья времени молодости моих родителей. Интересно, почему «бабушка» ее хранит, да еще в таком неподходящем месте?
Я держала старый снимок в руках, всматривалась в лица и при этом испытывала странное чувство. Ведь этот маленький кусочек картона – немой свидетель жизни других, может уже ушедших, людей. И мне показалось, что словно некая тайна явилась ко мне в образе этой красивой женщины в типичном наряде середины прошлого века! Какими путями эта карточка попала в «бабушкину» квартиру? Если была подарена, то кому и кем? У кого в альбоме хранилась, и кем хозяин этого альбома приходился «бабушке»? Но, ответов на эти вопросы не было! И главное, спросить не получится, придется тогда признаваться, что лазила по чужим вещам.
Я покрутила фотографию в руках, зачем-то перевернула на другую сторону. Тыльная сторона была выпачкана в какие-то разводы, похожие на следы шариковой ручки, когда ее расписывают на первой попавшейся бумажке. Я попыталась разобрать написанное, но уперлась в вязь непонятных знаков: Em, Am, B7, и снова Em. Дальше совсем стерто.
Ладно, оставим это. Не для меня ведь писали. Я выпила жуткой хлорной воды из-под крана, потопталась без дела и почему-то почувствовала себя совсем неуютно. Покурила в форточку и позвала Вовчика, который уж слишком долго занимался поисками обычных комнатных растений. Когда мы все опять встретились в тесной прихожей я не удержалась и быстро глянула в приоткрытую дверь. Успела заметить белые французские шторы, как в театре, и черный угол рояля.
Всю обратную дорогу я никак не могла отделаться от мысли, что Валентина Ивановна как-то странно наладила свой быт. Ведь у нее нет других забот – ни семьи, ни детей, ни необходимости дома работать, тетради проверять, готовиться к лекциям. Чем, интересно, она занимается по вечерам? Книжки читает? Или она просто выше мелких бытовых условностей? Живет исключительно в духовном мире. Что и неудивительно, учитывая ее бурное революционное прошлое. Решила поделиться этими соображениями с Милкой, но колебалась – уж очень сильно это бы смахивало на сплетни.
Когда мы ввалились в Департамент со своим зимним садом, в коридорах было непривычно тихо. Только в конференц-зале слышался гул голосов. Я вспомнила, что как раз на сегодня наметили профсоюзное собрание по выборам нового председателя. Старая недавно отбыла на заслуженный отдых. Оставив нежные растения в холле, я поспешила присоединиться к коллективу. Спасибо, Милка заняла мне место возле себя. Я облегченно плюхнулась на пластиковый стульчик и отдышалась.
– Ты где шаталась в рабочее время? – Милка подозрительно глянула на меня из-под нависающей косой челки.
Я второпях поведала ей, в чьих хоромах я только что побывала и что там делала. И про фотографию рассказала.
– Ты случайно не в курсе, у «бабушки» имелись сестры-братья? – поинтересовалась я, устраиваясь на отчаянно твердом и к тому же узком стуле.
– Делать мне больше нечего, родословные начальству составлять, – огрызнулась та. – Тебе интересно, сама у нее и спроси. Ты же у нее в любимчиках ходишь. – Милка явно была огорчена подготовкой к предстоящим выборам. Все шло к тому, что по общественной линии нами будет руководить ненавистная Алиса.
– Да я просто так …, – начала я оправдываться, но была остановлена строгим окриком сидевшей впереди всё той же Алисы. Пришлось прерваться на полуслове и встроиться в общее обсуждение потраченных за год коллективных взносах. Как и ожидалось, подавляющим большинством голосов в профсоюзные боссы избрали Алису. При трех «против».
Мои собственные служебные успехи тем временем продолжали прогрессировать. Как-то «бабушка» попросила меня заполнить проектную заявку на грант по открытию библиотечного хаба. Я с энтузиазмом взялась выполнять поручение. Вечера теперь были заполнены изучением в интернете современных культурологических тенденций, поисками похожих проектов, заполнением длинных форм и переводом на английский проекта будущего литературного «open space». Чувство причастности к важным делам распирало меня. Пару раз на работу звонил Петька с туманными намеками насчет совместного ужина. Мне было не до него! Все потом!