Внизу встретил гомон мальчишек, тут же столпившихся вокруг – да они ж должны были сидеть на уроке? Это что ж… Они тут все его ищут?
– Где ты был?! – наставник белел и краснел от ярости. – Почему такой грязный?
Они что, правда не знают, что в старом дворце полно тайных ходов, и плевать на заколоченные двери? Особенно в Детском дворце, который мама девчонкой облазила весь! В основном по тайным коридорам, потому что царевне негоже показываться на людях.
– Я был на крыше.
– Ты… Сумасшедший горный дикарь! Так, все. Непослушных мальчиков наказывают, ясно?
– Вот только троньте, – предупредил он, выглядывая вокруг хоть что-то, что сойдет за оружие.
Разок скользнул ближе и крепко взял за плечи:
– Стой. И не бойся. Никто тебя и пальцем не тронет. Я провожу.
И проводил. За руку отвел – вниз, на подземный этаж. Наставник молча шел следом. На миг Рокот испугался, что ведут в лабиринт – но нет, в конце полутемного, душного коридора ждала полная мрака каморка. Что, оставят во мраке?! Но Разок зажег маленькую масляную лампу, и каморка озарилась едва живым рыжим светом. Лавка, на ней сложенное одеяло; в углу кран в виде змеи над медной раковиной. Разок оглядел все это с ужасом и повернулся к наставнику:
– Он так мал. И – первый раз. Может, я с ним хотя бы первый час посижу?
– Нет. Правила для всех одинаковые. Выходи.
Дверь закрыли. Потом с глухим стуком вошел в скобы засов. Еще пару секунд он слышал удаляющиеся шаги, и вот наступила полная, будто войлоком забило уши, тишина. Он растерянно сел на лавку и покачал ногами. Кто ж тут у нас хотел побыть один?
А царята, оказывается, больше всего боятся одиночества. Еще бы: с младенчества в одном клубке. Тут забоишься. Что ж это значит: они сильны только вместе? А по отдельности сломаются, как прутики?
Сначала подземная прохлада окутывала его, уставшего от жары, лаской и думать не мешала. Потом замерзла спина, потому что прислонялся к каменной стене… Закутался в одеяло с ногами и головой, оставив только окошечко дышать и смотреть. Хотя смотреть тут, кроме тусклой лампы, не на что.
– А вот теперь не сбежишь, – проворчал бархатный голос. – Одинокий горный барс в темнице!
– Что ты ко мне привязался? – он даже глаза не открыл.
– Так поговорить надо. О важном. Что, думаешь, просто так тебя в столицу привезли? Да я еле дождался!
Рокот открыл глаза: лицо. Близко, в одеяло заглядывает. И – как настоящий, потому что тут полутемно, и весь он виднее, чем на свету. Даже конопушки на переносице видно. А глаза-то жадные. Такие же ясные и жадные, как у двадцати девяти братцев. И такие же серые. И брови такие же, темные, вразлет.
– Это твой настоящий облик? – он выпростал голову из одеяла и выпрямился. – Ты на самом деле так выглядишь? Ты призрак?
– Да, в общем, я и есть призрак, – сказал он, став серьезным. – Рокоток, мне интересно, кем ты вырастешь. Потому что по отцовской линии ты из прямых потомков… Одного из первых родов, так скажем. Еще ты… Ты сын своей матери… Мы с ней дружили. Весь дворец облазили.
– Так это ты дружил с моей мамой?! Но ты – еще мальчик! А она – большая!
– Так я не расту. Вот ты – ты живой человек, настоящий, из молекул и атомов… Молекулы – это…
– Я знаю, что такое молекулы. Атомы в ковалентной связи. А ты, похоже, вообще не из вещества?
– Из света. Зато бессмертный. Вот и… Присматриваю за вами.
– …Это твоя была затея с двадцатью девятью царятами?
– Мне это подсказал опыт, который накопила наша цивилизация.
– …Какой опыт?
– Опыт возвращения одичавших колоний на приемлемый уровень. Когда-то наши общие предки быстро заселяли все пригодные для жизни планеты.
– У нас в замке хранится старый атлас, – Рокот вспомнил драгоценную, всю в резьбе широкую низкую коробку, в которой лежали черные листы с белыми точками и непонятными буквами; трогать их было нельзя. – Еще с той земли. Мне мама показала наше солнце, оно было… Одно из. Не особенное.
– Оно и есть «одно из». Но лучше многих. Только слишком далеко от Прародины, чтоб сохранить связи. Сначала-то было ничего, но они… Натворили тут всякого. Потом поумирали, конечно, дети их еще что-то могли, а внуки… Выжили, так спасибо и на этом. Буквари, знаешь ли, самое дорогое, когда так коротка жизнь. Тысячи лет прошли, прежде чем Дом отыскал все миры, которые когда-то засеял, снова.
– А я тут причем?
– Ты стал интересен там, – Лето ткнул пальцем в потолок. – Может, из тебя что-то и выйдет толковое, если я тобой займусь. Ну, еще ты – внук Злого Лета, а я и есть его призрак… Вернее, Злое Лето – это я.
– Дедушка? Ага. Там саркофаг с гербами в крипте, если что.
– Я – призрак его двенадцатилетнего. Световая копия. А потом я только и делал, что учился… Мы жили с ним параллельно. Короче, кому еще отвечать за своих потомков? Оптимизация системы, понимаешь?
– Нет, – честно сказал он и снова замотался в одеяло с головой. Сказал оттуда: – Эй, дедушка. Ты мне лучше скажи, что ты будешь делать с двадцатью девятью внуками? Зачем тебе их столько?
– Я хотел от Небесного города, забравшего «Урожай людей», максимум. Вот и получил.
– Кем они стали там? Те младенцы?
– В небесных городах нужны нормальные, живые люди. Все хорошо с теми детьми. Царь это знал. Вырастят с заботой, обучат. Кто-то из них другие миры, может, увидит. Большинство же незаметно вернется – учителями, лекарями или инженерами.
– А первенец моей матери, Сполох?
– Ему только тринадцать… Он выбрал себе будущее в Небесном городе. Там другой мир, другие реалии. Ночью посмотри на небо. Увидишь медленную звезду – он там.
– Я знаю. Зеленая. Мама показала.
– Ну, она знает, что жить там в сто раз легче, чем здесь. А здесь… Здесь нужны такие, как ты. Живучие и умные. Чтобы здесь жизнь сделать лучше.
– Двадцать девять царят будут делать жизнь лучше?
Помолчав, Лето вздохнул:
– Тебе не понравилась их жизнь? Ну да, он не воспитывает их как будущих царей. Не цари, а солдатики. А время-то уже на исходе…
– Сестра о том же. Почему времени мало?
– Царя видел?
– И что?
– Он похож на здорового человека?
– Он старик! Ой. На самом деле ему столько же, сколько маме, но он… Что, болен? А почему ж ты его не вылечишь?
– Он не болен. Он – стар. Пережил уже все мыслимые пределы человеческой жизни.
– А мама?! Тоже?!
– Ее организм изменен. Волшебницы должны жить долго. Хранительницы традиций, знаний, все такое.
– Ага. Так что, царь скоро – все?
– Ну, не завтра.
– Но ему надо принять решение…
– Да. Потому тебя и привезли.
Его выпустили только через два дня поздно ночью. Он был набит разговорами с Лето под самые завязки и голоден, как зверюга – голод входил в наказание. Лето, полупрозрачный, даже куска хлеба принести не мог. Поэтому отвлекал. Грифона, здоровенного тигра с крыльями, рисовал пальцем, а Рокот за ним процарапывал линии острым камешком на рыхлой штукатурке стены, а потом от скуки прорисовывал каждый коготь, каждую шерстинку. Злое Лето уверял, что эти твари где-то за морем водятся на самом деле. Про сокровище под дворцом сказал, что да, есть, не-скажу-какое…
– А я знаю, какое, – буркнул Рокот. – Мама сказала. Я его хочу откопать.
Злое Лето замер. Потом встряхнулся:
– Не дам, потому что это мой настоящий дом. И вообще я прикован к нему. Из-за него и из Дворца ни ногой.
– В каком смысле прикован?
– Да там спрятана машина, которая обеспечивает мое существование. Ну, вот сам этот призрак, что ты видишь. Дает энергию.
– Значит, за сотни лет ты ни разу не покидал Дворца?
– Только если на небо.
– А если эта штука внизу сломается?
– Слышал сказку про Кащея? Про его смерть в игле?
– Ты что, настолько мне доверяешь?
– А ты добрый, Рокоток. Ты же дедушку не прикончишь?
– Это ты добрый, – подумав, сказал Рокот. – Возишься тут с нами, а мог бы давно… Вместе со своей штукой… Куда угодно.
– Да как его поднимать, разнесет же весь город в щебенку…
– Я бы его перестроил. Теснота, пыль. Дома плохие. Воды мало…
Лето радостно взвыл и начал излагать планы по переустройству страны. И чем голоднее становился Рокот, тем противнее ему становились эти планы.
И вот наконец: скрежет засова, свежий воздух. Коридор, потом десяток ступенек наверх, и – летняя теплая ночь с громадными звездами в небе. Та звезда, толстая, низкая, зеленая, медленно пересекала небосвод. Там… Неважно, что там. Важно, что тут кормить никто не собирается – дежурный наставник привел к дверям спальни и ушел. Середина ночи. Хоть вой. Все спят…
Он бесшумно прошел мимо дверей спальни в умывальную, поплескался, смывая духоту и тоску подземной каморки. Может, выйти во дворик, поискать яблочко на ветках? Ага, найдешь там яблочко после братцев-то. А в саду у сестрицы… Не те яблочки, да. Тихонько он проскользнул в спальню и пошел вдоль спинок кроватей к своей, слушая сонное дыхание мальчишек. Кто-то вдруг поднял лохматую голову. А кто-то совершенно бессонным голосом громко сказал:
– Рокот пришел!
В общем, еды они запасли: пирожки с мясом и яблоками, сыр и сладкую ватрушку. Постанывая, Рокот впился в пирог – а они уже совали кружку с молоком. Как они протащили все это в спальню мимо наставников?
– Опыт, – пояснил Разок. – Каждый из нас там побывал не по разу. Там от тоски живот к спине прилипает… На вот баранку. Да запивай ты, а то подавишься. Замерз очень?
А через неделю они, как обычно, примчались в Нижний Двор на тренировку. Увидели жуткую кроваво-красную полосу поперек арены. Наставники велели разобрать деревянные мечи из кучи, построили всех, а потом вдруг вытолкнули одного Рокота за красную границу. Взвыла труба, и герольд проревел:
– Царская воля! Тот, кто убьет претендента, получит корону!
Сразу никто не понял, даже он сам. Потом дошло. Солнце слепило глаза и жгло голые плечи. В босые ноги впивались камешки и глиняные крошки. Герольды стояли на красной линии, на флангах и, будто судьи, готовились отслеживать ход убийства. В тени галереи вдоль стен стояли наставники с неразличимыми пятнами лиц и старик в синих шароварах.
Драться? Всерьез? С ними? С этими родными рослыми щенками? Как?! Ноги уже не просто немели – подкашивались. Но он стоял и следил за мальчишками. Как их много! Логика царского требования показалась глупой: а если его убьют сразу несколько мальчишек? Все? Как царь будет делить между ними корону?
Вдруг показалось, что рядом струится едва заметная темноволосая тень. Да, на ярком солнце Злое Лето почти не видно. Надо знать, куда смотреть. И почему-то стало легче дышать от того, что Злое Лето – с его стороны кровавой границы.
Шестой вдруг выступил вперед и спросил у герольда:
– А что будет с теми, кто не станет сражаться?
– Они пойдут в лабиринт.
Лабиринт! Мрак, руины и останки, пропасти и чудовища! Смерть от голода, а не сокровище! Потому что его не поднять, не разрушив весь город, который на нем, на огромном этом сокровище, стоит!
–…Это твоя затея, Кащей? – сквозь зубы спросил Рокот у Лета.
– Еще чего, – Злое Лето был зол. Очень зол. – Ну, я еще устрою этому паршивцу… Но сначала тут разберемся! И бей, если что, как учили! А я – уравняю шансы! Да я их всех… На атомы разложу, пусть только…
– Дурак, это же твои дети, – сказал Рокот. – Не станут они драться. Смотри.
Двадцать Девятый бросил деревяшку под ноги герольду и, брезгливо перешагнув красную линию, пошел к Рокоту. Пятый, Двенадцатый и Шестнадцатый мечи просто уронили, а Двадцатый, уронив меч, еще и вытер ладонь о штаны. Деревяшки звонко стучали друг об друга. Потом все стихло. Последним меч бросил Разок – мешкал, борясь с желанием запустить деревяшкой герольду в лоб. Но передумал, просто отшвырнул и скорей перескочил красную линию к остальным:
– Ну, значит, все пойдем в Лабиринт.
– Я с вами, – сказал Рокот. – Я знаю, где тут вход в Лабиринт!
– А я зато знаю, как оттуда выйти, – проворчал на ухо Злое Лето. – Так что я тоже с вами.
– А еще я знаю, что там на дне лабиринта! – Рокот развернулся и ткнул мечом в сторону старика в синих шароварах: – Ты хоть понимаешь, злой старик, что будет, если я туда доберусь?!
– …Сестра? – растерянно сказал кто-то из братьев.
Через двор к ним мчалась худенькая, как кузнечик, фигурка в коротком белом платье, но с длинным ворохом косичек. Сверкая золотыми узорами на руках и ногах, она перелетела красную полосу и вбежала в их толпу. Прижалась к одному брату, к другому, к третьему. Лицо раскраснелось, глаза в слезах сверкали:
– И я с вами! Я – везде с вами!!
– Это ты ей донес? – спросил Рокот у Лета.
– Да она и так в контуре, – непонятно ответил он. – Волшебница. Ну, и что теперь? Куда вы с ней в Лабиринт? Пат.
– А вот еще посмотрим!
– С кем ты все время разговариваешь? – спросил Шестой. – Ой. Чего ему надо?
К ним шел худой старик в синих шароварах. Выглядел он свирепо. Рокот пожал плечами и пошел навстречу старику. Старик остановился, ожидая, когда он приблизится. Рокот подошел и даже чуть поклонился:
– Давай я один схожу в лабиринт? Ты же от меня хотел избавиться?
– Я бы лучше от них избавился, – царь кивнул на мальчишек.
– Тогда ты избавишься от будущего.
– Будущее – это ты. Царем станешь. Я уж давно это решил. Как только узнал, что ты родился.
– Я не хочу! Я хочу только Синие Горы!
– Да бери ты себе свои Синие Горы, – пожал плечами подошедший Злое Лето. – Только вместе со всей остальной картой.
– Не с картой. С ними, – Рокот оглянулся на мальчишек.
Они стояли тесной кучкой, плечом к плечу, оберегая сестричку. Лучшие на свете братья. Стояли, все понимая, и ждали, что он сделает. Рокот посмотрел на царя, потом на Злое Лето.
– Ну, что тут думать? – нетерпеливо притопнул Злое Лето. – Корона же. Царствуй на славу.
Ну, корона. Можно взять и стать самым главным на этой плоской, ровной земле. Но зачем?
– …Гонец! – закричал герольд. – Черный гонец из княжества Синие Горы!!
Рокот обернулся. Старик положил руку ему на плечо – рука немного дрожала. Черный гонец… Кто умер?
Глава 2. Золотая пыль
– … Он такой странный. Я бы не стал его никому показывать.
– Даже для вас, братьев сестрички в золотых узорах?
– А то ты ей не брат!! Рокот, ты тут за эти три года одичал… Вояка будто и все. Включи мозги.
– Отстань. Мне надо удержать княжество. А в столице вы вместе, да с Летом – без меня справитесь. Мне тут… Надо разбираться. Да этот вот еще, мелкий, но такой… Странный, да. Искры эти золотые, то по коже, то вокруг… Что-то не так с ними. Вот у сестры – узоры живые, красивые, в них какой-то смысл. Или ваши браслеты – вы ж всегда на связи друг с другом. А это что? Просто пыль золотая.
– Надо бы, чтоб Злое Лето на него посмотрел.
– Заклинания бы пошептал?
– И пошептал бы. Да не в искрах дело. Просто младенцы не бывают такими умными. Слухи уже ползут, Рокот, зачем тебе проблемы с народом? Я проходил мимо караулки, сам слышал, как солдаты шептались, мол, ангелы на земле – к беде. Спрячь его. Или давай я его в столицу отвезу?
– Нет, я его никому не отдам, он мой братик… Но спрячу, ты прав. Нечего людям с ума сходить.
– Не больно-то ты его любишь.
– Так ведь мама умерла из-за него. Я понимаю, нельзя винить ребенка в том, что он родился так, но…
– Почему ты не дал ему имени?
– …Не знаю. Привык думать, что он – братик. И все.
– Он и наш брат тоже. Какого будущего ты для него хочешь?
– Ты опять о том, что я должен вернуться в столицу? А княжество вот этому чертову ангелу оставить?
– Рокот, если ты не примешь нашу помощь, княжество тебе не удержать… Я же знаю о стычках на границах, знаю, что для твоих кровожадных соседей ты, пацан на троне, все равно что мишень.
– Если я приму ваши войска, Синие Горы перестанут быть моими.
– Это твои войска! Ты – царь! Отец уж два года, как умер – а ты все тут!
– Нет, не я царь, а вы, все двадцать девять. Сами управитесь. И пацаном я долго не буду. Как там Злое Лето? Мне надо с ним поговорить.
– Что ты задумал?
– Я хочу, чтоб Небесные силы дали мне такую волшебную бомбу, чтоб взорвал – и все врагов забыли. Чтоб все друг другу стали свои. И тогда никаких войн, никаких границ. И будем править не царствами, а всем материком.
– Ты фантазер.
– Давай допустим, что у них такая штука есть. Что тогда?
– Ты же знаешь, что они в уплату попросят.
– Знаю, да. Урожай людей.
– Не жалко?
– А что, Пятый, разве оно того не стоит? А дети новые народятся.
– Жалко.
– Оно того стоит!
– Если вдуматься, то да. И нам это, конечно, выгодно, когда все свои и никаких войн. Но черт его знает, как это потом обернется… И брата им отдашь? Он маленький как раз. Но ведь родной тебе. И нам тоже.
Если бы Рокот или Пятый отодвинули – лишь руку протянуть – огромную пыльную портьеру, зачем-то украшавшую вход в детскую, откуда они только что вышли, то обнаружили бы за ней его, вовсе даже и не прятавшегося, а занятого укатившимся прозрачным шариком.
Шарик был красивый, прямо-таки ненаглядный, хоть и исцарапанный, золотистый, выточенный из камня, и восхищал его искорками, похожими на его собственные. Шарик оставался у него до сих пор, и, катая его по столам, коврам или маленьким зеркалам, он вспоминал единственный разговор, объяснявший, почему его прячут и почему никуда нельзя.
А искорки – никакая не пыль! Они от солнышка и появляются, если долго гулять. И прямо в коже танцуют, выбираются наружу, играют. С ними весело, будто кто-то смеется, только неслышно. А в тени тут же гасли, в тени он был – как все. А ночью – хуже, чем все, ночью – темнота, а в ней невидимые людоеды… Ночью надо прятаться и притворяться, что тебя нет. Не плакать… Может, сказать Рокоту, что он не будет выходить на солнце? Ну их, искорки, если Рокот… Так огорчается из-за искорок. Или из-за него самого?
А еще – как понять, почему Рокот и Пятый считали его своим и что такое вообще – «брат»? И где теперь эти большие мальчишки? Рокота он так больше и не видел, Пятого тем более; лиц их не помнил – будто Рокот и от себя самого его спрятал. Но зачем? Отдаст его Рокот его кому-то или не отдаст? И что такое – «урожай людей»? Ответы на эти вопросы оставались такими же недоступными, как и отражение шарика в зеркале. Слишком он был тогда мал, чтобы что-то еще запомнить.
Но понял, что никуда выходить нельзя.
Из того, что было до подслушанного разговора, он помнил почти тоже самое, что сейчас – игрушки и нянек. Такая же тихая жизнь в тех же больших комнатах, игрушки, прогулки в саду. Лето, осень, зима, весна. Только теперь нянька осталась одна, а эти комнаты как будто спрятаны – дверные проемы, кроме входного, заложены кирпичом, и окна наружу тоже, день светит только в те окна, что выходят в садик, окруженный высокой-высокой стеной.
И никак наружу.
Рокот никогда не приходил сюда.
Нянька Утеха сидела взаперти с ним, все другие слуги приносили еду и вещи и сразу уходили, разве что молоденькая горничная Ласка оставалась минуток на десять поиграть и посмотреть, как он съест принесенный ею кусок сладкого пирога. За стенами был огромный мир с горами и деревьями и множеством других людей, люди там едят сладкие пироги все вместе – а он спрятан и должен жить здесь. Никуда никогда не выйти?
Правда, был сад – так, садик: трава, три маленьких дерева, куст с крохотными белыми цветочками, песочник, цветы и круглый мелкий фонтан. Комната без потолка. Когда был помладше, даже с деревьями дружил. И только и думал, как удрать. Даже пытался птичек ловить, чтоб много-много, и они бы его через стену перенесли… Птички редко залетали. А вокруг сада, наверху высоченных стен, зубцы торчат. В них ветер воет. Его искорки тут же гасли, если взглянуть на эти зубцы.
– Да что ты места не находишь, – усовещивала его нянька Утеха. – Да твое житье слаще не бывает! Да чего ты хочешь? Да все мигом принесут, хоть птичье молоко, только голос подай. Молчун бессовестный. Живи да радуйся.
Он стал какой-то сонный, и по утрам вообще не хотел вставать, прогонял Утеху, молчал. На уроки – как же он любил их раньше! – вставал, но слушал учителя без интереса, заданий не делал и на вопросы не отвечал. Потом вообще стал отворачиваться, а то и уходить из-за стола с книжками и тетрадками. И учитель перестал приходить. Осталась одна Утеха, но она только убирала за ним и готовила еду. Ворчала чего-то, не подходила. А он сидел у фонтана, играл с простыми камешками, устанавливая их один на другой, мучился, ловя равновесие. Но был рад, что ум занят простыми задачами: построить башенку из камней повыше, вот и все. Потому что если разрешить себе думать – мысли быстро кончались и наружу рвался такой злой рев, что сам пугался. А Утеха убегала к себе и прижимала к ушам подушки. А смысл реветь? Распухнешь потом, носом не вздохнуть, голова потом еще долго болит. Самому только хуже.
Его разбудили. Сперва даже и не понял, что это такое произошло: чья-то рука сгребла рубашку на спине и подняла над постелью – голова перевесила, он замахал руками, ища опоры, но его встряхнули, и он вывалился из вдруг с треском порвавшейся рубашки.
– Просыпайся!
Он скорчился, закрыл шею руками. Людоеды? Вскочил, метнулся прочь – поймали за волосы и потащили, подгоняя шлепками:
– Я тебе убегу… Иди, иди, сокровище…
Он сперва пошел, потому что ошалел от боли, потом подпрыгнул и вцепился в руку, что тащила, хотел укусить – но тут отпустили волосы, толкнули на пол – он шлепнулся и здорово ушиб коленки, но смолчал. Где же Утеха?! Пахнет чем-то горьким… Голова болит…
– Ну, проснулся?
Зареветь? Заорать? Где Утеха?
– Я тебе зареву. Не смей выть.
Он и не собирался выть. Протер глаза и посмотрел, кто на него напал:
– Ты Рокот, что ли?
Большой мальчишка, весь в саже, с всклокоченными волосами, смотрел со злостью:
– Рокот. А ты, ты… Уу! Жить хочешь? Тогда слушайся! Быстрее!
Что быстрее? Как же тошно и болит голова. Пахнет дымом.
– Вставай!! – Рокот стал вываливать из шкафа его платья и сапожки:
– Что сидишь? Штаны хотя бы сам можешь надеть? Быстрее, быстрее!
Он встал, нашел ящик, откуда Утеха доставала одежду, нашел, что надо, сорочку и рейтузы. Их так трудно напяливать…
– Да быстрее же ты! – Рокот грохнулся коленями на пол и стал помогать. – Дымом надышался, что ли…
Одна рука Рокота была замотана тряпками, сквозь которые немножко проступили бурые пятна, на щеке – сажа. И пахло от него печкой. Наконец, он вздернул его на ноги и затолкал в платье:
– Все, бежим. Бежим, тебе говорят!!
А стражи ни у выхода, ни в каменных гулких коридорах, ни снаружи в огромном дворе, ни у ворот – не было. И за воротами – никого не было. Только простор, сизые тени и раннее, горькое, душное утро:
– Да что же ты ногами-то не перебираешь, зараза, сдохнуть хочешь? Паршивец!!
За воротами врезало по глазам низкое, почему-то красное солнце. Дым. Страшно. И тошнит.
– …Рокот. Рокот, что такое «брат»?
– Какая теперь разница!
Он хотел вырваться, но Рокот больно треснул по заднице, схватил под мышку и поволок, притиснув к кожаному нагруднику. Почему на Рокоте солдатский нагрудник? Почему пахнет дымом?
– Быстрее, нам надо быстрее!
Чего он так боится? Впереди была лестница вниз, гранитная, широкая, а внизу – все непонятное; бежали какие-то люди… Рокот помчался вниз, почти сразу оступился, схватился рукой за перила – надо успеть вырваться! Он рванулся, выскользнул из-под его руки, упал на коленки – как больно, но тут Рокот поймал его, он снова рванулся – и покатился, свободный, по белым ступеням – и вдруг врезался затылком в твердое…
Темно и больно. Очень темно…
Он пришел в себя от тряски, открыл глаза: серое какое небо. Высокая гора до самых облаков. Елка корявая со скалы свисает, вот-вот грохнется. Небо страшное, плоское. Холодно. Пахнет дымом. А он лежит на пыльном сене в телеге с высокими решетчатыми бортами среди других детей. Мальчики и девочки, маленькие, как он сам. Кто-то спал, кто-то шмыгал носом. Все замурзанные и зареванные. Он потрогал голову сбоку, где так больно, подумал и заревел. Мужик-возница обернулся и показал кулак. Да, понятно. Извините.
Может, убежать?
А дорога мимо горы пустая, и сбоку дороги край в никуда, не видно, глубоко ли. И куда бежать? Обратно к Рокоту? Нужен он ему… Голова как болит.
Мир большой.
А спрятаться некуда.
Низкие, как будто дымные, облака над темно-зелеными, с рыжими пятнами, горами. Ветер горький, пахнет холодной землей и каменной пылью. Пару раз встретились возы с картошкой и свеклой. Возницы смотрели на их телегу, подхлестывали лошадей и – мимо. Наверно, дети тоже что-то вроде картошки? Он закрыл глаза. Уснуть бы, потом проснуться – и Утеха даст оладушков с медом… Он думал, с ним никогда ничего не произойдет. Все приключения в сказках, а он так и будет за высокими стенами сидеть… А оказывается.