NWT. Три путешествия по канадской Арктике

18 апреля

Вечер. Еще светло. Вот что значит настоящий спальный мешок (в Арвиате я заменил свой мешок, в котором здорово мерз, пока мы шли по берегу Гудзонова залива): спал как у царя за пазухой: спокойно, в одной смене белья. Когда я бился о стенки мешка, то ощущал, какие они теплые, а вот предыдущий мешок промерзал насквозь.

Вчера был туман, плохая видимость, но относительно тепло – минус 22 градуса и слабый ветерок, а сегодня все разъяснилось. Ночью ветер усилился и изрядно потрепал нашу палатку.

Выспался прекрасно, даже встал раньше, подняв ложную тревогу – вытащил Джона из мешка, заявив, что сейчас уже четверть седьмого. На самом деле было без четверти шесть. Тем не менее мы выползли.

Утро встретило нас ясной погодой с поземком и температурой минус 30 градусов. Ветер был все тот же – от севера, северо-востока – и при нашем шествии на запад он будет дуть как раз в правую щеку, что очень неприятно, можно даже сказать, противно. Вообще, боковой ветер более опасен в смысле обморожения, чем даже лобовой. При встречном ветре и правильном капюшоне выдыхаемый теплый воздух отбрасывается к лицу и создает определенный микроклимат, препятствуя обморожению. При боковом ветре этот воздух нещадно сдувается и уносится вместе со своим теплом в бескрайние просторы Арктики, оставляя кожу лица и его выдающиеся части, как то нос и щеки, совершенно беззащитными со всеми «вымерзающими» отсюда последствиями.

Утро разворачивалось хорошо: после хорошего сна хороший снежный душ. Джон выполз из мешка на полчаса позже и от душа отказался – все нежился.

Я решил после долгого перерыва снова сварить эту несчастную овсянку, от которой, признаться, уже давно отвык. Тем не менее время было, и я поставил ее вариться. Однако, опять не рассчитав количество, я сварил столько, что, съев по миске, мы оставили еще полкастрюли.

Чтобы добру не пропадать, точнее, чтобы от него избавиться, я решил отнести кашу Рексу, который все никак не мог придти в себя и не ел предлагаемый ему обычный корм. Я надеялся, что от овсянки, которую он обожал, он не сможет отказаться, и это пойдет ему на пользу. Я оттащил кашу к палатке Уилла, где, свернувшись клубочком, лежал Рекс, и поставил перед его заснеженной мордой миску с дымящейся овсянкой. Он к моей радости живо на это среагировал и начал ее есть довольно энергично. Я порадовался и сообщил об этом Уиллу. Реакция Уилла делала ему честь – он моментально просунул остатки своей недоеденной овсянки мне в окно, сказав, чтобы я все отдал Рексу, что я и сделал. Ждать, пока Рекс разберется со всем этим количеством овсянки, мне не хотелось – я изрядно подмерз и поспешил ретироваться в палатку.

Выйдя, мы пошли по следу. Ветер тревожил правую щеку. Я не надел парку, потому что рассчитывал идти на лыжах, и шел в одной легкой куртке. Вообще, все было теплым за исключением лица и вечно обледеневающих бороды и усов – они практически закрыли всю нижнюю половину лица. Я понял, почему у эскимосов генетически выродилась вся эта растительность на лице – она никак им не помогает, только доставляет хлопоты.

Примерно часов до десяти я шел впереди, потом Джон меня догнал, и пришлось идти вместе, что мне не очень нравилось, потому что страдала моя левая рука, которой я держался за стойку нарт. Местность была пересеченная, с большими надувами рыхлого снега высотой до 70 сантиметров. Лыжи в этом рыхлом снегу, понятно, тормозили, а собаки шли ходко, и нарты тем временем увлекали меня вперед. От этого моя левая рука вытягивалась по направлению движения, то есть на запад, буквально на глазах и в считанное время стала превосходить по длине правую руку в два с половиной раза.

Я все время пытался оторваться от нарт и выскочить вперед, на свою привычную позицию. Наконец мне это удалось, правда, ненадолго, и я вновь постепенно скатился назад, на этот раз к нартам Уилла.

Обед протекал по антарктическому сценарию, в котором роль рук не была прописана четко – иными словами, совершенно не хотелось вытаскивать руки из рукавиц – так было холодно.

Только мы приступили к так называемому ланчу, как на трассе показались два снегохода с санями. Эскимосы – один постарше, другой помоложе – остановились рядом с нами и выскочили нас поприветствовать. Младший был одет в традиционную парку из нерпы и штаны. «Hi, how are you doing?» – произнес он. Посмотрев на мою заиндевевшую бороду, он, не дождавшись очевидного ответа, произнес сакраментальную, во всяком случае из уст эскимоса, фразу: «It is cold out here!» Услышать эту фразу из уст эскимоса показалась мне очень забавным. «Холодновато чего-то!» – именно эта фраза, сказанная местным, привычным к холоду эскимосом, сыграла ключевую роль в судьбе нашей экспедиции. Действительно, подумали мы, очень холодно, не повернуть ли нам на юг уже сейчас, не дожидаясь встречи с неизвестным озером, не сулившей, по всей видимости, ничего хорошего…

По всем статьям забавная встреча, особенно если взглянуть на нее со стороны. Представьте, белые люди, придумавшие снегоход, идут на собаках, а эскимосские люди, придумавшие ездовых собак, идут на снегоходах. Преимущество было на их стороне – они нас, естественно, обошли и со свистом унеслись в заснеженную даль.

У них на лице не было никаких масок, а только небольшие очки. При этом не было заметно следов обморожения. Все наши за исключением меня в отличие от них были закутаны в черные маски. Я покамест обходился без нее, зато борода была вся обвешана сосульками.

Рекс продолжает ехать на нартах Уилла, по обыкновению самых разгруженных. Тем не менее собаки Уилла шли заметно медленнее наших.

После обеда я шел полчасика впереди, чтобы разогреться, а потом уступил место Джону. На этот раз, памятуя о руке своей, я не стал цепляться к нартам Джона и откатился постепенно на заднюю позицию, к Мицурику. Мы с Мицуриком некоторое время шли вместе, потому что дальше мне откатываться было уже некуда, а отставать неохота.

Пересекли следы медведя. Помимо этого свидетельства населенности края, было множество других, таких как торчащие из-под снега в изобилии вдоль всей трассы оленьи рога. Вообще, трасса ориентирована, видимо, на более теплую погоду, на лето, и проходит по буграм. На буграх свистит ветер, и уже проступают лишайники, мхи и булыжники. Трасса здесь накатанная, хорошая. Только в низинах она переметена сугробами. Пересекли несколько озер.

Уже примерно часа в четыре – начале пятого подъехали к домику. Домик с сараем, с антеннами радиомачт производил впечатление хорошо обустроенной зимовки, однако, по всей видимости, заброшенной. Никого там не было. Мы обошли его стороной, и потом я не без труда нашел след. Прошли настоящее кладбище оленьих рогов. Очевидно, здесь разделывают оленей. Торчащие из-под снега рога представляли опасность для наших собак, и потому я обошел это место стороной, что на этот раз не помешало мне потом быстро выйти на след.

Спустя некоторое время впереди я увидел палатку. Два отделившихся от нее снегохода, сверкая фарами, понеслись ко мне. Оказалось, что это тот самый парень, который нам помогал чинить нарты в Арвиате. С ним был его товарищ с дочкой. Дочке, наверное, лет десять – двенадцать, такая маленькая толстуха-эскимоска, лицо открытое совершенно, смотрит с ужасом на мою заросшую инеем бороду. Первое, о чем спросил меня молодой эскимос, не хочу ли я пить. Думаю, вопрос этот был бы более уместен в Сахаре, чем здесь. Пить я не хотел, но мне хотелось зайти к ним в палатку. Увы, времени для этого у нас не было, поэтому, осведомившись, правильно ли идем, мы продолжили маршрут.

Правда, след я тут же, естественно, потерял. И шел дальше на запад уже просто по солнцу, которое светило, слава Богу, в лицо и немного скрашивало это однообразие. Ветер надоел – дует постоянно и очень интенсивно.

В 6 часов остановились лагерем в небольшом распадке на берегу озера. Во время установки лагеря у Уилла и Мицурика сломалась трубка от палатки, и они пришли к нам за запасными, которые у нас имелись. Быстренько организовав лагерь, мы занырнули в палатки.

Связь сегодня была великолепная. GPS показал наши координаты: 61°10′ с. ш., 95°25′ з. д., то есть мы немного продвинулись на север, но в основном держали западное направление.

Этот день путешествия против ветра несколько поколебал уверенность Уилла в завтрашнем дне, и он заявился к нам уже после связи и сообщил, что мы пойдем немножко к юго-западу, к другому озеру, которое ближе и кажется доступнее. Это заявление было полностью в его духе: то, что нам так вот весь день пришлось пройти, проехать против ветра да еще при таком пронизывающем холоде, привело к смене ранее утвержденного плана.

Однако это не сильно расстроило наши планы. Завтра изменим курс, с тем чтобы по системе озер и протоков спуститься к реке Карибу и по ней выйти в океан и потом вернуться уже испытанной дорогой.

Сегодня я сварил усиленный ужин – лапшу с мясом, а на второе просто мясо плюс сыр. После такого сытного ужина мы с Джоном сошлись на мысли о том, что самый приятный момент в экспедиции наступает, конечно, когда вползаешь в палатку перед ужином, когда пьешь кофе, расслабляешься в предвкушении ужина. А потом уже наступает благодать.

Можно об этом смело говорить всем, кто будет интересоваться и спрашивать: «Что самое лучшее в путешествии?». Ответ прост и верен: не идти, конечно, против ветра девять часов, а забраться в палатку, запустить примус и… закусить!!!

19 апреля

Начало сегодняшнего дня было очень хорошим. Ветерок, поначалу вполне ощутимый, пока мы собирали лагерь, стал стихать. Температура минус 24 градуса, солнышко светит, и все вокруг достаточно красиво. Мы двигались в направлении 240 градусов – это на юго-запад, поэтому ветер был в правую щеку и даже немножко за ухо задувал.

Сегодня я надел на голову черную повязку, с тем чтобы предотвратить поддувание под очки, которое досаждало мне вчера, и определенное обмерзание. Однако уже через час после старта пришлось с этой повязкой расстаться, потому что стало жарко.

Местность трудная пошла: увалы, перевалы и снег очень глубокий – иногда даже на лыжах проваливаешься по колено. Однако держать направление мне удавалось достаточно хорошо. Собачки шли с остановками, потому что периодически достигали меня. Тундра сегодня выглядела как-то уныло и однообразно. Лишь один раз я пересек несколько следов, а так от края до края все холмы, холмы и белое-белое безмолвие – точно как в Антарктиде.

Правда, перед самым обедом пришлось пересечь реку. Поднявшись на очередной из бесконечного ряда холм и, как всегда, ожидая чего-то нового по ту сторону, я был наконец-то вознагражден. Столь величественная картина открылась впервые: пойма реки с обрывистыми берегами, голубой лед внизу просвечивает, и при этом мне было совершенно неочевидно, где следует спускаться.

Тем не менее я отыскал это место, и мы все удачно спустились вместе с упряжками. А потом пришлось подниматься на другой пологий берег. Я пошел зигзагом, но собаки этот мой зигзаг решили спрямить и атаковали склон что называется в лоб. Просто удивительно, как они в такую гору тащат такой груз практически без понуканий. Только и оставалось, что в очередной раз ими восхищаться – мощные собаки, здоровяки.

После ланча на верхушке горы дела пошли медленнее, прежде всего, потому что не было ориентиров. Компас вел себя совершенно неадекватно, и я на карте сегодня прочел примечание, что в этой местности компас может обманывать. На языке карты это звучало: «In this area the compass may be incorrect…». Что эта фраза означала для нас, мы в полной мере ощутили, когда вечером подытоживали результат сегодняшнего перехода. Оказалось, что мы вышли в точку 60°57′ с. ш., 95°57′ з. д., находившуюся чуть южнее того места, которое лежало на линии, соединявшей нас с прежней позицией и с тем озером, куда мы стремились. Однако это не страшно – при наших темпах перемещения подобные ошибки легко корректируются.

Дошли до первых, чахлых деревьев. Елочки здешние очень интересно растут – такими островками, чуть торчащими из-под снега. Видел зайца, кувыркавшегося в снегу.

В общем прошли порядка 36–37 километров. При такой поверхности и моей скорости это очень даже неплохо. Однако к концу дня я совсем вымотался – в конце перехода ноги подгибались.

Установили лагерь в середине какого-то озера. Тишь, благодать, ветра нет. Солнце садится красное. Я принял снежный душ, потому что вспотел сегодня за день, и такая усталость навалилась, что решил немножечко отдохнуть.

Джон попытался зажечь свечу, но у него ничего не получилось. То, что он по этому поводу сказал, звучало примерно как «Fucking candle!», что в переводе на русский язык, по-видимому, означало «нехорошая свеча». Джон предпринял еще несколько попыток, но зажечь свечу так и не удалось. Это становилось интересным! Неужели на этом свете есть что-то, в чем Джон не является экспертом? Хотя, скорее, следует допустить менее невозможное: по-видимому, в нашей палатке совсем нет кислорода! К счастью, Джон, затратив с четверть коробка спичек, восстановил свою репутацию – свеча, наконец, зажглась! Ура!

Блаженствуя в палатке, мы, лежа на мешках, доели вчерашнюю лапшу, потом приготовили еще лобио. Я поджарил себе немножко мяса, а Джон, этот несгибаемый Джон, неизвестно откуда черпающий свою энергию, от мяса отказался.

Сегодня во время обеденной остановки, когда мы по обыкновению сидели на снегу, прислонившись спинами к нартам, и, растягивая удовольствие, грызли орешки с шоколадом, запивая чаем из термосов, Рекс подошел поближе и естественно получил от меня кусочек нашего пеммикана. Этому, в общем-то, ординарному событию предшествовала короткая походная драма…

Я заметил, что Рекс что-то жует – оказалось, веревку, которая стоит 5 долларов за фут. Уилл, будучи материально ответственным лицом в нашей экспедиции, не мог этого перенести. Моментально подскочив к преступнику, он огрел его лыжной палкой, а через три секунды после этого я дал Рексу пеммикан. Тот, судя по его морде, некоторое время пребывал в полной растерянности, не зная, как оценить эту ситуацию и, главное, какие сделать для себя практические выводы в дальнейшем, а именно, как строить свое собачье поведение в понимании неизбежности по Достоевскому связки «Преступление и наказание» или все-таки, надеясь на неопубликованное, но заманчивое «Преступление и поощрение»…

Джон хотел отрастить бороду, такую как у меня, но потом передумал. Заявив сегодня, что борода ему надоела, он побрился в той же миске, в которой мы обычно готовим завтрак. Однако здесь, в Арктике, это совершенно не страшно: овсянку, как известно, мылом не испортишь.

Чай закипел, все нормально работает – благодать! Жаль только, что вставать завтра рано придется.

Радиосвязь не удалась. Далекий Марв что-то непонятно кричал сквозь сиплый эфир – он так и не понял, куда мы собираемся переходить и зачем. После недолгой, но энергичной борьбы за прохождение радиоволн мы отключили Марва и принялись за ужин, решив, что лучше поесть нормально, чем упражняться в этой эфирной борьбе.

Вроде, все идет нормально, и я думаю, что завтра мы дойдем до озера, а потом уж придется менять курс и идти на юг, на Черчилл, петлять по речкам – чувствую, что там мы еще намотаемся.

Уилл сегодня после остановки подскочил к нашим нартам и потребовал свою долю карибу – пришлось дать, жалко старика. Попытался сторговаться с ним этой проклятой овсянкой, но не выманишь из него ничего. Я ему говорю: «Давай рис взамен овсянки, потому что овсянки у нас скопилось до черта, мы ее не едим практически», но он отказался, подлец. Ну, ничего страшного.

Благодать Божья, 19 апреля проходит, завтра 20-е. Когда выпадают такие минуты расслабления, я раз за разом возвращаюсь к мысли о необходимости поговорить с Уиллом о заключении какого-то контракта, связанного с моим участием в этих тренировочных экспедициях да и в главной тоже. С одной стороны, здесь все здорово, мне это очень интересно, я о такой жизни все время и мечтал, а с другой стороны, я понимаю, что для меня, человека семейного и, естественно, стремящегося к лучшей жизни, было бы непозволительной роскошью вот так просто тешить себя, путешествуя в разные стороны и при этом уезжая из дома довольно надолго. Мне представлялось вполне законным и естественным получать за свое участие какие-то деньги, тем более что я в отличие от Уилла не мог рассчитывать на то, что смогу получить их в качестве гонораров от лекций, публикаций и интервью, освещающих эти экспедиции, особенно в нашей стране, где подобная деятельность, хотя и приветствуется, но поощряется только морально. Путешествовать же исключительно ради собственного удовольствия представлялось мне непозволительной роскошью.

Тем не менее я всячески откладывал эти разговоры с Уиллом – все казалось, что момент неподходящий, да и тема мне вообще-то не нравилась. Кроме того, я примерно знал его ответ, который уже однажды слышал во время первых тренировок (точнее, работ без найма по строительству уилловского замка в Миннесоте в феврале 1988 года, когда мы готовились к экспедиции Трансантарктика). Этот ответ, скорее, представлял собой вопрос и в переводе на русский звучал как: «А зачем, собственно, орлам деньги?». Тем не менее, особенно после трудных переходов, когда мне выпадала большая часть работы по поискам пути и прокладыванию лыжни, я чувствовал, что разговора этого не избежать.

20 апреля

Продолжаем наше путешествие. Сегодня, мягко говоря, день рождения… Гитлера. Навряд ли бы кто-то из нас об этом вспомнил – этот день не отмечен красной краской в календаре у меня на Родине, да и здесь он, собственно, никогда не приравнивался ко Дню Благодарения. Однако события прошедшей ночи заставили всех нас вспомнить кровавого Адольфа сегодняшним утром.

Ночью отвязался Тэкс – одна из наших замечательных собак, не отличавшаяся, впрочем, особенным трудолюбием. Мы, лежа в мешках, не придали этому значения, потому что он все время отвязывался – одним словом, отвязанная была собака. Тень Тэкса периодически появлялась на стенке палатки, он рыл снег, ворчал, всячески пытаясь лишить нас заслуженного отдыха. То, что он совсем не старался скрыть факт своей незаконно обретенной свободы, впоследствии сыграло свою роль при вынесении ему приговора за содеянное, так как указывало на отсутствие изначально в его действиях преступного умысла, тем более что мы поленились вылезти из палатки и привязать бродягу, и это привело, в конце концов, к маленькой трагедии. Тэкс не только вскрыл наш любимый мешок – даже не мешок, а сумку с молнией, которая не открывается никак, но и полностью уничтожил наши запасы продовольствия с мясом.

Теперь у нас не оставалось мяса за исключением того, что было в палатке. Не то что бы мы удивились, но были неприятно поражены этим открытием. А прояснилось это так. Утром, когда мы выходим для отправления известных надобностей, Тэкс, если отвязался, считал своим святым долгом помочь нам в этой не всегда приятной процедуре, выступая в роли чистильщика. На этот же раз он отнесся к нашим деяниям совершенно равнодушно, и сразу закралось подозрение, что он сыт. Действительно, живот нашего «героя» чуть ли не по земле волочился. Но почему же он сыт? Печальный для нас ответ был получен очень скоро: он сожрал все мясо, зараза такая!

Вот так я теперь и называю его: Гитлер. Потому что он поступил по отношению к нам, как Гитлер в свое время поступил по отношению к большинству людей. Хотя, конечно, не то что бы он поставил нас на грань голодного существования – у нас был сыр и некоторые другие продукты, да и, в общем-то, дней мало осталось. Просто было обидно, тем более что в связи с этим происшествием возникла другая проблема.

После такого начала дня я в сердцах швырнул кол от палатки в снег, который оказался настолько глубоким, что пришлось потом минут пять копать, чтобы этот кол найти. «Не делай ничего в сердцах, – твердил я себе, неистово размахивая лопатой и углубляясь в снег в поисках злосчастного колышка, – потому что потеряешь больше, чем найдешь!».

После такого переполненного эмоциями утра двинулись далее. На этот раз я опять взял немного к западу и, как выяснилось потом, напрасно. День разгорался медленно и очень многозначительно, потому что солнце сияло, ветер стих и стало даже жарко. К обеду погода установилась, вообще, летняя – около минус 8 градусов, и я разоблачился совершенно.

А дальше все пошло почти, как у Высоцкого: «А пока я прохлаждался, пал туман, и оказался в гиблом месте я». Тумана правда не было, но место, куда мы пришли, казалось действительно гиблым: страна каких-то бесчисленных булыжников и моренных наносов, ни входа, ни выхода. Пришлось определять координаты по GPS, чтобы разобраться, где мы находимся, потому что по исчислению мы должны были выйти в то место, где нужно было поворачивать на юг, но оказалось, что мы еще до него не дотянули.

Пришлось подкорректировать курс и после обеда пройти еще 10 километров до того места, где нужно было повернуть. Двинулись дальше, пересекли речушку, вскрывшуюся от льда, в которой можно было бы половить рыбу. Уже попадались деревья по пояс высотой – признаки приближения к более оживленной местности. Видели многочисленные следы лисиц и несколько следов карибу, которые разрывали снег в поисках мха.

Дойдя до нужного места и определив наше положение, мы опять повернули и наконец оказались примерно на линии, на которой и нужно было находиться. Завтра я пойду строго на юг.

Мы раскинули палатки на озере. Было тихо и спокойно, однако позже с юго-запада натянуло облачность, заслонившую вскоре весь небосклон. Природа, казалось, замерла в напряженном ожидании какой-то перемены.

Сегодня, когда мы ставили палатку, опять возник вопрос о том, как ориентировать антенну, чтобы она была направлена на Черчилл. Однако, несмотря на мои разъяснительные беседы, для Джона все еще оставалось загадкой, как ставить эту антенну злополучную. Здесь трудно объяснить, что и как происходит. Я был уверен, что выдерживать направление с точностью более пяти градусов не имеет никакого смысла. Направление определили примерно, тем не менее сеанс связи состоялся и слышимость была нормальной. Мы даже получили ответ на шахматный ход в игре, которую вели по радио с одной из школ Миннесоты, где преподавал Марв. Детишки играли примерно на том же уровне, что и мы, где-то ниже 18-го разряда, так что игра обещала быть затяжной и интересной.

Отведали риса, его даже еще немного осталось, а вот мясо давал экономнее. В нашей палатке завязалась небольшая дискуссия. Джон прочитал в журнале о каком-то пешем переходе через Элсмир. Выяснилось, что средняя скорость в этом переходе была четыре километра в день, и Джон этому очень удивился. Я возразил, что по сравнению с путешествием на собаках это намного труднее, ну и, конечно, мой оппонент тут же заявил, что он тоже не лыком шит, много раз путешествовал и что почем знает. Кто бы сомневался!

В общем-то, выяснилось, что, помимо различий в оценке физической формы этих далеких и не известных нам путешественников с Элсмира, мы с Джоном также по-разному относимся к своей собственной экспедиции. Если я, как уже говорил, путешествовать сейчас только ради собственного удовольствия позволить себе по известным причинам не могу, то мои товарищи по команде, и в частности Джон, получающий, к слову, заработную плату у Уилла, могут. С их точки зрения это правильно, они позволяют себе это делать и пусть себе на здоровье делают – это нормально.

Просто я знал, что стиль жизни у нас и у них немножко разный, и даже не немножко, а довольно существенно. Жизнь диктует свои правила поведения, и поэтому наши подходы ко многому очень различаются.

Сейчас уже начало десятого, тем не менее в палатке светло, печка урчит, а завтра 21 апреля. Пойду я завтра строго на юг, потому что стрелка компаса здесь все-таки отклоняется. Даже по карте примечаешь, что компас магнитный в этой области может врать – наверное, из-за залежей здесь железистых руд или чего-нибудь в этом роде. Здесь везде, а уж в тех местах, где булыжники, особенно, стрелка показывает все что угодно, только не то направление, которое показывать должна. А если солнца нет, то становится, вообще, проблематично ориентироваться.