Суворовская юность

После обеда начиналось время для политических и культурно-массовых мероприятий длительностью около трех часов. На это время планировались какие-либо общие мероприятия в клубе или за пределами училища, как правило, в составе команд. Это могли быть посещения музеев, городских кружков, соревнований. Если же не было каких-либо собраний или других общих дел, можно было заниматься своими делами. Кто-то бежал в библиотеку, кто-то читал книги в классе или писал письма, кто-то уходил на занятия в различных кружках, кто-то шел в спортивные секции или просто занимался физкультурой по собственному желанию, ведь не только заниматься гимнастикой, но даже в баскетбол можно было играть в одиночку, если в это время была свободна площадка. В это время можно было сходить на почту за посылкой или за денежным переводом, если кому выпадало такое счастье.

В 18.00 начиналась самоподготовка, по окончании которой в 21.00 следовал ужин. После ужина в течение получаса было личное время, во время которого можно было привести себя в порядок: подшить новый подворотничок, постирать носки или носовой платок. Кто-то отправлялся в бытовку отпаривать брюки, ведь стрелки на шерстяных брюках держались плохо, и их приходилось отпаривать едва ли ни через день. А для того чтобы стрелка держалась подольше, суворовцы научились у своих старших товарищей небольшой хитрости: перед тем, как отпаривать брюки, с изнаночной стороны по всей длине стрелки брюки обильно натирали хозяйственным мылом. Материя в этих местах слегка склеивалась, что позволяло стрелке держаться подольше. После личного времени рота выходила на вечернюю прогулку, которой суворовцы старались избежать под любым предлогом, но самостоятельно уклониться от нее было опасно, поскольку сразу же после нее рота становилась на вечернюю поверку, так что чье-либо отсутствие могло быть замечено. После вечернего туалета в 22.00 объявляли отбой и выключали свет.

Несмотря на то, что в одном помещении находилось около сотни человек, воздух в спальном помещении был относительно чистым и свежим, никаких запахов от ног, носков или портянок никогда не было. Возможно, так получалось благодаря тому, что уже с самого начала мальчиков приучали вечером не только умываться, но и мыть ноги. Для этого у каждого под кроватью висело короткое, в отличие от ручного, вафельное ножное полотенце. После сна все помещения обязательно проветривали, а запах был разве что только от мастики, которой время от времени намазывали пол.

После отбоя на какое-то время, пока по спальному помещению разгуливал дежурный сержант, в роте устанавливалась тишина. Но стоило только сержанту успокоиться и уйти в канцелярию или отлучиться куда-то по своим делам, как еще не успевшие заснуть мальчишки, лежа на соседних кроватях, начинали шепотом разговаривать друг с другом. Потом их разговор становился громче, потому что рядом уже разговаривали и другие. Затем кто-нибудь вставал, чтобы сбегать в туалет, потом поднимался другой, третий. Мальчишки, одетые в белые рубашки и белые кальсоны в свете синей ночной лампы выглядели приведениями, поэтому уже через некоторое время, пытаясь подражать приведениям, начинали стращать друг друга. Кто-то надевал на голову подушку в виде треуголки, изображая Наполеона. Начинались шутливые потасовки. Хорошо, если на этом все и заканчивалось. Но бывали дни, когда кто-то хватал подушку и использовал ее в качестве оружия нападения. Далее следовал ответный ход со стороны товарища. К товарищу подходила подмога в лице его друзей и… вскоре добрая половина роты бегала по спальне, размахивая или бросаясь друг в друга подушками. Поднимался невообразимый шум, гвалт, визг, который долетал, наконец, до ушей дежурного сержанта, сидевшего в канцелярии. Тот вбегал в спальное помещение, включал свет и успевал заметить быстро улепетывающих в разные стороны мальчишек, которые стремились успеть упасть в кровать еще до того момента, как они попадут в число нарушителей. Крайними становились те, кто не успел этого сделать вовремя. Сержант подзывал пойманных нарушителей к себе и ставил задачу по уборке туалета, умывальной комнаты или лестницы:

– Раз вы не хотите спать, то придется немного поработать. После этого легче засыпается.

Действительно, возвращались нарушители спокойствия только тогда, когда их товарищи уже досматривали первые сны.

В субботу суворовцы выходили в свой квадратный дворик выбивать пыль из одеял, накопившуюся в течение недели. Поначалу мальчишки не поняли, каким образом можно «вытряхивать одеяло», ведь толстое шерстяное одеяло было довольно большим и тяжелым. Но старшина и дежуривший сержант-сверхсрочник показали им, что эта работа выполняется вдвоем, то есть сначала два человека берут одеяло одного из них за уголки, одновременно поднимают сведенные вместе руки вверх, а затем резко опускают руки вниз, разводя их в стороны. В результате получается мощный щелчок, ощутимый на слух, а пыль и мелкие песчинки вылетают из одеяла, как камни из пращи.

Иногда, находясь во внутреннем дворике, мальчики их роты видели в распахнутом настежь окне туалета на первом этаже куривших суворовцев самой старшей роты. Это были уже довольно взрослые парни, время рождения которых пришлось на последние годы войны или первые послевоенные годы, поэтому у многих из них не было либо отца, либо родителей вообще. «Сыновей полка» с медалями, и «подранков», которые были в суворовских училищах во время и сразу после войны, в начале 60-х годов среди них уже не было. Но и эти ребята отличались от младших товарищей своей суровостью, каким-то хладнокровным равнодушием к своим командирам и учителям. Они оказывали им уважение, как того требовал устав, но уже не боялись их так, как боялись суворовцы младших рот. Надо признать, что и офицеры училища относились к ним с пониманием, если не сказать с уважением, стараясь не сильно придираться. Эти ребята приказы понимали и подчинялись в соответствии с уставами, но не терпели оскорбительного к себе отношения. В таких случаях даже офицер мог нарваться на ответную грубость. Как только в туалете появлялся офицер их роты или старшина, сигареты убирались, и курение прекращалось само собой. И хотя вошедший офицер прекрасно видел, что в туалете накурено, он не пытался искать нарушителей. Это было бесполезно. Нарушителями в данном случае были все, поэтому в лучшем случае офицер подавал какую-то команду типа «Прекратить курение!», в худшем случае просто выгонял всех из туалета. Просто промолчать он тоже не мог – курение в училище официально было запрещено.

Грубого отношения к своим сверстникам со стороны этих, уже носивших прически, суворовцев, Косте замечать не приходилось. Чаще всего это выражалось в несколько презрительном отношении старших к малышам, несколько оскорбительном для их достоинства. Иногда они позволяли себе пошутить над своими младшими товарищами. Однажды Костя вышел из библиотеки и, зная о том, что в это время дверь из Маршальского зала, через которую можно было быстро пройти прямо на лестницу их роты, открыта, постарался сократить расстояние. Мальчик поднялся по лестнице от главного входа и вошел в Колонный зал, где когда-то по преданию, переходившему из поколения в поколение питерских кадет, русские императоры встречались с пажами. Вход в этот зал с одной стороны с лестничной площадки лежал через небольшое помещение, в котором было огромное зеркало. От этого зеркала лежала длинная красная ковровая дорожка, которая тянулась через весь зал и заканчивалась в коридоре напротив входа в него. Ни в коридоре, ни в зале в это время никого не было. Но как только Костя сделал несколько шагов по ковровой дорожке, то внезапно почувствовал, что дорожка уходит из-под его ног, а он, не удержав равновесия, упал прямо на пол. От неожиданности мальчик сильно испугался, но приземление оказалось удачным – он ничего не сломал. Костя быстро вскочил и, услышав громкий взрыв смеха с другой стороны зала, понял, что над ним просто подшутили старшеклассники. На противоположном входе в Колонный зал была высокая двухстворчатая дверь. Потом он понял, что за этой дверью, не закрывая плотно створки для обзора, стоят несколько суворовцев старшей роты, которые, увидев входящего в зал, по команде резко дергают край дорожки. Естественно, человек, шедший по дорожке, не может удержаться на ногах и падает на пол, а «шутники», скрытые дверьми, с хохотом убегают в противоположную сторону по коридору. Косте было немного неприятно и обидно. Он даже вспыхнул было, сжав кулаки, но в то же время он прекрасно понимал, что искать обидчиков бесполезно, к тому же, если доложишь об этом командованию, то можешь попасть в число ябед, а это могло привести к еще большим неприятностям. Расстроенный мальчик быстро повернул назад, спустился по центральной лестнице и вернулся в роту обычной дорогой, обогнув здание дворца.

Иногда он слышал от своих друзей, что где-то случались стычки с суворовцами роты старшей на один год, но жаловаться командирам на них тоже никто никогда не пытался. Понимали, что это бесполезно, да и не стоило того, чтобы возбуждать большое дело. Обиды были, но проходили быстро, потому что младшие понимали свое положение. Роты располагались таким образом, что находились на значительном расстоянии друг от друга, а воспитанники разного возраста могли пересекаться лишь в учебном корпусе, куда чаще всего они следовали строем, или в столовой, где каждой роте тоже было отведено отдельное место. Чаще всего конфликты могли возникать лишь в кинозале, когда старшие суворовцы занимали места по своему желанию, и для этого иногда сгоняли малышей, уже сидевших на понравившихся им местах.

В другое время старшие разве что позволяли себе иногда, выходя в общей толчее из кинозала, отпустить «пиявку» по стриженной под ноль голове младшего собрата. Такую «пиявку» тоже можно было рассматривать двояко, не только как оскорбление, но и как снисходительно панибратское внимание со стороны, скажем, старшего брата. Но и это делалось чаще всего в отношении суворовцев уж совсем маленького роста, которых выпускники считали малышами, а Костя совсем не выглядел маленьким, поэтому «пиявки» чаще доставались его малорослому другу Витьке. Тот сердился, но старший суворовец, видя такую реакцию, обычно после этого просто в качестве примирения гладил Витьку по стриженой голове и улыбался. Друзьям ничего не оставалось делать, как улыбнуться ему в ответ.

Иногда в свободное время суворовцы выходили на передний двор прогуляться по садику, где были высокие деревья и много кустарников. В это время можно было увидеть стоящих у забора ленинградцев, к которым приходили родственники или друзья и приносили гостинцы из дома. В выходные дни они могли встречаться в специальной «Комнате для посетителей» на КПП, но в будние дни, тем более в неурочное время такие свидания не разрешались, поэтому они выходили к забору. Выглядело это не очень красиво, но против этого явления невозможно было бороться, поэтому командование училища относилось к таким встречам спокойно. Главное, чтобы не пролезали сквозь прутья ограды и не уходили в самовольные отлучки.

В младших ротах ходили слухи, что старшие ребята, гуляя в выходные дни или в свободное время в скверике у главного входа, иногда ревизовали свертки младших собратьев, где всегда находили, чем поживиться. Но даже в таких случаях обиженными ребята себя не считали, поскольку изначально знали, что приготовленные сердобольной мамой пирожки или купленные папой конфеты все равно пойдут в «общий котел»: их негде хранить, а, значит, надо будет поделиться вкуснятинкой, если не со всем взводом, то уж со своими самыми близкими друзьями. Среди Костиных друзей ни у кого не было близких родственников в Ленинграде, разве что Артему Рожкову иногда привозили кое-что из Кронштадта старший брат или отец, когда сами навещали его, поэтому эта проблема их не очень волновала. Да и ленинградцы через какое-то время переставали приглашать родных к забору училища, а возвращаясь из увольнения, все реже брали с собой что-либо съестное. Но никогда не было случаев, чтобы кто-то отбирал деньги или ценные вещи.

А вот в ротах пропажи денег возникали уже с младших классов. Все чаще и чаще, кто-нибудь из ребят жаловался офицеру-воспитателю на то, что у него пропали какие-то личные вещи или деньги. После очередной крупной пропажи денег, когда наглый воришка не только забрал деньги, но и написал печатными буквами обидную записку своему товарищу, капитан Басманов собрал офицеров и перед строем роты суворовцев приказал провести официальное расследование. Его гневная речь была главным образом рассчитана на психологический эффект, мол, виновный шалун испугается и сознается. Но на его предложение никто из строя не вышел, и в отведенное время в канцелярию роты не пришел.

– Ну что ж, – заявил командир роты офицерам, – вот вам записка, во время самоподготовки проведите с суворовцами этот «диктант», и только печатными буквами. Найду подлеца – выгоню моментально.

Действительно, в каждом взводе поочередно командиры взводов, выдав предварительно каждому суворовцу по такому же кусочку бумаги, на каком была написана записка, продиктовали ее содержание, попросив писать карандашом печатными буквами. Состояние у ребят было подавленное, они понимали, что терпеть воровство в коллективе нельзя, и в то же время опасались, как бы случайно их почерк не совпал с тем, которым была написана злосчастная записка. Собрав записки, офицеры унесли их в канцелярию роты. Всем было понятно, что обращаться в милицию по этому поводу командир роты не будет, а проводить самим криминалистическую почерковедческую экспертизу среди почти сотни экземпляров было делом нереальным. Но мальчишки очень ждали результата и надеялись, что они избавятся от заразы, проникшей в их коллектив.

Этому случаю неожиданно для всех сопутствовал другой, ничуть не менее интересный. Однажды вечером, когда прозвучала команда «Отбой!», все, понемногу повозившись в кроватях, стали тихонько засыпать. В помещении установилась благостная тишина, и дежуривший в этот вечер сержант-сверхсрочник со спокойной совестью отправился в канцелярию. Но буквально через несколько минут в спальном помещении раздался громкий взрыв. Уже заснувшие было суворовцы повскакивали с кроватей, ошалелый сержант с вытаращенными глазами выскочил из канцелярии и кинулся к выключателю. Зажегся свет, и ему представилась картина внезапно взбудораженной роты, а прямо перед ним стоял суворовец первого взвода Богатов, одной рукой зажимавший рану на другой руке, из которой тихонько сочилась кровь. Рядом с ним стояли его друзья Ченовардов и Бромов, а на полу валялся взрыватель от гранаты. Сержант поднял взрыватель, быстро отправил раненого Богатова в санчасть, а сам позвонил командиру роты. Перепуганный капитан Басманов прибежал наверно быстрее, чем тогда, когда он когда-то бегал по тревоге. Он сразу же оценил обстановку, отправил сержанта в санчасть за Богатовым и вызвал к себе Ченовардова:

– Быстро рассказывай, что случилось!

– Я…, я не знаю, – попытался было выкручиваться Ченовардов.

– Как это ты не знаешь, ты ведь спишь рядом с ним, ты не можешь не знать.

– Ну и что, я…, я спал, как и все.

– Ты врешь! Я знаю, что вы с ним постоянно вместе. Если ты сейчас не расскажешь мне, что случилось, я завтра же отправлю тебя к отцу. С меня довольно твоих выступлений, все преподаватели жалуются на тебя. Откуда этот взрыватель? Это ты привез из части?

Отец Ченовардова был офицером и служил в Петродворце. Он неоднократно бывал в училище, беседовал с командиром роты и знал о плохом поведении сына, но всякий раз убедительно просил Басманова помочь ему в воспитании отбивавшегося от рук избалованного мальчика.

– Если он окажется вне стен училища, где его хоть как-то удерживает воинская дисциплина, то обязательно свяжется с какой-нибудь уличной шпаной.

На что вполне резонно Басманов отвечал:

– Но и у нас, извините, тоже не исправительная колония, у меня их больше восьмидесяти человек, и далеко не все очень послушные.

Тем не менее, всякий раз соглашался подождать еще. Суворовец Ченовардов об этих разговорах тоже хорошо знал, и понимал, что терпение командира роты тоже может лопнуть, поэтому, немного подумав, сказал:

– Это не я. Это Бромов принес.

Капитан моментально выскочил из канцелярии, поднял с кровати суворовца Бромова и, не дав ему одеться, прямо в кальсонах втащил в канцелярию. Это была еще одна стопудовая гиря, висящая на шее командира роты. Этот разбитной, даже для своего возраста, парень был сыном работницы, слезно упросившей начальника училища принять в училище ее сына, которого она воспитывала одна. Генерал не смог отказать женщине, к просьбе которой присоединился и начальник тыла. Но парнишка оказался с гнильцой: мало того, что экзамены не сдал, но и учиться не хотел, а может быть даже и не мог в силу своих ограниченных умственных способностей. К тому же по поведению уже к концу первой четверти находился в первых кандидатах на отчисление. Не мог и не хотел привыкать к распорядку дня, поэтому чаще всех он, заработав несколько нарядов вне очереди, натирал полы, мыл лестницу или мыл после отбоя туалет. При этом делал все так плохо, что моментально вызывал гнев старшины и вновь получал порцию нарядов.

Последний раз он отличился на уроке математики, когда учительница после неоднократного предупреждения не вертеться и слушать урок, как все, вынуждена была совсем по-школьному поставить его в угол, что в училище практиковалось очень редко. Бромов с удовольствием вышел в передний перед всем классом угол и время от времени гримасничал оттуда, перемигиваясь со своими приятелями. Потом на какое-то время затих, а после этого в классе раздался сильный хлопок. От испуга учительница подпрыгнула на стуле, и все увидели бледного Бромова, который сам напугался содеянному. В классе запахло гарью. Выяснилось, что от нечего делать он подошел поближе к розетке, вытащил из кармана карандаш и стержнем карандаша, который он запихнул в розетку, сделал короткое замыкание, вызвавшее этот хлопок, напугавший всех. Учительница тут же препроводила его в канцелярию роты и по просьбе командира роты написала объяснительную записку. Но после того случая генерал, объявив суворовцу Бромову выговор, простил сына своей работницы.

– Где ты взял взрыватель? – не давая парню опомниться, спросил Басманов.

Бромов понял, что отпираться бесполезно, тем более что Ченовардов стоял рядом.

– Нашел на заднем дворе.

– Когда, где конкретно.

– Давно, там ведь раньше стрельбище было, много разных штук валялось.

На самом деле все обстояло немного не так. Бромов, живший вместе с матерью на территории училища, уже с малого возраста был знаком многим сверхсрочникам училища, которые тоже были рады его поступлению, поскольку видели, как трудно его матери в одиночку воспитывать сына. Он часто в свободное время заходил к своим знакомым либо в гараж, либо на продовольственный склад, где начальник склада совал ему что-нибудь съестное. Рядом находился и склад артвооружения. Когда Бромов в очередной раз пришел подкормиться к начальнику продсклада, тот разговаривал с начальником склада артвооружений. Они стояли внутри склада, дверь была открыта, и мальчик вошел внутрь. Старшины, хорошо зная его, не обратили на него особого внимания. Немного покрутившись возле них, пацан отошел в сторону и оказался у открытого ящика, в котором лежали взрыватели к гранатам. Для мальчишки это было весьма интересным делом, поэтому он даже и сам не понял, как зацепил рукой один взрыватель и сунул в карман. Но все это выяснилось гораздо позже. А в кабинете командира роты Бромов этого не сказал, опасаясь, что его обвинят еще и в воровстве, поэтому капитан Басманов вынужден был поверить ему и спросил:

– Так зачем же ты принес взрыватель в роту? Ты что, совсем дурной?

– Да мы просто посмотреть хотели. Кто ж его знает, зачем этот глупый Богашка кольцо дернул?

– А вдруг ему пальцы оторвало? Ты ж ему всю жизнь за инвалидность платить будешь.

– Да не-е. Я видел, он только руку немного поранил, все пальцы целы.

Пальцы у вернувшегося вместе с сержантом суворовца Богатова, действительно, были все целы, и рана на руке была небольшая, но прощать на этот раз Бромова командир роты был не намерен, тем более что и в случаях воровства он подозревал именно этих ребят. На следующий день он написал рапорт о случившемся и попросил наказать суворовцев Богатова и Ченовардова объявлением строгого выговора, а суворовца Бромова представил на отчисление. Начальник училища рапорт подписал, и на следующий день перед завтраком все училище было построено на квадратном дворике. После доклада начальнику училища, начальник учебного отдела произнес:

– Суворовец Бромов, выйти из строя! Училище, слушай приказ!

И он зачитал приказ начальника училища, который заканчивался так:

– … за неоднократные нарушения дисциплины и воинского порядка и плохую успеваемость суворовца Бромова Михаила Николаевича из училища отчислить и направить по месту жительства родителей.

После этого все услышали голос генерала:

– Старшина, срезать погоны.

В напряженной тишине старшина Валетин, до этого стоявший позади строя, вышел вперед, заранее приготовленными ножницами отрезал Бромову погоны на шинели и как-то буднично позвал уже бывшего суворовца:

– Пошли.

То ли от ноябрьской прохлады, то ли от всей этой жутковатой процедуры, а может быть и от всего вместе по спине Кости пробежали мурашки. Ему было не жалко разбитного Бромова, но все же суровость в голосах офицеров, а тем более процедура лишения погон врезались в память. Во всяком случае, ему самому очень не хотелось бы, чтобы кто-то лишил его этих с таким трудом добытых алых погон.