Проклятие Оркнейского Левиафана

– Спасибо за все, сэр Томас, – сказала она, глядя ученому прямо в глаза. – Вы очень чуткий и отзывчивый джентльмен, именно такой, что мог произвести хорошее впечатление на дядю Себастьяна. Вы искренне интересовались его судьбой, пожалуй, единственный, из этих надутых индюков Лонбургского Университета.

– Ну что вы, – неловко пробормотал Томас, чувствуя, что еще миг, и он покраснеет словно мальчишка. – Мы не были близко знакомы, но я бесконечно уважал сэра Себастьяна и, конечно, не мог не выразить свои чувства, когда узнал, о его внезапной кончине.

– Именно об этом я и хотела поговорить с вами, – тихо произнесла Эмма, не отводя взгляда от Маккензи. – В доме профессора я встретила полисмена, запечатавшего дверь кабинета. Он был весьма косноязычен и не смог мне толком рассказать о том, что произошло той ночью. Зато Батлер говорил непрерывно. Он поведал мне о своих подозрениях и о том, что вы тоже проявляли интерес к странной смерти Себастьяна. Именно поэтому я пришла к вам, чтобы попросил о помощи.

– О помощи? – искренне удивился Томас. – Конечно, мисс Эмма, я сделаю все, что в моих силах, но чем же я могу вам помочь?

– Помогите мне разобраться в том, что произошло, – тихо попросила девушка, не отводя молящего взгляда зеленых глаз от ученого. – Я выслушала историю Роджера и… Это все так странно, что я не знаю, что и думать. Я все равно останусь в Лонбурге, хотя бы до оглашения завещания, и хочу потратить это время на то, чтобы разобраться в этом странном происшествии. Вы же тоже считаете его странным?

– О, да, – немного натянуто произнес Томас, уже решивший, что всю эту историю следует оставить полиции. – Конечно, тут есть над чем поразмыслить. Конечно, я помогу вам, Эмма.

– Превосходно! – лицо девушки озарила улыбка, заставив вскипеть кровь Томаса. – Тогда, отправляемся немедленно!

– Куда? – пораженно спросил Маккензи, ощущая себя болваном, потерявшим нить разговора.

– К нам в дом, конечно, – бодро отозвалась Эмма. – Поедем к нам, и вместе осмотрим кабинет дяди Себастьяна. Надо узнать, чем он занимался.

– Но полиция опечатала кабинет… – начал Томас.

– К черту полицию, – отозвалась девушка, решительно взмахнув рукой. – Я единственная родственница профессора, а его управляющий делами просил поискать экземпляр завещания, хранившийся в рабочем кабинете дяди. Ему надо удостовериться, что дядя не внес в него изменения в последний момент. Правда, он просил Роджера, но тот не решился перечить полисменам. А я полна такой решимости. Эти болваны не узнают завещание, даже если уткнуться в него своими красными от пьянства носами. Итак, выдвигаемся домой, и пусть только кто-нибудь посмеет меня остановить!

Томас смотрел на раскрасневшиеся от волнения щеки Эммы и чувствовал, как у него внутри все кипит. Он не считал, что вскрывать опечатанный полицией кабинет – хорошая идея. Более того, после ночных размышлений, он пришел к выводу, что не следует вмешиваться в расследование полиции. Он собирался забыть эту историю, но… Но как он мог оставить без помощи эту молодую и, несомненно, наивную, провинциалку, приехавшую ночным экспрессом в Лонбург? Нет, решительно, честь Оркнейского джентльмена не позволяет ему оставить молодую леди, потерявшую любимого дядю, наедине с этим чудовищно опасным серым городом.

– Конечно, – с жаром выдохнул Томас, – осмотрим кабинет. Вот только…

– Что? – находящаяся на полпути к двери Эмма обернулась.

– Не могли бы вы подождать меня внизу, мисс Макгрегор, – произнес Томас, окидывая взглядом свой резиновый передник. – Боюсь, не нужно несколько минут, чтобы привести себя в порядок.

– О, – выдохнула Эмма. – Конечно. Простите меня Томас, я иногда бываю совершенно несносна. Жду вас на улице. Я попросила кэбмана подождать, так что, наверно, я сразу сяду в кэб.

Томас не успел ответить – Эмма исчезла в дверном проеме, оставив ученого в одиночестве. Пораженный Маккензи оглядел кабинет, не в силах поверить в то, что только что произошло. Он, конечно, не сторонился женского общества, и знавал дам исповедовавших и более фривольные взгляды. Но Эмма… Это просто явление другого порядка.

Хлопнув себя по бедру, Томас лихорадочно скинул фартук, погасил горелку на столе, и начал быстро собираться, отчаянно жалея, что у него нет лишней минутки, чтобы принести снизу, из шкафа, новый сюртук. К счастью, воспитание в пансионе наделило Маккензи полезной привычкой – одеваться самостоятельно и быстро. Он использовал все свои умения, чтобы за пару минут привести себя в божеский вид и даже успел уложить волосы с помощью расчески и мыльного раствора. Пригладив усы и бакенбарды специальной щеточкой, Томас еще раз осмотрел свой костюм и, убедившись, что все в порядке, решительно направился к распахнутой двери. На полпути он остановился, пораженный неприятной мыслью, бросился к столу, схватил свое новое изобретение, сунул его в карман, и бегом бросился к лестнице.

– 7 —

Хотя Томас и торопился, но посчитал неуместным выпрыгивать из дома, подобно мальчишке, торопящемуся на ярмарку. Прежде чем переступить порог лавки Финниганов, он глубоко вздохнул, расправил отворот черного плаща, прихватил с подставки у входа зонт и медленно открыл дверь.

Как и говорила Эмма, экипаж ждал у входа в лавку. Им оказался двухместный кабриолет с двумя огромными колесами и извозчиком на запятках. Это был новейший безопасный кабриолет Хэнсома, для краткости именовавшийся Хэнсомскийм кэбом а то и просто кэбом. Томас, надо признаться, и сам предпочитал эту новинку неуклюжим четырехколесным брумам и потрепанным каретам знати, что потихоньку исчезали с улиц Лонбурга. Впрочем, Томас был уверен, что и хэнсомский кэб долго не протянет – первые парокаты уже курсировали между окраинами и центром столицы, открывая новую эпоху пассажирских перевозок. Правда, они были неуклюжими и шумными, и потому Маккензи на досуге набросал чертеж электрического кэба, бесшумного, и быстрого. Но пока дальше бумаги дело не пошло – электрический кэб получился слишком тяжелым, из-за несовершенных аккумуляторов. Собственно, его разработка новых батарей должна была решить эту проблему, но сейчас, даже когда он совершил прорыв в этой области, Томасу было явно не до кэбов.

Мисс Макгрегор уже сидела на жестком деревянном сиденье, нетерпеливо поглядывая в окно, расположенное прямо над огромным колесом. Заметив Томаса она всплеснула руками в притворном гневе, и ученый, придерживая рукой серое непромокаемое кеппи, поспешил забраться в экипаж.

Он устроился рядом с молодой леди, стараясь занять на сиденье как можно меньше места. Кэб, тем временем, тронулся с места – возница, видимо, знавший о цели путешествия, явно следовал распоряжением своей очаровательной пассажирки.

Когда Томас, наконец, утвердился на краешке жесткого сиденья и пристроил рядом с собой зонт, Эмма без промедления ринулась в атаку.

– Прекратите ерзать, сэр Томас, – без обиняков сказала она, когда ее спутник попытался уклониться от случайного соприкосновения их локтей. – Это всего лишь кэб, а не танцы в Вуксхоле.

– Прошу прощения, Эмма, – смутившись, отозвался Томас, – мне не хотелось бы стеснять вас, но эта жуткая тряска…

– А, бросьте, – бесцеремонно прервала его девушка. – Случайное касание вашего локтя не бросит тень на мою репутацию. Собственно говоря, вряд ли вы сможете сделать что-то такое, что ужаснет моих родителей больше, чем моя учеба.

– Вот как? – изумился Томас, – неужели все зашло так далеко?

Эмма в притворном ужасе закатила зеленые глаза, а потом принялась рассказывать. Путь на Парковый Остров обещал был долгим, и Томас обратился в слух, желая как можно больше узнать о своей новой знакомой.

Мисс Макгрегор оказалась весьма разговорчивой и бесцеремонной. Порой Томасу казалось, что молодая леди не должна так разговаривать, но припоминая редких студенток собственного Колледжа, он был вынужден признать, что учеба действительно несколько… раскрепощает юных дам.

Между тем Эмма легко и с явным удовольствием рассказывала о своей жизни. Оказалось, что она и в самом деле с самого детства имела склонность к наукам и предпочитала возиться с механизмами, а не куклами, чем весьма огорчала матушку. Закончив обязательное обучение в пансионе у себя на родине, Эмма собралась покинуть родной дом и поступить на обучение в Нирскую Академию. Дед и мать решительно воспротивились этому. Оказалось, что когда-то давно Себастьян Макгрегор, узнав об интересе своей юной родственницы к наукам, пообещал ей протекцию в Лонбургском Университете, в результате чего окончательно поссорился с семьей брата. Именно поэтому две ветви Макгрегоров и прекратили общаться, и, обиженные друг на друга, не поддерживали отношения уже десяток лет.

Благодаря природным талантам Эмма, вырвавшаяся из оков родительского дома, поступила в Колледж Бри. Стремительное развитие технологий и острая нехватка светлых умов в последнее десятилетие заставила Университеты широко распахнуть двери для современных женщин.

Не далее как вчера, на вечернем заседании клуба Механиков Блума, Эмма услышала, как парочка студентов, занятых разбором чертежей, упомянула в разговоре ее фамилию. Подойдя ближе, она отобрала у юнцов газету вечерних новостей Бри, содержащую заметку о похоронах профессора Макгрегора, прошедших в Лонбурге. Эмма сказала, что пришла в себя только на вокзале, сжимая в руке помятый билет на ночной экспресс до Лонбурга.

– О, Том, – мягко сказала Эмма, сжимая пальцами запястье ученого. – Это было так… Внезапно. Я просто не могла оставаться в Бри. Я должна была быть здесь.

– Конечно, мисс Эмма, – сказал Томас. – Вы все правильно сделали. Вы единственная близкая родственница профессора и, конечно, не могли оставаться в стороне.

Эмма тяжело вздохнула, подняла руку и прикоснулась ладонью к своей пылающей щеке.

– Чувствую себя деревенской дурочкой, – призналась она. – И что я надеюсь узнать? Дядю Себастьяна уже не вернуть.

– О, мы узнаем все, – убежденно откликнулся Маккензи. – Расследуем все подозрительные обстоятельства! В конце концов, здесь действительно много странного.

Эмма строго взглянула на своего спутника, но переспросить, что он имел в виду, не успела – кэб остановился. За разговорами дорога пролетела незаметно, и когда Томас взглянул в окно, то увидел знакомую решетчатую калитку дома Макгрегоров. Эмма, печально улыбнувшись, осторожно выбралась из экипажа, стараясь не запачкать платье об огромное колесо, и медленно пошла к калитке. Томас же немного задержался, нашаривая в кармане кошелек, но возница махнул рукой, дав понять, что дорога уже оплачена дамой.

Пораженный Томас оглянулся и увидел, что Эмма уже прошла по дорожке мимо засохших кустов к крыльцу дома. Там ее и нагнал Маккензи, успевший аккуратно прикрыть за собой калитку. Едва он ступил на крыльцо и встал рядом с девушкой, как двери дома Макгрегоров распахнулись перед ними, и на пороге появился Батлер – чинный и исполненный благородной печали.

– Добро пожаловать, – медленно произнес он. – Мисс Эмма, сэр Томас. Дом Макгрегоров к вашим услугам.

– Роджер, мы будем в кабинете дяди, – бросила девушка, уверенно заходя в дом. – Попросите миссис Роше приготовить ланч и подать наверх.

Томас нерешительно переступил порог и посмотрел вслед Эмме, быстрым шагом поднимавшейся по лестнице. Ее узкое черное платье доходило до черных ботинок на высоком каблуке, оставляя наблюдателю простор лишь для воображения. Глядя на то, как она уверенно ступает по банголорскому ковру, расстеленному на ступеньках, Томас был вынужден признать, что никогда еще не встречал подобных обворожительных леди.

Управляющий, застывший в дверях, сдержанно откашлялся и Маккензи, быстро отвернувшись от соблазнительной картины, бросил на него виноватый взгляд.

– Мисс Эмма весьма энергична, – сказал он, стаскивая плащ под суровым взглядом Батлера. – Она всегда такой была?

– Боюсь, сэр, что плохо помню детство мисс Макгрегор, – сдержанно отозвался Роджер, принимая плащ и кеппи гостя. – После смерти сэра Колина, их семья не навещала наш дом.

Томас сдержанно кивнул, и, заметив топорщащийся карман, нахмурился. Вытащив на свет свое новое изобретение – пухлую каучуковую рукоять внутри железного кольца, ученый быстро переложил его в карман плаща, что все еще держал Батлер. Пригладив светлый чуб, еще хранивший следы утренней укладки, Маккензи разгладил свои скромные усики и вопросительно взглянул на управляющего.

– Кабинет профессора наверху, – сдержанно ответил тот на невысказанный вопрос. – Направо от лестницы. Я отдал все ключи от дома мисс Эмме. Надеюсь, ваши поиски увенчаются успехом, сэр.

Маккензи не стал давать пустых обещаний, лишь кивнул и отправился вверх по лестнице. Он допускал некоторую вероятность, что в смерти Макгрегора могут скрываться некоторые странности. Внезапная смерть, поспешные, до неприличия, похороны. Да, профессор был одинок, и его погребением пришлось заниматься юридической конторе, совершенно бестрепетно относящейся к таким тонким делам. Конечно, они торопились, не желая занимать себя этим вопросом дольше, чем необходимо, но профессор был их старым клиентом. Могли бы проявить побольше такта и уважения. Организовать, например, прощальный вечер на кафедре, или хотя бы известить коллег Макгрегора заказными письмами. Возможно, кстати, что и известили, но нынешняя работы почты оставляет желать лучшего. Когда еще эти письма дойдут до адресатов!

Кабинет Томас нашел сразу – двустворчатые двери из красного древа были настежь распахнуты прямо в коридор, словно только его и дожидались. На правой створке еще виднелся клочок приклеенной бумаги с замысловатой завитушкой – видимо росписью одного из инспекторов Центрального Управления. Покачав головой, ученый тяжело вздохнул и все же вошел в кабинет. Он не одобрял столь вольного обращения с полицейским расследованием. С другой стороны, может быть, Эмма и перегибает палку, но, все-таки, она родственница Макгрегора.

Осторожно ступая по ворсистому ковру с замысловатыми синими и зелеными узорами, Томас вошел в рабочий кабинет профессора и осмотрелся. В принципе, он был похож на сотню других кабинетов, где доводилось бывать молодому ученому. У левой стены располагался большой камин, уместившийся в самом центре книжных шкафов со стеклянными дверцами. Правая стена комнаты была уставлена большими шкафами с глухими дверцами из красного бангалорского дерева. Массивные деревянные чудовища со строгими линиями, без всяких вольностей вроде резьбы и завитушек. Тут же, у шкафов, низкий столик на изогнутых ножках и два кожаных кресла с высокими спинками.

У самого окна, занимавшего почти половину дальней стены, стоял массивный стол профессора, уставленный различными колбами и заваленный бумагами. Его значительная часть была скрыта от Томаса массивным креслом с зеленой кожаной обивкой, что было чуть отодвинуто в сторону. Невольно вздрогнув, Маккензи сделал несколько шагов к столу и остановился, опустив взгляд на пол. Ворсистый бангалорский ковер был бесповоротно испорчен десятками мокрых следов. Поджав губы, Маккензи покачал головой – конечно, сложно было ожидать от современных полисменов чудес такта и соблюдения этикета, но…

– Томас!

Молодой ученый вскинул взгляд и увидел Эмму, выглядывающую из-за чудовищного кресла. Девушка помахала своему спутнику рукой.

– Идите сюда, сэр Томас, – сказала она. – Пожалуйста, осмотрите стол дяди. Думаю, вы лучше меня разберетесь в этих устройствах. А я займусь бумагами в шкафах. В конце концов, мне и, правда, нужно найти экземпляр завещания.

– Конечно, – пробормотал Томас, с некоторой опаской подходя к столу, заваленному чертежами и обрывками расчетов. – Но не думаю, что профессор хранил завещание прямо на книжной полке.

Эмма с довольным видом выставила вперед руку с железным кольцом, на котором болтался десяток разнокалиберных ключей.

– Это от шкафов и ящиков, – сообщила она. – Сейчас я ими и займусь. А вы – столом.

– Безусловно, – сказал Маккензи, обходя стороной отодвинутое кресло, еще хранившее отпечаток тела хозяина. – Начну, пожалуй, с краю.

– А я от двери, – Эмма кивнула и легкой походкой упорхнула к рядам книжных шкафов.

Томас проводил ее взглядом, а потом, со вздохом, шагнул к столу профессора, заваленному бумагами. День будет долгим – решил он, осторожно отодвигая картонную папку с монограммой Макгрегора подальше от колбы с грязно-зеленой жижей.

– 8 —

Разбор завалов на столе никогда не числилась среди любимых занятий Томаса Маккензи – в этом молодой ученый был готов поклясться чем угодно. Но обещание, данное молодой леди, обязывало его приложить определенные усилия к поиску странностей, и потому Томас, запасшись терпением, приступил к работе.

Он начал с самого дальнего края, с горы кожаных и картонных папок, наваленных прямо на полированную столешницу. Некоторые из них были подписаны синими чернилами, другие нет. В любом случае, Томас с трудом разбирал мелкий почерк профессора и особо не следил за смыслом надписей. Он просто брал папку, раскрывал ее, быстро переворачивал пару бумажных листов, содержащихся внутри, и откладывал папку в сторону. Содержимое не слишком его интересовало – чаще всего это были заметки, сделанные все тем же мелким неразборчивым почерком. Порой Томасу встречались схематические рисунки колесных передач и странных зубчатых шкивов, выполненные дрожащей рукой Макгрегора. Рисункам он уделял больше времени, но просто из интереса, чтобы немного себя развлечь.

Перебирая папки, Томас не забывал поглядывать в сторону мисс Макгрегор, что взялась разбирать большое бюро красного дерева, что приютилось рядом с камином. Маккензи не позволял себе лишнего – иногда бросал взгляд в сторону девушки, склонившейся над открытыми дверцами, и тут же отводил взгляд. Он, конечно, отметил про себя, что Эмма уже несколько раз назвала его просто Томом, как старого приятеля. Томас понимал, что в студенческой среде подобные вольности в порядке вещей, и вряд ли Эмма вообще обратила внимание на подобную мелочь, но, все же, он сохранял надежду, что за этими невинными оговорками кроется нечто большее.

В данный момент девушка склонилась над бюро, чуть ли не целиком засунув голову в недра распахнутых дверок, и с азартом чем-то шуршала. Камин, что располагался совсем рядом, к счастью, не горел. Массивная каменная полка была чуть тронута копотью, витая железная решетка сохранила матовый блеск полировки графитом, а защитный экран, защищавший хозяина от лишнего жара, был вычищен до блеска. Судя по всему, профессор редко разжигал огонь в кабинете.

Почувствовав, что его взгляд неподобающе долго прикован к ладной фигурке Эммы, Томас устыдился и склонился над очередной папкой, помеченной инициалами профессора. Он распахнул красные кожаные створки и с преувеличенным интересом принялся исследовать пачку пожелтевших листиков, покрытых неразборчивой вязью из синих чернил. Его показная сосредоточенность неожиданно принесла свои плоды – чуть ли не вопреки собственному желанию, Томас начал разбирать отдельные фразы, а порой и целые абзацы. Судя по всему, ему удалось наткнуться на обрывки личного дневника профессора. Эти отдельные листики были сложены по порядку, по времени и, похоже, были вырваны из линованной тетради с приличным переплетом. Похоже, Макгрегор нарочно вырвал эти странички из дневника и сложил их в отдельную папку.

С возрастающим интересом Томас вчитывался в пляшущие строки, пытаясь проникнуть в смысл этих обрывочных записей. Судя по ним, Макгрегор описывал некие эксперименты с огромным механизмом, что должен был поднять и опустить двенадцать круглых платформ. Весь механизм очень напоминал театральные подъемники, что позволяли быстро поднять из подвала на сцену декорации прямо во время антракта. Зачем это понадобилось профессору, Томас понятия не имел. Его внимание больше привлекали другие детали. Судя по рисункам, на платформах, диаметром в три фута, должны были разместиться некоторые механизмы, описанные очень пространно. К этим механизмам, судя по рисункам, должно было подаваться электричество – причем в громадных объемах. Томас заметил крепления для проводов большого сечения, а на одном из рисунков были отмечены разъемы для соединения проводов. Этот чертеж был выполнен другой рукой, явно не профессором Макгрегором, и потому вызвал особый интерес Томаса. Кто-то хотел подать на площадки профессора ток высокого напряжения, и даже не на сами площадки, а на некоторые устройства, что, вероятно, должны были разместиться наверху. Крохотные циферки с боку схематически нарисованных проводов означали сечение, пара формул описывала медный сплав лучшей электропроводности. А еще несколько формул были химическими и в них Томас так и не разобрался. Но, разглядывая странный чертеж, поймал себя на мысли, что очень хочет разобраться. Неужели это действительно тот самый тайный проект, упомянутый беднягой Хиллманом?

– Томас!

Маккензи, с головой ушедший в исследование бумаг, виновато оглянулся. Эмма стояла у раскрытого бюро, сжимая в руках приличной толщины папку из крашенного зеленым картона, и ее глаза светились от счастья.

– Томас, я нашла завещание! – радостно выдохнула она. – И кучу различных бумаг… О!

Маккензи, заметив ее взгляд, устремленный на папку в его руках, вопросительно вскинул брови.

– Вы, кажется, полностью погрузились в бумаги, – с некоторым сожалением отметила Эмма. – Я думала, вы уже добрались до самого стола.

Томас быстро оглядел стол и пожал плечами. Действительно, в своих изысканиях он продвинулся не так уж далеко – разобрал десяток папок, оставив нетронутым самое важное – колбы в середине стола.

– Да, да, – быстро сказал Томас, – я сейчас. Пожалуй, начну с самого главного.

С заметным сожалением он захлопнул интереснейшую папку с обрывками дневников профессора. С сожалением взглянув на груду подобных папок, Маккензи покачал головой, и очень осторожно отложил записи на край стола. Ему очень хотелось дочитать бумаги, разобраться в этой головоломке, но сейчас на это не было времени. Придется вернуться к ним позже.

Бросив взгляд на Эмму, увлеченно разбиравший следующий ящик бюро, Томас двинулся к отставленному креслу. Стараясь не подходить близко к месту кончины Макгрегора, молодой ученый осторожно подобрался к центру стола и чуть наклонился над столешницей, стараясь охватить взглядом весь беспорядок разом.

Судя по всему, прямо перед смертью профессор действительно работал с какими-то подозрительными жидкостями. На столешнице, напротив кресла высилась стойка с десятком прозрачных колб, уютно устроившихся в деревянных планках. Три были пусты, еще в трех, на самом донце, виднелся темный осадок, напоминавший лонбургскую грязь, а оставшиеся три были заполнены темно-зеленым раствором, напоминавшим медицинскую мазь.

На первый взгляд, увиденное Томасом противоречило словам управляющего о том, что Макгрегор не работал дома с опасными веществами. С другой стороны, в пробирках могли скрываться самые невинные препараты, не имеющие никакого отношения к ядам. Но Маккензи не собирался откупоривать пробирки и нюхать их, как, несомненно, поступил бы на его месте зеленый практикант, не подозревающий, что загадочные жидкости могут таить смертельную опасность. Напротив – Томас достал из кармана клетчатый носовой платок, прижал его к носу и лишь потом склонился над столом, продолжая осмотр.

Чуть подальше, за пробирками, высилась горелка Бузена – точно такая, какую использовал в своей работе сам Томас. Но, судя по всему, Макгрегор ей не пользовался – резервуара с газом для горелки Маккензи так и не увидел. Зато рядом с ней стояла дистилляционная колба с трубками-отводами, и одна из них заканчивалась каучуковой грушей для накачки воздуха. На самом донышке колбы еще оставалось немного прозрачной жидкости, но основная ее часть, судя по всему, перекочевала в прозрачную чашку, что была закреплена над крохотной спиртовой горелкой. Все еще прижимая платок к носу, Томас шагнул поближе к столу, рассматривая пластинки прозрачного стекла, что лежали рядом с колбами. Их было десятка два – кусочки не больше пальца. Некоторые выглядели закопченными, словно их нагревали над спиртовкой, другие были испачканы бурой и вязкой мазью, неприятной даже на вид. У самого края стола лежали осколки предметного стекла.

Совершенно машинально, по наитию, Томас опустился на одно колено и заглянул под стол. У ножек кресла бангалорский ковер был прилично вытерт, но под самим столом ворс ковра оставался нетронут и напоминал те самые бангалорские джунгли. Заметив подозрительный блеск в глубине зеленого ворса, Томас опустился и на второе колено и влез под стол, больно задев макушкой выдвижной деревянный ящик, прятавшийся под столешницей. Он даже не скривился от боли, не заметил удара – все его внимание было приковано к крохотному кусочку стекла, что прятался в ворсистом ковре глубоко под столом. Склонившись над ним, Томас попытался рассмотреть его поподробнее, но не преуспел – тут было слишком темно. Ему только удалось понять, что это обломок стеклянной пластинки, в полпальца длинной, с одной стороны запачканной подозрительной мазью, а с другой – бурыми подтеками, подозрительно напоминавшими кровь.