Уже после свадьбы Зиночка призналась молодому супругу, что покорил он ее не модными усиками, которые он тогда отпустил, не талантом лихого вальсера, не изысканностью манер и процветавшей аптекой, а тем, как проникновенно и «с давыдовской слезой», по утверждению воинского начальника, исполнял он этот романс: «Ты сидишь у камина и смотришь с тоской, как печально огонь догорает…»
Через год, успешно выполнив задание, молодой аптекарь загадочно исчез из города, предусмотрительно захватив с собой десять тысяч Зиночкиного приданого и навсегда оставив аптеку, беременную жену и гитару, на которой он сам себе так вдохновенно аккомпанировал.
И вот теперь, стоя в этой темной, пахнувшей мышами кухне, господин Крашке услышал слова и мотив почти забытого романса. Это звучало как доброе предзнаменование, и господин Крашке, улыбаясь от легкого волнения и нахлынувших воспоминаний, смело толкнул дверь, за которой пел баритон.
В небольшой, обставленной старомодной мебелью комнате сидел на диване уже немолодой грузный человек с гитарой и уныло пел.
Увидев вошедшего Крашке, обладатель хриплого баритона сразу замолк, вопросительно уставившись в пришедшего нагловатым взглядом своих выпуклых глаз.
– Простите, – произнес Крашке, снимая шляпу, – могу ли видеть товарища Голубцова Сергея Петровича?
– А вы откуда и кто такой будете? – ответил вопросом на вопрос хозяин комнаты.
– Прежде чем ответить на этот законный вопрос, – улыбнулся Крашке, – я хотел бы убедиться, что говорю именно с тем, кто мне нужен.
– Я Сергей Петрович, – ответил мужчина. – А что вам нужно? Я вас не знаю.
– К сожалению, мы действительно не знакомы, – произнес Крашке, – но я имею к вам поручение от вашего почтенного дядюшки Валерия Павловича Голубцова…
– У меня нет никакого дядюшки! – чуть резче, чем следовало, ответил Голубцов, весьма порадовав этим Крашке.
– В соседних комнатах кто-нибудь есть? – неожиданно спросил Крашке. – Нас никто не слышит?
– А что вам, собственно, угодно?
– Мне угодно передать вам письмо от вашего дядюшки, его превосходительства генерала Голубцова, – спокойно повторил Крашке. – У меня есть ваша фотография, но, право, я бы вас не узнал. Впрочем, это и не удивительно, если принять во внимание, что вы, господин Голубцов, сняты на ней в тысяча девятьсот девятнадцатом году, в офицерской форме, когда вы, если не ошибаюсь, служили в контрразведке добровольческой армии. Мне передал эту фотографию ваш дядюшка, чтобы мы легче смогли найти общий язык…
И Крашке протянул Голубцову немного выцветшую фотографию, на которой он был изображен во весь рост, в офицерской форме. Голубцов выхватил фотокарточку и мгновенно разорвал ее на мелкие клочки. Крашке, улыбаясь, сел в кресло, не ожидая приглашения. Голубцов тяжело дышал.
– Напрасно вы разорвали карточку, глубокоуважаемый Сергей Петрович, – укоризненно произнес Крашке, покачивая головой. – Я предвидел такой вариант и имею несколько отличных фотокопий. Вот одна из них…
И он протянул оторопевшему Голубцову новую фотографию.
– Кто вы и что вам от меня нужно? – хрипло спросил Голубцов.
– Я друг генерала Голубцова и надеюсь стать и вашим другом, – ответил Крашке, закуривая сигарету. – Но сначала ознакомьтесь с письмом вашего дяди, который прислал вам его из Берлина.
И Крашке протянул Голубцову письмо. Голубцов два раза его прочел, потом достал спички и сжег письмо.
– Вот видите, Сергей Петрович, вы напрасно так взволновались, – вновь заговорил Крашке, – вы можете мне абсолютно доверять. Мы а вами люди одного возраста, одного воспитания, и легко поймем друг друга…
– Кто вы? – снова спросил все еще бледный Голубцов.
– Друг вашего дяди, и он вам об этом пишет. Кстати, если вы забыли содержание письма, то у меня есть и его фотокопия.
– Что вам от меня нужно?
– Пока ничего. А в будущем какие-нибудь сущие пустяки. Но давайте познакомимся. Расскажите о вашем житье-бытье… Вы, конечно, сознательный член профсоюза? Пролетарий или советский служащий?
– Я работаю сторожем в одном институте. Ночным сторожем…
– Ночным сторожем? Гм, нельзя сказать, что вы сделали блестящую карьеру. Что же это за институт?
Разговор Крашке и Голубцова затянулся до поздней ночи. Выяснилось, что Сергей Петрович одинок, в прошлом году его жена скончалась от рака легких, что этот старый дом принадлежит ему, что он, конечно, скрыл свою службу в белой армии, что в институте он работает уже четвертый год и что за стеной, в соседних двух комнатах, проживают две богомольные старушки. Такие соседи не оставляли желать лучшего. С другой стороны, и сам Голубцов оказался довольно сговорчивым и покладистым человеком, быстро сообразившим, чего от него хотят.
Они расстались друзьями, и в первом часу ночи Голубцов проводил Крашке за скрипучую калитку своего дома.
На шоссе было так же пустынно. Темное сентябрьское небо низко нависло над Измайловским зверинцем, редкие уличные фонари покачивались от резких порывов ветра, тревожно шумел лес, стоявший черной стеною по ту сторону шоссе.
Простившись со своим новым знакомым, господин Крашке все с теми же мерами предосторожности, неожиданно меняя виды транспорта – трамвай, троллейбус, метро, добрался в посольство около двух часов. Несмотря на позднее время, он сразу зашел к полковнику Вейцелю, который его давно поджидал и уже начинал волноваться.
Выслушав подробный доклад Крашке о его визите к Голубцову, господин атташе пришел в восторг. За такое удивительное стечение обстоятельств, черт возьми, не мешало выпить! За бутылкой душистого мозельвейна фон Вей-цель и Крашке разработали план дальнейших мероприятий. Голубцова надо было окончательно «освоить», хорошо проверить, а затем обучить фотографированию документов и чертежей. Его положение ночного сторожа открывало превосходные перспективы успешного завершения «операции Сириус», что в свою очередь очень реально сулило награды, орден железного креста и генеральские погоны, о которых господин полковник Вейцель, вопреки обретенному с годами философскому образу мышления, все же пылко мечтал.
* * *Да, вначале все шло удивительно легко и успешно. Этот Голубцов с его романсами и гитарой оказался превосходным агентом, хотя и несколько назойливым в отношении гонорара. Не могло быть и речи о том, что он является или может стать «двойником», то есть, сотрудничая с Крашке, одновременно работать на советскую контрразведку. Голубцов не только поневоле выполнял задания Крашке, но делал это с удовольствием, глубоко ненавидя советскую власть и стремясь напакостить ей чем только можно. Выходец из семьи крупного помещика, он в молодости боролся с революцией в рядах добровольческой армии, потом долго заметал следы; женился на какой-то бывшей торговке, которой принадлежал дом в Измайловском зверинце, потом похоронил жену, сильно опустился и теперь прозябал в своей берлоге, как одинокий, отбившийся от стаи волк, все еще, однако, готовый к прыжку.
Там, на работе, он умело носил личину этакого добродушного, не слишком умного и чуть ворчливого служаки-старика, исправно посещал все профсоюзные собрания, охотно подписывался на заем, а в майские и в октябрьские праздники раньше всех приходил на демонстрацию, громче всех кричал «ура», первым запевал «Эх, Дуня, Дуня, Дуня-я, комсомолочка моя» и даже пускался в пляс с молодыми секретаршами.
В институте Голубцова считали немного чудаковатым, но в общем приятным стариком, все называли его запросто «Петровичем» и охотно выслушивали его рассказы о том, как в молодые годы он будто бы служил красноармейцем «у самого Чапая».
Престиж Голубцова и доверие к нему особенно возросли после того, как однажды утром он, действуя по заданию Крашке, явился к директору института и молча протянул ему пять тысяч рублей, будто бы найденные им на рассвете недалеко от главного подъезда института.
– Только я, товарищ директор, начал утром подметать асфальт у подъезда, гляжу, пакет этот лежит. Посмотрел я и испугался: шутка сказать, какие деньги – тысячи!.. Так, поверьте, еле дождался вашего приезда!.. Не иначе, как кто из наших потерял, а может, даже казенные денежки-то – и государству нашему убыток, и человек зазря может пропасть…
Директор поблагодарил Голубцова, пожал ему руку и рассказал о происшествии работникам института. Выяснилось, что никто из них ничего не терял, и деньги были сданы в отдел находок милиции, а о Голубцове появилась заметка в стенгазете под заголовком «Благородный поступок».
После этого доверие к Голубцову окончательно укрепилось…
Справедливость требует отметить, что в этом деле Голубцов слегка надул господина Крашке, который выдал ему для этой инсценировки семь с половиной, а не пять тысяч. Но Голубцов рассудил, что для нужного эффекта хватит и пяти.
Разумеется, Вейцель, как и Крашке, ничего об этом не знал и не мог нарадоваться своим новым агентом.
К его вящему удовольствию, Голубцов, занесенный в секретные списки агентуры под псевдонимом «король бубен», довольно быстро освоил технику фотографирования документов и чертежей, и «операция Сириус» близилась к своему завершению. В конце апреля «король бубен» сообщил, что ему удалось подслушать, что конструктор Леонтьев собирается выехать в служебную командировку. Было уже известно, что Леонтьев в таких случаях, как и каждый вечер перед уходом с работы, запирает секретные документы в стальной сейф, стоящий в его кабинете, а затем еще опечатывает этот сейф сургучной печатью. Сейф, судя по имеющейся на нем надписи, был изготовлен системой промкооперации, а именно артелью «Меткоопромсоюз». Крашке специально приобрел такой же сейф в магазине, где ему подмигнул на него «король бубен», явившийся, как было условлено, в этот магазин, и у себя в кабинете тщательно его исследовал. Качество продукции артели «Меткоопромсоюз» получило полное одобрение господина Крашке: сейф был сделан более чем примитивно, его внутренний затвор скорее походил на щеколду от простой калитки, чем на замок стального сейфа для секретных бумаг.
Однако дело осложнялось тем, что сейф Леонтьева, как выяснилось, стоял в секретной комнате его лаборатории, которая в свою очередь закрывалась на ночь особой стальной дверью со сложным замком.
Таким образом, для получения чертежей, хранившихся в сейфе Леонтьева, требовалось, во-первых, подобрать ключ к замку стальной двери, во-вторых, ключ к самому сейфу и, наконец, изготовить сургучную печать, которой опечатывался ежедневно этот сейф, для того, чтобы после фотографирования чертежей вновь опечатать сейф Леонтьева.
«Король бубен» был соответственно проинструктирован и снабжен пластилином особой марки. Ночью, когда он дежурил в институте, где уже никого из сотрудников не было, Голубцов запер изнутри двери вестибюля, погасил в нем свет и тихо поднялся на второй этаж. Он подошел к стальной двери, ведущей в секретную комнату, и осветил ее карманным фонарем, не включая из осторожности свет в комнате.
В длинных гулких коридорах института, едва освещенных светом луны, проникавшим через большое створчатое окно, царил таинственный голубоватый полумрак. Голубцов замер – ему послышался какой-то подозрительный шум в расположенной поблизости туалетной комнате. С пересохшим от волнения горлом он застыл у двери, напряженно ловя звуки, доносившиеся из туалетной комнаты. Они» раздавались отчетливо и равномерно.
Собрав последние силы, Голубцов решил сделать вид, что производит ночной обход, и, нарочито тяжело ступая, подошел к туалетной комнате. Здесь он с силой рванул дверь и громко спросил:
– Кто там?
Ответа не последовало. Голубцов включил электрический свет – туалетная была пуста, а из бачка равномерно и гулко капала вода.
«Король бубен» выругался и тут же увидел в настенном зеркале свое искаженное, бледное от волнения лицо.
«Горький мне достался хлеб», – подумал сам о себе Голубцов и, чтобы хоть немного успокоиться, закурил.
Отдохнув, он вернулся к стальной двери и стал медленно, как его обучил Крашке, выдавливать из тюбика с пластилином густую, вязкую массу в замочную скважину двери. Когда та была, наконец, заполнена, Голубцов выждал положенные пять минут и сильно рванул за оставленный хвостик уже застывший и твердый слепок.
На следующий день он встретился с Крашке в универмаге Мосторга и в сутолоке, не здороваясь, незаметно сунул тому слепок.
Через два дня «король бубен» зашел в пивной бар, где за столиком сидел Крашке в скромном, грубошерстном костюме. Сделав вид, что он не знает Крашке, Голубцов попросил разрешения сесть за его стол. Они молча, не глядя друг на друга, пили пиво. Когда Крашке, расплатившись, стал подниматься, он незаметно передал Голубцову изготовленный по слепку ключ.
В ту же ночь «король бубен», снова дежуривший по институту, открыл этим ключом стальную дверь и снял слепки с замка сейфа и сургучной печати, которой сейф был опечатан.
Слепки он снова передал Крашке, с которым на этот раз встретился в довольно странной обстановке: оба катались в лодках на пруде Чистопрудного бульвара.
Это было в конце апреля, стоял теплый вечер, на бульваре было много гуляющих. На маленьком пруде скользили многочисленные лодки, сталкиваясь одна с другой. В них катались влюбленные парочки, веселые студенческие компании и школьники старших классов. Крашке, в соломенной панаме, сняв пиджак, неутомимо кружил по пруду с видом человека, выполняющего врачебное предписание.
«Король бубен» тоже очень старательно греб, разгоняя тяжелую лодку и демонстрируя разные виды гребли.
Когда он в третий раз поравнялся бортом с лодкой Крашке, тот, опять-таки не здороваясь, швырнул в лодку Голубцова кожаный кисет на молнии, в котором находились резная медная печать для сургуча и ключ от сейфа Леонтьева.
«Операция Сириус» близилась к завершению.
* * *Первого мая Голубцов был назначен дежурным вахтером и должен был дежурить целые сутки.
Утром, гладко выбритый и веселый, «король бубен» явился в институт, где уже собирались сотрудники на первомайскую демонстрацию.
Голубцов, с красным бантиком в петлице, сердечно поздравил всех с праздником и посетовал, что на этот раз ему не придется участвовать в демонстрации.
Сотрудники института собирались у главного подъезда, уже были приготовлены праздничные знамена, портреты и стяги, и ровно в девять часов утра колонна института влилась в районную колонну.
Еще накануне Крашке и Голубцов решили, что извлечение и фотографирование документов, хранившихся в сейфе Леонтьева, безопаснее произвести не ночью, когда в институте может быть произведена внезапная проверка, а днем, именно в часы демонстрации, когда, при всем желании, машине трудно пробиться к зданию института. В этот день ответственным дежурным по институту был некий Кравчук, заместитель директора, рыхлый и флегматичный человек. Накануне Кравчук встречал праздник, плохо выспался и теперь, удобно устроившись в мягком кресле, немедленно уснул. Убедившись в этом, Голубцов запер изнутри двери вестибюля и поднялся на второй этаж. Он быстро открыл стальную дверь, затем сейф, содрав с него сургучную печать, и достал папку, на которой было написано:
Сов. секретно
ЧЕРТЕЖИ И ФОРМУЛЫ ОРУДИЯ Л2
«Король бубен» разложил чертежи и документы – их было не так уж много – на столе, стоявшем у самого окна, стекла которого дребезжали от грома духовых оркестров, песен и веселого, праздничного гула.
Голубцов не выдержал и осторожно заглянул в окно. Широкая многоцветная человеческая река струилась по улице, заполняя ее от края до края, мелькали яркие косынки девушек, алые с золотыми кистями знамена, медные и серебряные трубы музыкантов, тысячи поющих, улыбающихся лиц.
«Королю бубен» стало не по себе. Сложные, противоречивые чувства охватили его. Он завидовал, да, мучительно завидовал всем этим людям, проходившим за окном в честь своего праздника, по своим улицам, своего города. Это и в самом деле был их город, их страна, их праздник. Праздник, к которому он, бывший дворянин и помещик Серж Голубцов, не имел никакого отношения, будь все они прокляты!
И вот они радуются и празднуют, а он, с дурацкой шулерской кличкой «короля бубен», должен, рискуя жизнью, выполнять задания грубого носатого немца, который становится изо дня в день все наглее и требовательнее и грубит дворянину Голубцову, как своему лакею.
Но, с другой стороны, была какая-то особая, жгучая радость в сознании: ведь тем, что он сейчас сделает, будет нанесен удар и по этому враждебному ему празднику и по этой поющей и тоже враждебной ему толпе, прославляющей все то, что лишило его поместья, потомственных привилегий, дворянского герба и всего, на что он имел право с момента рождения и чего его лишили.
И с такими мыслями, захлестнутый волной ненависти и жаждой мести, Голубцов бросился к столу, на котором были разложены документы, и стал снимать их один за другим специальной «лейкой», которой его снабдил господин Крашке.
А второго мая, поздно ночью, сияющий Крашке ворвался, как буря, в личные апартаменты господина военного атташе и выложил на стол кассету от фотоаппарата, которым был снабжен «король бубен». Полковник Вейцель и Крашке, волнуясь от нетерпения, забрались в ванную комнату, служившую и для особо секретных фоторабот, и начали проявлять пленку. В темноте, только подчеркиваемой слабым красным светом фотофонаря, мерно постукивал бачок для проявления, осторожно покачиваемый господином Крашке. Вейцель сопел от волнения – шутка сказать, сейчас выяснится результат такой трудной и сложной работы!
Но вот пролетели установленные для проявления этого сорта пленки несколько минут, проявитель вылит из бачка, затем наполнен чистой водой, потом вылита вода и в бачок залит фиксаж, еще несколько томительных минут, пленка вынута из бачка, и – слава всевышнему! – на ней имеются тридцать шесть отлично получившихся снимков чертежей, расчетов, формул…
– Хайль Гитлер! – заорал во всю глотку Крашке и начал трясти руку полковнику фон Вейцелю.
* * *Итак, был достигнут полный успех. Ночью в Берлин полетела победная шифровка. Утром пришло шифрованное поздравление от Канариса и Пиккенброка и приказ немедленно отправить пленку в Берлин. Как раз в эти дни из Москвы в, Берлин должен был выехать некто герр Мюллер, числившийся корреспондентом Германского телеграфного агентства, а в действительности сотрудник политической разведки. Герр Мюллер охотно согласился захватить с собой небольшой пакетик и обещал сразу по приезде в Берлин передать его по назначению.
Господин Вейцель, принимая решение отправить драгоценную пленку с Мюллером, сразу убивал двух зайцев: во-первых, Мюллер должен был доложить о пленке Гиммлеру, который тем самым информировался о победе господина атташе и при случае мог доложить об этом самому фюреру; во-вторых, получив пленку через Мюллера, адмирал Канарис уже никак не мот присвоить себе лавров полковника Вей цел я, что он нередко делал, и уже волей-неволей должен был объективно доложить о заслугах господина военного атташе.
Наконец, при всем том, адмирал Канарис никак не мог придраться к тому, что пленка была послана с Мюллером, ибо другой подходящей оказии в это время не было, а он сам требовал отправить ее как можно скорее.
Словом, все было задумано очень тонко, и Вейцель потирал руки от удовольствия.
Герр Мюллер жил в отеле «Националы», и Вейцелю не хотелось, чтобы Крашке отнес ему пленку в гостиницу. Поэтому было решено, что Крашке приедет прямо на вокзал проводить Мюллера, что было вполне естественно для пресс-атташе посольства, а там вручит ему драгоценный пакетик.
Так и было сделано. За час до отхода заграничного поезда Москва – Негорелое сияющий господин Крашке выехал из посольства на Белорусский вокзал, заверив полковника фон Вейцеля, что сразу после отхода поезда вернется в посольство и доложит своему патрону, что пленка поехала в Берлин.
Глава 2. «Вариант Барбаросса»
Уже две недели прошло после этого рокового дня, а и сегодня, все еще лежа в постели и вспоминая все подробности случившегося, господин фон Вейцель не мог сдержать нервной дрожи. Изволь вот при такой злосчастной судьбе оберегать нервно-сосудистую систему!
Не раз фон Вейцель давал себе слово не возвращаться к этим проклятым воспоминаниям, так нет, они назойливо лезли ему в голову.
В тот проклятый день он был, представьте, абсолютно спокоен, и ему и в голову не приходило, что в самый последний момент «операция Сириус» лопнет, как мыльный пузырь. Да и как можно было это предвидеть, когда все катилось, как по рельсам, и никаких признаков приближающейся беды не было.
В тот день, проводив Крашке до самого подъезда, господин Вейцель вышел во двор посольства, посмотрел, как шофер Август моет его длинный темно-синий «мерседес», сверкающий никелем и лаком. Было еще прохладно, но солнце уже начинало припекать. За воротами шумела полуденная весенняя Москва, отдохнувшая после первомайских праздников. Слева в одном из переулков, в школьном дворе, весело кричали дети. Через чугунное кружево ворот было видно, как мерно прохаживается взад-вперед рослый, очень вежливый милиционер, неизменно, с большим достоинством, отдававший честь, когда мимо него проезжали представители «дружественной державы», как любили именовать себя после советско-германского пакта 1939 года немецкие дипломаты и в том числе господин военный атташе.
Из открытого окна посольской канцелярии господину Вейцелю подчеркнуто скромно улыбалась фрейлен Грета.
Поглядев на ее кудрявую головку и пышную грудь, господин фон Вейцель решил сегодня пригласить ее снова – фрейлен Грета вполне этого заслуживала. И он осторожно сделал ей знак глазами, на что Грета утвердительно кивнула белокурой головкой.
В самом лучшем настроении, чуть охмелев от свежего воздуха, майского солнца и отлично складывающихся дел, полковник Вейцель вернулся в свой служебный кабинет и приступил к составлению секретного доклада об успешном завершении «операции Сириус».
Черт возьми, полковник фон Вейцель был мастер писать доклады!.. Здесь надо было найти тот особый тон, когда доклад, с одной стороны, отличался бы деловой скромностью и даже некоторой сухостью изложения, не обнаруживая и тени – боже упаси! – хвастовства, а, с другой стороны, из четкого перечисления всех сложностей, неожиданных препятствий и опасностей, стоявших на пути осуществления операции, должна была возникнуть красочная картина находчивости, смелости и настойчивости, проявленных лично господином атташе и его аппаратом…
Вейцель заканчивал уже пятый лист и выкурил три сигареты («надо будет все-таки бросить эту вредную привычку»), когда за дверью протопали чьи-то стремительные тяжелые шаги и в кабинет влетел, как огромный футбольный мяч, удачно забитый в ворота под самым носом растерявшегося вратаря, господин Крашке…
Ворвавшись в комнату, Крашке пролепетал что-то нечленораздельное. Господин атташе, сразу вспотев, мгновенно догадался, что случилось нечто ужасное.
– Что?! – вскричал он таким голосом, что заколыхались шелковые занавески на окнах.
– М-м-м… – замычал Крашке. – Убейте меня, господин полковник…
У Вейцеля хватило выдержки вылить полкувшина воды на голову этого кретина, после чего Крашке, дрожа и чуть не плача, сообщил, что на вокзале, в самый последний момент, у него… вырезали задний карман с бумажником, в котором были все его документы и эта самая пленка!..
Вейцель схватился за голову. Он накинулся на Крашке с бранью и криками, но тот даже не пытался оправдываться.
Прошло минут двадцать, пока господин Вейцель не вспомнил о своей нервно-сосудистой системе. Дрожащими руками он налил в стакан двойную порцию брома и залпом опрокинул его, от волнения он перепутал пузырьки и вместо брома налил тридцатипроцентный альбуцид, который аккуратно капал себе в глаза вследствие конъюнктивита.
Господин атташе был очень мнителен и поднял страшную тревогу. Врача посольства, доктора Вейнзеккера, мирно дремавшего в дворовом флигеле, где он жил, разбудили, как на пожар. Толстый Вейнзеккер, этот проклятый бездельник, со сна долго не мог понять, в чем дело, глядя на катающегося на диване и ревущего господина фон Вейцеля, и наконец, уяснив суть происшествия, нахально заявил, что альбуцид не так уж страшен и, если не считать легкой рези в кишечнике, которая к вечеру пройдет, даже полезен как дезинфицирующее средство…
Господин Вейцель с трудом удержался, чтобы не отпустить оплеуху этому толстому шарлатану, которому наплевать на чужие страдания, но Вейнзеккер, трубно высморкавшись в огромный клетчатый платок, величественно удалился во флигель с видом человека, выполнившего свой долг.
А резь в животе продолжалась, хотя Вейнзеккер нагло утверждал, что это главным образом нервные спазмы.
* * *Итак, Крашке был обворован. В бумажнике находилось небольшое количество валюты, личное удостоверение Крашке, та самая пленка и визитная карточка сотрудника миссии Отто Шеринга, на обороте которой тот написал Крашке, что приветствует его в день приезда в Москву как старого знакомого и коллегу по работе. (Отто Шеринг, значившийся экономическим атташе, был в действительности работником политической разведки.)