Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках
ГАНС САКС
Льстивый и честный пред обезьяньим царем
У Эзопа в четвертой книгеТак говорится в восьмой басне:Пошли два друга путешествовать,Чтоб посмотреть на страны дальние, —Одна в них цель, но разный нрав:Первый из них был лжец и льстец,А второй был, наоборот,Чистосердечен и правдив.Дошли они до самой ИндииИ там в диком лесу увидели:Стоит гора, а на ней трон,А на нем обезьяний царьС толпой придворных обезьян.Испугались наши друзья;А царь манит к себе лжецаИ говорит: «Кто я такой?»Лжец льстиво молвит: «Ты владыка,Великий, могучий, богатый!» —«А кто стоит вокруг меня?» —«Это стоят твои князья,Рыцари, канцлеры, вельможи,Стольники, спальники и челядь».Царь за такую ложь и лестьЩедрые дал ему дары,А правдивый думает так:«Если так награждают ложь,Какова же будет наградаВ ответ на истинную правду!»А меж тем обезьяний царьИ ему задает вопрос:«Кто я такой и кто со мною?»И правдивый ответил честно:«Ты – обезьяна, и вокругТебя – такие же, как ты,Безобразные обезьяны!»Услышав правдивое слово,Обезьяний царь со всей свитоюВ ярости бросился на путника.Они вонзили в него зубы,Стали терзать его и мучить,Изодрали лицо когтямиИ выгнали, а все за правду. Басня показывает нам,Как извратился род людской.Кто попробует в наши дниГоворить правду при двореИ вывести на белый светПороки, царящие там,Тот не жди никаких наград,Кроме насмешки и хулы:Его бросят в безумный домИ станут псами там травить.Но ежели явится льстец,Расхвалит всяческое злоИ мерзость представит как благо —То вот кто будет принят с честью!Таков двор – таков и весь мир:Знать и чернь, миряне и клир,Всем не по сердцу слово правды,Обличающей злые нравыИ за это гонимой всюду —В церкви, в цехе, в поле и в школе.Мир полон зла, он это злоНе любит выносить на свет;Притом у него такой слух,Который к грубой правде глух,А хочет угодливых слов,Пустых похвал, лести и лжи.Кто в таком промысле силен,Тот самый нужный человек;А кто правду не утаит,К тому мир свиреп и жесток.Вот так все худо, и вот так,Чем дальше в жизнь, тем больше лжи,Пока весь мир хочет быть слепИ пока в нем властвует зло,Причина всяческих невзгод, —Так об этом сказал Ганс Сакс.ЖАН ДЕ ЛАФОНТЕН
Лисица и виноград
Лис-гасконец, а может быть, лис-нормандец (Разное говорят),Умирая с голоду, вдруг увидел над беседкою Виноград, такой зримо зрелый, В румяной кожице!Наш бездельник был бы рад им полакомиться, Да не мог до него дотянуться И сказал: «Он зелен —Пусть им кормится всякий сброд!»Что ж, не лучше ли так, чем праздно сетовать?Ворон и лисица
Дядюшка ворон, сидя на дереве, Держал в своем клюве сыр.Дядюшка лис, привлеченный запахом, Повел с ним такую речь:«Добрый день, благородный ворон!Что за вид у вас! что за красота! Право, если ваш голос Так же ярок, как ваши перья, То вы – Феникс наших дубрав!»Ворону этого показалось мало, Захотел он блеснуть и голосом,Разинул клюв – и выронил сыр.Подхватил его лис и молвил: «Сударь, Запомните: всякий льстецКормится от тех, кто его слушает, —Вот урок вам, а урок стоит сыра!»И поклялся смущенный ворон (но поздно!),Что другого урока ему не надобно.ЖАН-ПЬЕР КЛАРИ ДЕ ФЛОРИАН
Истина и басня
Однажды нагая Истина Вышла из своего колодца;Черты ее были трачены временем,Юные и старые разбегались от ее лица.Бедная Истина стыла от холода, Ей было негде жить. Тут предстала ее очам В богатом наряде Басня,Вся в перьях, вся в драгоценностях,Блестящих, хоть часто и поддельных.«Добрый день! – сказала она. – Это вы?Что вы делаете здесь одна среди дороги?»Истина в ответ: «Как видите, замерзаю И тщетно прошу прохожих Дать мне приют, —Но все меня боятся. Увы, я вижу:Старой женщине ничего не дано». — «Но я вас старше, —Сказала Басня, – а между тем, Скажу, не хвастаясь, Мне открыта любая дверь. Однако, сударыня Истина, Почему вы ходите нагая?Это нехорошо. Давайте оденемся,И у нас будет общий интерес.Вот вам мой плащ, и пойдемте рядом.Если встретится нам мудрец —Ради вас он не отвергнет меня, А ради меня – глупец Перестанет осыпать вас обидами.Пользуясь этим каждая по-своему,С вашим разумом и моим легкомыслием, Вот увидите, сестрица: вдвоем Мы пройдем повсюду!»Философ и сова
Бесприютный, гонимый, осужденныйЗа то, что звал вещи своими именами,Из города в город скитался бедный философ,Унося с собою все свое: свой рассудок.Однажды, обдумывая плоды своих бдений,Он увидел (дело было в лесу) Большую сову, Окруженную галками и воронами, Которые клевали ее, крича:«Вот негодяй, безбожник, враг отечества!Ощипать его, живо! клюй его, клюй,А потом мы будем его судить!»И теснили сову. А она, несчастная,Крутя своей доброю толстою головой,Тщетно увещевала их разумными доводами.Философ был тронут, потому что философияДелает нас человечней и добрей: Прогнал он вражескую стаюИ спросил сову: «Почему эти злодеи Хотели тебя убить?Что ты им сделала?» А сова: «Ничего:Просто я умею видеть, когда всем темно, — В этом и преступление».Мальчик и зеркало
Мальчик, выросши у кормилицы в деревне,Вернулся в город и очень удивился, Увидев зеркало.Сперва мальчик в зеркале ему понравился, Потом по ребяческой привычке (Впрочем, не только ребяческой)Захотел он обидеть того, кто нравится,И скорчил ему рожу, а зеркало – тоже. Мальчик, разобидевшись, Грозит ему кулаком, А зеркало грозится в ответ.Наш кривляка, озлясь, бросается с криком Поколотить этого нахала —И ушибает руки. Гнев его растет — В отчаянии и ярости Вот он мечется перед зеркалом,Плача, крича и колотя по стеклу.Приходит мать, утешает его, ласкает,Унимает слезы и нежно говорит:«Не ты ли первый стал корчить рожиЭтому негоднику, который тебя огорчил?» — «Я». – «А теперь посмотри:Ты улыбнулся – и он улыбнулся,Ты к нему тянешь руки – и он к тебе тоже,Ты не сердишься – и он не дуется:Вот так-то люди друг с другом и живут —И добро, и зло возвращается к нам же».ДЖУЗЕППЕ ПАРИНИ
Кот и крестьянин
Однажды кот пришел к мужику в гости,Выгнул шею в униженном поклоне,Склонился к уху и вкрадчиво молвил:«Ах! разреши мне пожить в твоем доме.Я в нем не буду зря занимать место, —Нет, я острым клыком и смелым когтемСтану защитой от мышей бесстыдныхДля всех твоих кладовых и амбаров». Мужик был рад слышать такие речи —Он дал коту ключи от всех амбаровИ сказал: «Друг мой, прошу, будь на страже!» Целую ночь было слышно, как стонутМыши, объятые смертельным страхом,Но бессильные скрыться от расправы. Никогда не бывалоВидано столь беспощадных побоищ,Как этой ночью претерпели мыши: Плакал слезами счастьяКрестьянин, когда поутру проснулсяИ воочью увидел поле боя. Кота-победоносцаОн взял за лапу, прижал его к сердцу,Гладит серую шерсть, целует в морду. Но столь великий подвигНе повторился следующей ночью:Может быть, кот утомлен был вчерашним, А только было слышно,Как он с кошками мяукал на крышах.Мыши слышат и вновь выходят грабить — Коту и дела нету:Он за два дня до того обленился,Что только и лежит, греясь у печки, А там и сам воруетСало, и рыбу, и все, что есть в кухне:Живет разбоем, а мышей забросил. Крестьянин это видит,Он горюет, кота он укоряетИ наконец ловит его с поличным. «Ах, злодей! ах, безумец! —Кричит ему разъяренный хозяин. —Зачем я тебе верил? В час недобрый Тебя я сделал главнымНад моим домом; а больше бы толку,Кабы ты жил, как все коты и кошки».ЛУИДЖИ ФЬЯККИ
Молодой дрозд и его мать
Молодой дрозд, совсем кругленький птенчик,Еще не свыкшийся с здешнею жизнью,Увидел перышко, по воле ветраЛетевшее по открытому небу.«Ах, посмотри, мама, какая птичка! —Говорит он, – с виду совсем малютка,А летит так, как никто не летает!Скажи, как ее имя в наших рощах?» —«Это не птичка, – говорит мать сыну, —Это перышко, веемое ветром». —«Как? – воскликнул сын. – Стало быть, не толькоЖивые птицы способны к полету?Не верится, что и другие тоже!»Мать отвечает: «Куда ветер дует,Туда летят даже мертвые перья —Поверь, так уж ведется в этом мире».ЛОРЕНЦО ПИНЬОТТИ
Взбитые сливки
В большой фарфоровой чашкеБыли чистые свежие сливки,И француз-кондитерБыстро-быстроВзбивал их тоненькой ложкой.От этой встряскиСтонала, вспухала, вставала влагаБелой сияющей пеной,Всходя все выше и вышеЛегко и мягко,Все шире и шире за край сосуда,И уже казаласьБелым сугробом густого снега. А при этом были случайноТри достойные мужа:Физик, метафизик и важный теолог.Сдвинув брови, они смотрелиНа этот труд. Чему же они дивились?Не сладкий ли запах кухниПовергал в недоуменье три науки?Нет: пред нимиСовершался химический опыт. «Смотрите! – говорил метафизик, —В этом прекрасном труде мы видимОбраз творящего духа:Идея, сталкиваясь с идеей,Возбуждается, обе рождают третью,И снова, и снова, и постепенно,Словно пенистая влагаПод руками кондитера, вырастает массаВзаимосвязанных мыслей, и так выходитНаподобие крема —Новая философская система». Физик, напротив,Любовался, как самая малостьМатерии становится огромнымОбъемом, а это значит,Что назло всем чувствамМир – ничто, материи в нем почти и нету,А вся природаПодобна воздушно взбитым сливкам. Глубокомысленный же теолог,Отведав сливок, удостоверил:Плотности в них так мало,Что не ешь, а только кажется, как будтоЕшь. Эта пища – словно нарочноЧтобы обмануть нечистого духа,Когда он во время поста примечает,Как лакомки над чашкой шевелят челюстями,И злорадно бросаетНа адские весы это их прегрешенье,А вес его мал, и дьявол растерян,И богословы смеются ему в морду. Но вдруг из гущи сливокРаздался голос —Не знаю уж, явление ли природыИли шутка презрительного домового:«Загляните в чашку:Веса там мало, а ветра много:Вот истинный образВсего, что бесполезно и праздноВ вашем человеческом знанье».ТОМАС ДЕ ИРИАРТЕ И ОРОПЕСА
Медведь, обезьяна и свинья
Медведь, с которым приезжийЗарабатывал на жизнь,Как-то шел на задних лапахВ недовыученном танце,Представляя человека,И спросил мартышку: «Как?» Мартышка была толковаИ сказала: «Никуда!» Медведь молвил: «Ты, мартышка,По-моему, неправа:Разве я хожу не прямо?Разве видом не хорош?» Свинья, видя эту ссору,Крикнула медведю: «Браво!Молодец! Лучших танцоровВ мире не было и нет!» Медведь, такое услышав,Задумался, помолчал,А потом, убавив важность,Сказал такие слова:«Когда меня обругалаМартышка, я ей не верил;Но уж если свинья хвалит,Значит, впрямь пришла беда!» Пусть каждый гордец-писательЭту истину запомнит:«Бранит умный – дело плохо,Хвалит глупый – вовсе дрянь!»ХРИСТИАН ФЮРХТЕГОТТ ГЕЛЛЕРТ
Умирающий отец
Два сына были у отца:Кристоф был умный, а Георг был глупый.Подходит смерть; и, лежа на одре,Глядит отец с тревогой на Кристофа:«Ах, сын! меня терзает мысль, —Вот я умру – и что с тобою, умным, будет?Послушай: у меня в шкапуСтоит ларец, в нем дорогие камни,Они – твои: возьми их, сын,И только не делися с братом».Сын испугался: «Как же так?Ведь если мне достанется так много,То чем же будет жить мой брат?» —«Брат? – оборвал его отец, —Не беспокойся о Георге:Кто глуп, тот глупостью как раз и будет счастлив».ФРИДРИХ ФОН ХАГЕДОРН
Медвежья шкура
Два молодца, от юных летПривыкшие в гасконских земляхВсех вперебой честить направо и налево,Покинули, польстившись на скитанья,Свою певучую страну.Охоты у них было больше, чем таланта,И вот упрямство и нуждаВ надежде выправить делаИх довели до самой Польши.Ни денег больше нет у бывших удальцов,Ни песен, ни отваги;Из милости их приютил один корчмарьВ надежде будущей поживы.Они ему сказали: «В вашей чащеЖивет огромный злой медведь,И мы по-рыцарски готовы заплатитьТебе его прекрасной шкурой.Мы не унизим, задолжав,Перед тобою честь гасконцев:Такого зверя затравитьМы сможем лучше всех чертей из ада,Ей-ей! вот будет нам потеха!»Хозяину смешно. Он бьется об заклад,Они спешат и рвутся к делу,Нетерпеливая отвага их торопит,И вот они в лесу, и вот пред ними враг.Холодный страх пронзил обоих:Один в испуге лезет на сосну,Другой, умней, упал и притворился мертвым:Застыл, не дышит, взгляд потух,Лежит старательный покойникИ держит в памяти одно лишь:Что мертвецов медведь не ест.Зверь смотрит, нюхает, со всех сторон заходитИ поддается на обман:«Фу! – он ворчит, – какая падаль!Нам, медведям, чего-нибудь бы посвежей!» —И удаляется. Храбрец-приятельСкорей с сосны – и к другу. «Как я рад!Ты жив! едва глазам я верю:Видать, большой святой тебя хранил!Но как же нынче вражья шкура?Я в страхе видел, что медведьСтоял над самым твоим ухом —Так что же он тебе сказал?» —«Немногое, – ответил друг, – но с толком.Мне посоветовал он так:Пока медведь еще не пойман,Медвежьей шкурой не торгуй!»ЭВАЛЬД ХРИСТИАН ФОН КЛЕЙСТ
Раненый журавль
Осень стряхнула листья с пестрых рощ,Холодный иней стлался по лугам,Когда слетелась стая журавлейК морскому брегу, чтобы править путьВ заморский добрый край. И лишь одинЖуравль, чью ногу ранило стрелой,Был в стороне, тосклив, безмолвен, чуждВольному крику строящихся птиц,И громко тешились они над ним. Он думал: «Я не виноват, что хром,Я благу общему служил, как вы,И не за что смеяться надо мной.Но ах, как мне лететь, когда всех силИ мужества меня лишает боль?Несчастному, мне в море будет смерть!Зачем живым я спасся от стрелка?» Тут ветер потянул с холмов к волнам,И журавлиный строй взлетает в путь,Бьет крыльями и радостно кричит,А тот больной все дальше отстает,Все чаще отдыхает на листахПлавучих лотосов и все томимТоской и болью. Так достиг и он,Счастливой осторожностью спасен,Тех мест, где добрый воздух исцелилЕго недуг; а многие из злыхНасмешников погибли в пене волн. Вы, знающие бедствий тяжкий гнет,Вы, в честном сердце кроющие скорбь,Оставьте страх, не проклинайте жизнь,Дерзните в путь по жизненной стезе:Там, за морем, есть лучшая земля —Поля блаженства, и они – для вас!КОМЕДИЯ
Это отрывок из латинской комедии IV века «Кверол». Комедия – очень мало известная: даже советские историки, всюду искавшие материалов о положении и психологии рабов в древнем мире, ни разу не воспользовались тем монологом раба, который здесь переведен. Раба зовут Пантомал («негодяй на все руки»), его хозяина – Кверол («брюзга»), сюжет – о том, как трое мошенников хотели этого Кверола обокрасть, а вместо этого нечаянно обогатили, но этот монолог – как бы интермедия, к сюжету отношения не имеющая. Он напечатан здесь дважды, сперва прозой, потом стихами; я прошу читать его именно в таком порядке. Дело вот в чем. Оригинал написан ритмической прозой: фразы и куски фраз начинаются как проза, а кончаются как стихи или почти как стихи – «трохаические тетраметры» с женской цезурой и мужским или дактилическим окончанием. По-русски это выглядит как последовательность синтаксических отрезков с приблизительным чередованием женских и не-женских окончаний. Если печатать этот текст как прозу, то этот ритм должен стушевываться, если как стихи – то подчеркиваться. Мне бы хотелось, чтобы читатель проверил, подтверждается ли это его восприятием. Этот текст мне пришлось печатать дважды, один раз прозой, другой стихами, но расспросить читателей о впечатлении не было случая.
КВЕРОЛ
Сцена 7
Пантомал
Нет на свете хороших хозяев – это известно всякому. Но я доподлинно убедился, что самый скверный – это мой. Человек-то он безвредный, только рохля и ворчун. Если, положим, что-то в доме пропало, он так и сыплет проклятиями, словно это неведомо какое преступление. Если вдруг обман заметит – без перерыву кричит и ругается, да как! Если кто-нибудь толкнет в огонь стул, или стол, или кровать, как это бывает при нашей спешке, – он и на это плачется. Если крыша протекает, если двери сбиты с петель – он скликает весь дом, обо всем допрашивает, – разве ж такого можно стерпеть? Все расходы, все расчеты записывает собственной рукой, и если в чем не отчитаешься, то деньги требует назад.
А уж в дороге до чего он несговорчив и невыносим! Выехать надо до рассвета; мы себе пьянствуем, потом спим; а он и на это уж сердит! А потом, за пьянством и сном, пойдут другие поводы: в толпе толкотня, мулов не сыскать, погонщиков след простыл, упряжка не слажена, сбруя наизнанку, возница на ногах не стоит, – а он, словно сроду никогда не ездил, все это ставит нам в вину! Когда так бывает у другого, то немножко терпения – и все постепенно наладится. А у Кверола наоборот: за одной бедой он ищет другую, придиркой за придирку цепляется; не хочет ехать с пустой коляской или с больной лошадью и все кричит: «Почему ты мне раньше об этом не сказал!» – словно сам не мог заметить. Вот уж самодур так самодур! А если заметит какую оплошность, то скрывает и молчит, и только тогда затевает ссору, когда и сослаться не на что, когда уж не отговоришься: «Так и я хотел сделать, так и я хотел сказать». А когда наконец потаскаемся туда-сюда, то надо еще и вернуться в срок. И вот вам еще одна повадка этого негодника: чтобы мы спешили к сроку, он дает нам про запас один только день, – разве же это не значит просто искать повода, чтобы гнев сорвать? Впрочем, что бы там ему ни взбрело в голову, мы всегда сами себе назначаем день для возвращения; так что хозяин, чтобы не попасть впросак, если кто ему нужен в календы, тому велит явиться накануне календ.
А как вам нравится, что он терпеть не может пьянства и сразу чует винный дух? И что за вино, и много ли пил – по глазам и по губам он с первого взгляда угадывает. Мало того: он не хочет, чтоб с ним хитрили и водили за нос, как водится! Кто же мог бы такому человеку служить и слушаться его? Не терпит воды, коли пахнет дымом, ни чашки, коли засалена: что еще за прихоти! Если кувшин поломан и потрескался, миска без ручек и в грязи, бутылка надбитая и дырявая, заткнутая воском тут и там, – он на это спокойно смотреть не может и еле сдерживает желчь. Не могу себе представить, что такому дурному человеку может понравиться? Как вино отопьешь и водой разбавишь – он заметит всякий раз. Нередко нам случается подмешивать и вино к вину: разве грех облегчить кувшин от старого вина и долить его молодым? А Кверол наш и это считает страх каким преступлением и, что самое скверное, сразу обо всем догадывается.
Дай ему самую маленькую монетку, легонький такой серебряный кружочек, и он уже думает, что ее подменили или подпилили, потому что случай такой уже был. И какая тут разница? ведь один и тот же цвет у всякого серебра! Все сумеем подменить, а это – нипочем. То ли дело – золотые солиды: тысячи уловок есть, чтоб их подделывать. Если чеканка одна и та же, то попробуй-ка их различить! Где на свете больше сходства, чем между солидом и солидом? Но и в золоте есть различия: внешность, возраст, цвет лица, известность, происхождение, вес, – на все это смотрят у золота внимательней, чем у человека. Поэтому где золото, там все для нас. Кверол этого раньше не знал; но дурные люди портят хороших людей!
Вот уж мерзавец этот самый наш сосед Арбитр, к которому я теперь иду! Он пайки рабам убавил, а работы свыше всякой меры требует. Кабы мог, он бы и мерки завел другие ради своей бесчестной выгоды. И вот когда он, случайно или нарочно, повстречает моего хозяина, тут-то они вразумляют друг друга. И все-таки, ей-ей, сказать по правде, если уж надо выбирать, то я выбираю своего. Хоть какой он ни на есть, а по крайней мере держит нас без скупости. Да беда, что слишком часто дерется и всегда кричит на нас. Так пусть уж и того и другого накажет бог!
А мы не так уж глупы и не так уж несчастны, как некоторые думают. Нас считают сонливцами за то, что днем нас клонит ко сну: но это потому бывает, что мы зато по ночам не спим. Днем наш брат храпит, но сразу просыпается, как только все заснут. Ночь, по-моему, самое лучшее, что сделала природа для людей. Ночь для нас – это день: ночью все дела мы делаем. Ночью баню мы принимаем, хоть и предпочли бы днем; моемся с мальчиками и девками – чем не жизнь свободного? Ламп мы зажигаем столько, чтобы свету нам хватало, а заметно бы не было. Такую девку, какой хозяин и в одежде не увидит, я обнимаю голую: щиплю за бока, треплю ей волосы, подсаживаюсь, тискаю, ласкаю ее, а она меня, – не знавать такого хозяевам! А самое главное в нашем счастье, что нет меж нами зависти. Все воруем, а никто не выдаст: ни я тебя, ни ты меня. Но следим за господами и сторонимся господ: у рабов и у служанок здесь забота общая. А вот плохо тем, у кого хозяева до поздней ночи все не спят! Убавляя ночь рабам, вы жизнь им убавляете. А сколько свободных не отказалось бы с утра жить господами, а вечером превращаться в рабов! Разве, Кверол, тебе не приходится ломать голову, как заплатить налог? А мы тем временем живем себе припеваючи. Что ни ночь, у нас свадьбы, дни рождения, шутки, выпивки, женские праздники. Иным из‐за этого даже на волю не хочется. Действительно, откуда у свободного такая жизнь привольная и такая безнаказанность?
Но что-то я здесь замешкался. Мой-то, наверное, вот-вот закричит, как водится. Не грех бы мне так и сделать, как он сказал, да закатиться к товарищам. Но что получится? Опять получай, опять терпи наказание. Они хозяева: что захотят, то и скажут, коли в голову взбрело, а ты потом расплачивайся. Боги благие! ужель никогда не исполнится давнее мое желание: чтобы мой дурной и злой хозяин стал адвокатом, канцеляристом или местным чиновником? Почему я так говорю? Потому что после свободы тяжелее подчинение. Как же мне не желать, чтобы сам испытал он то, чего никогда не знавал? Пусть же он наденет тогу, пусть обивает пороги, пьянствует с судейскими, пусть томится пред дверями, пусть к слугам прислуживается, пусть, оглядываясь зорко, шляется по форуму, пусть вынюхивает и ловит свой счастливый час и миг утром, днем и вечером. Пусть преследует он лестью тех, кому не до него; пусть свидания назначает тем, кто не является; пусть и летом не вылезает он из узких башмаков!
Пантомал
Нет на свете хороших хозяев — это известно всякому.Но я доподлинно убедился, что самый скверный – это мой.Человек-то он безвредный, только рохля и ворчун.Если, положим, что-то в доме пропало, он так и сыплет проклятиями, словно это неведомо какое преступление.Если вдруг обман заметит — без перерыву кричит и ругается, да как!Если кто-нибудь толкнет в огонь стул, или стол, или кровать,как это бывает при нашей спешке, — он и на это плачется.Если крыша протекает,если двери сбиты с петель — он скликает весь дом, обо всем допрашивает, — разве ж такого можно стерпеть?Все расходы, все расчеты записывает собственной рукой,и если в чем не отчитаешься, то деньги требует назад.А уж в дороге до чего он несговорчив и невыносим!Выехать надо до рассвета; мы себе пьянствуем, потом спим; а он и на это уж сердит!А потом, за пьянством и сном, пойдут другие поводы:в толпе толкотня, мулов не сыскать, погонщиков след простыл,упряжка не слажена, сбруя наизнанку, возница на ногах не стоит, —а он, словно сроду никогда не ездил, все это ставит нам в вину!Когда так бывает у другого, то немножко терпения — и все постепенно наладится. А у Кверола наоборот:за одной бедой он ищет другую, придиркой за придирку цепляется;не хочет ехать с пустой коляской или с больной лошадью и все кричит: «Почему ты мне раньше об этом не сказал!» —словно сам не мог заметить. Вот уж самодур так самодур!А если заметит какую оплошность, то скрывает и молчит,и только тогда затевает ссору, когда и сослаться не на что,когда уж не отговоришься: «Так и я хотел сделать, так и я хотел сказать».А когда наконец потаскаемся туда-сюда, то надо еще и вернуться в срок.И вот вам еще одна повадка этого негодника:чтобы мы спешили к сроку, он дает нам про запас один только день, —разве же это не значит просто искать повода, чтобы гнев сорвать?Впрочем, что бы там ему ни взбрело в голову, мы всегда сами себеназначаем день для возвращения; так что хозяин, чтобы не попасть впросак,если кто ему нужен в календы, тому велит явиться накануне календ.А как вам нравится, что он терпеть не может пьянства и сразу чует винный дух? И что за вино, и много ли пил —по глазам и по губам он с первого взгляда угадывает.Мало того: он не хочет, чтоб с ним хитрили и водили за нос, как водится!Кто же мог бы такому человеку служить и слушаться его?Не терпит воды, коли пахнет дымом, ни чашки, коли засалена: что еще за прихоти!Если кувшин поломан и потрескался, миска без ручек и в грязи,бутылка надбитая и дырявая, заткнутая воском тут и там, —он на это спокойно смотреть не может и еле сдерживает желчь.Не могу себе представить, что такому дурному человеку может понравиться?Как вино отопьешь и водой разбавишь — он заметит всякий раз.Нередко нам случается подмешивать и вино к вину:разве грех облегчить кувшин от старого вина и долить его молодым?А Кверол наш и это считает страх каким преступлениеми, что самое скверное, сразу обо всем догадывается.Дай ему самую маленькую монетку,легонький такой серебряный кружочек, и он уже думает,что ее подменили или подпилили, потому что случай такой уже был.И какая тут разница? ведь один и тот же цвет у всякого серебра!Все сумеем подменить, а это —нипочем. То ли дело — золотые солиды: тысячи уловок есть, чтоб их подделывать.Если чеканка одна и та же, то попробуй-ка их различить!Где на свете больше сходства, чем между солидом и солидом?Но и в золоте есть различия: внешность, возраст, цвет лица, известность, происхождение, вес, — на все это смотрят у золотавнимательней, чем у человека. Поэтому где золото, там все для нас.Кверол этого раньше не знал; но дурные люди портят хороших людей!Вот уж мерзавец этот самый наш сосед Арбитр, к которому я теперь иду!Он пайки рабам убавил, а работы свыше всякой меры требует.Кабы мог, он бы и мерки завел другие ради своей бесчестной выгоды.И вот когда он, случайно или нарочно, повстречает моего хозяина,тут-то они вразумляют друг друга.И все-таки, ей-ей, сказать по правде, если уж надо выбирать, то я выбираю своего.Хоть какой он ни на есть, а по крайней мере держит нас без скупости.Да беда, что слишком часто дерется и всегда кричит на нас.Так пусть уж и того и другого накажет бог!А мы не так уж глупы и не так уж несчастны, как некоторые думают. Нас считают сонливцами за то, что днем нас клонит ко сну:но это потому бывает, что мы зато по ночам не спим.Днем наш брат храпит, но сразу просыпается, как только все заснут.Ночь, по-моему, самое лучшее, что сделала природа для людей.Ночь для нас – это день: ночью все дела мы делаем.Ночью баню мы принимаем, хоть и предпочли бы днем;моемся с мальчиками и девками — чем не жизнь свободного?Ламп мы зажигаем столько,чтобы свету нам хватало, а заметно бы не было.Такую девку, какой хозяини в одежде не увидит, я обнимаю голую:щиплю за бока, треплю ей волосы, подсаживаюсь, тискаю,ласкаю ее, а она меня, — не знавать такого хозяевам!А самое главное в нашем счастье, что нет меж нами зависти.Все воруем, а никто не выдаст: ни я тебя, ни ты меня.Но следим за господами и сторонимся господ:у рабов и у служанок здесь забота общая.А вот плохо тем, у кого хозяева до поздней ночи все не спят!Убавляя ночь рабам, вы жизнь им убавляете.А сколько свободных не отказалось быс утра жить господами, а вечером превращаться в рабов!Разве, Кверол, тебе не приходится ломать голову, как заплатить налог?А мы тем временем живем себе припеваючи,Что ни ночь, у нас свадьбы, дни рождения, шутки, выпивки, женские праздники.Иным из‐за этого даже на волю не хочется. Действительно, откуда у свободного такая жизнь привольная и такая безнаказанность? Но что-то я здесь замешкался.Мой-то, наверное, вот-вот закричит, как водится.Не грех бы мне так и сделать, как он сказал, да закатиться к товарищам. Но что получится? Опять получай, опять терпи наказание.Они хозяева: что захотят, то и скажут, коли в голову взбрело, а ты потом расплачивайся.Боги благие! ужель никогда не исполнится давнее мое желание:чтобы мой дурной и злой хозяинстал адвокатом, канцеляристом или местным чиновником? Почему я так говорю?Потому что после свободы тяжелее подчинение.Как же мне не желать, чтобы сам испытал он то, чего никогда не знавал?Пусть же он наденет тогу,пусть обивает пороги, пьянствует с судейскими,пусть томится перед дверями, пусть к слугам прислуживается,пусть, оглядываясь зорко, шляется по форуму,пусть вынюхивает и ловит свой счастливый час и миг утром, днем и вечером!Пусть преследует он лестью тех, кому не до него;пусть свидания назначает тем, кто не является;пусть и летом не вылезает он из узких башмаков!