Ошибка стюардессы. Человеческий фактор

Пролог

Варикозное расширение вен, опущение внутренних органов, приводящее к бесплодию, забывчивость, поскольку постоянное пребывание на высоте сказывается на сосудах, повышенное радиационное излучение, в особенности в полетах над Атлантикой, и горькое осознание того, что мужчины-летчики вовсе не какие-то там особенные, – вот с чем рано или поздно сталкивается каждая бортпроводница. Конечно, есть среди пилотов орлы, причем не только в кабине лайнера, но и по жизни, однако как и среди всех других мужчин, это скорее исключение из правила, чем само правило. В общем, работа стюардессы – не сахар, и хотела бы я посмотреть в глаза тому, кто первым придумал брать женщин в качестве бортпроводников!

Гробиться на этом романтическом поприще я, естественно, не желала и пришла в авиацию лишь для того, чтобы понравиться пилоту, который понравится мне. Нет, крутить романы в небе, как некоторые дуры, я не собиралась. План был простой – замуж, только замуж, и прощай, неблагодарная работа, когда высоколобому начальству наплевать, а дураки-пассажиры всегда правы.

Можно ли представить что-то более абсурдное, когда триста с лишним человек мало что добровольно, так еще и за приличную плату, садятся в комфортабельную керосиновую цистерну емкостью несколько десятков тонн и позволяют поднимать себя в ней на высоту десять тысяч метров, чтобы потом с этой высоты плюхнуться на бетон выпущенными из цистерны колесами, и весь этот балаган называется полетом. Нет, никаких иллюзий по поводу пассажирских авиаперевозок я не питала, каких-либо мало-мальски романтических чувств к небу под крылом керосинки не испытывала и тянула свою лямку бортпроводника как ломовая лошадь, желая лишь одного, – понравиться ломовому жеребцу, чтобы рожать и выхаживать в уютной конюшне его милых жеребят, а не потеть на семижильной работе, ежедневно рискуя разбиться вдребезги и сгореть.

Нас многому учили, мучили изнурительными тренировками, пичкали различного рода информацией, девяносто процентов которой мне никогда не пригодились, но не научили самому главному, – как быть чутким и внимательным к пассажиру, если он раздражает тебя еще до того, как взошел по трапу на борт. Ах, что они, сволочи, творят!

Цинизм, тупая бравада, сальные шуточки, которые достают тебя до самых печенок, а еще непомерное питье алкоголя и плотские утехи под пледом с первой подвернувшейся в салоне более или менее смазливой бабой. А мы, дуры, сами пледы им раздаем, чтобы они, бедненькие, не замерзли, и терпим все их безобразия, потому что инструкция!

Вот почему не проходит и десяти рейсов, как самые умные из нас ставят между собой и пассажиром железобетонную стену или устанавливают заоблачную дистанцию, и все для того, чтобы он без нервотрепки и дурацких вопросов, за которые его иногда просто хочется прибить мухобойкой как назойливую мошку, занял свое место в салоне, сидел на нем смирно и больше не рыпался. Чем больше ты проявляешь так называемой чуткости, тем больше тебе садятся на шею, да еще погоняют своими мерзкими пятками, на которых почему-то всегда болтаются донельзя вонючие носки, и после рейса ты превращаешься в мокрую от слез грязную двадцатитрехлетнюю тряпку.

Для женщины возраст двадцать три года, – это возраст создания семьи, и кто меня осудит за то, что мне было плевать на официальную карьеру, потому что я знала, что ничего кроме опустошения и инвалидности она не принесет, и потому делала ставку на карьеру неофициальную, – стать женой пилота, а еще лучше олигарха, ненароком забредшего в наш А-320, что впрочем было менее вероятно, хотя в принципе все-таки возможно. В нашей смене все завидовали старшему бортпроводнику Рите Началовой. Замечательная женщина! Красивая как стерва и спокойная как танк. Ей было сорок с хвостиком, а выглядела она как девятнадцатилетняя, – мечта любого юноши.

Двадцать лет назад Рита по-доброму улыбнулась худосочному носатому пассажиру первого класса с недельной щетиной на небритых щеках, он был в каком-то затертом до невозможности свитере, который, наверное, связала его отцу его бабушка. Он запал на нее, а она что-то в нем такое почуяла и не ошиблась. Через пару лет замухрышка стал рублевым миллиардером, вхожим в правительственные круги.

Она быстро нарожала ему детишек, а затем развелась, сорвав с бракоразводного процесса солидный куш. Теперь у нее все есть, и снова летать она стала лишь для того, чтобы не скучать в своем шоколадном особняке на Рублевке. С помощью своих друзей выбирает подходящий эстафетный рейс и вперед. В Амстердам – развлечься, в Лондон и Нью-Йорк – за покупками, а на Канары или Мальдивы – просто тупо отдохнуть от мегаполиса.

Эстафета – это когда мы прибываем на место и не улетаем сразу, а ждем прилетевших пассажиров на обратный рейс, и ожидание это может длиться неделю или даже две. Красотища и прелесть! Особенно если место курортное и сезон горячий, тогда только не забыть купальник с собой взять и солнцезащитный крем.

Во время полета Рита ничего не делала, только раздавала ценные указания и едкие замечания, поэтому мы не только завидовали ей, но еще плюс ко всему прочему не любили. Правды ради следует сказать, что нелюбовь наша была довольно относительной, потому что Рита брала с собой на эстафету тех, кто ей нравился, а это, как правило, вся наша смена в полном составе, то есть именно благодаря ей, собственно говоря, сложился наш сплоченный женский коллектив, и самым страшным для нас дисциплинарным взысканием являлся ее приговор: «Слушай, подруга, а в следующую эстафету я тебя, кажется, не возьму».

Меня она раскусила сразу.

– Держись подальше от пилотов.

– А что такое?

– Подленькие и жадные. Я сама буду носить им кофе!

– Да зачем вам напрягаться, Маргарита Александровна? У вас своих дел по горло!

– Для тебя стараюсь, дурочка, плакать потом будешь, да поздно будет!..

Я, конечно, ей не поверила, не для меня, а для себя она старалась, потому что знала, – фаворитка командира корабля или даже второго пилота выйдет из-под ее жесткого контроля и, не дай бог, составит конкуренцию, а Рита Началова привыкла властвовать в своей смене спокойно и со вкусом.

Поднести кофе, значит, вступить в непринужденное общение с пилотами, а мою внешность Рита оценила сразу, фавориткой я могла стать с первого, как говорится, раза. Что ж, и на этом ей спасибо, – пусть замысловатый, но, тем не менее, в мой адрес от нее комплимент.

Вскоре, однако, несмотря на мощный заслон, а бюст и фигура у Началовой в самом деле были впечатляющими, Венера Милосская позавидовала бы, меня заметил командир корабля и пригласил в ресторан. Там под звуки вальса он щедро угощал деликатесами и поил французским вином, напрочь развеяв Ритин миф о жадности пилотов, а когда почувствовал, что я дошла до кондиции, пригласил в номер встречать рассвет – на юге Франции они просто восхитительны!

– Только после свадьбы.

Таков был мой жесткий ответ, и он ошарашенно округлил глаза.

– Так у тебя что, никого до сих пор не было? Двадцать три года, и никого?..

Я резко поднялась из-за стола и, слегка пошатываясь от выпитого, приблизилась к нему. Он с интересом и надеждой вскинул на меня свои ясные глаза.

Я похлопала его ладошкой по летным нашивкам на плече, наклонилась к самому уху и довольно сексуально, как мне тогда показалось, прошептала на ухо одними губами:

– Козел ты!..

Он просто обалдел, а я гордо удалилась, завлекательно покачивая своими несколько худыми как мне до сих пор кажется бедрами. Всю оставшуюся ночь он ломился ко мне в номер, однако я не открыла, накрыв голову увесистой пухлой подушкой.

Пришлось все рассказать Началовой, поскольку теперь я не могла спокойно работать в смене с этим пилотом. Она как мудрая фея из немецкой сказки покачала в ответ головой.

– А я тебе говорила, Лена, ох, говорила, но ты шишки в паху себе решила все-таки набить. Командир-то наш герой! У него жена на сносях, на девятом месяце, а он туда же, к теплой бабьей груди, как младенец к соску. Пусть чужая грудь, да молока-то хочется! Отбить бы им их место палкой так, чтобы на чужих баб, – ни-ни! Есть такой волшебный дрын?

– Неужели все так плохо?

– Девять из десяти будут пользоваться тобой как практически бесплатной проституткой, обещая золотые горы, потому что прекрасно знают, чего ты на самом деле хочешь. А им свадьба не нужна, им нужен релакс после изнуряющего рейса, вот и все. Завтра будет другой рейс и другая смена, значит, стюардесса у него в номере будет спать другая, таких молодых дур, как ты, навалом, и куда только отдел кадров смотрит, и чему только на учебных курсах учат? Наверное, кому-то такая обстановка выгодна, потому как крючок это, и легко на нем пилотов держать, чтобы они пили и бортовыми бабами утешались, а не права работодателю качали. Соображаешь?

– Скажи, Рита, а что мне теперь делать?

– Если пообещаешь, что к пилотам на пушечный выстрел не подойдешь, я все улажу.

Пришлось пообещать, и больше наша смена с этим командиром корабля не пересекалась. Рита – настоящая волшебница!

Дальше все продолжилось в том же духе. Всегда находились летчики, которые хотели утешиться, однако я была тверда как скала, не позволяя им даже называть себя по имени, а уж уменьшительно или, того хуже, уменьшительно-ласкательно, – вообще, скандал. Будьте добры вот так: «Бортпроводник Шакурова», и все. Ресторан? Мне в ресторан нельзя, у меня гастрит! Погулять под луной? Меня от луны тошнит! Встретить рассвет? Крепкий сон в своей постели гораздо более полезен для здоровья! В общем, примерно так я стала себя вести к великому удовольствию Началовой.

Короче говоря, рухнула моя мечта, едва, как говорится, оторвавшись от взлетно-посадочной полосы. Эдакий сдвиг ветра, только в моей личной жизни.

Мое убеждение, что нет такого мужчины, которого настоящая женщина не смогла бы превратить в верного песика, дало трещину. Я поставила на пилотах большой жирный крест, однако надежда, как говорится, умирает последней, и я стала присматриваться к пассажирам первого класса.

Как назло, все они были никакими. «Здравствуйте, благодарю, до свидания», – вот и все, что я от них слышала. Многие просто отсыпались перед теми ответственными встречами, на которые летели, даже напитки и обед не просили. Вот досада!

Зато с пассажирами эконом-класса у меня начались бурные отношения. Одни доставали хамством, другие высокомерным поведением, третьи пили как ненормальные, а потом устраивали дебош. Один раз я по глупости полезла сажать такого орла на место, а он врезал мне локтем прямо в лицо, на две недели безнадежно испортив мою визитную фотокарточку.

Проще всего было с иностранцами, они всегда улыбались, благодарили, подбадривали, а вот со многими нашими приходилось туго. Купив тур в Египет за двадцать тысяч рублей, они начинали гнуть пальцы так, как будто оказались в фешенебельном парижском ресторане.

После каждого рейса Началова делала мне замечания.

– Ты вела себя недопустимо.

– Почему? Я поставила хама на место!

– А если его кто-то надоумит, и он жалобу напишет? Думаешь, начальство будет разбираться? Как бы не так! Смотри, Ленка, последнее тебе китайское предупреждение.

Этих предупреждений у меня набралось с десяток, и наши теплые отношения с Ритой, едва сложившись, вдруг разбились как две китайские фарфоровые чашки, и теперь ничего нельзя было восстановить, – не склеивать же осколки!..

Началова почему-то тянула время, наверное, обаятельной все-таки я была девчонкой, и ей было жалко расставаться со мной, я умела слушать ее рассказы в часы досуга и поддерживать вниманием, потому как несмотря на весь ее достаток несладко ей жилось одной в своем замке, а в мужчинах она давно и бесповоротно разочаровалась. Тем не менее, я хорошо понимала, что долго так не протяну, пусть полгода, год, но обязательно сорвусь на очередном придурке, который попросит посмотреть, в порядке ли его собачка, которая летит с багажом [ага, сейчас выйду на высоте десять тысяч метров из пассажирского салона наружу и пойду в багажное отделение!], и тогда все, Рита не выдержит.

Неожиданно все поменялось, когда мы стали летать с командиром Анатолием Глебовым. Рите кто-то в управлении посоветовал его, и она, умница, последовала совету.

Таких мужчин я еще не встречала. Многие бортпроводники хотели летать с ним, и в том, что Глебов практически постоянно стал летать только с нашей сменой, была, конечно, заслуга Началовой, она подключила на полную катушку все свои связи и устроила нам настоящий праздник.

Глебов каким-то совершенно непостижимым образом умел создать простую, душевную и, я бы даже сказала, семейную обстановку. Как ему удавалось, до сих пор не могу понять, ничего в нем не было такого особенного, – коренастый мужичок с животиком и рельефным словно вырубленным из дерева красным лицом. Если бы я встретила его где-нибудь в супермаркете, то, наверное, приняла бы за грузчика.

В отличие от тех пилотов, которых я знала до него, он никогда никуда не спешил, всегда думал прежде чем что-либо сказать, был мудр как шаман, добр как любящий отец и весел как ребенок. Все наши девочки сразу влюбились в него по уши, однако любовь была сугубо платонической, все знали, что Глебов обожает свою жену, учительницу русского языка, имеет двух взрослых сыновей, каждый из которых пошел не по стопам отца, а осознанно выбрал свою стезю, и трех внуков, один родился совсем недавно.

Даже самая отъявленная стерва не смогла бы вклиниться в этот семейный рай, однако все не бывает хорошо. Поговаривали, что в молодости и у образцового семьянина Глебова были проблемы, и спал он в гостиницах с какой-то смазливой стюардессой, когда жена ушла, не выдержав стресса.

Многие понять не могут. Тем не менее, это так, – быть женой летчика непросто, если ты на самом деле любишь мужа, потому что каждый полет несет с собой неизвестность, и никто не знает, что может произойти.

Все у Глебова было, ничто человеческое ему было не чуждо, однако прошло и как-то наладилось. Видимо, были у нашего уважаемого командира природная мудрость, а еще тот самый стержень, который делает мужчину мужчиной, – уважение к женщине-матери. Если бы все наши дорогие мужчины видели в каждой женщине и девочке мать, то тогда многие из проблем, которые они сами себе создают, просто растворились бы в зародыше. Не случайно, наверное, у всех народов, как я недавно узнала на экскурсии в Британском музее, первым и древнейшим культом был культ матери. Женщина – мать настоящая или будущая, поэтому она всегда главнее, однако многие мужчины, к сожалению, никак не могут этого понять и разбивают себе лоб.

Затишье в моей личной жизни разом прекратилось, когда вместе с Глебовым вторым пилотом стал практически постоянно летать Артем Ясенев. Все мое унылое существование растаяло как дым!

Он понравился мне с первого взгляда, – молодой, с густой шевелюрой и правильными чертами лица, высокий, стильный, подтянутый и сосредоточенный. Выражение лица у него было, как правило, какое-то странно задумчивое, он был больше похож на поэта, чем на летчика, и глаза у него были необычайно красивые.

Сердце мое затрепетало, но я помнила данное Началовой обещание, держалась от пилотов подальше, старалась выполнять свои обязанности так, чтобы не пересекаться с ними, но, о, ужас, тем не менее, очень скоро они обратили на меня внимание и пожелали познакомиться, по крайней мере, Глебов точно пожелал.

Обычно когда второй пилот отлучался из кабины, его место занимала Началова, так было положено по инструкции, – один пилот в кабине никогда не должен был оставаться. В рейсе на Нью-Йорк обязательная по инструкции подмена произошла по-другому. Мы летели над Атлантикой, когда Глебов вдруг пожелал, чтобы место отлучившегося по необходимости Ясенева заняла я.

Как Началова ни упиралась, все было бесполезно.

– Рита, ты лучше мне кофейку принеси из моего термоса.

– Хорошо, Анатолий Алексеевич!

Началова, скрипя зубами, ушла за кофе, а я погрузилась в мягкое кресло второго пилота. Глебов сидел в командирском кресле слева от меня.

– А где штурвал?

– Нет штурвала, есть сайдстик – боковая ручка управления самолетом, видишь, справа от тебя?

– Вижу. А у вас она есть?

– Конечно! Вот она, слева от меня.

– А это что?

Я указала на массивные широкие рычаги, возвышавшиеся между креслами пилотов, они были, пожалуй, самой заметной деталью на всем пульте управления.

– Это рычаги управления тягой двигателей. Сейчас среднее положение, если вперед сдвинуть, значит, будет полный газ.

Я по-хозяйски положила ладонь на гладкую поверхность рычагов.

– А если вниз, то тогда тяга сбросится?

– Да.

– Компьютер, экраны, дисплеи, – все понятно, а это что такое?

Я указала на светлые ручки над главным дисплеем, каждая из них была похожа на ручку управления громкостью на корпусе старинного радиоприемника. Глебов с готовностью стал поочередно трогать ручки указательным пальцем.

– Это ручка направления, с ее помощью устанавливается курс, это ручка высоты, а это ручка скорости. Курс измеряется в градусах, всего триста шестьдесят градусов, высота – в футах, а скорость – в узлах.

Я расслабленно откинулась на удобную спинку.

– Да здесь вообще все просто! Спать можно. Тем более, есть автопилот.

Глебов как-то странно посмотрел на меня.

– Просто? Хорошо, бери управление самолетом на себя. Отключаю автопилот!

– А где вы его отключаете?

– Да вот здесь, видишь, красная кнопка на сайдстике.

– И что?

– Автопилот я отключил, теперь ты управляешь самолетом! Видишь табло над ручкой направления?

– Вижу.

– Какая там цифра?

– Триста.

– Вот и держи ее.

– А высота и скорость?

– С этим особых проблем нет, сейчас атмосферная обстановка хорошая, турбулентности нет, они сами держатся, если сайдстик не ворочать. Сейчас главное – курс, видишь, он постепенно сбивается.

В самом деле прошло несколько секунд, и цифры на табло, указывавшем курс, стали меняться. Двести девяносто девять, двести девяносто восемь…

– Видишь?

– Вижу. Забирает влево!

Глебов снова как-то странно посмотрел на меня.

– А ты молодец, схватываешь налету. Что надо делать?

– Наверное, вот так.

Я нежно обхватила пальцами сайдстик и плавно повернула ручку по оси чуть вправо. Двести девяносто семь, двести девяносто восемь, двести девяносто девять… триста!

– Теперь она у меня с места не сдвинется. Гарантирую! Курс триста, милый мой самолетик, и ни градусом больше, ни градусом меньше.

Мохнатые брови Глебова слегка приподнялись. Наверное, он не ожидал, что я так скоро все пойму.

Началова принесла кофе. Глебов пил и с нескрываемым интересом поглядывал на меня. В этот момент в кабину вошел Ясенев, и командир повернулся к нему.

– Посмотри, Артем, что она вытворяет! Автопилот, между прочим, выключен.

Краска прилила к моему лицу, так на меня подействовало присутствие Артема, однако в следующую секунду я сумела взять себя в руки. Ясенев минуту наблюдал, как я спокойно выдерживаю заданный курс, и покачал головой.

– Я так смог только после месяца тренировок. У девочки явные задатки!..

Глебов снова включил автопилот. Я поднялась и с деланно холодной улыбкой посмотрела на Ясенева. Он производил на меня неотразимое впечатление, и я боялась, что мой язык, который прилип к небу в его присутствии, не отлипнет, однако, слава богу, все обошлось.

– Да ладно! – небрежно сказала я. – Просто мой папа – фанат авиасимуляторов. В детстве вместо того, чтобы играть в куклы, я сутками сидела с ним за компьютером и ворочала джойстик. Приятного дня!

Я спокойно удалилась, гордо покачивая бедрами и лопатками чувствуя на себе изумленные взгляды пилотов, а у Началовой, как я успела заметить краем глаза, отвалилась челюсть. В переносном смысле, конечно.

Однако мои надежды на то, что этот случай переменит ко мне отношение Артема, не оправдались. Он по-прежнему был холоден и совершенно не замечал меня. Больше всего меня бесил его эмоциональный лед. Я точно знала, что ни один мужчина не сможет пройти мимо меня и остаться равнодушным, а он мог.

Как бы описать мою внешность… Если вы видели на фотографиях или по телевизору Жаклин Кеннеди, тогда вам будет нетрудно меня представить, только я чуть выше, волосы у меня золотисто-светлые, а черты лица мягче, более округлые, что ли. Мама так и звала меня с самого детства – Моя Куколка Джеки.

Что скажете, мужчины? Вы могли бы так просто пройти мимо такой девушки? А Ясенев, повторяю, мог.

Он казался мне бездушным снежным красавцем. А может он разочаровался в женщинах или хуже того, вообще никогда ничего к ним не испытывал?

Я терялась в догадках, кусала губы, срывала зло на пассажирах, – форменные придурки попадались почти в каждом рейсе, – и катилась по наклонной вниз. Никто не мог мне помочь, и я точно знала, что еще один рейс, может быть, два, и меня снимут с полетов.

Началова ясно дала понять, что ее терпение переполнилось. Я-то знала истинную причину!..

Ритка стала мне завидовать. Мне?.. Она?!.. Да.

Началова не желала терпеть конкуренции, а Глебов стал благоволить ко мне и неизменно приглашал в кабину только меня, а Началова подносила нам кофе. Такого Рита, конечно, стерпеть не могла и теперь только ждала случай, чтобы расправиться со мной.

Я смирилась со своей участью, что ж, видимо, так суждено, и не видать мне красивой жизни вовек. Пилоты, наверное, все-таки не мое амплуа. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы вдруг к нам на борт не явилась палочка-выручалочка.

Я до сих пор благодарна Вике Золотовой, что она вовремя забеременела и поэтому ушла в декрет. Впрочем, обо всем следует рассказать по порядку.

Глава первая

Видимо, его чуть приподнятые густые брови, очаровательная улыбка, прямой взгляд, отдаленная схожесть с моим отцом в молодости, спортивное тело, аккуратная едва заметная модная бородка, а также красный галстук, в то время как все пилоты носили голубые, сделали свое дело. Не знаю, почему ему было позволено нарушать форму одежды, принятую в нашей доблестной авиакомпании, – он всегда носил красный галстук. Если бы у него еще было чувство юмора, я была бы сражена окончательно и наповал, но проверить, есть ли оно у него, не представлялось никакой возможности, мы практически не общались ни во время полетов, ни после.

Я не просто влюбилась, я вдруг почувствовала, что влечение к Ясеневу стало переходить в манию. Со мной стали происходить какие-то явно жутковатые вещи.

К примеру, мне стало казаться, что пассажиры видят меня совершенно голой. Я иду по проходу, как обычно, в пилотке, юбке и жакете, а они видят меня так, словно я предстала перед ними вообще без одежды. Вначале я подумала, что пройдет, это всего лишь случайная мысль, но нет, странное чувство стало повторяться с завидной регулярностью, причем только в салоне самолета и нигде больше.

Я пошла к психологу, – респектабельному очкастому парню, обложенному умными книгами. Огромный портрет Зигмунда Фрейда висел в его офисе у него за спиной. Папаша Фрейд с доброй улыбкой смотрел на меня со стены, как будто говорил: «Чем красивее женщина, тем больше у нее проблем». Очкарик-псих долго меня слушал, смаковал детали, а затем дал мне совет, который я беспрекословно выполнила.

Когда мне снова показалось, что пассажиры смотрят на меня так, как будто я голая, я наклонилась к первому попавшемуся бордовому усатому дядьке, похожему на строителя-бульдозериста.

– Скажите, а со мной что-то не так?

Он изумленно округлил глаза.

– Да вы что! Вы же богиня, богиня, говорю я вам. Коньячку не нальете?

Ф-фух! Как и предупреждал мой очкарик, у меня в самом деле как будто занавеска в мозгу опала.

Да, конечно, они все пялятся на меня, однако не обо мне думают, черт побери! Стало просто смешно. Странное чувство отпустило, больше мне не казалось, что пассажиры с изумлением смотрят на меня так, словно я голая, однако одержимость Ясеневым осталась.

Я рисовала счастливые картины нашей совместной жизни, – он носит меня на руках, а я рожаю ему детей, однако действительность выглядела совсем по-другому. Вечно задумчивый Артем Ясенев, кажется, думал только о самолетах.

В один из дней, когда мы убирали салон после очередного тяжелого перелета через Атлантику, все вымотались настолько, что быстрее свернули уборку и ушли спать, а я задержалась на минуту. Дикое бешенство овладело мною.

Я готова была рвать зубами проклятые кресла и грызть подлокотники, а в иллюминатор запустить свою только что купленную в Париже туфельку на высокой шпильке. Злоба неудержимым потоком хлынула наружу!

Скинув надоевшие туфли и широко расставив ноги, я как жрица на древнегреческих вакханалиях воздела руки к тускло светившим лампочкам салона.