Миллион долларов до конца света

Глава 1. Над землёй

Театр начинается с вешалки, а заграница – с Шереметьево‑2.

Я на взводе, словно командир перед атакой. Вдруг с паспортом либо визой у кого‑то проблемы возникнут? Или в багаже найдут неположенное? А касательно Мишани, так здесь ни в чём нельзя быть уверенным.

Ага, Танечка облачилась в ярко‑красные обтягивающие шорты. Несчастный Мишаня, завороженно поглядывая в её сторону, регулярно сглатывает слюну.

Таможенный и прочие барьеры преодолели без приключений. В «Дьюти фри», магазине беспошлинной торговли, я сразу узрел любимый «Бейлиз», ликёр из ирландских сливок и виски. Двадцать баксов за полтора литра, а дома‑то цена будет вдвое. Тут есть над чем подумать.

Три часа полёта – и вот ужепервая чужая земля: Франкфурт, крупный аэропорт. Остров среди воздушного океана, где железные птицы отдыхают и заправляются перед дальней дорогой.

Пересели в магистральный лайнер, «Боинг‑747» компании «Дельта». Хм, дельтоны – и «Дельта». Случайность? А ведь прав насчёт аэрофобии Вараксин, на международных рейсах о катастрофах почти не думаешь.

Самолёт взмывает в воздух, мерное гудение двигателей тянет в сон.

Погожу‑ка спать, вон и долгожданная тележка с напитками. «Бейлиз», плиз. Ух ты, пальчики оближешь!

Разуться, плед на плечи, да вздремнуть: лететь долго. Как там говорят пилоты? Взлёт сложен, полёт спокоен, посадка опасна.

Нельзя! Нельзя доверять поговоркам! Всё случилось мгновенно. Густой дым за иллюминатором и тут же пламя из двигателя. Стены салона пышут жаром, испуганные крики сливаются в сплошной ор.

Господи, что же делать? Спасательный жилет тут без пользы. Кислородная маска? Кислород! Кислород с керосином, да ещё на скорости – самолёт выгорает за две минуты.

Успеть, успеть хоть что‑то! Позвонить! Но возьмёт ли мобильник с борта? Хотя бы три слова… Ну же, ну! Длинные гудки, вот, сняла трубку. Но почему голос мужской?

– Колян, что ли ты? Хорош трезвонить, заждались уже. Давай скорее, да пузырь прихвати.

И сквозь чужие слова – тихий‑тихий голос жены:

– Саша, ты где? У тебя всё в порядке?

Не услышит она, мешает этот кретин.

– Слушай, мужик! Я не Колян. Звоню с самолёта, мы горим! Не тебе звоню, положи трубку, ну!

– Колян, хорош прикалываться. Это у нас трубы горят, всё уже выпили.

– Христом‑богом прошу, положи трубку. Нет – из‑под земли тебя, гада, достану.

– Сам клади. Мой телефон, хочу – говорю, хочу – нет. Что ли ты правда не Колян?

Как в дурном сне…

…И я проснулся. Под пледом жарко; многие пассажиры дремлют.

Через проход рокочет Мишаня, развлекая женщин анекдотами.

– «А пристёгнутые?» – «Те выглядели как живые». – И жизнерадостный пролетарский смех.

Глава 2. В гостях у Дяди Сэма

Лето – важное для меня время года. На родине тёплые деньки скорее исключение и потому воспринимаются как сверхценность. Не зря у нас на бытовом уровне время измеряют не годами: «Столько лет прошло!», «А сколько лет вашему ребёнку?». Но существует штука, способная отравить прелесть лета. Жара. В Америке мы, к избытку тепла непривычные, эту мерзость почувствовали на собственной шкуре. К счастью, в цивилизованных странах от зноя существует противоядие – кондиционер. В нашей гостинице проблем с искусственной прохладой не было.

Бариста, миниатюрный юноша‑латинос, едва успел заправить кофе‑машину. Два вида капучино, френч‑ваниль и амаретто, – следовало вкушать именно в этом порядке. Сначала нежный аромат ванили, потом горьковатая миндальная нотка. О боже! Райское наслаждение…

Мишаня отдувался над четвёртой чашкой и прицеливался к пятой. Раблезианец, блин. Женщины и Вараксин, выпив по чашечке, оглядывались по сторонам.

Грандиозный квадратный холл, лифты с прозрачными кабинами. Но главное – водопад. Он в самом центре холла и ниспадает с искусственных скал. Да, это Америка. Свет, простор и богатство. Бесстыдная роскошь.

– Ничего особенного. – Мишаня решился на пятую чашку. – У нас в Ё‑бурге ничуть не хуже. На Куйбышева, большущий домина такой.

– «Атриум‑палас»? Ты что ли там бывал?

– Не, Палыч. Лёха, кореш мой, рассказывал. Название точно не помню, но похоже, как ты сказал. Атом, как его… тьфу, бляха‑муха, не могли по‑русски назвать.

– Мишаня, а ты знаешь, как этот наш отель называется? – спросил я.

– А мне это зачем?

– Заблудишься – дорогу спросишь. На визитках читай. Или на авторучках.

Мишаня достал из кармана горсть шариковых, стыренных на ресепшен.

– «Доубле‑трее хотел».

– Не совсем так. «Дабл‑трии хоутэл». Запомнишь?

– Уже.

Наконец формальности улажены. В руках ключ, на прикреплённом пластике – номер комнаты и опять‑таки название отеля.

– Эх, Мишаня, выходит, зря ты импортные слова учил. Всё проще. Как пойдёшь гулять, бери с собой эту штуку. Если что, полисмену покажешь. А он тебе покажет, дорогу. Погоди, объявлю кое‑что.

– Уважаемые господа делегаты, внимание! Нас поселили на одном этаже, все рядышком. Отдыхаем, отсыпаемся. Утром встречаемся в девять, здесь же, у кофеварки. Конференция начнётся в час, до того предлагаю прогуляться по Вашингтону. Такого пекла с утречка не будет. Да, вот ещё что. В номерах мини‑бары с напитками. Мишаня, губу не раскатывай, там всё очень дорого. Ну, до завтра.

А где же кондишна? Вот она, родная. Господи, хорошо‑то как! И в душ, перво-наперво.

Теперь телевизор – наш друг, товарищ и брат. «Мыло», снова «мыло», Си‑Эн‑Эн; «Магазин на диване»; а это что? Земля‑матушка, вид со спутника; хоть целый день смотри. Опять реклама; какие‑то фотки, а, это пропавшие без вести.

А вот и наша любимая погода. Так, с утра восемьдесят, а потом будет сто. Ладно хоть по Фаренгейту. Чтобы перевести в Цельсий, надо отнять 32, умножить на пять и разделить на девять. Получаем 38 – всё равно знойно. А послезавтра? 104 градуса, по‑нашему сорок. Ух ты, горячее тела, от такой жарищи следует прятаться.

Что там в ящике ещё? Америка, Америка, о России ни полслова. Ну, заяц, погоди! И опять «мыло». Сколько можно?

А тут что за дела? Негры пляшут и поют, прямо в церкви. Да это же они молятся! Лихо! Сюда не зарастёт народная тропа. Смотри‑ка, и молодых полно. Толково к вере приучают, по‑умному.

Снова реклама. Столько каналов, а смотреть нечего.

Со стороны я выглядел идиотом. Представьте немолодого дядьку с игрушкой в руках. Стоит и блаженно улыбается. Но ведь это было кусочком моей жизни, лучшей части её – детства. И я никак не ожидал встретить это в Америке.

Игрушка настоящая, стальная. Включает три части: самолёт – штурмовик ИЛ‑2, потом волчок‑гироскоп и стойку. Главное тут волчок. Он включает в себя массивный, граммов на двести, маховик, выкрашенный в жёлтый. Маховик размещается внутри красного корпуса с оправой в виде рамки; дно корпуса заканчивается шариком.

Чтобы раскрутить маховик, на тонкий вал в его верхней части нужно намотать бечёвку, а затем дёрнуть её во всю силу. Да, волчок предназначен для вращения штурмовика вокруг стойки, но я давно вышел из возраста, когда играют в самолётики.

Консультант или хозяин магазинчика, румяный мужик средних лет, приветливо наблюдает за мной.

Как умею, больше жестами, прошу у него бечёвку; вставляю навощенный кончик сквозь поперечное отверстие жёлтого вала. Накручиваю старательно, виток к витку, аж язык от усердия высунул. Намотал и резко рванул бечёвку на себя.

Ставлю гудящий волчок на кончик указательного пальца. Внутри красного корпуса бешено вращается жёлтый маховик, и весь волчок медленно‑медленно проворачивается у меня на пальце.

Губы невольно растягиваются в улыбку, американец отвечает понимающим взглядом.

Отодвинув ненужный самолётик, притягиваю к себе стойку. Стержень, закреплённый на тяжёлой подставке, заканчивается полусферической выемкой. Ставлю в неё жужжащий волчок, тем самым шариком. Медленно поворачиваясь вокруг оси, волчок кренится набок, вот ось вращения опустилась до горизонтали, вот волчок свешивается ещё ниже – но со стержня не срывается! Словно законы механики писаны не для него. На самом деле всё просто: центробежная сила маховика берёт верх над земным притяжением.

Американец сияет улыбкой. Двое немолодых мужчин с разных континентов – словно давние приятели. Нет! Мы с одного материка – детства.

Надо же, любимая и, казалось, навсегда утраченная игрушка нашлась именно тут! Но каким чудом советская штучка, перескочив через полувековую толщу, очутилась на другой стороне земного шара?

– Хау мач из ит? – поинтересовался я ценой.

– Твенти.

За детскую мечту всего двадцать баксов! А вдруг сломается? Взять в запас ещё волчок?

– Кэн ай бай дзис ванс мо?

– Йес. – Он сияет улыбкой. – Тен долларс.

Протягивает мне коробку – и тут раздаётся тревожный звонок. Улыбка слетает с румяного лица, американец испуганно смотрит мне за спину.

Разбойное нападение! Спасти игрушку, это главное. Но почему она враз полегчала?

Сигнализация всё надрывается.

Да это же будильник! А рука моя, оказалось, сжимает пультик TВ.

Эх! Уйти с покупкой не успел…

Глава 3. Русские идут

Америка, как известно, знаменита тремя «Д»: демократией, деловитостью и долларами. Главнейшая для нас «Д» – последняя. Суточные радуют, огорчает их ограниченность.

Но Таня тактикой командированных пока не овладела.

– Я думала, кофе пьют после завтрака.

– Танечка, из этого чудного агрегата мы выпьем: а) капучино; б) великолепный капучино; в) великолепный бесплатный капучино. А в забегаловке быстрого питания, куда мы направляемся, кофе не имеет права называться именем этого благородного напитка.

– Мы идём в настоящий американский «Макдоналдс»? – спросил Мишаня.

– Круче, в настоящий «Рой Роджерс». Вперёд, только вперёд!

Я всё надеялся, что самолёт-игрушка – не совсем сон. А вдруг? Вот же старый осёл…

Вараксин, сославшись на головную боль, от коллективной прогулки отказался. Инструктаж в закусочной и далее по ходу я проводил для троих сограждан.

– Значится, так, леди и джентльмен. Вилку за границей держат в левой руке…

– А огурец в правой, – подсказал Мишаня.

– Да поэлегантней, Майкл, поэлегантнее.

– Быстрое питание облегчает понимание. Палыч, ты попробуй, какая у них капуста, прямо тает во рту.

– Капуста, уважаемый Мишаня, тут рядом не лежала. Это кочанный салат. Вы кушайте, кушайте. Гарниры здесь бесплатные, а так называемый кофе можно пить от пуза. Повтор по‑здешнему называется рефилл. Не торопитесь, у нас ещё целая минута. Как говорится, быстро ходи, медленно ешь – и перевалишь столетний рубеж. Всё, время.

Мы вышли на улицу.

– Итак, друзья, пригород Вашингтона Роквилл находится в получасе ходьбы от самой столицы. Американцы предпочитают жить в таких вот зелёных зонах.

– И я бы здесь пожила, – вздохнула Лена. – Воздух, как на курорте, а лужаек сколько…

М‑да, подумалось, и никто ведь даже не догадывается. Через полста лет земля и жильё здесь будут стоить жалкие центы. Но хватит о мрачном. Вон, солнышко – знай себе светит, и кузнечики трезвонят безмятежно.

– На случай, если кто заплутает, чтоб вы знали. Вашингтон – логово американского империализма и цитадель мировой демократии. Располагается на восточном побережье Северной Америки. Пойдёте на север – упрётесь в Канаду, а на юге путь перекроет мексиканская граница.

– Палыч, хорош трепаться.

– Да я тревожусь за возможные потери. Хватит с нас Игоря Марковича, что вдруг не в шутку занемог. Есть подозрение, что он пивком здоровье поправляет.

– Зачем вы так? – отозвалась Лена. – Заболел человек. Вам‑то хорошо, уже излечились.

– Вы правы. Итак, предлагаю план. Пока не жарко, шлёндаем вдоль автострады Роквилл‑пайк. Все попутные шопы будут наши.

Дамы захлопали в ладошки.

– А в самой столице нас ждут Белый Дом и Капитолий.

– А я знаю, почему его так зовут! – сказал Мишаня. – Потому что стоит на капиталистическом холме.

– Так оно и есть, – добавила Лена. – Там собирается американский парламент, именуемый конгрессом,

– И если, – продолжил я, – этот самый конгресс сегодня не заседает, мы полюбуемся архитектурным шедевром изнутри. В отель возвращаемся на метро. Отъезд на конференцию в двенадцать тридцать. Идёт? Единогласно.

Мы вышли на свежий воздух.

– Предлагаю темп аллегро. По‑итальянски означает весело, в смысле – быстро.

– Цигель‑цигель. Всё, погнали!

– Мишаня, да ты у нас полиглот, – заметил я.

– Да не, я только один ростбиф съел. А вот пивка бы сейчас выпил.

– Потом‑потом. Аллегро‑цигель. Лена, а что такое интересное вы обнаружили на газоне?

– А травка‑то – будто наша.

– Так оно и есть, – согласился я. – В логове мирового империализма – и русская трава. Пырей, овсюг, полевица и такие родные одуванчики. Дурят нашего брата, ох, дурят.

– Уже опухли, – вздохнул подопечный.

– Бедный Мишаня, – посочувствовал я, с укором взглянув на бессердечную Татьяну.

– Да не, Палыч, я про одуванчики.

– А? И правда, опушились.

– Я вот не пойму, – удивилась Таня, – почему они картошку не сажают? Ни одного огорода! Одна трава кругом, всё сорняками заросло.

– Тут дело политическое. Знаете, какого цвета американская земля? Кто угадает, получит доллар. Мишаня, стоп! Ты зачем Америку разбульдозил? Руки прочь, а не то – рашен, гоу хоум.

– Командир, земля красная. Гони бакс.

– Ты не угадал, а докопался. И вместо грина получаешь жилище индейца – фиг‑вам.

– А всё‑таки, насчёт картошки? – спросила Таня.

– А, да. На красной земле и клубни вырастают цвета советского флага. Поэтому ихний конгресс во время холодной войны картофель сажать запретил, во избежание пропаганды чуждых идей. Американцы – патриоты, и потому картошку с тех пор завозят из Канады. Смотрите, как много интересного вы почерпнули за какие‑то полчаса. Итак, американская почва красная, а доллары зелёные. Красная земля, зелёные деньги – что ещё нужно для счастья? Кстати, о баксах, – я хлопнул ладонью по лбу, – где вы храните суточные? Прямо на себе? Неразумно.

– Почему, Палыч?

– Объясняю. Американские деньги обладают удивительной способностью быстро улетучиваться. Причём уловить точный момент исчезновения из кошелька владельцу не удаётся.

– Что‑то похожее я читала.

– Может быть, Леночка. Важней другое.

– А что именно? – спросила Татьяна.

– Большая часть коренного населения Вашингтона – американцы африканского происхождения.

– Ага. Негритосов тут, как собак нерезаных.

– Мишаня, ты не поверишь – ни одного негра на всю страну. Одни афроамериканцы. А за «негритоса» тут можно и на нары загреметь. Так, это я о чём? Кстати, о тюрьмах. В американской столице чрезвычайно высокая преступность. Поэтому деньги лучше держать в гостиничном сейфе.

– Неужели здесь так опасно? – Лена прижала сумочку к груди.

– Днём тут спокойно, Вашингтон – город чиновников. Но как стемнеет, бал правят чёрные. Ночью они в большинстве, а большинство всегда право. Это и называется демократия. Во, смотрите, индеец.

– Мульмуль дыня тык. Мульмульдык[9]? – Мишаня замахнулся на разговор с краснокожим.

– Зря старался, Мишаня. Не дошёл твой игривый вопрос до аборигена.

– Это как это?

– Он не индиец, а индеец.

– А не один хер?

– Индейцы здесь прежде обитали, до Колумба. А индийцы – азиаты, в Индии живут. Хотя и сюда перебраться не прочь. Всё, хватит дискуссий. Вон уже и магазины, похоже, супермаркет.

Таня вырвалась на оперативный простор: глаза горят, волосы дыбом, из ушей дым валит. Действует чётко, как Терминатор. Как определяет цель? Умница, идёт туда, где народа погуще. Но почему так часто озирается?

Ага, Танюша не в курсе, что алчущих покупателей тут не тормозят. Их пропускают, да ещё извиняются: «Икскьюз ми». Дескать, мы тут так, дурака валяем, а вам и правда надо. Проходите, милая, и простите, что помешали. Мы больше не будем.

А Лена? Тоже оглядывается, видать, робеет.

– Эх, пивка бы загасить, – сказал Мишаня. – Палыч, ты как?

– Подожди, здесь дорого, лучше по ходу в гастрономе возьмём. А тут мы шмотки посмотрим.

– Да у меня полный комплект.

– Счастливчик. Хотя, знаешь…

– Ты что, Палыч?

– Такая жарища, брат. Через час наша одёжка промокнет насквозь. Давай‑ка мы по футболке купим? А мне бы и брючки полегче, как у тебя.

– Пошли.

– И для конференции что‑нибудь…

– Поприличнее? – Мишаня одёрнул распашонку.

– Ну да. Тогда мы сойдём за академиков. Академикам больше наливают.

А вот и джинсы, фирма. И всего‑то пятнадцать баксов пара. Кабины просторные, с зеркалами. Заглянули в первую – три нег… афроамериканца примеряются; сверкнули зубами и белками глаз. Вторая оказалась свободной.

Стоило нам зайти, через стеночку родная речь потекла.

– Васька, ну хули ты телишься?

– Да где ж она, сука?

– Так вот же, вот эта пиздюлина. Спарывай нахуй, столько торчим, блядь. Я вон уже переоделся.

– Наши, – шепнул Мишаня.

Я кивнул в ответ. Да уж. Наши парни с широкой душой. И всегда готовые – за сто рублей удавить хоть кого, а за сто долларов – удавиться. Если расширение России на Запад продлится, американцам придётся эмигрировать в Канаду или Эквадор. Хотя о чём я? Прилетят дельтоны, и через пару поколений от васек духа не останется.

– Палыч, как на мне футболочка?

– Считай, Танюша уже твоя. А мои брюки, не коротки?

– Годятся.

– Всё, идём дальше. Дамы поди истомились без нас.

А вот и нет, у женщин шопинг был в разгаре. Лена ожила, к игрушкам присматривается. Ладно, тогда и мы с Мишаней пошастаем. Вот заходим, допустим, в магазинчик, и я сразу к полочке. А там самолётик, тот самый…

Пока мы шли, Мишаня провожал взглядом молодых негритянок, не обходя вниманием и белокожих девиц. Игрушку так и не встретили, зато вышли на сувениры.

– Палыч, смотри, карты.

– Генштаба?

– Ты чо, настоящие. А на обороте атлас Вашингтона, географический.

– Удобно, если кто заблудится. В джунглях капитализма.

– Во, глянь, кубики игральные, прозрачные. Правильно, а то у нас пацаны дробинку внутрь заплавляют.

– Для смещения центра тяжести?

– Ага. А тут не смухлюешь. Я штук десять возьму, на сувенирчики.

– А где наши? Мы теряем темп.

– Палыч, я отойду.

– Пять минут, не больше.

Вслед за Мишаней вернулись и женщины. Раскрасневшиеся, с покупками.

Подле кассы стоит коробка с прорезью в верхней части, сбоку фотография мальчишки годиков трёх.

– Тут и киндера можно купить?! По фотке? – изумился Мишаня.

– Это для пожертвований, на поиск пропавших ребятишек.

Мишаня бросил в щель какую‑то мелочь. Я заглянул в свой кошелёк – монетки лишь наши, российские. А в спину уже дышит Лена. Не ударить бы лицом в грязь – сую в шкатулку долларовую банкноту. Но Лена моего щедрого жеста даже не заметила. Во идиот, приехал в Штаты американских детишек разыскивать. Эх, блин, жалко баксика. Совсем, как огуречик, зелёненький он был.

– Господи, как удачно! Я тут игрушек накупила. – Лена светится улыбкой. – Вот мои удивятся! Они ведь не знают пока, что я в Америке. Я и сама‑то не верила…

Молодец, о семье не забывает. А я… Зелёненький, зелёненький, зелёненький он был.

– О, смотрите, вон там сквер. Посидим в тени? Под кущью сень, – предложил Мишаня.

– ?!

– Короче, ну, это, под кучей сена. В переносном смысле.

– А, – сказал я. – Понятно. Или под сенью струй. В смысле, сцена у фонтана. Опять же иносказательно. И всё равно – в кущах.