Чаепитие на берегу Босфора. Повесть-путешествие во времени и в пространстве

4 апреля 2012 года. День первый. Чаепитие на берегу Босфора

Быстро позавтракав гречневой кашей, мы с Антоном отправились на прогулку по Стамбулу-Константинополю-Царьграду… По второму Риму.

Прошли сначала улочками-переулочками нашего микрорайона. Микрорайон по-турецки – «махаля». Во многих азиатских языках так же. Но если в Душанбе махаля – это район одноэтажных домиков за глухими, белыми глинобитными стенами, то в Стамбуле махаля состоит из двух-трёх-и даже четырёхэтажных домов. Но дома очень необычные – на наш, европейский, взгляд. Антон говорит, что это так называемая «османская архитектура».

Она, эта архитектура, весьма незамысловата. Простые прямоугольники фасадов, изредка украшенные балкончиками и окнами-фонарями. Дворов нет. Дома стоят вплотную друг к другу. И они необычайно узкие в анфас. Многие состоят из одного подъезда – как наш домик. Рядом с входной дверью – окно. Вверху – ещё одно окно. На третьем этаже – ещё одно. Три крошечные квартирки, как три кубика, стоят друг на друге. Вот вам и турецкий домик!

Но зато все дома – разноцветные: голубые, зелёные, жёлтые, салатовые, розовые… Как леденцы!

* * *

Наш район называется Фатин (Победа). Это (если смотреть на карту Стамбула) довольно большой район на западе, в черте Старого города.

А наша маленькая махаля находится у моря, на юго-западной окраине Старого города. Махаля называется Едикюле, что в переводе означает «Семь башен». Неподалёку – старая крепость под таким же названием.

Какая-то удивительная перекличка названий: крепость «Семь башен»… спектакль «Семь жизней»… Если вдуматься, то, может быть, семь башен – это семь опор нашей жизни?.. Семь духовных опор, благодаря которым душа возрождается к новым жизням?.. Я верю, знаю, что жизней может быть много. Анжелика, которая придумала этот спектакль, – она дитя народа, который тоже вечно возрождается к новой жизни. Анжелика – гречанка…

* * *

В трёх минутах от нашего дома – платформа Едикюле, здесь ходит электричка.

И здесь же, неподалёку, между тихой, почти безлюдной платформой и древней крепостью – развернулась стройка века: роют величайший туннель (типа Ла-Манша), чтобы соединить европейскую часть Стамбула с азиатской.

Этот туннель должен решить многие проблемы горожан. Антон, который изучает досконально жизнь города, с удовольствием просвещает и меня. В Стамбуле есть все виды транспорта, но все они – сами по себе. Есть две ветки метро – обе – в европейской части, но между собой они не соединены. Строится ветка метро в азиатской части города, но тоже – автономная.

Поэтому у жителей Стамбула большие проблемы с добиранием куда-нибудь.

Удобство только в том, что на все виды транспорта одна цена и общая карточка. Приобретаешь карточку, кладёшь на неё деньги – и катаешься на электричках, трамваях (новых и ретро), на метро, автобусах, фуникулёрах и даже паромах и теплоходах! Катаешься – пока деньги на карточке не кончатся. Но пополнить – не проблема. Были бы деньги.

Антон торжественно вручил мне красивую карточку для проезда. На ней – фото Стамбула на закате, с острыми шпилями минаретов…

Ехали на электричке вдоль Мраморного моря, которое в солнечном сиянии – не менее сказочно, чем было сегодня ночью в сиянии луны… Кстати, оно не кажется бескрайним, как Чёрное море, потому что здесь не видно горизонта – море всё забито судами. На рейде – огромные океанские лайнеры, гигантские сухогрузы и множество лёгких, небольших судов, совсем маленьких шхун и яхт… Все они застыли на мраморной, сияющей глади спокойного моря – как талантливо исполненная декорация к волшебной сказке, которую мне предстояло увидеть…

* * *

Через десять минут мы вышли из электрички, поднялись вверх по узкой, горбатой улочке – и оказались в самом центре города. Недалеко от знаменитой Святой Софии.

Вокруг Софии было жарко, людно, пыльно и шумно: здесь толпились многочисленные группы экскурсантов, и в это же время здесь чинили мостовую. Клали плитку, примитивную, как в Москве. Мы с Антоном посмеялись, что московская мода на плохую плитку докатилась и до Стамбула.

* * *

Почему-то сама Святая София меня совершенно не впечатлила. Очень эклектичное сооружение… Антон окрестил св. Софию местным филиалом Василия Блаженного. А мне она напомнила гигантский вокзал…

Св. София очень стара, играла за свою жизнь то роль самого большого в мире христианского храма, то роль одной из самых больших мечетей. Достраивалась и перестраивалась множество раз. А теперь играет роль музея.

Музея – чего?.. Надругательства? Сначала – над христианской религией, – когда Константинополь захватили мусульмане. Затем – над мусульманской, – когда в 1924 году произошла революция, вроде нашей, октябрьской, и в стране стал насаждаться атеизм.

К Софии стояла длиннющая очередь, в основном, из иностранных туристов, но я не горела ни малейшим желанием в эту очередь влиться. Хотя мой добрый сын готов был стоять со мной в этой очереди, и купить мне дорогущий билет, если бы я пожелала «отметиться в этом месте». Но я вообще не люблю музеи. Я люблю ЖИВУЮ ЖИЗНЬ.

Кстати, недалеко от Софии стоит Голубая мечеть – копия Софии. Ещё один гигантский вокзал…

* * *

Да, я люблю живую жизнь. Поэтому мы пошли дальше, минуя туристическую толпу. И оказались в прекрасном парке, где все газоны – в анютиных глазках, тюльпанах и гиацинтах, а в кронах огромных платанов гнездятся аисты! И это – в самом центре города!

Мы пошли через этот парк, полный света, красок и нежного тепла…

И вышли на высокий берег.

– А это – Босфор! – сказал Антон.

Я не верила своим глазам…

А сын, за плечами которого уже пол-мира, засмеялся, видя моё потрясение:

– Ну да, мама, – Босфор!

Босфорский пролив!.. Одно из самых волнующих и манящих географических названий! Что-то запредельно далёкое и недосягаемое… В школьные годы, на уроках географии «Босфор» звучало так же нереально, как «Новая Зеландия», или «Антарктида»… Могла ли я мечтать тогда?.. Могло ли мне вообще прийти такое в голову, что когда-нибудь я увижу его? Нет, не могло.

Босфор был залит солнцем… Нежно-голубое свечение его вод сливалось со свечением искрящегося воздуха… И казалось, что это – дорога в Рай… Эта дорога звала, манила… Озноб узнавания коснулся холодком моего сердца, которому было почти больно от блаженства…

– Антоша, если б не ты, я бы никогда не оказалась здесь… Даже плакать хочется от счастья. Спасибо тебе!

– Ну, вот как хорошо всё, – улыбнулся он.

Весь мир был залит солнцем – и Босфор, и Мраморное море. И сам город, нежный, акварельный, который высится на горах, на мягких округлых горах, по обе стороны моря и пролива… На одном берегу Босфора – Европа, на другом берегу – Азия. Стамбул находится в двух частях света, как и мой любимый Оренбург. Но Стамбул – огромен, почти бескраен… Оренбург по сравнению со Стамбулом – игрушечный город.

Там, где мы сейчас, – это устье Босфора. Здесь он вливается в Мраморное море. Я удивилась, что столько кораблей в Мраморном море стоят неподвижно и никуда не плывут. Антон сказал, что суда ждут своей очереди, чтобы проплыть через Босфор. Ведь пролив не такой уж широкий и глубина его не везде подходящая для больших судов. Так что некоторые ждут по нескольку дней, чтобы просочиться через Босфор в Чёрное море.

Да, в игольное ушко пройти не так-то легко!..

От того, что здесь много солнца и много воды, и солнце отражается во всех водах, – у воздуха необыкновенное свечение…

Антон сказал, что сегодня – дымка, и от этого плохо виден ближний мост через Босфор. И совсем не виден дальний. Но для меня эта дымка была спасительна. Она была промежуточным состоянием между сном и явью. Она смягчала красоту окружающего мира и не давала меня оглушить и ослепить.

Мы поднялись на открытую веранду, сели за деревянный, низенький, некрашеный квадратный столик, на такие же низенькие табуреточки, и стали смотреть на сияющий, светящийся Босфор… с пенящимися хвостами катеров, снующих туда-сюда: с европейской стороны – в азиатскую, с азиатской – в европейскую…

А слева и справа, на нежно-округлых холмах, сияет красными черепичными крышами Константинополь – царский город, бывший когда-то самым большим городом мира… Да и сейчас остаётся одним из самых больших: пятнадцать миллионов в нём. И мы – две песчинки…

– Я думала: Стамбул – резкий и жёсткий, и в линиях, и в красках. А он оказался нежный, воздушный, акварельный – совершенно волшебный… Жаль, что я не умею рисовать. Этот город создан для импрессионистов! Город, красоту которого могут оценить и передать только художники. И поэты. Странно: почему все художественные натуры мечтают побывать в Париже – и мало кто мечтает о Стамбуле?

– А здесь живопись не популярна. В мусульманском мире вообще живопись не культивируется.

– Жаль… Такой пленер пропадает зря!

Нежность красок, мягкость оттенков… Но главное в Стамбуле – это освещение! Непередаваемое никакими словами сияние воздуха…

И тут возник официант. Положил перед нами меню.

– А без этого никак? – спросила я.

– Но это же чаёвница, – сказал Антон. – И потом: ты же не пила сегодня чая. Отказалась дома от зелёного. Хотела ведь чёрного чая?

– Хотела.

И он заказал мой любимый чёрный чай. Официант тут же принёс два медных чайничка – друг на друге: верхний (маленький) с заваркой, нижний (побольше) с кипятком. И – на крошечных блюдцах – две рюмочки. Да, в Турции пьют чай из маленьких стеклянных рюмочек, которые в своей середине утоньшаются. Кажется, что у рюмочек – талия. Называются эти рюмочки с талией – смешно для наших ушей: бардак. Пьют в Турции чай, не торопясь, рюмочку за рюмочкой, помешивая микроскопические кусочки сахара маленькими, какими-то игрушечными ложечками.

* * *

Мы пили чай долго-долго, и любовались Босфором… И говорили обо всём на свете… И я никак не могла поверить, что всё это – правда. А не сон. Сияющий Босфор… А рядом – любимый сын. И прекрасный город на нежных холмах…

– Антоша, мне кажется, что я вернулась домой… На свою прародину… я была здесь уже когда-то… Я УЗНАЮ ЭТИ МЕСТА…

– Я рад за тебя. А в Душанбе тоже раньше жила?

– И в Душанбе! То, что я пережила в Душанбе и на Памире – это вообще что-то космическое. Да, я жила в тех местах в какой-то предыдущей жизни. Я ещё напишу об этом…

Антон улыбнулся. Он, конечно, доверяет моим словам и моим переживаниям. Ведь я – его мать, как он может не доверять мне? Но говорит, что сам не верит в перевоплощения.

– А когда ты был маленький, верил, – говорю я. – И мне рассказывал об этом…

– Ну, когда был маленький… – усмехнулся он.

– Антоша, у тебя борода ещё больше поседела…

– Не больше. Просто я давно не подстригал её – и поэтому кажется, что больше…

Я смотрю на моего сына, такого взрослого и сильного, уверенного в себе и самодостаточного… Мужчина, который прошёл по дорогам трёх континентов, по дорогам семидесяти стран!.. Вот, уже седые волосы серебрятся в копне тёмно-каштановых волосах… и борода – как у аксакала! Но зелёные глаза, когда он смотрит на меня, – такие же тёплые и ласковые, как прежде, как всегда… Мой мальчик. Я хотела бы пройти с тобой ещё раз – всю нашу жизнь, каждый день которой – для меня драгоценен…

– Антоша, а я верю в то, что жила много раз. И буду жить ещё много раз. Я это очень остро чувствую. Вот скажи: Бог может всё?

– Бог может всё.

– Так неужели Ему так уж трудно дать мне возможность прожить много жизней? Чтобы сделать, осуществить всё, что мне поручено.

– Так ты постарайся за одну жизнь управиться, – сказал Антон.

– Нет, за одну не управиться никак… Кое-что я вынуждена оставить на будущие жизни.

– Например, что?

– Я хотела бы танцевать фламенко.

– Хм, фламенко?..

– А ещё я хотела бы усыновить много детей… Ну, как это всё можно вместить в одну – сегодняшнюю – жизнь?

– Ну, в качестве исключения, наверное, Бог даст тебе ещё жизни… – тепло улыбнулся сын.

Мы пили чай на берегу Босфорского пролива, и я рассказывала Антону про Енгибаровский вечер, который прошёл 15 марта. Хотя я уже писала ему об этом вечере, но рассказывать вживую и видеть живую реакцию – это совсем другое. Ксюша читала стихи и новеллы из своей, только что вышедшей книги «Круглая многогрань». Эти стихи и новеллы были прекрасными подводками к номерам других артистов. Приехали молодые мимы из Питера. Маша Царёва показала свой спектакль, посвящённый Енгибарову. В общем, было здорово! А скоро состоится Каптеревский вечер! Я уже его подготовила. Осталось только Гавру и Ирочке Ходатай обзвонить две сотни людей – пригласить их на вечер: и тех, кто знал Каптеревых, и тех, кому только предстоит их узнать…

Антоша слушал очень внимательно. И обещал сделать объявление о Каптеревском вечере в своём Живом Журнале.

– Конечно, я не могу писать о том, что я их знал.

– Но ты же знал!

– Я слишком мал был тогда… так что писать об этом не буду. Но объявление сделаю. И «В Контакте» разошлю всем приглашения.

– Отлично!

* * *

А ещё я засыпала Антона вопросами про Стамбул, мне всё интересно, а я так мало знаю! Мне многое непонятно, я хочу во всём разобраться. Почему повсюду красные флаги, как у нас при советской власти? Разве Турция – не мусульманская страна?

И тут запел муэдзин… один, другой, третий… Молитва разнеслась над вечным городом… Вот это то, чего мне не хватало в Душанбе – пения муэдзинов…

Так разве Турция – не мусульманская страна? нет? светская? Тогда почему поют муэдзины? А, всё-таки и мусульманская тоже? Антон сказал: революционер Ататюрк объявил когда-то Турцию светской страной, мечтая влиться в европейское сообщество. Но – народ не смог отказаться от мусульманских нравственных ценностей. Тогда, спрашиваю я, если Турция всё-таки мусульманская страна, и если поют муэдзины, то почему Святая София – музей? Потому что закрыть её, как мечеть, успели, а открыть – ещё нет. Но, может быть, это произойдёт в скором времени… А почему Стамбул по-турецки Истанбул?

На многие мои вопросы Антон отвечал, а на последний не смог.

– Вот этого я не знаю. Спросим лучше у Петра Лагуткина, есть в Доме АВП такой мудрец, он изучает разные языки, наверное, знает и почему Истанбул…

* * *

Мне очень не хотелось покидать это место, откуда был виден Босфор во всём своём сиянии и великолепии… Место несказанной красоты.

Босфор – это мантия Бога!..

Я, наверное, могла бы просидеть здесь, медитируя, две стамбульские недели… Но Антону хотелось показать мне ещё много чего.

Когда мы шли обратно через цветущий парк, он сказал:

– Хотя ты не любишь музеи, но давай всё же заглянем в один.

– Зачем?

– Он – смешной! Тебе понравится. Это – Литературный музей, и там хранятся ОЧКИ турецких писателей!

Музей находился на выходе из парка. Очков там и впрямь было много. Каждый стенд, посвящённый какому-нибудь писателю, был украшен очками! Очки были самых разных фасонов и размеров. Было такое впечатление, что очки – это главное, чем должен обладать писатель, и что писателя без очков не бывает. А как же иначе? Писатель ведь должен видеть зорче всех других людей!

Ещё некоторые писатели были обладателями пишущих машинок, вроде моей старушки «Олимпии». Посмеявшись, мы собирались уже уходить, но моё внимание привлекли две огромные книги, лежащие в открытом доступе.

Я открыла одну из них… О!.. так вот зачем мы пришли в этот музей! Вовсе не из-за очков! В этой книге было множество старых фотографий и старинных гравюр Константинополя… Я листала страницу за страницей – и меня опять пробирал озноб УЗНАВАНИЯ. Я узнавала эти берега, эти пристани, эти старинные церкви, эти улочки… Я ЗНАЮ ИХ. Я ТУТ БЫЛА. Хотите – верьте, хотите – нет.

Всё происходило как во сне… Но этот сон был острее яви.

(Когда я вернусь в Москву, Гавр спросит: «А вы с Антошей были в Музее невинности»? И расскажет мне о турецком писателе, Орхане Памуке, лауреате Нобелевской премии, о котором он недавно прочёл в интернете. Памук написал два известных романа «Музей невинности» и «Стамбул. Город воспоминаний». Вот что мне надо срочно прочесть! А свою Нобелевскую премию Памук потратил на создание музея. Хотя его самого из страны выслали, как нежелательного гражданина. Памук писал о геноциде армян… Этого не смогли простить даже нобелевскому лауреату! Поэтому Орхану Памуку пришлось с грустью покинуть любимый Стамбул, в котором он родился, в который нежно влюблён. А по рождению Памук – черкес. Вот так вот).

* * *

Вкусная, необыкновенно свежая вода в старинном фонтанчике в парке…

Мы думали, этот фонтанчик давным-давно пересох и стоит, как декорация. Антон повернул краник – и вдруг оттуда хлынула упругая, чистая, сверкающая струя!..

* * *

– А залив Золотой Рог хочешь увидеть? – спросил Антон.

– Конечно, хочу! Ещё одно сказочное название… Стамбул – ожившая сказка!

И мы пошли дальше.

По старым улочкам, по узким улочкам… Мимо домов с разноцветными фасадами… А мимо нас проносились трамваи, необычайно длинные и гибкие, как ящерицы, проносились в полуметре от нас… И двухэтажные автобусы, набитые доверху пассажирами, похожие на чемоданы на колёсах… И гремящие мотоциклы, как гигантские оводы… И ярко-жёлтые такси… Все улицы в Стамбуле расцвечены жёлтыми такси, как осенними листьями… И всё это – практически вплотную к пешеходам, идущим по очень узким тротуарам, но больше – по проезжей части. Пешеходам приходится то и дело уворачиваться от гремящих оводов, ящериц, чемоданов на колёсах и жёлтых листьев-такси!

Магазины и магазинчики, лавочки без стен, товары стоят прямо на тротуарах – сладости, всякая сувенирная мелочь… Чистильщики обуви на каждом углу. Множество маленьких парикмахерских для мужчин, разноцветные полотенца сушатся на стоячих сушилках прямо на тротуарах. Продавцы жареных каштанов со своими красными жаровнями на колёсах… Продавцы бубликов с маком, несущие свой товар на больших подносах – на головах. Ловко лавируют в толпе… И как они не роняют эти пирамиды из бубликов?..

Антон в сувенирной лавке купил себе красную феску. Купил, как он говорит «для прикола», надел – ему идёт, но тут же снял. Смеётся: идти по Стамбулу в феске – то же самое, что по Москве – в ушанке, сразу видно – глупый иностранец.

* * *

На одной улице, рядом, вперемешку:

Женщины, укутанные с ног до головы во всё чёрное… Женщины в традиционных турецких платках и при этом – в брюках. Женщины с непокрытыми волосами, голыми руками и в джинсах в обтяжку…

Я думала, что увижу в Стамбуле то же целомудрие, что в Душанбе. Мне жаль, что Турция – не традиционно мусульманская страна. Зачем я тогда шила свою юбку?.. Женщины с сигаретами! да, даже такое можно увидеть. И все вокруг относятся спокойно ко всему. Каждый сам за себя решает: во что одеваться, курить или не курить.

Антон говорит, что это их вождь Ататюрк, поклонник всего западного, насаждал в стране и атеизм, и все западные «свободы»: разрешил алкоголь и курение. И сам этим грешил. Потому и умер ещё не старым от цирроза печени. Алкоголь сгубил пылкого революционера…

Ататюрк стал закрывать мечети. Но закрыть все не посмел. Точнее – не успел…

* * *

Шла и думала, что я вполне могла бы жить в этом городе… Если мои два деда (братья моей бабушки по отцу) Александр и Николай Салатенковы остались в этом городе. Если они тут остались, женились и пустили корни. Тогда в этом городе могут жить мои дяди-тёти, мои троюродные братья и сёстры, мои племянники…

Если бы я в семидесятые годы решилась на эмиграцию, и если бы я была знакома со своей роднёй, я могла бы приехать в Стамбул и обосноваться здесь – на берегах Босфора… И этот город был бы МОИМ.

И я бы засыпала и просыпалась под пение муэдзинов, призывающих к молитве…

* * *

А когда-то этот город был центром христианства. И некоторых христиан сегодня раздражает пение муэдзинов в Константинополе.

Я христианка, но меня не раздражает.

Думаю, что призыв к молитве – он по своей глубинной, божественной сути – межнационален и межконфессионален. Он – НАД земными религиями.

Призыв к молитве. Призыв остановиться. Взглянуть в своё сердце. Вспомнить о Боге. И о тех, кого мы любим…

Призыв к молитве всегда понятен – на каком бы языке он ни звучал. И откуда бы он ни звучал – с колокольни или с минарета – он всегда звучит с Неба…

* * *

И всё длится и длится 4 апреля, мой первый день в Стамбуле…

Гуляем с Антоном уже много часов подряд…

* * *

Старинный железнодорожный вокзал. С витражными окнами, круглыми часами, пустынными платформами… Теперь отсюда ходит только электричка до западной окраины Стамбула.

– А раньше, – говорит Антон, – отсюда можно было уехать в Париж… И не только. Практически в любой европейский город… Железнодорожное сообщение с Европой было очень активным. А теперь жэдэ-сообщение разрушено совершенно. Остались пароходы и самолёты…

Зашли в маленький музейчик на вокзале, где хранятся предметы прежнего жэдэ-процветания. Сфотографировали старинный паровоз, стоящий на зелёном газоне у вокзала…

* * *

Пожилой мужчина, русский. Я была убеждена, что он – русский!

Почти старик, с очень красивым, благородным лицом, он неторопливо шёл с кейсом в руках – то ли на работу, то ли с работы… Меланхоличный, погружённый в свои мысли, отрешённый от окружающей суеты…

Я говорю Антону: «Может, это наш родственник?»

У меня было горячее желание подойти к этому человеку и обнять его. Но сын моё желание остудил… Наверное, он прав. В чём-то. А в чём-то было право моё сердце, которое теперь будет жалеть о том, что старик с кейсом прошёл мимо, и я не окликнула его. И никогда не узнаю его имени. А главное – отчества! Я была убеждена, что оно – Николаевич, или Александрович. А фамилия… Бабушка сказала, что братья, оказавшись за границей, изменили фамилию. В Одессе мои родственники носили русифицированную греческую фамилию, а за границей вернули своей фамилии, скорее всего, её настоящее звучание. Или, может, отуречили её? Кто теперь узнает?..