Евгений Онегин

Глава пятая

О, не знай сих страшных снов

Ты, моя Светлана!

ЖуковскийIВ тот год осенняя погодаСтояла долго на дворе,Зимы ждала, ждала природа.Снег выпал только в январеНа третье в ночь. Проснувшись рано,В окно увидела ТатьянаПоутру побелевший двор,Куртины, кровли и забор,На стеклах легкие узоры,Деревья в зимнем серебре,Сорок веселых на двореИ мягко устланные горыЗимы блистательным ковром.Все ярко, все бело кругом.IIЗима!.. Крестьянин, торжествуя,На дровнях обновляет путь;

Его лошадка, снег почуя,Плетется рысью как-нибудь;Бразды пушистые взрывая,Летит кибитка удалая;Ямщик сидит на облучкеВ тулупе, в красном кушаке.Вот бегает дворовый мальчик,В салазки жучку посадив,Себя в коня преобразив;Шалун уж заморозил пальчик:Ему и больно и смешно,А мать грозит ему в окно…IIIНо, может быть, такого родаКартины вас не привлекут:Все это низкая природа;Изящного не много тут.Согретый вдохновенья богом,Другой поэт роскошным слогомЖивописал нам первый снегИ все оттенки зимних нег{27};Он вас пленит, я в том уверен,Рисуя в пламенных стихахПрогулки тайные в санях;Но я бороться не намеренНи с ним покамест, ни с тобой,Певец финляндки молодой!{28}IVТатьяна (русская душою,Сама не зная почему)С ее холодною красоюЛюбила русскую зиму,На солнце иней в день морозный,И сани, и зарею позднойСиянье розовых снегов,И мглу крещенских вечеров.По старине торжествовалиВ их доме эти вечера:Служанки со всего двораПро барышень своих гадалиИ им сулили каждый годМужьев военных и поход.VТатьяна верила преданьямПростонародной старины,

И снам, и карточным гаданьям,И предсказаниям луны.Ее тревожили приметы;Таинственно ей все предметыПровозглашали что-нибудь,Предчувствия теснили грудь.Жеманный кот, на печке сидя,Мурлыча, лапкой рыльце мыл:То несомненный знак ей был,Что едут гости. Вдруг увидяМладой двурогий лик луныНа небе с левой стороны,VIОна дрожала и бледнела.Когда ж падучая звездаПо небу темному летелаИ рассыпалася, – тогдаВ смятенье Таня торопилась,Пока звезда еще катилась,Желанье сердца ей шепнуть.Когда случалось где-нибудьЕй встретить черного монахаИль быстрый заяц меж полейПеребегал дорогу ей,Не зная, что начать со страха,Предчувствий горестных полна,Ждала несчастья уж она.VIIЧто ж? Тайну прелесть находилаИ в самом ужасе она:Так нас природа сотворила,К противуречию склонна.Настали Святки. То-то радость!Гадает ветреная младость,Которой ничего не жаль,Перед которой жизни дальЛежит светла, необозрима;Гадает старость сквозь очкиУ гробовой своей доски,Все потеряв невозвратимо;И все равно: надежда имЛжет детским лепетом своим.VIIIТатьяна любопытным взоромНа воск потопленный глядит:Он чудно вылитым узоромЕй что-то чудное гласит;Из блюда, полного водою,Выходят кольцы чередою;И вынулось колечко ейПод песенку старинных дней:«Там мужички-то всё богаты,Гребут лопатой серебро,Кому поем, тому доброИ слава!» Но сулит утратыСей песни жалостный напев;Милей кошурка сердцу дев{29}.IXМорозна ночь, все небо ясно;Светил небесных дивный хорТечет так тихо, так согласно…Татьяна на широкий дворВ открытом платьице выходит,На месяц зеркало наводит;Но в темном зеркале однаДрожит печальная луна…Чу… снег хрустит… прохожий; деваК нему на цыпочках летит,И голосок ее звучитНежней свирельного напева:Как ваше имя?{30} Смотрит онИ отвечает: Агафон.XТатьяна, по совету няниСбираясь ночью ворожить,Тихонько приказала в банеНа два прибора стол накрыть;Но стало страшно вдруг Татьяне…И я – при мысли о СветланеМне стало страшно – так и быть…С Татьяной нам не ворожить.Татьяна поясок шелковыйСняла, разделась и в постельЛегла. Над нею вьется Лель,А под подушкою пуховойДевичье зеркало лежит.Утихло все. Татьяна спит.

XIИ снится чудный сон Татьяне.Ей снится, будто бы онаИдет по снеговой поляне,Печальной мглой окружена;В сугробах снежных перед неюШумит, клубит волной своеюКипучий, темный и седойПоток, не скованный зимой;Две жердочки, склеены льдиной,Дрожащий, гибельный мосток,Положены через поток;И пред шумящею пучиной,Недоумения полна,Остановилася она.XIIКак на досадную разлуку,Татьяна ропщет на ручей;Не видит никого, кто рукуС той стороны подал бы ей;Но вдруг сугроб зашевелился.И кто ж из-под него явился?Большой, взъерошенный медведь;Татьяна ах! а он реветь,И лапу с острыми когтямиЕй протянул; она скрепясьДрожащей ручкой оперласьИ боязливыми шагамиПеребралась через ручей;Пошла – и что ж? медведь за ней!

XIIIОна, взглянуть назад не смея,Поспешный ускоряет шаг;Но от косматого лакеяНе может убежать никак;Кряхтя, валит медведь несносный;Пред ними лес; недвижны сосныВ своей нахмуренной красе;Отягчены их ветви всеКлоками снега; сквозь вершиныОсин, берез и лип нагихСияет луч светил ночных;Дороги нет; кусты, стремниныМетелью все занесены,Глубоко в снег погружены.XIVТатьяна в лес; медведь за нею;Снег рыхлый по колено ей;То длинный сук ее за шеюЗацепит вдруг, то из ушейЗлатые серьги вырвет силой;То в хрупком снеге с ножки милойУвязнет мокрый башмачок;То выронит она платок;Поднять ей некогда; боится,Медведя слышит за собой,И даже трепетной рукойОдежды край поднять стыдится;Она бежит, он все вослед:И сил уже бежать ей нет.XVУпала в снег; медведь проворноЕе хватает и несет;Она бесчувственно-покорна,Не шевельнется, не дохнет;Он мчит ее лесной дорогой;Вдруг меж дерев шалаш убогой;Кругом все глушь; отвсюду онПустынным снегом занесен,И ярко светится окошко,И в шалаше и крик и шум;Медведь промолвил: «Здесь мой кум:Погрейся у него немножко!»И в сени прямо он идетИ на порог ее кладет.XVIОпомнилась, глядит Татьяна:Медведя нет; она в сенях;За дверью крик и звон стакана,Как на больших похоронах;Не видя тут ни капли толку,Глядит она тихонько в щелку,И что же видит?.. за столомСидят чудовища кругом:Один в рогах с собачьей мордой,Другой с петушьей головой,Здесь ведьма с козьей бородой,Тут остов чопорный и гордый,Там карла с хвостиком, а вотПолужуравль и полукот.XVIIЕще страшней, еще чуднее:Вот рак верхом на пауке,Вот череп на гусиной шееВертится в красном колпаке,Вот мельница вприсядку пляшетИ крыльями трещит и машет;Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,Людская молвь и конский топ!{31}Но что подумала Татьяна,Когда узнала меж гостейТого, кто мил и страшен ей,Героя нашего романа!Онегин за столом сидитИ в дверь украдкою глядит.XVIIIОн знак подаст: и все хлопочут;Он пьет: все пьют и все кричат;Он засмеется: все хохочут;Нахмурит брови: все молчат;Так, он хозяин, это ясно.И Тане уж не так ужасно,И любопытная теперьНемного растворила дверь…Вдруг ветер дунул, загашаяОгонь светильников ночных;Смутилась шайка домовых;Онегин, взорами сверкая,Из-за стола гремя встает;Все встали; он к дверям идет.XIXИ страшно ей; и торопливоТатьяна силится бежать:Нельзя никак; нетерпеливоМетаясь, хочет закричать:Не может; дверь толкнул Евгений:И взорам адских привиденийЯвилась дева; ярый смехРаздался дико; очи всех,Копыты, хоботы кривые,Хвосты хохлатые, клыки,Усы, кровавы языки,Рога и пальцы костяные,Всё указует на нее,И все кричат: мое! мое!XXМое! – сказал Евгений грозно,И шайка вся сокрылась вдруг;Осталася во тьме морознойМладая дева с ним сам-друг;Онегин тихо увлекает{32}Татьяну в угол и слагаетЕе на шаткую скамьюИ клонит голову своюК ней на плечо; вдруг Ольга входит,За нею Ленский; свет блеснул;Онегин руку замахнул,И дико он очами бродит,И незваных гостей бранит;Татьяна чуть жива лежит.XXIСпор громче, громче; вдруг ЕвгенийХватает длинный нож, и вмигПовержен Ленский; страшно тениСгустились; нестерпимый крикРаздался… хижина шатнулась…И Таня в ужасе проснулась…Глядит, уж в комнате светло;В окне сквозь мерзлое стеклоЗари багряный луч играет;Дверь отворилась. Ольга к ней,Авроры северной алейИ легче ласточки, влетает;«Ну, – говорит, – скажи ж ты мне,Кого ты видела во сне?»XXIIНо та, сестры не замечая,В постеле с книгою лежит,За листом лист перебирая,И ничего не говорит.Хоть не являла книга этаНи сладких вымыслов поэта,Ни мудрых истин, ни картин,Но ни Виргилий, ни Расин,Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,Ни даже Дамских Мод ЖурналТак никого не занимал:То был, друзья, Мартын Задека{33},Глава халдейских мудрецов,Гадатель, толкователь снов.XXIIIСие глубокое твореньеЗавез кочующий купецОднажды к ним в уединеньеИ для Татьяны наконецЕго с разрозненной МальвинойОн уступил за три с полтиной,В придачу взяв еще за нихСобранье басен площадных,Грамматику, две ПетриадыДа Мармонтеля третий том.Мартын Задека стал потомЛюбимец Тани… Он отрадыВо всех печалях ей даритИ безотлучно с нею спит.XXIVЕе тревожит сновиденье.Не зная, как его понять,Мечтанья страшного значеньеТатьяна хочет отыскать.Татьяна в оглавленье краткомНаходит азбучным порядкомСлова: бор, буря, ведьма, ель,Еж, мрак, мосток, медведь, метельИ прочая. Ее сомненийМартын Задека не решит;Но сон зловещий ей сулитПечальных много приключений.Дней несколько она потомВсе беспокоилась о том.XXVНо вот багряною рукою{34}Заря от утренних долинВыводит с солнцем за собоюВеселый праздник именин.С утра дом Лариной гостямиВесь полон; целыми семьямиСоседи съехались в возках,В кибитках, в бричках и в санях.В передней толкотня, тревога;В гостиной встреча новых лиц,Лай мосек, чмоканье девиц,Шум, хохот, давка у порога,Поклоны, шарканье гостей,Кормилиц крик и плач детей.XXVIС своей супругою дороднойПриехал толстый Пустяков;Гвоздин, хозяин превосходный,Владелец нищих мужиков;Скотинины, чета седая,С детьми всех возрастов, считаяОт тридцати до двух годов;Уездный франтик Петушков,Мой брат двоюродный, Буянов,В пуху, в картузе с козырьком{35}(Как вам, конечно, он знаком),И отставной советник Флянов,Тяжелый сплетник, старый плут,Обжора, взяточник и шут.XXVIIС семьей Панфила ХарликоваПриехал и мосье Трике,Остряк, недавно из Тамбова,В очках и в рыжем парике.Как истинный француз, в карманеТрике привез куплет ТатьянеНа голос, знаемый детьми:Réveillez-vous, belle endormie[10].Меж ветхих песен альманахаБыл напечатан сей куплет;Трике, догадливый поэт,Его на свет явил из праха,И смело вместо belle Nina[11]Поставил belle Tatiana[12].XXVIIIИ вот из ближнего посадаСозревших барышень кумир,Уездных матушек отрада,Приехал ротный командир;Вошел… Ах, новость, да какая!Музыка будет полковая!Полковник сам ее послал.Какая радость: будет бал!Девчонки прыгают заране{36};Но кушать подали. ЧетойИдут за стол рука с рукой.Теснятся барышни к Татьяне;Мужчины против; и, крестясь,Толпа жужжит, за стол садясь.XXIXНа миг умолкли разговоры;Уста жуют. Со всех сторонГремят тарелки и приборыДа рюмок раздается звон.Но вскоре гости понемногуПодъемлют общую тревогу.Никто не слушает, кричат,Смеются, спорят и пищат.

Вдруг двери настежь. Ленский входит,И с ним Онегин. «Ах, творец! –Кричит хозяйка: – наконец!»Теснятся гости, всяк отводитПриборы, стулья поскорей;Зовут, сажают двух друзей.XXXСажают прямо против Тани,И, утренней луны бледнейИ трепетней гонимой лани,Она темнеющих очейНе подымает: пышет бурноВ ней страстный жар; ей душно, дурно:Она приветствий двух друзейНе слышит, слезы из очейХотят уж капать; уж готоваБедняжка в обморок упасть;Но воля и рассудка властьПревозмогли. Она два словаСквозь зубы молвила тишкомИ усидела за столом.XXXIТраги-нервических явлений,Девичьих обмороков, слезДавно терпеть не мог Евгений:Довольно их он перенес.Чудак, попав на пир огромный,Уж был сердит. Но, девы томнойЗаметя трепетный порыв,С досады взоры опустив,Надулся он и, негодуя,Поклялся Ленского взбеситьИ уж порядком отомстить.Теперь, заране торжествуя,Он стал чертить в душе своейКарикатуры всех гостей.XXXIIКонечно, не один ЕвгенийСмятенье Тани видеть мог;Но целью взоров и сужденийВ то время жирный был пирог(К несчастию, пересоленный);Да вот в бутылке засмоленной,Между жарким и бланманже,Цимлянское несут уже;За ним строй рюмок узких, длинных,Подобно талии твоей,Зизи, кристалл души моей,Предмет стихов моих невинных,Любви приманчивый фиал,Ты, от кого я пьян бывал!XXXIIIОсвободясь от пробки влажной,Бутылка хлопнула; виноШипит; и вот с осанкой важной,Куплетом мучимый давно,Трике встает; пред ним собраньеХранит глубокое молчанье.Татьяна чуть жива; Трике,К ней обратясь с листком в руке,Запел, фальшивя. Плески, кликиЕго приветствуют. ОнаПевцу присесть принуждена;Поэт же скромный, хоть великий,Ее здоровье первый пьетИ ей куплет передает.XXXIVПошли приветы, поздравленья;Татьяна всех благодарит.Когда же дело до ЕвгеньяДошло, то девы томный вид,Ее смущение, усталостьВ его душе родили жалость:Он молча поклонился ей,Но как-то взор его очейБыл чудно нежен. Оттого ли,Что он и вправду тронут был,Иль он, кокетствуя, шалил,Невольно ль, иль из доброй воли,Но взор сей нежность изъявил:Он сердце Тани оживил.XXXVГремят отдвинутые стулья;Толпа в гостиную валит:Так пчел из лакомого ульяНа ниву шумный рой летит.Довольный праздничным обедом,Сосед сопит перед соседом;Подсели дамы к камельку;Девицы шепчут в уголку;Столы зеленые раскрыты:Зовут задорных игроковБостон и ломбер стариков,И вист, доныне знаменитый,Однообразная семья,Все жадной скуки сыновья.XXXVIУж восемь робертов сыгралиГерои виста; восемь разОни места переменяли;И чай несут. Люблю я часОпределять обедом, чаемИ ужином. Мы время знаемВ деревне без больших сует:Желудок – верный наш брегет;И, кстати, я замечу в скобках,Что речь веду в моих строфахЯ столь же часто о пирах,О разных кушаньях и пробках,Как ты, божественный Омир,Ты, тридцати веков кумир!XXXVII.XXXVIII.XXXIXНо чай несут: девицы чинноЕдва за блюдечки взялись,Вдруг из-за двери в зале длиннойФагот и флейта раздались.Обрадован музыки громом,Оставя чашку чаю с ромом,Парис окружных городков,Подходит к Ольге Петушков,К Татьяне Ленский; Харликову,Невесту переспелых лет,Берет тамбовский мой поэт,Умчал Буянов Пустякову,И в залу высыпали все,И бал блестит во всей красе.XLВ начале моего романа(Смотрите первую тетрадь)Хотелось вроде мне АльбанаБал петербургский описать;Но, развлечен пустым мечтаньем,Я занялся воспоминаньемО ножках мне знакомых дам.По вашим узеньким следам,О ножки, полно заблуждаться!С изменой юности моейПора мне сделаться умней,В делах и в слоге поправляться,И эту пятую тетрадьОт отступлений очищать.XLIОднообразный и безумный,Как вихорь жизни молодой,Кружится вальса вихорь шумный;Чета мелькает за четой.К минуте мщенья приближаясь,Онегин, втайне усмехаясь,Подходит к Ольге. Быстро с нейВертится около гостей,Потом на стул ее сажает,Заводит речь о том о сем;Спустя минуты две потомВновь с нею вальс он продолжает;Все в изумленье. Ленский самНе верит собственным глазам.XLIIМазурка раздалась. Бывало,Когда гремел мазурки гром,В огромной зале все дрожало,Паркет трещал под каблуком,Тряслися, дребезжали рамы;Теперь не то: и мы, как дамы,Скользим по лаковым доскам.Но в городах, по деревнямЕще мазурка сохранилаПервоначальные красы:Припрыжки, каблуки, усыВсё те же: их не изменилаЛихая мода, наш тиран,Недуг новейших россиян.XLIII.XLIVБуянов, братец мой задорный,К герою нашему подвелТатьяну с Ольгою; проворноОнегин с Ольгою пошел;Ведет ее, скользя небрежно,И наклонясь ей шепчет нежноКакой-то пошлый мадригал,И руку жмет – и запылалВ ее лице самолюбивомРумянец ярче. Ленский мойВсе видел: вспыхнул, сам не свой;В негодовании ревнивомПоэт конца мазурки ждетИ в котильон ее зовет.XLVНо ей нельзя. Нельзя? Но что же?Да Ольга слово уж далаОнегину. О боже, боже!

Что слышит он? Она могла…Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,Кокетка, ветреный ребенок!Уж хитрость ведает она,Уж изменять научена!Не в силах Ленский снесть удара;Проказы женские кляня,Выходит, требует коняИ скачет. Пистолетов пара,Две пули – больше ничего –Вдруг разрешат судьбу его.

Глава шестая

La, sotto i giorni nubilosi e brevi,Nasce una gente a cui l’morir non dole.Petr.[13]IЗаметив, что Владимир скрылся,Онегин, скукой вновь гоним,Близ Ольги в думу погрузился,Довольный мщением своим.За ним и Оленька зевала,Глазами Ленского искала,И бесконечный котильонЕе томил, как тяжкий сон.Но кончен он. Идут за ужин.Постели стелют; для гостейНочлег отводят от сенейДо самой девичьи. Всем нуженПокойный сон. Онегин мойОдин уехал спать домой.IIВсе успокоилось: в гостинойХрапит тяжелый ПустяковС своей тяжелой половиной.Гвоздин, Буянов, ПетушковИ Флянов, не совсем здоровый,На стульях улеглись в столовой,А на полу мосье Трике,В фуфайке, в старом колпаке.Девицы в комнатах ТатьяныИ Ольги все объяты сном.Одна, печальна под окномОзарена лучом Дианы,Татьяна бедная не спитИ в поле темное глядит.IIIЕго нежданным появленьем,Мгновенной нежностью очейИ странным с Ольгой поведеньемДо глубины души своейОна проникнута; не можетНикак понять его; тревожитЕе ревнивая тоска,Как будто хладная рукаЕй сердце жмет, как будто безднаПод ней чернеет и шумит…«Погибну, – Таня говорит, –Но гибель от него любезна.Я не ропщу: зачем роптать?Не может он мне счастья дать».IVВперед, вперед, моя исторья!Лицо нас новое зовет.В пяти верстах от Красногорья,Деревни Ленского, живетИ здравствует еще донынеВ философической пустынеЗарецкий, некогда буян,Картежной шайки атаман,Глава повес, трибун трактирный,Теперь же добрый и простойОтец семейства холостой,Надежный друг, помещик мирныйИ даже честный человек:Так исправляется наш век!VБывало, льстивый голос светаВ нем злую храбрость выхвалял:Он, правда, в туз из пистолетаВ пяти саженях попадал,И то сказать, что и в сраженьеРаз в настоящем упоеньеОн отличился, смело в грязьС коня калмыцкого свалясь,Как зюзя пьяный, и французам

Достался в плен: драгой залог!Новейший Регул, чести бог,Готовый вновь предаться узам,Чтоб каждым утром у Вери{37}В долг осушать бутылки три.VIБывало, он трунил забавно,Умел морочить дуракаИ умного дурачить славно,Иль явно, иль исподтишка,Хоть и ему иные штукиНе проходили без науки,Хоть иногда и сам впросакОн попадался, как простак.Умел он весело поспорить,Остро и тупо отвечать,Порой расчетливо смолчать,Порой расчетливо повздорить,Друзей поссорить молодыхИ на барьер поставить их,VIIИль помириться их заставить,Дабы позавтракать втроем,И после тайно обесславитьВеселой шуткою, враньем.Sed alia tempora![14] Удалость(Как сон любви, другая шалость)Проходит с юностью живой.Как я сказал, Зарецкий мой,Под сень черемух и акацийОт бурь укрывшись наконец,Живет, как истинный мудрец,Капусту садит, как Гораций,Разводит уток и гусейИ учит азбуке детей.VIIIОн был не глуп; и мой Евгений,Не уважая сердца в нем,Любил и дух его суждений,И здравый толк о том о сем.Он с удовольствием, бывало,Видался с ним, и так нималоПоутру не был удивлен,Когда его увидел он.Тот после первого привета,Прервав начатый разговор,Онегину, осклабя взор,Вручил записку от поэта.К окну Онегин подошелИ про себя ее прочел.IXТо был приятный, благородный,Короткий вызов, иль картель:Учтиво, с ясностью холоднойЗвал друга Ленский на дуэль.Онегин с первого движенья,К послу такого порученьяОборотясь, без лишних словСказал, что он всегда готов.Зарецкий встал без объяснений;Остаться доле не хотел,Имея дома много дел,И тотчас вышел; но ЕвгенийНаедине с своей душойБыл недоволен сам собой.XИ поделом: в разборе строгом,На тайный суд себя призвав,Он обвинял себя во многом:Во-первых, он уж был не прав,Что над любовью робкой, нежнойТак подшутил вечор небрежно.А во-вторых: пускай поэтДурачится; в осьмнадцать летОно простительно. Евгений,Всем сердцем юношу любя,Был должен оказать себяНе мячиком предрассуждений,Не пылким мальчиком, бойцом,Но мужем с честью и с умом.XIОн мог бы чувства обнаружить,А не щетиниться, как зверь;Он должен был обезоружитьМладое сердце. «Но теперьУж поздно; время улетело…К тому ж – он мыслит – в это делоВмешался старый дуэлист;Он зол, он сплетник, он речист…Конечно, быть должно презреньеЦеной его забавных слов,Но шепот, хохотня глупцов…»И вот общественное мненье!{38}Пружина чести, наш кумир!И вот на чем вертится мир!XIIКипя враждой нетерпеливой,Ответа дома ждет поэт;И вот сосед велеречивыйПривез торжественно ответ.Теперь ревнивцу то-то праздник!Он все боялся, чтоб проказникНе отшутился как-нибудь,Уловку выдумав и грудьОтворотив от пистолета.Теперь сомненья решены:Они на мельницу должныПриехать завтра до рассвета,Взвести друг на́ друга курокИ метить в ляжку иль в висок.XIIIРешась кокетку ненавидеть,Кипящий Ленский не хотелПред поединком Ольгу видеть,На солнце, на часы смотрел,Махнул рукою напоследок –И очутился у соседок.Он думал Оленьку смутить,Своим приездом поразить;Не тут-то было: как и прежде,На встречу бедного певцаПрыгнула Оленька с крыльца,Подобна ветреной надежде,Резва, беспечна, весела,Ну точно та же, как была.XIV«Зачем вечор так рано скрылись?»Был первый Оленькин вопрос.Все чувства в Ленском помутились,И молча он повесил нос.Исчезла ревность и досадаПред этой ясностию взгляда,Пред этой нежной простотой,Пред этой резвою душой!..Он смотрит в сладком умиленье;Он видит: он еще любим;Уж он, раскаяньем томим,Готов просить у ней прощенье,Трепещет, не находит слов,Он счастлив, он почти здоров…XVИ вновь задумчивый, унылыйПред милой Ольгою своей,Владимир не имеет силыВчерашний день напомнить ей;Он мыслит: «Буду ей спаситель.Не потерплю, чтоб развратительОгнем и вздохов и похвалМладое сердце искушал;Чтоб червь презренный, ядовитыйТочил лилеи стебелек;Чтобы двухутренний цветокУвял еще полураскрытый».Все это значило, друзья:С приятелем стреляюсь я.XVIIIКогда б он знал, какая ранаМоей Татьяны сердце жгла!Когда бы ведала Татьяна,Когда бы знать она могла,Что завтра Ленский и ЕвгенийЗаспорят о могильной сени;Ах, может быть, ее любовьДрузей соединила б вновь!Но этой страсти и случайноЕще никто не открывал.Онегин обо всем молчал;Татьяна изнывала тайно;Одна бы няня знать могла,Да недогадлива была.XIXВесь вечер Ленский был рассеян,То молчалив, то весел вновь;Но тот, кто музою взлелеян,

Всегда таков: нахмуря бровь,Садился он за клавикордыИ брал на них одни аккорды,То, к Ольге взоры устремив,Шептал: не правда ль? я счастлив.Но поздно; время ехать. СжалосьВ нем сердце, полное тоской;Прощаясь с девой молодой,Оно как будто разрывалось.Она глядит ему в лицо.«Что с вами?» – Так. – И на крыльцо.XXДомой приехав, пистолетыОн осмотрел, потом вложилОпять их в ящик и, раздетый,При свечке, Шиллера открыл;Но мысль одна его объемлет;В нем сердце грустное не дремлет:С неизъяснимою красойОн видит Ольгу пред собой.Владимир книгу закрывает,Берет перо; его стихи,Полны любовной чепухи,Звучат и льются. Их читаетОн вслух, в лирическом жару,Как Дельвиг пьяный на пиру.XXIСтихи на случай сохранились,Я их имею; вот они:«Куда, куда вы удалились,Весны моей златые дни?Что день грядущий мне готовит?Его мой взор напрасно ловит,В глубокой мгле таится он.Нет нужды; прав судьбы закон.Паду ли я, стрелой пронзенный,Иль мимо пролетит она,Все благо: бдения и снаПриходит час определенный;Благословен и день забот,Благословен и тьмы приход!XXII«Блеснет заутра луч денницыИ заиграет яркий день;А я, быть может, я гробницыСойду в таинственную сень,И память юного поэтаПоглотит медленная Лета,Забудет мир меня; но тыПридешь ли, дева красоты,Слезу пролить над ранней урнойИ думать: он меня любил,Он мне единой посвятилРассвет печальный жизни бурной!..Сердечный друг, желанный друг,Приди, приди: я твой супруг!..»XXIIIТак он писал темно и вяло(Что романтизмом мы зовем,Хоть романтизма тут нималоНе вижу я; да что нам в том?)И наконец перед зарею,Склонясь усталой головою,На модном слове идеалТихонько Ленский задремал;Но только сонным обаяньемОн позабылся, уж соседВ безмолвный входит кабинетИ будит Ленского воззваньем:«Пора вставать: седьмой уж час.Онегин верно ждет уж нас».XXIVНо ошибался он: ЕвгенийСпал в это время мертвым сном.Уже редеют ночи тениИ встречен Веспер петухом;Онегин спит себе глубоко.Уж солнце катится высоко,И перелетная метельБлестит и вьется; но постельЕще Евгений не покинул,Еще над ним летает сон.Вот наконец проснулся онИ полы завеса раздвинул;Глядит – и видит, что пораДавно уж ехать со двора.XXVОн поскорей звонит. ВбегаетК нему слуга француз Гильо,Халат и туфли предлагаетИ подает ему белье.Спешит Онегин одеваться,Слуге велит приготовлятьсяС ним вместе ехать и с собойВзять также ящик боевой.Готовы санки беговые.Он сел, на мельницу летит.Примчались. Он слуге велитЛепажа{39} стволы роковыеНести за ним, а лошадямОтъехать в поле к двум дубкам.XXVIОпершись на плотину, ЛенскийДавно нетерпеливо ждал;Меж тем, механик деревенский,Зарецкий жернов осуждал.Идет Онегин с извиненьем.«Но где же, – молвил с изумленьемЗарецкий, – где ваш секундант?»В дуэлях классик и педант,Любил методу он из чувства,И человека растянутьОн позволял – не как-нибудь,Но в строгих правилах искусства,По всем преданьям старины(Что похвалить мы в нем должны).XXVII«Мой секундант? – сказал Евгений, –Вот он: мой друг, monsieur Guillot.Я не предвижу возраженийНа представление мое:Хоть человек он неизвестный,Но уж конечно малый честный».Зарецкий губу закусил.Онегин Ленского спросил:«Что ж, начинать?» – Начнем, пожалуй, –Сказал Владимир. И пошлиЗа мельницу. Пока вдалиЗарецкий наш и честный малыйВступили в важный договор,Враги стоят, потупя взор.XXVIIIВраги! Давно ли друг от другаИх жажда крови отвела?Давно ль они часы досуга,Трапезу, мысли и делаДелили дружно? Ныне злобно,Врагам наследственным подобно,Как в страшном, непонятном сне,Они друг другу в тишинеГотовят гибель хладнокровно…Не засмеяться ль им, покаНе обагрилась их рука,Не разойтиться ль полюбовно?..Но дико светская враждаБоится ложного стыда.XXIXВот пистолеты уж блеснули,Гремит о шомпол молоток.В граненый ствол уходят пули,И щелкнул в первый раз курок.Вот порох струйкой сероватойНа полку сыплется. Зубчатый,Надежно ввинченный кременьВзведен еще. За ближний пеньСтановится Гильо смущенный.Плащи бросают два врага.Зарецкий тридцать два шагаОтмерил с точностью отменной,Друзей развел по крайний след,И каждый взял свой пистолет.XXX«Теперь сходитесь». Хладнокровно,Еще не целя, два врагаПоходкой твердой, тихо, ровноЧетыре перешли шага,Четыре смертные ступени.Свой пистолет тогда Евгений,Не преставая наступать,Стал первый тихо подымать.Вот пять шагов еще ступили,И Ленский, жмуря левый глаз,Стал также целить – но как разОнегин выстрелил… ПробилиЧасы урочные: поэтРоняет молча пистолет,XXXIНа грудь кладет тихонько рукуИ падает. Туманный взорИзображает смерть, не муку.Так медленно по скату гор,На солнце искрами блистая,Спадает глыба снеговая.Мгновенным холодом облит,Онегин к юноше спешит,Глядит, зовет его… напрасно:Его уж нет. Младой певецНашел безвременный конец!Дохнула буря, цвет прекрасныйУвял на утренней заре,Потух огонь на алтаре!..

XXXIIНедвижим он лежал, и страненБыл томный мир его чела.Под грудь он был навылет ранен;Дымясь, из раны кровь текла.Тому назад одно мгновеньеВ сем сердце билось вдохновенье,Вражда, надежда и любовь,Играла жизнь, кипела кровь:Теперь, как в доме опустелом,Все в нем и тихо и темно;Замолкло навсегда оно.Закрыты ставни, окны меломЗабелены. Хозяйки нет.А где, бог весть. Пропал и след.XXXIIIПриятно дерзкой эпиграммойВзбесить оплошного врага;Приятно зреть, как он, упрямоСклонив бодливые рога,Невольно в зеркало глядитсяИ узнавать себя стыдится;Приятней, если он, друзья,Завоет сдуру: это я!Еще приятнее в молчаньеЕму готовить честный гробИ тихо целить в бледный лобНа благородном расстоянье;Но отослать его к отцамЕдва ль приятно будет вам.XXXIVЧто ж, если вашим пистолетомСражен приятель молодой,Нескромным взглядом, иль ответом,Или безделицей инойВас оскорбивший за бутылкой,Иль даже сам в досаде пылкойВас гордо вызвавший на бой,Скажите: вашею душойКакое чувство овладеет,Когда недвижим, на землеПред вами с смертью на челе,Он постепенно костенеет,Когда он глух и молчаливНа ваш отчаянный призыв?XXXVВ тоске сердечных угрызений,Рукою стиснув пистолет,Глядит на Ленского Евгений.«Ну, что ж? убит», – решил сосед.Убит!.. Сим страшным восклицаньемСражен, Онегин с содроганьем

Отходит и людей зовет.Зарецкий бережно кладетНа сани труп оледенелый;Домой везет он страшный клад.Почуя мертвого, храпятИ бьются кони, пеной белойСтальные мочат удила,И полетели как стрела.XXXVIДрузья мои, вам жаль поэта:Во цвете радостных надежд,Их не свершив еще для света,Чуть из младенческих одежд,Увял! Где жаркое волненье,Где благородное стремленьеИ чувств и мыслей молодых,Высоких, нежных, удалых?Где бурные любви желанья,И жажда знаний и труда,И страх порока и стыда,И вы, заветные мечтанья,Вы, призрак жизни неземной,Вы, сны поэзии святой!XXXVIIБыть может, он для блага мираИль хоть для славы был рожден;Его умолкнувшая лираГремучий, непрерывный звонВ веках поднять могла. Поэта,Быть может, на ступенях светаЖдала высокая ступень.Его страдальческая тень,Быть может, унесла с собоюСвятую тайну, и для насПогиб животворящий глас,И за могильною чертоюК ней не домчится гимн времен,Благословение племен.XXXVIII.XXXIXА может быть и то: поэтаОбыкновенный ждал удел.Прошли бы юношества лета:В нем пыл души бы охладел.Во многом он бы изменился,Расстался б с музами, женился,В деревне счастлив и рогатНосил бы стеганый халат;Узнал бы жизнь на самом деле,Подагру б в сорок лет имел,Пил, ел, скучал, толстел, хирел,И наконец в своей постелеСкончался б посреди детей,Плаксивых баб и лекарей.XLНо что бы ни было, читатель,Увы, любовник молодой,Поэт, задумчивый мечтатель,Убит приятельской рукой!Есть место: влево от селенья,Где жил питомец вдохновенья,Две сосны корнями срослись;Под ними струйки извилисьРучья соседственной долины.Там пахарь любит отдыхать,И жницы в волны погружатьПриходят звонкие кувшины;Там у ручья в тени густойПоставлен памятник простой.XLIПод ним (как начинает капатьВесенний дождь на злак полей)Пастух, плетя свой пестрый лапоть,Поет про волжских рыбарей;И горожанка молодая,В деревне лето провождая,Когда стремглав верхом онаНесется по полям одна,Коня пред ним остановляет,Ремянный повод натянув,И, флер от шляпы отвернув,Глазами беглыми читаетПростую надпись – и слезаТуманит нежные глаза.

XLIIИ шагом едет в чистом поле,В мечтанья погрузясь, она;Душа в ней долго поневолеСудьбою Ленского полна;И мыслит: «Что-то с Ольгой стало?В ней сердце долго ли страдало,Иль скоро слез прошла пора?И где теперь ее сестра?И где ж беглец людей и света,Красавиц модных модный враг,Где этот пасмурный чудак,Убийца юного поэта?»Со временем отчет я вамПодробно обо всем отдам,XLIIIНо не теперь. Хоть я сердечноЛюблю героя моего,Хоть возвращусь к нему, конечно,Но мне теперь не до него.Лета к суровой прозе клонят,Лета шалунью рифму гонят,И я – со вздохом признаюсь –За ней ленивей волочусь.Перу старинной нет охотыМарать летучие листы;Другие, хладные мечты,Другие, строгие заботыИ в шуме света и в тишиТревожат сон моей души.XLIVПознал я глас иных желаний,Познал я новую печаль;Для первых нет мне упований,А старой мне печали жаль.Мечты, мечты! где ваша сладость?Где, вечная к ней рифма, младость?Ужель и вправду наконецУвял, увял ее венец?Ужель и впрямь и в самом делеБез элегических затейВесна моих промчалась дней(Что я шутя твердил доселе)?И ей ужель возврата нет?Ужель мне скоро тридцать лет?XLVТак, полдень мой настал, и нужноМне в том сознаться, вижу я.Но так и быть: простимся дружно,О юность легкая моя!Благодарю за наслажденья,За грусть, за милые мученья,За шум, за бури, за пиры,За все, за все твои дары;Благодарю тебя. Тобою,Среди тревог и в тишине,Я насладился… и вполне;Довольно! С ясною душоюПускаюсь ныне в новый путьОт жизни прошлой отдохнуть.XLVIДай оглянусь. Простите ж, сени,Где дни мои текли в глуши,Исполнены страстей и лениИ снов задумчивой души.А ты, младое вдохновенье,Волнуй мое воображенье,Дремоту сердца оживляй,В мой угол чаще прилетай,Не дай остыть душе поэта,Ожесточиться, очерстветьИ наконец окаменетьВ мертвящем упоенье света,В сем омуте, где с вами яКупаюсь, милые друзья!{40}

Предыдущая 1 2 3 4 5 Следующая

Авторизация