Девочки из первого "Г"

– Квартирные!

– А мы то – домовые!!

И маленькое сонное окошечко напротив моего рабочего стола, со старыми, ободранными ставенками, чуть наискосок глядит на нас, серьёзно отражая в двойных дымчатых глазах (заполненных на зиму толстым слоем ваты) весь тёмный ближний дворик, тень скрипучей яблони, неверный лунный свет, и двух счастливых маленьких девчонок, склонивших свои славные пушистые головки над исписанными тонкими тетрадками…Так вот и прижились у нас эти забавные словечки… Завидуя удобствам обитающих в многоэтажках одноклассников, мы долго-долго называли их презрительно «квартирными». Попозже к ним добавились и «банники», и «ванники». Первые – фольклором предусмотренные жители дворовых наших бань, а вот вторые – нами лично сочинённые «жильцы» удобных ванных комнат в городских благоустроенных квартирах.

– Как думаешь, Оксан, у ванников есть шерсть?

– Зачем им шерсть?! В квартирах-то тепло, они же голые, как пупсы, должны быть!

– Да-а…голенькие пупсики…ха-ха! Смешные голыши…ой, не могу, сейчас умру со смеху! Куда уж им до страшных, волосатых наших банников!

– Да они сами, если вдруг увидят банника, с ума сойдут от страха!

– Сойдут с ума и будут сумасшедшие и голенькие ванники!! Смешают все шампуни, кремы и духи… напьются, и устроят им потоп!!

И тут же, из последнего отдела письменного шкафа извлекается та самая заветная тетрадка с зарисовками, сюжетами и разными стишками; и я быстренько набрасываю ручкой несколько рисунков банников и ванников, увидевших друг друга ненароком, а также и последствия – вот тут пузатый ванник в ужасе закрылся круглым тазом от оскала страшного мохнатого «братишки»…а вот он пьёт из горлышка шампунь… Смешные были зарисовки…жаль, не сохранились – улетели, закружились вместе с листопадом наших детских лет, смешались с прелою, усталою землёй под корявой старой яблоней далёкого, любимого двора…

Про «настоящих» же, «нечистых» домовых ходило среди нас достаточно загадочных легенд, которые рассказывались шёпотом, закрывшись зимним вечером в тепле только натопленных домов:

– А, знаете, что, девочки! Недавно бабушка рассказывала мне, как тёть-Маруся домового с собой в город из деревни позвала… Вы слышали об этом?

Подружки смотрят широко раскрытыми глазами: в глубине Оксанкиных лукавых тёмных вишен пляшет огонёк зажженной нами на столе свечи, и взгляд её мне кажется насмешливым и дерзким. Софины бездонно-синие озёра в полутьме закрыло дымкой, они выглядят стальными… безоговорочно-доверчиво внимают каждому придуманному слову, и ледяная гладь туманится вдруг подступившим первобытным страхом… Итак, мой занавес открыт, и зрители готовы, начинается спектакль!

– Так вот, – я ещё ниже беру тон, – Тот домовой за печкой у них жил…ну – как обычно…а ночами вылезал и пил из блюдца молоко. А если вдруг забудут молока-то ему вечером налить – то жди беды! Нахулиганит, разобьёт горшки, рассыплет крупы и муку…и воду приготовленную выльет… А может, и ещё чего похуже! Но, в основном, они не забывали домового покормить, и за это он не трогал ничего, а только по хозяйству помогал.

– Как помогал? – вдруг деловито-недоверчиво осведомляется Оксана.

– А вот как: мусор подметал, щепил лучинами дрова, и тесту за ночь опуститься не давал, чтобы утром напекли отменных пирогов…ну, или там, блинов…Так жили они долго, душа в душу, много лет. Но никогда он не показывался им. А стали в город собираться, чтобы уезжать – тётя Маруся ночью встала, и затеплила свечу…по виду прямо как у нас, такую же совсем! Но свечка эта была очень непростая…

– А какая?!

– Узнаете попозже! – делаю свирепое лицо – мол, не перебивай рассказчика! И убедительно машу рукой по направлению горящей на столе свечи.

И пламя враз послушно наклоняется, трещит, рождает на стене ползущую загадочную тень… Девчонки ёжатся, и, озираясь, зябко кутаются в старенький, колючей клеткой вымощенный плед, лежащий рядышком, как реквизит для зимних посиделок. А я использую минутку, чтоб построить свои мысли по порядку – ведь все мои рассказы есть экспромт чистой воды!

– И вот, при свете этой свечки, тёть-Маруся увидала…будто волосатый буренький клубок скатился из корзинки и лежит себе у печки… Присмотрелась – а клубок-то вовсе не из пряжи, а живой! Как будто дышит, и тихонечко ворчит… Едва она уразумела это, как он стал расти, расти, и вырос уж размером больше кошки…у неё внутри всё аж похолодело… А большенький клубочек вдруг тихо-оонько повернулся половиной тела своего… ну, знаете, как совы – что умеют голову крутить вокруг себя…и смотрит на неё такими же огромными, янтарными глазами… и светятся глазищи в темноте… Ну, а тёть-Маруся не из робкого десяточка была, она поближе подошла, потом ещё поближе, и ещё, а…

Софочка испуганно вздрагивает, услыхав какой-то дальний скрип… Но я, не дав ни шанса вставить реплику подругам, быстро говорю:

– А он ка-а-ак прыг!!! Да и шмыгнёт под лавку! И сидит там тихо-тихо…Тёть-Маруся тут ему и говорит:

– Хозяин домовой, пойдём скорей со мной!

Мы тут жили – не тужили, но пора нам уходить.

И с тобой всегда дружили, будешь снова с нами жить!

– Уф! – выпалив скороговоркой, я перевожу дыхание… Воспользовавшись наступившей паузой, Оксанка заинтересованно спрашивает:

– А откуда она знала, что вот так всё нужно говорить?

– Ей соседка старенькая объяснила.

– А соседка откуда знала? – в настойчивости Окси не откажешь!

– Тут самое интересное! Помните, я сказала, что свечка у тёть-Маруси была не простая?

– Помним…

– Ну да!

– Даже и не свечка, а огарочек от свечки-то на самом деле был… Когда-то, много лет назад, эту свечу дала соседке тёть-Марусиной одна старуха… – совершенно понижая голос, сообщаю я, – Жила она у них в деревне, на краю, у леса на опушке…и молва ходила, что старуха эта…самая что ни на есть проверенная…ведьма!

– Ах! – не выдерживает Софочка, и жмурится от страха.

– И в своей избушке она – старая, косматая, седая, и с огромным носом – варила зелья разные, сушила травы… по окрестностям лягушек собирала и летучих новорожденных мышей. И ещё пауков всяких.

– Зачем? – в ужасе пищит Софочка.

– Как зачем? Зелья разные как раз из них варила – приворотные, отворотные, лечебные и не очень… Все ведьмы так делают, ты что, не знала? Тёмной, безлунной ночью, когда все вокруг спят, она кипятила огромный котёл, бросала туда мышей, ящериц, пауков…

– А про ящериц ты не говорила, – замечает внимательная Оксана.

– Ну конечно, и ящериц – разве я не сказала? Может, и ещё чего! Мало ли что ведьмы собирают…Так вот…и у неё было три чёрных – чёрных, преогромнейших кота! Злющие, глаза как золотые блюдца! Охраняли домик ведьмы лучше всяческих собак. Но, как-то раз, один из них пропал…

– А домовой? – Оксанка не даёт моей сюжетной линии уехать в дальние запутанные дебри.

– Домовой…он ей потом спать не давал недели две…

– Кому, ведьме?

– Да нет, при чём здесь ведьма? Тёть-Марусе спать-то не давал. Только она в кровать – так он ей в спину кулаком ка-ак ткнёт! Да и давай стучать без остановки! Вот примерно так! – и я ритмично отбиваю кулачком тревожные, дрожащие удары по столешнице, всем демонстрируя недюжинные музыкальные способности Марусиного домового:

– Тук, тук-тук…Ту-ук, тук-тук…Успокоится немного, и опять стучит: Ту-ук, тук-тук…

– И, что ни ночь – он в спину ей стучал! Она уж прямо вся замучилась совсем! А уж потом-то оказалось: надо было звать его прям накануне переезда, в самую последнюю на старом месте ночь. Поэтому и рассердился домовой – не понял, зачем звали, и куда ему идти? Хозяева ведь не уходят…

– Зачем же тёть-Маруся его загодя звала?

– Так бабка та, что ей огарочек дала, уж старая была…забыла половину!

– А как теперь – он с ними до сих пор живёт?

– Живёт, конечно! – отвечаю убеждённо, – Тёть-Маруся говорила – домовые могут жить лет триста. Или даже больше…

Cофочка взирает с восхищением и ужасом:

– Ой, Ника… а ты разве не боишься?

– Да чего бояться-то! Подумаешь, ну – домовые всякие…(я хитро смотрю на Оксанку и подмигиваю ей).

– Квартирные! Аха-ха-ха! – быстро уяснив суть дела, подхватывает она мою тайную мысль.

– Ой, девчонки, ой…ха-ха…да ну вас! Нельзя ж смеяться-то над этим…– Софина слабая реплика.

– Да почему…Ха-ха…ой, не могу! – Оксанка валится со стула на палас и, корчась со смеху, выдавливает из себя вопрос:

– Ну, Софка, почему нельзя-то?? Он ведь у них…за печкой…Ха…Ой, ха-ха-ха…– Оксана, как и я, да уж теперь и Софа, давится от смеха, всхлипывает, фыркает и плачет, посему конца той фразы мы себе не уяснили… Но тут, перебивая наши голоса, вдруг раздается громкий странный скрип… И как далёкий дверной стон, разносится по дому… А за ним ещё…как будто кто-то, открывая двери в темноте, идёт по дому…вот уже доносится он прямо из соседней комнаты… О боже! Мы стремительно подскакиваем с пола и сбиваемся в дрожащую, живую, замирающую кучку за другим концом стола…и смотрим, смотрим, и не верим своим собственным глазам… Хотели бы кричать что было сил, да силы нас покинули – не можем выдавить ни звука… Звуки в нас закончились как будто… И всё явственней, отчётливее видим, как из-за стеклянной, и задёрнутой вишнёвой шторкой маленькой двери вдруг возникает и растет чья-то огромно-ужасающая тень – кривляясь, вырастая в свете догорающей свечи… Вот она движется сюда – всё ближе…ближе, и дверная ручка открывается со скрипом… Время враз остановилось, не идут часы, не слышно ничего…всё замерло…и нет уже нам сил дышать, продвинуться хотя б чуть-чуть…бежать уж нету мочи…

Потом уж, после, бабушка соседки-Эльки – Яхия – неоднократно, долго, каждый раз сердясь не понарошку, рассказывала всем вокруг, как сидя в своей кухне, полностью уютно разместившись и налив себе чайку, уж собралася проводить прошедший день (Хвала Аллаху за него), но услыхала в стылой тишине надрывный и пронзительный…не визг даже…нет-нет, какой-то дикий ультразвук! Такого в жизни своей слышать никогда ей и не доводилось; и тогда, вся в панике, в кошмаре наяву – она помчалась, как была – на босу ногу, в одном тоненьком запахнутом халате – на соседний двор, в сугробы, и в холодный мокрый снег; пытаясь на ходу понять – откуда это страшное звучанье может доноситься?! А разобрав, что вопят у соседей, кинулась на выручку…и только одна мысль металась и стучала в её бедной голове:

– Лишь только бы успеть! Ай, милостив Аллах! Лишь только бы успеть…

Маришкин овраг

Каникулы свалились на нас с неба вместе с небывалым снегопадом. Освободившись от уроков и бессмысленных подсчетов А и В, черченья карт и надоевшей музыкальной школы, я с головой ушла в любимый книжный мир. Второй класс – это вам не первый! Кого угодно можно замотать до полусмерти! И пару дней, не вылезая из кровати, глотала содержимое домашних книжных полок, как сладкие пилюли от усталости. А, наглотавшись вволю, ощутила снова интерес к происходящему вокруг, и вспомнила о верной славной Эльке, чью бабушку мы с девочками чуть не до инфаркта довели своими воплями в тот давний вечерок, когда пытались защититься от кошмара, показавшегося нам при свете угасающей свечи… Итак, вернувшись в мир, я обнаружила у нас на кухне бабу-Яхию, в компании моей бабули мирно попивающую чай. Изрядно оказав им помощь в поедании пирога, я поинтересовалась скромно – а когда же будет Элечка моя? И, в сотый раз прослушав от обеих строгие нотации по поводу безумной и не нужной никому фантазии моей, я всё же получила следующие сведенья – что Элю мама привезёт на днях; ну, и попутно множество других – что поиграть её со мной отпустят, только если я дам обещанье не морочить голову девчонке ерундой, живущей в моей глупой голове; и не пугать до смерти заодно соседей (не виновных, кажется, ни в чём передо мной) и собственную бабушку в придачу; и вообще – мне надо заниматься, на каникулы по музыке ведь задали полно! (как будто я не знаю), а не валяться носом в книги сутки напролёт! Вычитав недавно где-то, что нет способа защиты лучше, чем ответная атака, я собственную бабушку бездушно обвинила в слабой пунктуальности (а нечего было возвращаться раньше времени с работы, никого не предупредив, и ходить по дому в темноте!), а также и в частичной амнезии (сама же и рассказывала эту незабвенную историю про домового тёть-Маруси, а теперь в кусты?!) Моя вина лишь в том, что я её слегка подредактировала, это называется «художественный пересказ» (а что все такие впечатлительные – это ваши личные проблемы!) Правда, я сама в тот раз орала – будь здоров, но это к делу не относится нисколько… Отбившись, таким образом, от ложных обвинений и попыток накормить меня борщом и заливной сёледкой, я вышмыгнула прочь, и через пять минут была уж возле домика Оксаны. Двор…калитка…крайняя заснеженная улица…овраг. Несколько минут мы развлекались, всаживая в санки мою рыжую собачку; а потом уж развлекалась Ладка, ловко угонявшая у нас буквально из-под носа транспортное средство, едва только мы немного отвлекались. Но мелкая угонщица не рассчитала собственных возможностей: улочка петляла вдоль оврага, всё снижаясь и снижаясь, и вот уже собачка с громким визгом вынуждена жизнь свою спасать от страшных санок, угрожавших со всех сил наехать на неё, ну а спастись-то некуда – с обеих сторон сузился проход, в который занесло в пылу игры, и возвышаются немыслимые скользкие сугробы. Когда же мы, со смехом, и слезами на глазах от бешеной крутящейся погони, изловили, наконец, свой буйный транспорт, и спасли мою любимицу; то стало очевидно: мы приблизились вплотную к запрещенному и страшному Маришкину Оврагу… Тяжело дыша, стояли мы у спуска и смотрели долго вниз…где синие, таинственные тени собирались по краям…сползаясь, лиловея, набирая глубину… Оттуда, из темнеющей низины, доносились до нас шорохи и вздохи, заставлявшие насторожиться… Даже Лада, выставив торчком свои хорошенькие ушки, потихонечку рычала, лапы подобрав, и закрутив колечком хвост. И, уж совсем собравшись повернуть обратно, мы обе ощутили приступ жгучего, дурного любопытства, и желание спуститься в запрещённую ночную глубину (но Лада не выказывала своего намеренья к нам присоединиться в этом сумасшедшем предприятии, нет-нет!) Переглянувшись, мы с Оксаной рты открыли в унисон:

– Послушай, раз уж мы сюда попали…

– Может, нам разок спуститься? Говорят, внизу есть ещё склон, и офигительная горка…

– Давай прокатимся с неё, если найдем! Всего один разок…и всё, сразу наверх!

– Ну посмотри, не так уж здесь и круто…

Последнее произносилось мной уже в процессе спуска, под отчаянный протест нашей мохнатой спутницы, которая гораздо лучше нас осознавала, что не стоит нам туда соваться, ох, не стоит… Но в конце концов собачья преданность возобладала, и бедняжка Ладочка, отчаявшись уговорить обратно нас вернуться, стала сползать, скользя и взвизгивая, с нами. Спуск оказался всё-таки крутой, засыпан по колено снегом, кое-где нам и по пояс. Проваливаясь, мы упёрто лезли дальше – снегом нас не запугать, подумаешь, не видели мы снега! Вытягивая валенки и санки, мы кое-как добрались до вполне приличной, ровной местности в низине. Вокруг вздымались кручи, все засыпанные снегом, и ощущали мы себя первопроходцами, освоившими горные вершины. Хотя, если подумать, то на деле мы с горы как раз спустились. Подъем ещё осилить только предстояло, чтоб вернуться. А пока мы двинулись вперед, растаптывая валенками снег и вспоминая по пути, что нам известно было о Маришкином овраге. Во-первых, протекало целых три реки. Когда-то протекало… Одна, со смешным именем девчоночьим – «Маришка», в нашу пору уж была не больше метра в ширину, а ещё две и подавно ушли в землю, спрятались…лишь кой-где выбиваясь на поверхность ручейками и ключами, возникавшими, откуда-ни-возьмись, из-под камней, и так же исчезающими в камни… О пропавших этих речках в Городе ходило множество преданий и легенд, а про Маришку говорили вот что: в давние года Маришка протекала полноводною, богатою рекой, одним из небольших притоков величайшей Волги. Имела крайне прихотливое, извилистое русло. Потому, когда наш Город стал расти и расширяться, полноводная, капризная Маришка помешала его жителям в осуществлении желаемого всем благоустройства. И посему тут было решено загнать «ненужную» речушку в землю, заточив её в железную трубу. Недолго думая, частично изменили у Маришки русло, закопали, заковали, сверху заровняли всё безжалостным бетоном… И с тех пор весёлая живая речка чахла и тихонько умирала, задыхаясь под землёй без воздуха и света… Мне всегда было так жаль бедняжечку Маришку – просто слезы наворачивались, злость одолевала и бессильная, сверкающая ярость. «Глупые вы люди!» – думала не раз, печально сидя жарким летним днём на крыше низкого сарая… Вот на что сдались вам эти бестолковые дороги, стадионы, магазины…неужели нельзя было стройкой речку не губить?! Так приятно посмотреть на светлую, играющую воду…уж получше, чем на пыльную, шумящую дорогу! Если бы Маришку не сгубили, то в овраге нашем было бы бушующее море… мы бы плавали на лодках, в летний зной купались…было бы чудесно… А потом я тяжело вздыхала, уходила в свою комнату, скрываясь от жары; и бесконечно рисовала бирюзовую, прекрасную Маришку… но не речку, а речную фантастическую Деву – королеву всех русалок и ундин – с чешуей, сверкающей на солнце, и прекрасными, печальными глазами…Чуть попозже я узнала, что Седьмая, Крайняя по-нынешнему улица, во времена не столь далёкие была вовсе не крайней – предыдущую по счёту целиком смыло в овраг! Весенний паводок однажды был настолько кровожаден и коварен, что последствия его весьма плачевны оказались: девочкой моя родная мать воочию видала, как в овраге плыли целые дома, чуть скособочившись или совсем заваливаясь набок, с выбитыми окнами, трепещущими шторами, как флаги умирающего судна… Вслед за ними плыли стулья и диваны, веники, ковры и прочая хозяйственная утварь. Потоп был столь внезапным, что несчастные жильцы тогдашней Крайней улицы утратили всё, что имели, в одночасье… Всё это небывалое, невиданное мною зрелище стояло у меня перед глазами так отчетливо, как если бы я видела сама и затонувшие дома, и море, бушевавшее в овраге…много думала об этом, много видела во сне… И, каждый раз, как снилось наводнение, спрашивала дома – были ли утопленники, вдруг люди не успели вовремя спастись? Мне отвечали: не было, конечно, ведь дома сползли не моментально, жители успели выйти, им потом квартиры даже дали – повезло же людям! Но для меня всё оставались многие неясные детали – как, к примеру, можно убежать из родненького дома, не забрав с собою множества вещей? Или ненужного до кучи было у людей, или не так всё гладко обстояло, как рассказывают мне… Ещё было ужасно непонятно, как произошло такое наводненье, если бедная Маришка к тому времени довольно много лет мучительно терзалась в грязной и вонючей человеческой трубе?

– Ну что тебе за дело?! – возмущались мои близкие, измученные мною до предела бесконечными вопросами, – Всё это было так давно! Какой-то ненормальный интерес!

– Ужасно впечатлительный ребёнок! – жаловалась мама, – Лучше б не рассказывали ей!

– Ну всё-таки, скажи! А то не буду спать! – в ход шли и уговоры, и шантаж.

– Да боже мой! Как ты не понимаешь? Паводок был сильный оттого, что разорвало-то ту самую трубу вблизи оврага, и потоком мощных вод всю улицу и смыло!

– А, теперь понятно…

Короче, постепенно я уверилась – масштабы той далёкой катастрофы мои взрослые «слегка» преуменьшали, дабы не пугать меня напрасно…ведь что уж было – то прошло, и поросло быльём, как говорится… И, забежав вперед, тут нужно рассказать, что бедствие такое повторилось позже, нам уж было по пятнадцать, когда вновь подземные ключи – засыпанные мусором, едва живые – всё же подточили наши старенькие улицы. Опять, как много лет назад, довольно сильный оползень наметился в овраге, теперь уж и седьмая улица мало-помалу начала сползать и разлезаться, повалились шаткие заборы, покрылись трещинами старые сараи, гаражи, а вслед за ними и кирпичные дома. Жильцов опять селили в новые квартиры, но на сей раз наводнения не вышло, и никто не пострадал. И снова обвиняли бедную Маришку, после склон всё как-то укрепляли, приезжали важные-бумажные комиссии…и что-то говорили, говорили… Меня уже и не было в ту пору на петляющих и старых наших улочках…и дома, где жила я прежде, не было давно…хотя Маришка тут и вовсе ни при чём. Но до сегодняшнего дня я не рассказывала ни одной живой душе, что в тех далёких снах, совсем ребенком, я видала страшное: плывущих вдоль по полноводной, и бурлящей в ярости Маришке, мертвецов – белёсо-синих, вспученных, похожих на несвежие кошмарные селёдки…с равнодушными стеклянными глазами…с волосами, распустившимися на воде диковинными мёртвыми цветами… Они всё плыли… бултыхаясь на стремнине и скользя, и постепенно опускались глубже, глубже…в подземелье под рекой…а я – о ужас! – опускалась вслед за ними… И смотрела, как в глубокой самой глубине – там, под водой – они внезапно оживают! Как включаются холодным, нестерпимым светом их остановившиеся взгляды…вот они уже танцуют жуткий, заплетающийся танец, волосами и руками обмотавшись в тесном хороводе, одинаково одетые в струящиеся белые одежды, в пятнах плесени на теле, и с венками из увядших мёртво-жёлтых водяных кувшинок на ужасных, вспухших головах… В тех, давнишних снах мне приоткрылась тайная и страшная дорога в подземелье, где убитая Маришка образует Озеро Всех Мёртвых, утонувших на реке; путь в него лежит через подводную пещеру – там, на троне из сплетённых топляков-корней спит древний Речной Царь, а вкруг него русалки и неведомые твари; и утопленники-люди потихоньку обрастают тиной, водорослями, всякой шелухой; становятся такими же, подвластными Царю, речными духами, болотными огнями…Тот сон – и страшный, и до жути настоящий, возвращал меня в подводную пещеру не однажды…и никто из страшных обитателей её меня не видел и не замечал; зато уж я отлично их видала – и могла б потрогать каждый волосок русалки, если б захотела… А в последний раз вернулась я в Маришкину пещеру прямо накануне нашего отъезда…и меня заметили! Как будто и узнали – окружили, повлекли к Подводному Царю… Он был прозрачно-неживой, зелёный, словно старое стекло, и с бархатными пятнами на тонкой, будто жабьей, коже…а глаза печально-жёлтые, как мёртвые кувшинки…очень старые, усталые до боли, но не злые и не страшные почти… Мне показалось, что со дня последней нашей встречи он ужасно постарел, как только может постареть такое ужасающе отвратное и дряхлое чудовище… Царь медленно разглядывал меня скользящим липким взглядом, а потом сказал, дотронувшись противным, мокрым пальцем между глаз:

– Плыви! И никогда не возвращайся. Будем ждать… Запомни! Все мы будем ждать!

Бесчисленное множество различных вариантов с той поры обдумывала я, решая – что же означала та загадочная фраза? Почему «все будут ждать», ведь мне велели больше никогда не возвращаться? И чего же в целом они ждут? Утопленников, ставших новыми рабами для Царя, мне было вовсе никогда не жаль; и катастрофа, смывшая всю улицу и многих обитателей в придачу, представлялась мне довольно справедливым возмещением страданий бедной и загубленной Маришки… Постепенно стало мне казаться, словно я забыла что-то очень-очень важное, связанное как-то с наводнением, Маришкой, водяными обитателями, всей этой реально-нереальной чертовщиной… Там, во сне, я больше понимала, чем теперь… Сколько-нибудь внятных объяснений так и не нашлось, и постепенно старый сон забылся, потускнел… и больше никогда не возвращался. Сравнительно недавно, делая наброски к этой самой вещи, я внезапно поняла, что значило: «Плыви…не возвращайся…будем ждать…» И всё сложилось, наконец-то, на свои забытые места. Ну а тогда, в овраге, разумеется, до этого мне было далеко! Мы просто шли и весело болтали – о Маришке, наводнениях, несметных и богатых кладах, что по слухам, схоронили здесь неоднократно; и даже в наше время изредка кому-то попадались странные старинные монетки, черепки, кусочки из металла непонятно от чего, а также неизвестно чьи обглоданные кости, чаще всего лисьи и собачьи, но не факт, что только эти… Втроём плутая по сугробам – восемь ног и хвостик – мы ушли довольно далеко, но никакой прекрасной горки для катанья так и не нашли. Стало и смеркаться – солнце зимнее уходит рано на покой, и мы решили возвращаться. Заблудиться-то, конечно, не могли: ведь снегопада не было, свои следы отлично привели бы нас обратно. На полдороге что-то вдруг блеснуло у подножия обрыва, начисто обглоданного ветром. Не сговариваясь, мы кинулись к предмету…и скорей раскапывать находку в мёрзлой смеси из песка и льда. Лада почему-то помогать нам отказалась, горестно и тяжко подвывая… Блестяшка оказалась тускло-желтой пряжкой на давнишнем полусгнившем кожаном ремне, а дальше…дальше раскопалась рваная коричневая ткань, скрывавшая собою что-то жесткое и длинное…похожее…похожее…на кость?! Осознание возможной страшной принадлежности находки словно приморозило нас к месту…мы стояли и смотрели, а сказать друг другу ничего и не могли, и всё внимание сосредоточилось на этой жуткой…вещи, расковырянной из стылой неподатливой земли. Наконец, моя собачка, бросив выть, превозмогая страх, к нам подбежала ближе и прорезала висящее молчание визгливым тонким лаем! Тут же мы с Оксанкой, словно по команде, кинулись что было сил обратно – к завидневшемуся в сумерках подъему – прочь отсюда! Прочь, наверх, домой – где нету разных ужасов, тепло трещит дровами печка, бабушка нальёт горячий чай… Скорее, ох, скорее…вот уже и улица…мы выбрались, мы дома! Никто, по счастью, нам не встретился тогда – лихие люди были бы неважным дополнением к такому вот походу, нам и найденного было за глаза! В Оксанин дом нас затянуло словно вихрем – тяжело пыхтя и отдуваясь, стягиваем валенки и мокрую одежду…во дворе скулит и плачет Лада…бабушка выходит из сеней и смотрит с удивлением на нас: