Ева рожает

Утром за окном тоже непривычная тишина. Почему, интересно, замолчали отбойники? Выхожу на балкон (он тоже значительно меньше) и вижу внизу скопление незнакомых людей и шеренгу автомобилей. Приехавших едва ли не больше, чем арабских рабочих, выделяющихся в толпе оранжевыми шлемами. Одетые в основном в черные костюмы и с хасидскими шляпами на головах, гости торчат у края котлована, вытягивая шеи и стараясь заглянуть на дно. Оно уже желтое (арабы достигли следующего слоя), лишь в самом углу виден выход черной породы, разительно отличной от остального грунтового разноцветья.

Когда возвращаюсь с очередной прогулки, котлован все так же окружен толпой, и какие-то люди копаются в том месте, где выходит необычная порода. Работяги не при делах, сидят в сторонке и сосредоточенно курят, положив рядом каски.

Моше не может объяснить ситуацию – не хватает словесного запаса. Он лишь закатывает глаза в потолок, после чего с отчаянием произносит:

– Араб не работать! Араб уехать! А шекель?!

На следующий день неожиданно прибывает Давид и, возбужденный, бросается на балкон.

– Почему приехал? Потому что тут пахнет сенсацией. То есть, это наверняка ложная сенсация, но газете все равно.

– Как это – все равно?!

– Главное, привлечь внимание. А правда в основе или чушь собачья – мало кого колышет…

С этими словами он достает фотоаппарат и делает несколько кадров. Мельтешение внизу еще интенсивнее, опять набегает публика в лапсердаках и шляпах и, обступив котлован, с любопытством (явно нездоровым) в него таращатся.

Я требую объяснений и вскоре понимаю: тут вроде как обнаружен пресловутый краеугольный камень, с которого началось сотворение мира, и на котором мир и держится. Точнее, слух такой пошел среди религиозных ортодоксов, потому они тут и трутся, даже археологов пригласили. А работы, понятно, приостановили.

– Постой, постой! – говорю, удивленный, – Но ведь камень, по преданию – под мечетью Омара!

– Вот именно – по преданию. Нет об этом ничего в Торе, ясно тебе? «И сказал всесильный: да явится суша», а более ничего. Про камень вещает устная Тора, да еще мусульманские апокрифы. А это вилами по воде, сам понимаешь.

Когда спускаемся вниз, к котловану не подобраться, он весь облеплен людьми. Черные одеяния ортодоксов соседствуют с обычной цивильной одеждой, даже несколько военных пришли. Из-за людских спин доносятся сердитые выкрики, затем толпа расступается, и становится видно, как вокруг ямы в земле устанавливают ограждение. Еще бы – уже метров семь грунта выбрали, туда угодишь – целым вряд ли останешься!

– И у вас такое возможно?! Кто-то пустил слух, явились эти ваши хасиды, позвали археологов… Бред какой-то!

– А вот такая мы страна! Война, опять же, когда очень хочется чудес… О, знакомое лицо!

Давид ныряет в толпу, чтобы вскоре вернуться.

– Это Левка Дымшиц, он минералогией занимается. Говорит, там вулканическая порода обнаружилась. Вокруг – осадочные породы, а тут черный камень, который даже взрывчаткой хрен возьмешь! Будут, значит, возраст этой породы определять…

Только теперь вспоминаю, что должен ехать в Вифлеем. Экскурсия оплачена, и я, конечно, поеду: здесь чудо под большим вопросом, а вот там необычное существует однозначно.

– Езжай, езжай. А я здесь останусь.

– Веришь в сенсацию?

– Верить надо в Б-га – если он есть, конечно. У меня задание редакции: написать об этом феномене. Ключ от номера оставишь? С моей рукой отдохнуть в тишине и покое – не помешает.

Я тут же отдаю ключ.

– Что хирург-то решил?

– Резать… – вздыхает Давид, – Так сказать, не дожидаясь перитонита. Уже две операции было, теперь третья светит, иначе конечность не заработает.

Первое незабываемое впечатление по пути в Вифлеем – стена, отделяющая Западный берег реки Иордан. По высоте она вполне сопоставима с Великой Китайской, и точно так же бессмысленна. Какой резон вкладывать гигантские деньги в сооружение, через которое запросто перелетает самопальный реактивный снаряд?! Ну да, из Хеврона пока не шмаляют по израильским городам, но это ведь пока!

Экскурсовода Асю, болтающую без умолку, слушаю вполуха. Девушка сразу призналась: она – одесситка, что, судя по стремительному речевому потоку, чистая правда. Ася тараторит про отделение Иудеи и Самарии, про Шестидневную войну, про строительство этой многокилометровой загородки – видно, что пособия проштудировала. Речь сбивается и замолкает лишь перед КПП, в момент передачи группы экскурсантов «из рук в руки».

– Нам за стену нельзя… – говорит девушка с обидой, – Надо же: гражданин Израиля туда даже на часок не может попасть!

– Но это вроде арабское государство… – неуверенно возражает некто информированный.

– Это спорная территория! – моментально парирует Ася, опровергая истину, дескать, бывших одесситов не бывает. Еще как бывает – вот ты, девушка, уже проросла корнями, и готова до хрипоты спорить с любым, кто посягнет на твою новую родину…

Вспыхнувшая полемика затихает сама собой.

– Ладно, вон подъехал Гасан, – говорит Ася, – Теперь он ваш гид. Он, конечно, будет говорить иначе, но я абсолютно права, слышите?!

Гасан тоже какой-то «бывший», во всяком случае, на великом и могучем изъясняется прилично. Он пересчитывает группу, после чего указывает на другой автобус, в который надо перейти. Рассаживаемся, едем, но вместо вожделенного места рождения Спасителя почему-то оказываемся в ювелирном магазине.

Продавщицы сразу начинают «танец живота» вокруг посетителей, дабы те расстались с шекелями, принеся посильную жертву на алтарь бога торговли. Есть ли у арабов бог торговли? Понятия не имею, возможно, нет. Но жертвы приносятся, в основном особами женского пола, не имеющими сил устоять перед блеском злата-серебра.

Пока большинство толпится у прилавков, выхожу на перекур. Туда же выкатывает Гасан, засовывая в карман купюру (не иначе, комиссионные за клиентов). Он тоже вытаскивает пачку сигарет, чиркает зажигалкой и приближается ко мне, чтобы поинтересоваться: откуда, мол? Я отвечаю, и тут же следует встречное откровение:

– А я в Ростове учился. Бывал там?

– Проездом.

– Хороший город!

– Но здесь, наверное, лучше?

– Здесь? Лучше. Но здесь война. Братья воюют – там, в Газе…

Он машет рукой куда-то в южную сторону, и в глазах, и без того темных, сгущается тревожный сумрак. Западный берег Иордана де-юре не воюет, война идет де-факто. Она в душах, в глазах, и никто не гарантирует, что вон тот бородатый оборванец не таит в своем мешке пару кэгэ тротилового эквивалента. Оборванец приближается, запускает руку в мешок, и я инстинктивно напрягаюсь.

Из мешка (о, счастье!) вынимают икону Богородицы. – Десять шекелей! – произносят по-русски.

Я в растерянности.

– Сто рублей! – озвучивают обменный курс.

– И за рубли можно?! – оборачиваюсь к Гасану. Тот кивает, а ко мне уже тянут грязноватую ладонь:

– Давай деньги!

Артефакт явно халтурный, сделан на скорую руку, но возможность отовариться за «деревянные» делает меня сговорчивым. Да и вообще бог торговли, чей бы он ни был, нравится мне больше, чем бог войны. Пока торгуют, пушки молчат, и кассамы не взлетают в небо, чтобы рухнуть на чьи-то безвинные головы…

Торгуют, как выясняется, и местами в очереди, что тянется от самого входа в храм. Очередь длиннющая, стоять в ней, по признанию Гасана, надо несколько часов. Но есть ли у нас эти часы?! Нету, ведь мы организованная группа, каковая должна еще успеть на Масличную гору. Поэтому мы входим в некую волшебную калитку в правом приделе, чтобы вскоре оказаться совсем близко к лестнице, ведущей в святая святых.

– Стоим здесь, – вполголоса говорит Гасан. – Тут еще две группы впереди, ждать надо…

Я вспоминаю деятеля, предлагавшего за полста баксов пройти без очереди к месту упокоения Христа. Получается: все-таки воспользовался блатом, поимел халяву, пусть и не по своей воле, а коллективно.

– Мы что-то должны? – вежливо осведомляюсь у гида. Гасан удивленно на меня смотрит, затем машет руками:

– Нет-нет, мы договорились! Не надо деньги!

И на том спасибо. Мы топчемся на месте, озирая убранство храма – не самого красивого, быть может, зато весьма особенного. Вперед продвигаемся не быстро, успокаивает лишь то, что общая очередь движется еще медленнее. Первые «блатные», наконец, сходят вниз, и перед нами лишь группа пожилых бодрячков, судя по разговору – англоязычных.

– И здесь американцы… – слышу справа недовольный голос. – Куда ни приедешь – везде они!

– Может, это англичане? – высказываю предположение.

– Какие англичане?! На морды посмотри! Америкосы, к бабке не ходи!

Получается, мы попали в один привилегированный поток с властителями полу-мира? Это греет самолюбие, хотя до их самоорганизации нам, пожалуй, далеко. Сзади напирает еще одна группа, проскользнувшая через волшебную калиточку, мы тесним американцев, и те занимают круговую оборону. Мужчины в группе пусть седовласые, зато крепкие, рослые, со здоровым загаром на лицах, и вполне умеющие за себя постоять. Они встают плечом к плечу, сцепляясь локтями. Живая стена, за которой находятся немногочисленные женщины (тоже бодрые пенсионерки), и пробить эту стену не может даже пронырливый Гасан.

– Слушай, дай пройти! – горячится гид, только без толку. Это генетика – так стремившиеся на Запад переселенцы выстраивали ограждение из повозок-фургонов, обороняясь от кровожадных индейцев. Уместность обороны под вопросом, но эффективность не подлежит сомнению: пока американская группа не сошла к яслям Спасителя, туда не проскользнула ни одна живая душа.

«Человеческое, слишком человеческое» в очередной раз мешает почувствовать что-то крайне важное. Выход из храма, жаркое солнце, бьющее прямо в темечко, и острая жажда. Я плетусь к киоску, где продается вода, выпиваю одним махом полбутылки, после чего, осоловевший, тупо внимаю выкрикам уже знакомого торговца:

– Десять шекелей! Сто рублей! Десять шекелей!..

По возвращению хочется отдохнуть от жары (ноябрь, а так печет!). Только фиг отдохнешь, когда пахнет сенсацией, и возле ямы в земле уже выставлено оцепление из людей в камуфляже. Возбужденный народ, тем не менее, напирает, и военным приходится сцепляться локтями – прямо как американским «ковбоям» в храме.

– Вернулся? А тут такое происходит… Ага, палестинцы явились!

Давид вытащил на балкон стул, поставил пепельницу и расчехляет (видно, не первый раз) фотоаппарат. В объектив попадают люди с клетчатыми «арафатками» на головах. Они приближаются к оцеплению, ведут переговоры, но военные стоят стеной – в котловане копошится несколько человек, надо полагать, ученая братия.

– Что ж, репортаж будет классный… Но как об этом написать?! Не поверят же!

Когда азарт отпускает, становится видно: Давид в недоумении.

– Дымшиц звонил. Сказал: порода какая-то уникальная, тут таких минералов отродясь не водилось. Откуда, спрашивается, этот взялся?!

– Как откуда?! – отвечаю ехидно, – Сам же говорил: краеугольный камень, с него началось сотворение мира! А потом из него эти самые смастерили… Скрижали Моисея!

– Да ладно тебе! – машет Давид рукой. Что любопытно – правой рукой, которая у него либо висела, как плеть, либо на шейной подвязке болталась. Видно, настолько возбудился, что даже про боль забыл – вот и фотографии делает, используя обе «конечности».

– Я еще про возраст спросил… Они, конечно, полноценный анализ быстро не могут провести, но по предварительной оценке – возраст ого-го! Так что не зря я говорил: тебе повезло!

К реальности возвращает звонок из дому. Звонит Жанна, и, судя по выражению лица Давида, известия не веселые.

– Хорошо, скоро буду.

Помрачневший, он зачехляет фотоаппарат.

– С Борькой что-то случилось? – не выдерживаю я.

– Нет, с ним все в порядке… Ракета упала на стоянку, что за нашим домом. Две машины сгорели напрочь, хорошо, людей внутри не было. Но она все равно боится, просит вернуться поскорей.

Уже на улице, усевшись за руль, Давид с виноватым видом говорит:

– Я тут вниз спустился, Левка через оцепление провел. И вдруг такое чувство охватило у камня… Странное чувство, скажу тебе. Почему-то вспомнилась цитата из одного умного человека: «На глубине бытия зла нет…» С чего бы это?

Я пожимаю плечами. Меня пока не охватывали подобные чувства, – а хочется!

– Ладно, это чушь. К нам когда соберешься? Не настаиваю – сам видишь, что происходит. Но если надумаешь – приезжай!

К ночи напор страждущего народа ослабевает. Кое-кто остается на стройплощадке, задремывает, усевшись на кучу грунта; только военные бдят, прохаживаясь вдоль ограждения. Я выкуриваю одну сигарету, другую, но уходить с балкона не хочется. Усиленно таращусь вниз и вскоре начинаю различать в полутьме вроде как свечение. Причем именно в той части ямы, где вылез пресловутый камень! Я протираю очки, вглядываюсь вниз, перегибаясь через перила, и в этот момент оказываюсь замеченным.

Следует жест военного, мол, уходи с балкона! Делаю вид, что не понял намека, но, когда с плеча снимают М-16, удобнейшую обзорную площадку приходится покинуть.

Утром режим «комендантского часа» отменяется, я могу хоть кофе пить на балконе, хоть загорать. Но не делаю ни того, ни другого, потому что замечаю в толпе Гасана и тут же решаю спуститься. Разыскав гида, хлопаю его по плечу, как старого знакомого.

– Это вы?! А что вы тут…

– Живу я здесь. Причем очень удобно – вон там!

Гасан смотрит на мой балкон, затем вертит головой.

– Я одного человека привез. Очень мудрый человек! Мулла!

Найдя мудреца, одетого в длинную рубаху до пят, Гасан что-то страстно ему говорит, указывая на мой балкон. Ай, молодца, на ходу подметки режет! Мулла, однако, отрицательно качает головой и, в свою очередь, тычет рукой в сторону котлована.

– Не хочет сверху… – вернувшись, с сожалением говорит Гасан, – Хочет вниз спускаться, чтобы след увидеть.

– Какой след?!

– Он говорит, с этого камня пророк на небо поднялся. Но камень не хотел расставаться с пророком и стал подниматься вместе с ним. Тогда ангел Джибраил придержал непослушную скалу, и на ней остался след его руки.

– Руки ангела?!

– Ага. И трещина на камне осталась… Но видишь, что делают? Не дают смотреть!

Гремучая смесь из фактов, верований, мифов уже распирает мою черепную коробку. Кажется, дыра в земле, которую столь тщательно охраняют, и столь рьяно исследуют, ведет к центру планеты. Именно, там, «на глубине бытия», должны быть получены ответы на последние вопросы. Тайна жизни и смерти раскроется, и люди, вернувшись обратно, принесут на блюдечке с каемочкой нам, обитателям поверхности, рецепт всеобщего благоденствия…

На следующий день решаю ехать в Беэр-Шеву. На моей стороне теория больших чисел: если даже среди коренного населения число жертв исчисляется единицами, то вероятность падения кассама на мою грешную голову ничтожно мала. И все же на подъезде к столице Негева я из-за автобусного стекла тревожно озираю горизонт. Где ваши «Железные купола», господа из Армии обороны? Дайте гарантию мирного неба над головой, хотя бы на ближайшие дни!

В автобусе много молодых парней и девушек в армейской форме. На их лицах не видно тревоги: кто-то говорит по телефону, кто-то общается с соседом, кто-то погрузился в свой гаджет. «Учись! – говорю себе, – Совсем дети, а какая выдержка! Какое самообладание!» Я автоматически выискиваю взглядом «Борюсика», хотя понимаю: вряд ли он окажется здесь. Во-первых, его часть расположена где-то на юге, в пустыне Арава. Во-вторых, она может быть давно передислоцирована в район Газы. Ну, а в-третьих, я, скорее всего, просто не узнаю юного пианиста, которого не видел более десяти лет.

Беэр-Шева встречает сигналом воздушной тревоги: тягучий вой заполняет улицы, ускоряя движение транспорта и гоня людей в убежища (у кого они есть). Встретив меня на автовокзале, Давид топит газ, мы гоним к дому и, припарковавшись, быстрым шагом поднимаемся в квартиру. Где видим Жанну, у которой в одной руке болонка, в другой – баул с вещами.

– Привет. – говорит озабоченно, – Извини, целоваться позже будем, надо быстрее вниз.

Они с Давидом смотрят друг на друга.

– У нас проблемы? – осведомляется мой друг.

– А как же! Она опять не хочет в убежище!

– Понятно…

Давид открывает одну из дверей.

– Мама, почему вы не хотите в подвал?!

– Я тебя умоляю, Додик! – доносится старушечий голос. – Если бомба влетит сюда, вам будет счастье!

– Почему, мама?!

– Одной нахлебницей станет меньше!

Приблизившись к дверному проему, заглядываю внутрь, чтобы увидеть Сару Львовну, сидящую в кресле и укрытую клетчатым пледом.

– Здравствуйте! – машу рукой из-за плеча Давида. Сара Львовна надевает очки, всматривается, затем всплескивает руками.

– Ой, не могу! Зачем ты сюда приехал?! Ты видишь, что здесь творится?!

– Мама, вам нужно спуститься вниз! – раздраженно произносит Давид.

– А вам с Жанной нужно купить себе мозги! Когда вы меня увозили, говорили: тебе будет покой. И где мой покой?!

Компромиссом служит переезд главы семейства прямо в кресле от окна вглубь комнаты. После чего мы вместе с собакой спускаемся на несколько пролетов и оказываемся в небольшом полуподвальном помещении.

– Недурственно… – озираю выбеленную комнатку с ковролином на полу. Слева в углу вижу штангу и велотренажер, справа – электрическое пианино Yamaha.

– Это Борька устроил тут спортзал. А заодно музыкальную студию оборудовал.

Болонку по кличке Тошка опускают на пол. Пока собака исследует помещение, Жанна достает из баула бутерброды, а Давид извлекает из шкафчика водку.

– И кто же ее туда поставил? – интересуется супруга.

– Дед Пихто! – отвечает супруг. – Стратегический запас – на случай затяжных военных действий.

Свиста ракет не слышно, за небольшим зарешеченным окошком сияет солнце, так что тревога кажется напрасной. Но лица супругов напряжены, даже выпивка не снимает напряжения. Разговор не про нас – переживают за старых и малых. Сара Львовна упорно игнорирует требования гражданской обороны, а сын так вообще сторонник сухопутной операции, дескать, только она решит проблему терроризма окончательно и бесповоротно!

– Так их отправили все-таки в Газу?

– Слава богу, нет, – отвечает Жанна. – Надеюсь, все утихнет скоро.

– Ага, утихнет, – отзывается Давид. – А потом опять начнется!

Он разливает водку по пластиковым стаканам.

– Странно все это. Вот я лично не могу сказать: это – моя война. А Борька может. Он ведь даже в языке спотыкается, но за страну порвет любого. Только рвать и метать бессмысленно, это тупик. Ну, давай!

Выпив, Давид усаживается за электропианино.

– Боря сам на него заработал, – говорит Жанна с гордостью. – Они со школьной группой концерты платные давали!

– Давали, ага. Только теперь ему не до музыки. Ладно, что бы такое вспомнить, соответствующее моменту… А-а, вот!

Он начинает бить по клавишам:

– По Голгофе бродит Будда и кричит: аллах акбар! Опа! Опа! И кричит: аллах акбар!

Болонка заливисто лает, Жанна зажимает уши.

– Прекрати ломать инструмент!

Вдруг замечаю: приятель музицирует (если это можно счесть «музицированием») двумя руками. Жанна этого не замечает и буквально оттаскивает мужа от пианино.

– Знаешь, сколько оно стоит?!

– Знаю. Дорого.

– Дорого – не то слово!

Она поворачивается ко мне.

– Он совсем как ребенок. Все уши прожужжал про какой-то кирпич в земле. Его возле твоей гостиницы раскопали, да? Так он уже две статьи про это накатал! Нашел еще один повод впасть в детство!

– Хватит, а? Ты в этом не разбираешься!

– Ты у нас во всем разбираешься!

Тревога и впрямь оказывается напрасной, а может, «купол» сработал на все сто процентов. Мы мотаемся по окрестностям Беэр-Шевы, доезжаем даже до Мертвого моря, после чего собираюсь в обратный путь.

– Тебе сколько осталось? Три дня?

Оглянувшись на Жанну, Давид склоняется к уху.

– Я к тебе еще приеду! Только Жанке ни слова, хорошо? Женщина – что она понимает?!

Я – не женщина, но с пониманием реальности тоже не ах. «По Голгофе бродит Будда», – вспоминаю, видя происходящее под окном. Солдаты оцепления уже отошли в сторонку и мирно курят, сняв с плеч тяжелые винтовки. А вокруг котлована совершает молебны разношерстная публика: тут хасиды с книжками в руках кланяются, будто заведенные, там падают ниц на расстеленные коврики палестинцы, а чуть в стороне бородатый православный батюшка помахивает кадилом. Вот еще делегация: католический священник в черной сутане привел за собой паству и теперь ищет местечко. А места-то заняты! Католики движутся по периметру котлована, вклиниваются между евреями и православными и тут же начинают исполнять чин богослужения.

Только у лестницы, ведущий вниз, дежурит военнослужащий: котлован не такой уж просторный, надо следить за очередностью. На дне то черным черно, когда спускаются евреи либо христиане, то белым бело, когда настает черед арабских паломников. Ко мне на балкон отдельные слова не доносятся, слышно только разноязыкое: бу-бу-бу… Кажется, сама земля исторгает из себя некие словеса, вот только кто их разгадает? Кому по силам постичь тайну мироздания, которую несет в себе камень?

Это «водяное перемирие», впрочем, сопровождается бытовыми неудобствами. По гостинице слоняется разношерстный народ, наехавший из отдаленных мест, так что о покое приходится забыть («И где мой покой?!»). Народонаселение «Хаверы» резко возрастает, Моше веселеет, но постояльцам вроде меня от того одна головная боль. Теперь и на моем этаже то и дело гулко топают, хлопают дверями (в том числе ночью), так что к очередному завтраку выхожу совершенно не выспавшийся. Механически глотаю творог, выпиваю кофе и на выходе покупаю сигареты. А в номере вдруг обнаруживаю, что в кармане нет бумажника. Нераспечатанная пачка Pall Mall – вот она (значит, доставал деньги), а паспорт, электронный билет и шекели с долларами – йок!

Потерять в чужой стране (воюющей стране!) документы и деньги – что может быть хуже?! Быстренько обшариваю номер, затем вылетаю в коридор и едва не на карачках исследую метр за метром путь до столовой. Нету! Вхожу в столовую, озираю жующую публику, но на меня – ноль внимания. Одни сосредоточены, видно, все мысли о том, как они прильнут к святыне; другие о чем-то переговариваются, думаю, не о моей утрате. А тогда палочка-выручалочка одна – хозяин этого Ноева ковчега…

Подбежав к стойке, нелепо жестикулирую, тараторя что-то про утраченные «мани». Брови Моше ползут на лоб, затем он жестами показывает, мол, сделай звонок другу!

– Только этого не хватало… – слышу в трубке голос Давида. – Точно везде смотрел?

– Точно!

– И нигде нет?

– Нигде! Да его наверняка нашли, только разве отдадут?!

Мне очень жаль себя, безвинно пострадавшего, да еще утратившего веру в человечество. Как к вам относиться, люди?! Вы собрались тут молиться и падать ниц, но лишь попадается на пути соблазн – сразу забываете про облик человеческий! Мимо ресепшн шествует знакомый хромец из строительной бригады, и хочется ткнуть в него пальцем – вот один из вас! Алчный, жестокий, нетерпимый, дай такому волю – он с ног до головы разденет, может, и того хуже: прибьет!

Хромец тем временем тормозит, достает из кармана красную книжицу, смотрит в нее, затем на меня. Физиономия, подошедшая бы головорезу из фильма про пиратов, расплывается в улыбке, и мне протягивают книжицу вкупе с бумажником.

– Да как же это… Ну, дела…

Ошарашенный, трясу ладонь своего спасителя, но слов, как всегда, не хватает.

– О’кей?! – хлопает по плечу Моше, я же с идиотской улыбкой на лице развожу руками.

Арабские рабочие тоже вливаются в общее клубление вокруг котлована. Кто-то на день-другой исчезает, чтобы вернуться с женами, детьми, престарелыми родителями и, разумеется, с ковриками, которые тут же раскладывают на земле. По идее, строителям полагается бонус, все ж таки именно они откопали святыню, но никто не лезет вперед, все покорно стоят в длиннющей очереди, что тянется от Яффо через узкие улочки и дворы. В этой очереди несть ни эллина, ни иудея – все стоят вперемешку. И вниз спускаются согласно общей очередности, без конфессиональных различий. Вот спускают палестинского мальчика на инвалидной коляске, используя длинные веревки, а вот старик-еврей на носилках, он обездвижен и выглядит, скорее, трупом, нежели живым существом. Интересно, поможет ли ему камень? Встанет ли с носилок («талифа куми!») и пойдет ли на своих ногах?

Встать не встал, но оказавшись наверху, приподнялся и даже съел что-то с поднесенного блюда, отчего шляпы вдруг быстро закачались, вероятно, так родня старика благодарила Б-га. А что же мальчик? Ба, этот и впрямь пошел! Шатаясь, при поддержке родителей, но коляска уже не требовалась!

Я утираю выступивший на лбу пот. Господи, что я делаю на этом балконе?! Почему я в роли наблюдателя, мне тоже надо в очередь, ведь такого шанса больше никогда не выпадет! Но тут на пороге возникает Давид, без объяснений тащит меня к машине и везет к какому-то адвокату.