Ворота Сурожского моря

Глава 1

– Этот кленисе рубить? – Семка Загоруй сюсюкающий, как многие низовые казаки – черкасины, вытянутый жердиной, упершись длинной рукой в нетолстый шершавый ствол, вскинул вихрастую голову к его вершине.

– Руби, и вот тот, что дальше, тож, – есаул Муратко Рынгач[19], получивший прозвище за крутизну плеч и нрава, из верховых казаков, приземистый здоровяк с густым черным чубом, подскакивающим в такт ударам, с размаху опустил топор на комель другого дерева. – Эх-ма!

Клен вздрогнул, пошатнулся, и илистый берег тихого Дона вздрогнул от падения тяжелого дерева. Вода плескалась отсюда всего в десяти саженях, казаки потому и выбрали эту диколесную алеваду[20], чтобы потом далеко не волочь бревна. К упавшему стволу с топором наизготовку подскочил еще один казак, отправившийся с рыскателями в ночной поход, Севрюк Ненашев. Перехватив топор, он обрушил его на самую толстую ветку с ногу толщиной. Островерхая шапка тут же сползла на глаза, и он, рывком выпрямившись, кинул ее на уже готовый ствол, где кучковались и остальные головные уборы казаков.

– На… – Аккуратный сочный срез ветки воткнулся в землю. – Ветлеватый порато[21], ниче, мы тебя трошки окромсаем. – Он снова замахнулся.

Солнце быстро катилось по наклонной к западу, в бескрайние вольные степи. Ноги вязли в мягком иле и грязи, спины в теплых зипунах взопрели и парили на вечернем ветру. Пока приготовили пять десятков стволов, укороченных и обрубленных, и скатили к воде, вывозились, как черти. Быстро перевязали их канатами, и два плота закачались в набегавшей волне. Последний, третий, довязывали уже в густых сумерках почти на ощупь. Костры жечь не рискнули: мало ли кого пронесет в неурочный час по реке. Они могут и не углядеть, а вот казаков у костра будет видно издалека. Для задуманного дела лишние глаза, если они не казацкие, только во вред, и, может, даже вред смертельный.

Три казака, придерживая раскачивающиеся плоты, запрыгнули на шаткие настилы, ваги оттолкнулись от берега. Остальные семеро рыскарей ватаги без суеты, но скоро уселись в тяжеловесный струг. Дружно ударили весла, и лодка потянулась следом за плотами.

Вечерело. По чистому яркому небу на западе растеклись закатные краски. Вода Великого Дона морщилась на ветру, разбегалась мелкими волнами, словно складками на лбу мудрого человека, задумавшегося об устройстве мира. Муратко, зачерпнув в пригоршню зеленоватой водицы, обмыл потное лицо:

– А ведь по времени идем, – он нашел взглядом последний отблеск заходящего солнца, чуть золотивший край противоположного берега, казавшийся отсюда тонкой вытянутой полоской. – Кажись, успеваем.

Мимо, разрезая волны, прострочил бугристый шов ничего не боящийся полхан[22]. Хлопнув длинным голым хвостом, ушел в глубину. Мелкая рябь побежала под днище переднего плота. Замятно Романов, удерживающий его на тихой прибрежной струе, покосился в сторону нырнувшего зверька:

– Успеваем… не боись.

Постепенно темнело, на глубокий, теряющийся в кустом мраке окоем высыпали пока еще бледные звезды. По борту струга шоркали толстые былины чекана – шли вплотную к зарослям. У ерика замедлились: где-то здесь должны ховаться в тростнике еще два струга с тремя десятками казаков. Оставив плоты без сопровождения, задержали лодку на месте, зацепившись за торчащую у ближней заводи карчу[23]. Напряженно притихли: «Нет, не слыхать». Севрюк, пригнувшись к воде и сложив руки лодочкой, прижал их к губам: по поверхности реки пронесся истошный покрик гагары. Не разжимая ладоней, поднял голову. За камышами раздался ответный крик птицы.

– Есть, – улыбнулся Севрюк.

Через пару мгновений из-за высокого чекана показался плотный в темноте округлый нос струга.

– Ну, где вы там ходите? – Муратко выдохнул облегченно. – Мы уж чего подумали.

– Да куда мы денемси? – полушепотом ответил ему с первой лодки высокий и чуть сутулый атаман Иван Косой. – Отошли подальше в чекан, недалече какая-то лодчонка подозрительно шастала, похоже, турчата рыбалили, горсть вшей им на загривок.

– Не заметили?

– He-а. Вовремя смылись.

Лодки одна за другой выплывали на излучину. В полной темноте их мутные силуэты скорее угадывались, чем виднелись.

– Погнали, пока плоты далеко не ушли.

– Ага.

Весла с легким плеском опустились в темные воды, разгоняя хищные тела казацких лодок. Еще минута – и струги исчезли в густеющей ночи. На берег накатилась отходная волна, вторая уже потише. Дождавшись, пока река успокоится, из прибрежной тины выставил острую мордочку полхан. Тихо. Хищный зверек, внимательно принюхиваясь и прислушиваясь, потянул бугристый шов по воде вдоль чекана. Полхан тоже на охоте, и где-то в зарослях притаилась сейчас его законная добыча. Она еще не знает, что обречена. Но ей и не обязательно это знать.

В поход казаки собрались всего за два дня. Разведчики Великого Войска Донского принесли интересную весть. Из Константинополя к Азовской крепости, по их сведениям, что раздобыли у плененного турецкого купца, недавно вышла галера. На судне отправился к устью Дона посланник султана Кудей-паша – известный казачий знакомец. Не раз уже сталкивались на море с его галерой. Но все везло ему как-то. Другие лодки топят и на абордаж берут, а султанский посланец под шумок завсегда ускользнет. А паша для станичников – добыча знатная. И знает много полезного, и стоит не мало. За одного его можно выручить больше, чем за десяток других знатных турок. Рублей пятьсот, это самое малое. В этот раз купец сказал, что турок везет послание наместнику Азова Калаш-паше. Кроме послания, судно под завязку загружено продуктами и золотом – плата янычарам, охранявшим стены когда-то русской крепости.

Вот и задумали казаки перед большим делом пополнить общественную казну, изрядно оскудевшую в подготовительных заботах. И то верно, только одного зерна купить у оскольских, валуйских, курских да белгородских мужиков, считай, треть всех запасов ушла. А металл на подковы, упряжь, котлы, ободы для бочек?.. Столько всяких мелочей понадобилось… Пороха десять тонн заготовили, фитиля тонны четыре. А сколько свинца на пули купили, то и взвесить невозможно, и сосчитать. Старшины, конечно, учет ведут, но тут больше на многолетний опыт полагаются, чем на цифирю.

Да и самого Кудей-пашу добыть перед нападением на крепость – тоже лишним не будет. Его сведения самыми точными и свежими стали бы. А попробует в молчанку поиграть – у казаков есть мастера языки развязывать: под нагайкой любой запоет. А не запоет под нагайкой, так огонь и самого стойкого всяко разговорит.

Огромные Каланчинские башни по берегам Донской протоки выплыли из темноты, как два турских фрегата. На вершинах за рельефной огородкой черными горлами уставились в небо грозные пушки. На берегу под стенами высокие костры кидают отблески на каменную кладку. Вокруг притихли нахохлившиеся турки, а их отраженные тени качаются пламенем. Позвякивают три толстые цепи, протянувшиеся через широкую протоку. Донские волны, закованные в железо, тихо шелестят, перекатываясь через них, словно плачут.

– Руби веревки, – Косой, упершись руками в нос струга, отдал команду полушепотом.

Но его услышали. Глухой удар саблей по веревкам, скрепляющим первый плот, раздался почти тут же. Казаки выбрали на середину поближе к расползающимся бревнам, весла замерли в черной воде.

До башен не больше двухсот сажень. Атаман вытер слезящиеся глаза – долго всматривался в ночную воду, пытаясь уловить момент, когда бревна достигнут цепей. Больной глаз, наполовину прикрытый наплывшей кожей с виска, после удара турецкой саблей вскользь, вообще не открывался. Но Иван уже привык в сложных ситуациях обходиться и одним глазом. Струг качнулся, и он ухватился за лавку, чтобы не упасть: над бортом показалась мокрая голова Замятно Романова. Несколько крепких рук ухватили его за рубаху и штаны, миг, и казак упал на дно лодки. Струг покачался еще и затих, лишь слегка подрагивая на донской волне. Казаки, подгребая веслами, молча всматривались вперед, в сполохи костров у подножия башен. Иногда там мелькали неспешные тени – турки-охранники уверены, что никто не осмелится и близко подобраться к каланчам.

Жесткий металлический скрежет встревожил ночную тишь: бревна толкнули тяжелые цепи, и они закачались, заскоблили друг о дружку массивными звеньями, каждое с голову человека. На берегу забегали, полетели над волнами турские крики, вспыхнул огонь на башне, охранники засполошничали[24]. Свет факела, отраженного от вогнутого металлического листа, прошил Дон почти до середины. Другой – с противоположного берега – отправил тусклую полосу ему навстречу. Казаки затихли, лишь руки нервно сжимают сабли: не дай Бог, враги что учуют.

Лучи потрогали друг друга бледнеющими кончиками, словно поздоровались, и желтые полоски разбежались в разные стороны. Пусто на реке. Недружный залп двух десятков пушек с башен вспенил темные воды. Глухо пальнули тяжелые мортиры с высоких каменных стен Азова, отзываясь на тревогу у каланчей. Ядра шумно плюхались в реку, летели темные брызги, шипела холодная вода. Казаки напряженно ждали.

– Руби второй, – Иван Косой скомандовал в голос – за таким грохотом туркам его не услышать.

Еще один плот, распавшись на отдельные бревна, отправился вслед за первым. Выстрелы начали затихать, у подножия башен янычары раскладывали новые костры, не надеясь на слабые лучи факелов, продолжавшие щупать темную воду, словно слепец лицо незнакомого человека. Бревна снова толкнули цепи, и они закачались, скрежеща. Вновь замелькали тени у огней на берегу, с башен громыхнули пушки. Мортиры Азова в этот раз промолчали.

Вскоре казаки отправили по реке и последний, третий плот. Сами тихонько толкнулись веслами следом, саженях в пятидесяти. И вновь гремели цепи и раздавались залпы, но в этот раз уже редкие, да и факелы лишь махнули желтыми сполохами по воде и погасли – янычарам надоело стрелять по топляку.

Струг Косого резко ускорился, за ним ударили веслами и остальные. Как пули из пищали преодолели расстояние, отделяющее от преграды. На самой середине, где цепи глубже всего погружались в воду, казаки дружно сиганули в темную реку, и тяжелые посудины сразу приподнялись над волнами. Ухватившись за борта одной рукой, второй упруго потянули на себя донскую воду. Приподнявшиеся на пол-аршина струги перемахнули через цепи, опасно царапнув днище и зашумев железными переливами. Пушки промолчали. На одной из башен подняли фонарь, и луч прочертил прямую линию через протоку. Но чуть-чуть опоздал – лодки стремительно уходили к морю. Первая часть сложной операции прошла успешно.

Глава 2

На море била волна. Струги переваливались с борта на борт, будто пьяные казаки после дружеской попойки. Каторгу посланника собирались встречать подальше от берега, чтобы в крепости не услышали и не пришли на помощь. Пока стояла ночь, собирались пройти как можно дальше навстречу. Рыскари без передышки налегали на весла.

Работа, хоть и утомительная, но привычная, одни казаки подремывали, скрючившись на лавках, другие налегали на весла. Уставая, менялись. Атаман Иван Косой то и дело задирал голову, пытаясь высмотреть в ярком небе путеводные созвездия. Ему не до сна, не заплутать бы. По небу гуляли тучки-бродяжки, ненадолго закрывавшие звезды, но Иван держал направление твердо – помогал опыт. Он уже не один десяток раз водил струги по родному Сурожскому[25] морю.

Рулевые высились на кормах, словно продолжения лодок. Шли тихо, голоса даже вполсилы чайками разлетаются над ночной водой иногда на версты. Лучше помолчать – живее будешь.

Рассвет застал притомившихся рыскарей далеко от берега. Мелкое море лениво плескалось у бортов. Утро разгоралось туманное и сырое. Густые молочные облака самых разных форм и размеров, словно воздушные корабли, плыли над казачьими макушками, спрятанными в островерхие меховые шапки. Парус нехотя набирал ветра, и струги неторопливо тянулись по слабой волне. Казаки, выставив по наблюдателю на каждый струг, вповалку отдыхали на поперечных лавках и на дубовых щитах, нарочно сбитых для похода, – никакая пуля не пробьет. Турецкое судно ожидали вскорости.

Уставший атаман опустился на перекрытие в носу струга. Туман крепчал, ветер, словно утомившись, затих. Парус обессилено обнял мачту. Утренняя прохлада пробиралась сквозь толстую ткань зипуна, и Иван поежился. «Сколько-то еще ждать? Только бы не ошибиться с направлением, – он оглянулся на придремавших казаков. Муратко во сне откинул руку и тут же, не просыпаясь, ухватил рукоятку пистолета, выглядывающую из-за пояса. – Не, не должон. Искры небесные не омманут, – скинув шапку, он прислушался. – Тихо. Может, якорь кинуть, а то унесет течением, горсть вшей ему за шиворот».

Косой поднялся. Дежурный казак тоже подхватился, улавливая взгляд здорового глаза Ивана. Тот махнул рукой, другой цепляя поржавевший якорь: «Смотри лучше, сам справлюсь». Вода булькнула, принимая металлический груз, струг остановился, разворачиваясь по слабому течению. Атаман поднял руку, призывая взгляды дежурных на соседних лодках. Его увидели, и вскоре с бортов полетели в воду еще два якоря.

Каторга выплыла из тумана, когда солнце уже начало рядить его, а оживший ветерок разбивал молочную завесу на отдельные островки. Остроносая, хищная, с турецким полумесяцем на стяге, она летела на левый борт, словно морской змей, мечтающий проглотить донцов.

Рулевые толкнули в плечо ближайших станичников. Те подскочили, будто и не спали, толкнули товарищей. Пару мгновений, и казаки, молчком протирая глаза, попрыгали на весла. Свободные от гребли, без суеты разобрали щиты. Паруса в тот же миг скинули вниз – при боковом ветре они будут только мешать. Казацкие лодки быстро выстроились дугой, словно сетью охватывая каторгу. Место в середине занял струг Ивана Косого.

– Шибче, шибче гребите! – Иван выпрямился во весь рост на носу. В металлической серьге, с крестиком внутри полукруга, свисающей с мочки левого уха[26], блеснул первый луч, пробравшийся через туман. Одна рука лежала на сабле, вторая сжимала пистолет за поясом. Ему прыгать на галеру в числе первых, как атаману.

Казаки выхватили из-под сидений кошки на веревках, крюки, уперли торцами в дно багры. Семка вытянул из-под лавки завернутую в толстую холстину гранату – ядро с фитилем. Проверив, сух ли шнурок, разложил перед собой бруски кремня. Размашистый крест лег на выглядывающую в разрез кафтана волосатую грудь: только бы не подвел. Случалось, в самые последние секунды, когда смерть приближалась на стремительных крыльях, дрожала рука неопытного станичника, и фитиль не загорался. Тогда амба. Потому гранаты поручали самым опытным бойцам, таким как Семка.

Сосредоточенные лица станичников мягко освещались рассветным солнцем. Деловитые движения, напряженные, слегка прищуренные взгляды – охотники обнаружили законную добычу.

На каторге тоже заметили приближающиеся лодки. Подкрасться втай[27] не получилось, но донцы на это и не рассчитывали.

На корабле разгорался сполох. Турки в разноцветных чалмах заметались по палубе, будто мураши в растревоженном муравейнике. Разлетелись над водой гортанные крики. Команды звучали с частотой барабанной дроби. Защелкали глухо, далеко разносясь в утреннем звонком воздухе, кнуты, опускающиеся на согнутые у весел спины невольников. Высокое судно, раза в три выше струга, резко поменяло галс. Развернувшись почти на полный угол, прибавило ходу, намереваясь уйти от казачьего лиха. Но уже и сами понимали – не успевают. Казаки рывками приближались к каторге.

Оставалось саженей пятьдесят, когда корабль вздрогнула всем мощным телом, а его борта покрылись дымными облачками. Через мгновение грохот четырех пушек согнал альбатроса, пристроившегося на верхушке турецкой мачты. Ядра раскидали снопы брызг, не долетев до стругов. Казаки изо всех сил вдарили выгнувшимися веслами по волнам. Лодки словно выпрыгнули из воды. Пока сближались, поднявшийся слабый ветер окончательно раскидал остатки тумана, и казаки отчетливо видели на палубе турецкие чалмы, белые, как снег, и красные фески[28], скопившиеся у борта.

Следующий залп пролетел над головами казаков. Один снаряд чуть не сбил шапку на голове Косого. Он лишь моргнул. Рынгач сердито заворчал: «Мог бы и пригнуться, а то до напуска без атамана останемся». Косой не отреагировал.

Казаки спешно подняли дубовые щиты: сейчас начнут палить. И тут же вдарили турецкие самопалы. Кто-то из станичников, не успев спрятаться под защиту, застонал и ничком повалился на дно. Остальные только крепче сжали крюки и сабли. Еще десяток ударов веслами, и Семка Загоруй, потеснив атамана на носу, раскрутил широкими махами кошку. И с первого же раза ловко кинул ее на борт каторги. Почти тут же полетели концы и с других стругов, казацкие лодки прижимались бортами к просмоленным доскам корабля, будто соскучившиеся по ласке щенки к суке.

Затрещали весла, невольники на нижней палубе не успели или не захотели их убрать. Оказавшись в «мертвой зоне», где турки не видели донцов, Семка одним движением кремня запалил фитиль. С соседней лодки первая граната уже летела на палубу. Взрыв, дым, вопли! Откинувшись назад, Загоруй зашвырнул свой снаряд.

Казаки уже складывали из щитов лестницу. Первые рыскари прыжками взбирались друг другу на плечи. Удержав равновесие, замирали, чтобы в следующий момент сигануть на борт. Атаман уже топтал сапогами крепкие плечи Муратко, покачиваясь, как канатоходец. Дымом и языками пламени дыхнул с палубы взрыв «своей» гранаты. Косой, оттолкнувшись от твердых плеч товарища, подпрыгнул. Рынгач мужественно сдержал готовый сорваться с губ матерок. Сапоги атамана с каблуками, синяки точно останутся. Ухватившись руками за борт, Иван подтянулся. Турки быстро оправились от взрывов, уцелевшие выхватывали кривые сабли и ятаганы – длинные ножи с хищным изгибом. Первые веревки, срубленные турками, упали в воду.

– Вресь, туресина, – раскрутив вторую кошку, Семка рывком забросил ее наверх: лодка для удобства чуть отошла от борта, и край каторги висел над головой. – Все равно наса возьмет.

Дернул конец, вроде держится. Ухватившись за него двумя руками, уперся сапогами в доски борта и в три движения взобрался на палубу. Закинув ногу на край, выглянул из-за крайних досок. Увидев выпученные глаза турка и занесенный над ним ятаган, только и успел, что сигануть ласточкой вперед, врезаясь головой в красную от напряжения физиономию врага. Раздался хруст кости, то ли своей, то ли турка, и Семка, подминая врага под собой, повалился на палубу. Краем глаза успел заметить, как следом запрыгнул Муратко.

Где-то здесь уже рубился Косой, но сразу его не увидал. Турок под ним не двигался, и Загоруй резво подскочил. Через борта со всех сторон прыгали остальные казаки, сразу включаясь в рубку. По лицу Семки текла кровь, чья – разбирать некогда. Вытер ладошкой залитые глаза, рука бездумно выдернул пистоль: прямо на него с криком и поднятой саблей летел здоровый турка. Почти не целясь, спустил курок. Пространство впереди затянуло пороховым дымом. Промахнуться с такого расстояния – это надо суметь. Враг, выпустив скользнувшее по палубе оружие, с разгону грохнулся на спину. Прокатившись на лопатках, замер у ног казака. Семка уже смотрел дальше – у будки в центре каторги, потрясая черным чубом и скаля зубы, рубился с двумя турками атаман. В одной руке сжимал саблю, в другой – нож. Загоруй, выхватив из ножен клинок и сделав шаг вперед, как на сборах по тыкве, махнул турку по шее. Рука сопротивление плоти почти не почувствовала – Семке было знакомо это ощущение. Голова упала под ноги и откатилась по неровной дуге. Тело рухнуло в следующий миг. Тут же, проткнутый саблей атамана, рядом свалился второй враг.

Сражение кипело на каждом клочке уже мокрой от крови палубы. Густо тянуло гарью и порохом, где-то в стороне громко тянул одним тоном – молился, что ли? – невидимый турок. Казак крякнул, и молитва прекратилась. Раскатисто звенела сталь, яростно ухали глотки бойцов, кто-то, скорей всего, мучительно раненый, пронзительно верещал за мачтой. Аккуратно опустив на доски очередного мертвого врага, Семка аккуратно развернулся. У противоположного борта трое турок, прижав к самым доскам, свирепо атаковали Муратко Рынгача. Тот отбивался из последних сил. Хотя Семка хорошо знал друга и его приемчики, скорей всего, притворялся. Враг, увидев, что противник слабеет, может расслабиться и без должной защиты кинуться в атаку. Муратке это как подарок.

– А вот сис вам, а не чигу голопузого[29], – Семка одним прыжком преодолел расстояние до крайнего врага и, не колеблясь, воткнул острие сабли в дергающуюся спину. Не до благородства – друг в опасности. Выдернув оружие из валящегося турка, он прыгнул вперед. Второго успел прикончить Рынгач, последнего запуганного врага, бестолково закрывшегося двумя руками, рубанули одновременно. И разом развернулись.

Бой затихал. Казаки добивали последние очажки сопротивления. Несколько турок, испуганно оглядываясь, тянули руки вверх. Станичники хватали их за воротники и толкали к корме. Семка знал – пленных брать не будут, места в стругах дай бог чтобы гребцам-христианам хватило, и совершенно спокойно относился к тому, что сейчас должно произойти. Не казаки начали эту войну, а коли так, не взыщите.

– Зря полез, – пробурчал Муратко. – Я бы и сам осилил.

– Это троих-то?

– А чего нам трое? Было бы пятеро, тогда бы и подходил.

– Ладно, не жадничай. Куркуль нашелся…

– Сам ты…

У борта, прижимая к груди покалеченную руку, покачивался на коленях знатный турок в дорогом халате, похоже, сам Кудей-паша. Нервно подергивая пустой головой, он искоса поглядывал на возвышающегося рядом Косого. Белоснежный тюрбан, украшенный алмазами и сбитый атаманом, валялся рядом. Предосторожность не лишняя – в его складках можно спрятать не только флакончик с ядом, но и нож.

Иван, приставив к голове пленного пистоль, махал рукой казакам, подзывая. К нему подбежали трое. Он кивнул, указывая на нижнюю палубу. Понятливо качнув головами, бойцы бросились вниз. Там и ценный груз, и невольники, ожидающие от казаков освобождения. Муратко и Семка, не сговариваясь, рванули туда же. Кудей-паша обреченно опустил взгляд.

Простучав чоботами[30] по короткой дробине[31], они оказались в подпалубном помещении. Низкий потолок заставил пригнуться. В полутьме маячили спины других казаков, пробирающихся через поперечные крепления судна. Дохнуло смрадным запахом человеческих испражнений и пота давно немытых тел. Казаки невольно задержали дыхание. Грязные невольники, прикованные к низким лавкам, по три с каждой стороны, хватали казаков за руки. Горящие надеждой глаза на исхудавших лицах светились, как угольки, в сумрачном отсеке. Самый крайний – молодой парнишка, худой, с выпирающими ребрами и ключицами, ухватился за рукав Семки.

– Дяденька, отпустите нас. Мы из юртовских казаков, с Дона.

Семка замер, с состраданием рассматривая парня. Широкие когда-то плечи выпирали острыми холмиками костей, обтянутых кожей в струпьях. Пальцы на руках – тонкие и грязные. И сам он, весь перепачканный жиром и каким-то маслом, чуть ли не светился насквозь. Длинный светлый волос падал грязными патлами на лоб. Рядом с надеждой заглядывал в глаза Семке еще один парень, как две капли похожий на первого.

– Идти сможешь? – из-за спины подал голос Муратко.

Парни дружно закивали:

– Идти смогем, если железо собьете, – они слегка приподняли ноги.

На стертых до крови щиколотках звякнуло.

– Вот уроды. А рядом с тобой кто?

– Это брательник мой, сродный.

– А меня, дяденька? – Семку тронул за руку длинный, изможденный невольник. Из-за высохших кровавых корок на скулах и переносице нельзя было определить, сколько ему лет, двадцать или сорок. – Я из белгородских казаков, Космятой меня кличут.

– С лицом что?

– Это его десятник невзлюбил, – пояснил один из близнецов. – Говорил, будто смотрит дерзко.

– И что делал? – заинтересовался Муратко.

– А каждый раз, как проходил, по щекам шалыгой[32]хлестал.

Космята не отводил горящих глаз от казаков:

– Ниче, вон он там зараз валяется. А я жив.

– И я жив, – сосед Космяты, тонкий белокурый паренек с впалыми щеками вытер крупные слезы, оставляющие светлые полоски на грязном лице. – Теперича уже не помрем.

– А тебя как кличут? – Семка вопросительно задрал подбородок.