Лан-Эа, властитель небес. Том второй
– Скорей! Скорей! – уже, прямо-таки, паникуя, закричал я, понимая, что из-за Чё-Линга, который вовремя не подал мне кондрыка, однозначно, опоздаю к прибытию Камала Джаганатха.
– Успеем, саиб, не волнуйтесь, – проронил авитару более ровным голосом, впрочем, опять громко свистнул и тотчас кондрык пошел самым быстрым галопом, величаемым карьер. Посему возле моих рук ощутимо принялся свистеть ветер, слегка притом покалывая сами ушные щели (оные у меня располагались по боковой линии обеих рук, начинаясь от сгиба в локтевых суставах и вплоть до плечевых), по виду напоминающие узкие длинные щели, туго затянутые полупрозрачной мембраной и прикрытые двумя чуть загнутыми и выступающими над поверхностью тела кожными складками.
Теперь вместо тельницы, шальвар и поволоченя, как парадной одежды, я носил опашень. Длинная и свободного покроя, без ворота, та одежда порой имела остроконечный капюшон, дотягивающийся до середины спины. Сей опашень имел откидные, длинные и весьма широкие рукава, впрочем, в которые руки не продевались, а сами они висели вдоль фигуры. Украшенный самоцветными камнями и драгоценными металлами по подолу, капюшону и даже груди опашень был очень легок, не мешая, не стягивая моего дыхания. Данная одежда, разработанная по указанию Камала Джаганатха, нарочно для меня, кажется, предваряла все тяготы моего неспокойного поведения. Я днесь мог носить не только вено, но и запястные браслеты, кольца, ожерелья, однако одевал это не часто, словно наевшись раз-второй, более того и не хотел.
Капли дождя, набирающего силу, еще немного и перешли в поток и я, вогнав стопы ног, точнее, подошвы сандалий, прямо в бока кондрыка, чуточку приподнялся над его спиной и подставил лицо бьющим струям, единожды отпустив гриву, да раскинув в стороны руки. Чувство полета, то которое я испытывал всегда при даятеситя и порой, когда разбегаясь, прыгал вверх на немного зависая без поддержки в воздухе, наполнило меня сейчас всего. Еще миг и я закрыл глаза обеими парами век, наслаждаясь, той легкостью, собственным счастьем, которое испытал на Пятнистом Острожке, оберегаемый, любимый и отгороженный от бед существующих совсем близко от меня. В том, вероятно, проявляя собственное себялюбие, оное довело младшего брата верховного правителя людоящеров до безумия.
Чё-Линг торопливо обнял мой стан рукой, левой схватившись за гриву, и точно в унисон моему безмерному счастью громко радостно закричал, подгоняя тем кондрыка. Мы порой с авитару позволяли себе такой скорый, безудержный бег зверя чаще по линии берега, реже в лесу. Всякий раз, словно ощущая себя единым с кондрыком, когда-то вольным могучим зверем Родонии. Творя то, несмотря на получаемую после взбучку, абы главный дхисадж боялся, что у животного может, от сей загнанности, не выдержать сердце и он, упав, покалечит меня. Такие заезды, ибо о них докладывали прабхе и Ковин Купав Куну следящие за нами с Волошки охранные системы, завершались для Чё-Линга наказанием и высылкой из поселения. И я был уверен, так наказывал его пара-митра, а возвращал обратно главный дхисадж, уступающий моим просьбам.
Так мы скакали долго…
Чё-Линг почасту протяжно свистел, то языком, то губами, а то и вставляя в рот большой и указательный перста. А я, наслаждаясь той быстротой, на удивление никем не прерванной, то открывал глаза, то вновь закрывал, почасту сглатывая потоки воды. Поелику тут в отличие от чертогов, береговой лестницы и мостовой, не имелось купола, и вода, попадая на дорожку, медленно растекалась к ее краям, не формируя там луж, ровно просачиваясь через саму поверхность. А в сине-желтом небосводе виомагам, так как ноне Ананта Дэви прибыл на нем, наблюдаемо сдержал свой полет, выпустив из себя, пять серо-стальное дисковидных судна по рубежу прихваченных серым сиянием. Каковые вельми быстро направили свой полет в сторону завершающийся полосы леса.
И тотчас кондрык перешел с галопа на рысь, а потом и вовсе на шаг, очевидно, устав от такой безудержной скачки. Из его удлиненно-узких ноздрей валил теперь не просто клубистый серый пар, а, прямо-таки, черный и огненно-фиолетовое оперенье на морде, зримо посерело, точно он горел изнутри. Кондрык сделал еще пару шагов, достаточно быстрых, и сразу, остановился, качнувшись вправо-влево, да вперед-назад. А впереди уже стали заметны завершающиеся полосы леса, за оными начинались заросли высокого тростника, опять же, стоявшего по обе стороны от дорожного полотна. Весьма высокие иссиня-зеленые прямостоячие стебли, которого, покрывали узкие голубые листья, опушенные пурпурными волосками. И даже в удалении была наблюдаема небольшая возвышенность, и тут уже точно увенчанная выровненной площадкой переливающейся серебристо-белым металлом, к каковой весьма быстро стремились пять серо-стальных дисковидных судна, крсна, по кромке бортов прихваченных серым сиянием.
– Все! Выдохлась старая кляча! – грубо проронил Чё-Линг и торопливо перекинув ногу через спину кондрыка, спрыгнул на дорогу, также поспешно протянув ко мне руки, абы само животное тягостно задрожало, а перья на его спине встали торчком. Оно как кондрык всегда бежал до изнеможения, потом падал, отлеживался и спустя час вже мог продолжать свой бег. Я в ответ суматошно развернулся на животном, перекидывая правую ногу через его спину, и, авитару подхватив меня подмышки, сняв, поставил перед собой. И тотчас на меня с неба словно вылили несколько ковшей воды, ужель-ка таким дождь оказался мощным. Посему я беспокойно ступил вперед, обходя самого туго дышащего кондрыка, и, воззрился на небо, с которого в сторону взлетно-посадочной полосы стремились лишь два крсна, а три также наблюдаемо замерли в воздухе.
– Все опоздали! – сердито дыхнул я, ощутимо раздражаясь на дождь, оный лил все сильней и сильней, и на Чё-Линга, оный прибыл к чертогам с опозданием.
– Вон, саиб, ордынский старшина едет, днесь вас довезет, – произнес авитару таким спокойным тоном, что я чуть было, не крикнул на него, благо и впрямь послышались подъезжающие стремлеты. И я, не мешкая, развернувшись, да широко шагая, направился к останавливающимся аппаратам, на которых приехало, не считая Дона, еще пять перундьаговцев. Сравнительно с иными устройствами стремлеты считались одно посадочными, но коль того желалось на них можно было уместиться и вдвоем. На их плоской опоре были укреплены не только широкие сидения, боковые площадки для ног, но и дугообразная передняя станина, к которой крепились легкие, металлические крылья, да две трубчатые насадки с рычагами и клавишами управляющие стремлетом. Ордынский старшина подлетел ко мне впритык и тотчас сдержал движение аппарата, спустив правую ногу с площадки, посему сам стремлет легонечко качнулся вправо-влево.
– Ваше великолепие, сидайте, докачу! – молвил Дон и протянул мне навстречу одну из четырех своих рук, оные выходили у него из плечевых суставов по две зараз, оттого спина его смотрелась широкой и мощной, прямо-таки, выпирающая горой.
– А, Чё-Линг? – спросил я, в ответ, протягивая руку и сразу же поднимаясь на площадку для ног.
– Побуду с кондрыком, саиб, – отозвался авитару, а я между тем поспешно перекинул ногу через опору и уселся на сидение впереди перундьаговца, абы на стремлете сидели подобно на спине кондрыка. И тотчас животное, возле которого стоял Чё-Линг, опять тягостно качнулось, а после, как мертвое повалилось вперед, подгибая ноги в коленях и врезавшись мордой в дорогу. Притом его два крестообразно сложенных меж собой, витых рога, острыми концами воткнулись в саму зеленовато-белую поверхность мостовой, точно увитую внутри белыми нитями. Пурпурные глаза зверя закрылись, он наблюдаемо вздрогнул и прокатившаяся волна по его бокам пригладила дотоль стоявшие торчком огненно-фиолетовые короткие перья, а потом кондрык рухнул на левый бок, судорожно задергав своими всеми четырьмя ногами. Однако, не умерев, а тока на чуточку отключившись.
– Старая кляча! – сердито дыхнул Чё-Линг и пнул животное под брюхо, впрочем, тому было сейчас все это безразлично. И коль толковать, то авитару был прав, сказывая так о нем, ибо сей кондрык являлся самым старым самцом, главой стада, молодых, самок, детенышей. Вместе с тем все еще, оставаясь самым сильным и в скорости не уступающий молодым.
В другой раз я бы вступился за кондрыка, но сейчас не успел. Ибо ордынский старшина, стоило только мне занять место перед ним, враз поставил ногу на площадку, и, обвив мой стан двумя руками, иными двумя взялся за трубчатые насадки, сразу нажав на них рычаг и клавишу с разных сторон. Тем самым придав стремлету скорости, посему тот ровно рывком сорвался с места и весьма быстро понесся вперед. В единый миг, миновав не только лежащего кондрыка и Чё-Линга, но и заросли иссиня-зеленого прямостоячего, высокого тростника стоявшего по обе стороны от дорожного полотна, шелестящего от падающих капель дождя узкими голубыми листочками. Да также разом мы взлетели на небольшую возвышенность, выскочив и тут сразу на выровненную площадку, поблескивающую серебристо-белым металлом, над коей висело достаточно удаленно друг от друга до десяти серо-стальных дисковидных судна, крсна, по кромке бортов прихваченных серым сиянием. На самой площадке возле крсн толпилось с десяток перундьаговцев, одетых в зеленого цвета рубахи (указывающие на них, как на ратников охраняющих систему Медуницу) и даже два тарховича, с очевидностью, эка-схаласа, его помощник, да оскуй, поджидающий отправки на них прибывших в поселение прабхи.
Впрочем, уже на самой взлетно-посадочной полосе Дон нажал на клавиши на обеих трубчатых насадках и наш стремлет резко сдал назад, так что я восторженно охнул (абы знал, ордынский старшина сделал так нарочно для меня). И тотчас двое других перундьаговцев вырвались на своих аппаратах вперед, таким образом, выстроив необходимое или всего-навсего утвержденное самим Ананта Дэви сопровождение. Три иных стремлета пристроились сзади и тотчас все устройства значимо сбросили скорость, а летящие впереди Пяст и Ярек резко выкинули вверх свои левые руки, широко расставив перста и громко для их сравнительно низко звучавших голосов закричали:
– Внимание на взлетно-посадочной полосе, Праджапати, соблаговолите приветствовать!
И уже в следующую секунду стоявшие перундьаговцы, поспешно расступившись в сторону и с тем сформировав коридор, развернулись в мою сторону, да рывком выбросили вверх левые две руки, правые, вспять, сжав в кулаки, треснули ими себя по груди, и теми же низкими, рыкающими, хрипящими басами отозвались:
– Хвала Праджапати! – и, опять же, скоро принялись опускаться на одно колено.
Стремлеты, на которых летели Пяст и Ярек, остановились, слегка подавшись вправо и влево недалеко от висящего в воздухе крсна, и, мы с Доном, въехав почти под него, увидели стоявшего Ананта Дэви в окружении четырех приклонивших голову перундьаговцев, одетых в пурпурные рубахи из так величаемой вольной орды летающих вукодлак, охраняющих его. Он со дня нашего знакомства, как и понятно, нисколечко не изменился. И если, когда-то, при нашей первой встрече, сурьевич вызывал во мне раздражение, волнение и испуг, теперь только теплые, родственные чувства. Прибывая на Пятнистый Острожок и ощущая себя как дома, он всегда одевался по-простому в утаку и паталун (как теперь я знал, где утака представляла собой рубаху, а паталун – юбку), зачастую ходил босоногим. Однако ноне был одет не только в темно-бирюзовую утаку, огненно-малиновый паталун, обут в того же цвета мягкие короткие сапоги, но и подпоясался пластинчатым поясом, наблюдаемым мною впервые. Этот пояс представлял собой узкую ярко оранжевую полосу металла (неизвестного мне), по поверхности какового расплывались едва заметные темно-синие, черные, глянцевитого сияния волокнистые вытянутые струи, спирали, небольшие каплеобразные сгустки. Застегивался он за счет овально-вытянутой пряжки, напоминающей глаз Камала Джаганатха с вывернутыми складками вокруг глазницы, без ресниц и устья желёз, с розовой тонкой полосой, проходящей по самому краю, где в насыщенно лиловой радужке находился овально-растянутый синий зрачок.
Я, толком не дождавшись, когда Дон сдержит движение стремлета, перекинул правую ногу через опору, вже поставив ее на площадку, где находилась правая нога перундьаговца, и сразу подавшись вперед, поднялся. Да только ордынский старшина продолжал держать меня за стан правой рукой, и слегка подпирать левой ладонью спину, до тех пор поколь стремлет не остановился. Посему я даже пару раз дернулся вперед, а когда отпущенный, так-таки, прыгнул вперед и вниз, самую толику поскользнулся на своих вымокших сандалиях. Ибо сама поверхность взлетно-посадочной полосы была сухой, так как над ней, стоило крснам приземлиться, сразу сомкнулся прозрачный купол. Однако я, все же выровнял свое движение, и, сделав пару широких шагов в направлении Ананта Дэви, остановившись напротив, громко сказал:
– Доброго времени суток, Камал Джаганатх. А вот и я, так молвить, сюрприз!
Глава четвертая
Впрочем, сюрприз не вышел.
Понеже мигом погодя я увидел, как медно-серебристая кожа сурьевича, точно сгустила собственный ореол, который стал казаться красноватым, а образованная внутри двух серебристых придатков (вылезающих из макушки головы и спаивающихся с височно-нижнечелюстными суставами) тончайшая, плетеная сеть из голубо-черных нитей внезапно слегка заколебалась, указывая на то, что он не просто взволнован, а, прямо-таки, взбешен. Теперь Ананта Дэви совсем чуть-чуть сузил свои и без того удлиненные глазные щели слегка даже утопив в темно-лиловых радужках синие зрачки и очень властно сказал:
– Ордынский старшина, почему Праджапати перемещается по Пятнистому Острожку на стремлете? Разве вы не ведаете его статус? Не понимаете, как он важен, обобщенно, для Веж-Аруджана? – тем самым потоком нарушая собственное правило, по которому допрежь надо услышать ответ на первый вопрос, лишь опосля задавать иные. Глаза его, пожалуй, сразу три сверкнули таким гневом, оный я в нем никогда не подозревал, не говоря о том, что видел. И я, незамедлительно, подумал, что все-таки надо было прислушаться к главному дхисаджу и подождать Камала Джаганатха в поселение прабхи.
Однако желая заступиться и не подставить под наказание перундьаговцев, абы те тотчас и вельми синхронно покинули стремлеты, да шагнули ко мне, подперев сзади, произнес:
– Мы приехали не на стремлете, на кондрыке, просто он не добежал… поелику старая кляча, как толковал Чё-Линг.
– Как же вы тогды так вымокли на лодочке? – вновь спросил Ананта Дэви и развел руки в стороны. А я, торопливо оглядев себя, приметил, что материя опашня и впрямь вымокла напрочь, облепив мое полосчатое тело, где явственно просматривалась, не только бело-перламутровая, гладкая кожа, но и разлиновавшие ее по длине тонкие (в пол пальца не более того) черные прахар полосы. Каковые, в виде рыхлого покрова собранного из волокнистых, спирально-витых круглых, или овально вытянутых крошечных образований (порой переливающихся голубоватыми пятнами света), шли с самой кожей заподлицо. Прахар полосы, опять же, одновременно, были вязко-неплотными и студенисто-тягучими, да наблюдаемо двигающимися, притом внутри перемешивающие, подталкивающие образования и словно курящие возле них еле-еле приметный голубоватый дымок.
Я, впрочем, не ответил Камалу Джаганатху, лишь опустил голову, понимая, что коль сейчас скажу, что прибыл не на лодочке, взбучку получит не только Дон, Чё-Линг, но, и, пожалуй, что главный дхисадж, так-таки, уступивший мне. Уже окончательно сожалея, что приехал сюда… Одначе внезапно, из-за спины Ананта Дэви, выступило создание, которое я хотя раньше не видел, но сразу соотнес с негуснегести велесвановцев Аруном Гиридхари. Кой и вовсе умягчено, ласкательно, делая насыщенной тональность отдельных звуков, словно подпевая каждому слову, молвил:
– Голубчик, ну, что вы, в самом деле, весь на нервах. Все ведь благополучно с Праджапати. Так стоит ли его расстраивать и самому волноваться. Доброго времени суток, ваше великолепие.
И я тотчас вскинув голову, воззрился на негуснегести, оный был вельми схож с Камалом Джаганатхом, ровно того частью творили именно по данному прототипу. Впрочем в строении головы Аруна Гиридхари замечалась простота форм (без каких-либо придатков), которая имела схожесть с овалом, а закругленно-вытянутый подбородок придавал лицу в целом наклонное состояние. Отсутствие на лице как такого носа, заменяли, как и у Ананта Дэви, две широченные впадины ноздрей, с оттопыренными короткими колыхающимися бортами, окружающие трепещущие розоватые выемки. Крупными, с удлиненными уголками, заканчивающимися в височной части головы были два глаза негуснегести, обаче тут без склеры с овально-растянутыми вдоль век, черными зрачками, и голубо-алыми радужками. Четыре пальца на каждой руке, где большой и самый длинный, выходя почти из верхней конечности запястья, завершался на одной линии с остальными Арун Гиридхари так же перенял от сурьевича.
Впрочем, вместе с теми идентичными особенностями, негуснегести значимо разнился с Камалом Джаганатхом, не только ростом (будучи зрительно ниже него), но и стройностью, уплощенностью самого туловища. Его ровная, без волос, выемок, родинок с зеленовато-коричневым цветом кожа имела болотные с сизым отливом, расплывчатые пятна по всей поверхности и была покрыта густой слизью, кое-где (а именно в местах стыков с одеждой) свернувшейся в мельчайшие желтоватые катушки. По две пластинки с каждой стороны головы заменяли уши велесвановцу и прикрывали складчатой формы слуховой проход, розоватый на вид. Хотя про лицо Аруна Гиридхари можно было сказать, что в нем полностью отсутствовала какая-либо мягкость, вспять того оно казалось весьма мужественным. Вместе с тем его высокий лоб, не имеющий надбровных дуг и самих бровей, а также третьего глаза, переходящий в чуть угловатую верхнюю оконечность, украшали рядами крупные выпирающие чешуйки, проходившие десятью рядами, с соответствующим количество: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два и один, с медно-синим отливом отдельной из них. Последняя из чешуек находилась, как раз между глаз негуснегести перекрывая углубление-выемку. У него имелись на макушке соломенно-красноватые волосы, заплетенные в десяток тончайших косичек, дотягивающихся до середины спины, впрочем, не наблюдалось перьев, как у Ананта Дэви. Одет он был в золотистую утаку и медной расцветки паталун, сверху которые перекрывал долгополый кафтан с длинными рукавами (весьма расширенными возле запястий), а по полам, подолу и огранке рукавов украшенный золтым узором и драгоценными крупными лимонно-лощеными камнями. Высокий ворот, поддерживающий голову Аруна Гиридхари, сложенный из пластинчатых золтых кружков, поражал взгляд разместившимися в их средине переливающихся многогранных густо-красных драгоценных камней. А тонкую его талию огибал пластинчато-собранный серебристо-белый пояс, имеющий длинные и уже тканевые, золотистые прядки унизанные множеством драгоценных камушков.
И стоило Аруну Гиридхари поравняться с Камалом Джаганатхом, да протянув руку нежно поддержать его под локоть. Как сурьевич наблюдаемо выдохнул, колыхнув овально-спаянными бортами двух широченных впадин, заменяющих ему нос, ровно тем выровненным дыханием себя успокаивал. А уже в следующий момент, обращаясь ко мне со всей мягкостью своего гулкого баса, он сказал:
– Доброго времени суток, Лан-Эа, вельми рад вас видеть во здравии. И позвольте-ка представить вам единственного и полновластного правителя Велесвана, расаначальника велесвановцев, негуснегести Аруна Гиридхари, – Камал Джаганатх толкуя об Аруне Гиридхари ощутимо высказывал такое почтение, нежность, что я дотоль разглядывающий лицо велесвановца, резко перевел взгляд на него, уловив… почувствовав какую-то в нем тяжесть. Кою, видимо, ему помогал сей срок преодолевать именно негуснегести, будучи самым близким созданием… Таким, как ноне стал для меня главный дхисадж, мудростью, знаниями и особой нежностью ставящий мои нужды и желания в приоритете всего иного.
– Доброго, – медленно протянул я, все еще не сводя взгляда с лица сурьевича. Ибо из его медно-серебристой кожи сгустившей собственный ореол, и ставшей, прямо-таки, красноватой выплеснулось с десяток тончайших золотых нитей, закружившихся возле оранжевого сияния и с тем подавляя, али впитывая плывущий там дотоль желтоватый дымок. Вызывая во мне острое желание, словить их на перста. Оно как порой я такое творил с теми, которые плескались из кожи Ковин Купав Куна, ощущая тогда моментально возникающую в подушечках пальцев сильнейшую вибрацию.
– Весьма жаль, ваше великолепие, что Камал Джаганатх не оценил ваше желание его встретить, – молвил Арун Гиридхари снова возвращая на себя мой взгляд и улыбнулся, не только изогнув нижний край рта, проложив по верхнему краю вплоть до ноздрей тонкие морщинки, но и вскинув сами уголки его вверх, так как порой улыбался Ананта Дэви.
Я же с удивление отметил, что негуснегести назвал сурьевича по имени, понеже его (в свой срок сменившего титул принца велесвановцев на Ананта Дэви) никто в Веж-Аруджане окромя меня не смел, таким образом, величать.
– О, нет! Нет! – торопливо откликнулся Камал Джаганатх, и, ступив вперед, протянул руки, да слегка приобнял меня. – Извините, Лан-Эа, не желал вас расстроить и яснее ясного я оценил ваш сюрприз. Просто намеднях случилась некая оказия, и я сим вельми встревожен, – и так как он нежно и вроде примиряясь, прижал меня к себе, и я в ответ раскрыл руки, да крепко его обнял, а после поцеловал в материю утаки в том, проявляя к нему те особые чувства, любви и тепла.
– Мой поразительный мальчик, уникальный голубчик, – очень тихо, точно пропел в мою голову Ананта Дэви, и, наклонившись, поцеловал в макушку, как раз между двух глаз, абы, как и прабха, и главный дхисадж то почасту демонстрировал. А стоящий подле него Арун Гиридхари, что-то шумно в созвучие с отдельным колебанием струны гуслей дыхнул, явно сказывая на гиалоплазматическом языке. И вже в другой миг с правой стороны, обежав самого негуснегести, выскочил халупник (вероятно, личный халупник сурьевича, коего звали Туви) держащий в руках небольшой голубой сверток. Он замер возле велесвановца и его уплощенная и узкая голова, со стороны кажущаяся продолжением шеи, шевельнула завершающим ее длинным мягким хоботком, вроде как заурчав и подпев струной гуслей. А когда Арун Гиридхари взял у Туви сверток, тот дернул вниз голову, видимо, поклонившись, да принялся пятиться назад.
– Надобно обсушить его великолепие, а сиречь он расхворается, – пояснил свои действия негуснегести. И тотчас развернув сверток, едва его встряхнул. Посему образовался очень длинный и широкий пласт тонкой материи, который (стоило только Ананта Дэви от меня отступить назад) на мои плечи накинул Арун Гиридхари. И сразу свел ее стыки, отчего материя облекла мое тело вельми плотно, и, ощутимо просушила кожу, прахар полосы и даже опашень.
– Не-а, не расхвораюсь, я крепкий, – отозвался я и вновь услышал, как Арун Гиридхари выдал в шумном дыхании высокую нить струны. В этот раз она сопровождалась легким птичьим напевом, впрочем, прервавшимся как-то резко, точно, то была лишь однократная трель. И тотчас халупник, замерший возле Аруна Гиридхари, торопливо ступил ко мне, и, опустившись на присядки, принялся промокать концом материи мои стопы. А Ананта Дэви почему-то тягостно качнул головой, словно с чем-то не соглашаясь, потому я понял, негуснегести сказал не только слуге, но и ему.
– Что вам молвили, Камал Джаганатх? – спросил я, ощущая плывущее от него напряжения и сам, начиная волноваться.
– Я молвил, дабы он не тревожился, – ответил однако Арун Гиридхари и положил на плечо сурьевича руку, нежно его пожав, с очевидностью, пытаясь поддержать али успокоить.
– А есть чему тревожиться? Это из-за поступка БоитумелоЭкандэйо Векеса, – не столько даже вопросил я, сколько утвердил. Хотя и сам понимал, что такая несдержанность Ананта Дэви связана с чем-то иным, вряд ли с братом верховного правителя. Я сейчас внимательно вгляделся в лицо сурьевича, его чуть прищуренные глаза, легкую зябь колыхающихся коротких перьев на голове (сизо-серебристого цвета по окоему охваченных серым сиянием), и словно уловил всю его взволнованность. Порой у меня получалось не то, чтобы прочитать мысли, а лишь ощутить испытываемые чувства: волнения, гнева, раздражения. Они иногда приходили волной и ударяли особенно сильно по плечам, где ощущалась вибрация кожи.
– Причем тут БоитумелоЭкандэйо Векес? – вопросом на вопрос отозвался Камал Джаганатх, наморщив верхний край рта и чуть-чуть вздыбив ноздри так, что я понял, в своем предположение явно ошибся. Обаче уже в следующий момент, нарушая наше несколько густое безмолвие, послышался высокий с легким дребезжанием голос, сказавший:
– Вже сызнова я слышу о сем сорванце и мятежнике БоитумелоЭкандэйо Векесе, кой будто в наказание, днесь преследует меня и на безмятежном Пятнистом Острожке, – и тотчас не только я повернул голову вправо, на звук голоса, но и Ананта Дэви, и Арун Гиридхари легонечко развернулись. Понеже я сразу увидел подходящего к нам со стороны висевшего недалече крсна амирнарха в окружении четырех перундьаговцев. Я хоть его раньше не видел, но сразу понял, что это он, абы его внешний вид был еще тот чудной.