Сын гадюки
Уомбли раздражал ее больше остальных. Тэхи никак не могла найти его уязвимость. Такую, которая позволит сделать по-настоящему больно.
– Гудэх! – окрикнул Уомбли проходящего неподалеку вождя. – Посмотри, у меня с ухом все нормально?
Вождь остановился, подошел к Уобмли, отодвинул его руку и внимательно рассмотрел орган, вызывающий у шамана опасение:
– Странно…
– Что там?
– Очень подозрительно, – Гудэх несколько раз цокнул для пущего эффекта.
– Чего тянешь? Говори!
– Никогда не видел, чтобы у кого-то в нашем племени так густо росли волосы в ушах.
– Да ну тебя!
У Тэхи ушло еще несколько лет на поиск слабого места Уомбли. Но все же однажды ей удалось поколебать невозмутимость старого шамана. Это произошло на следующий вечер после дня многолетия Тэхи. Она стояла на краю деревни и смотрела в темноту Баобабовой рощи. Солнце не так давно село и видно было не дальше вытянутой руки.
– Кого ждешь? – поинтересовался подошедший сзади Уомбли.
– Зачем ты меня спрашиваешь? – огрызнулась Тэхи. – Тебе же духи все рассказывают. Вот у них и узнай!
В темном небе над Баобабовой рощей возникло удивительной красоты сияние. Несметное количество мерцающих искорок всевозможных оттенков на высоте, куда достают только облака, разлетались в разные стороны и тухли.
– Духи подают знак! – задумчиво сказал Уомбли, глядя на свечение. – Ты станешь матерью, а Аскук отцом. Все, что должно было, уже случилось. Ждать больше нечего.
– На все-то у тебя есть ответы… – раздраженно сказала Тэхи, не отрывая взгляда от огоньков в небе.
Уомбли хмыкнул и пожал плечами.
– На все, – повторила Тэхи, – кроме вопросов о твоем прошлом.
– Духи запрещают искать прошлое.
– Запрещают? Или ты не хочешь, чтобы другие знали, кто ты?
– Что?! – искренне недоумевал Уомбли.
– Кроме тебя духов никто не слышит и не знает, что они на самом деле запрещают. Может быть, тебя выгнали из того племени, откуда ты родом? Или ты тайком улизнул, сбежал от наказания.
Цветные искорки в небе разлетелись в разные стороны по всему небу. Сияние превратилось в отдельные крохотные огоньки, которые быстро поблекли и пропали из виду. Тэхи повернулась к шаману и начала сверлить его взглядом.
– Чем ты занимался, пока тебя не нашли в нашей деревне? Насиловал женщин на своей родине? Ел младенцев? Убивал братьев? Предавал людей, которые тебе верили? Воровал самое дорогое у самых близких? Что ты прячешь в своем прошлом, шаман – темная душа?
– Ничего такого не было! – уверенно отрезал Уомбли. – Я правда не помню!
– А если не помнишь, откуда тебе знать, что ничего такого не было?
Последний вопрос раздавил шамана, словно бизон, внезапно упавший с неба. Он действительно не знал, было ли в его прошлом что-то подобное. Кто он, загадочный Забывший себя? Почему его личная история оказалась под строгим запретом? Вдруг духи знают, что Уомбли не выдержит груз прошлого, потому и запрещают его искать.
Тэхи наконец смогла забраться под панцирь самого непробиваемого человека из куроки, но чувство удовлетворения было недолгим. Уже к утру от него не осталось и следа, а спустя два месяца она уже и забыла, как долго пыталась нащупать тонкие струны души Уомбли. Ей было совсем не до того. Шаман оказался прав – Тэхи беременна.
За девять месяцев, прошедших после небесного сияния, у лишенной детства выросли живот и два огромных змеиных клыка. Так на свет появился Чаушин – Сын гадюки. Отца он никогда не видел, а с матерью у мальчика складывались сложные отношения.
После появления сына в Тэхи начали пробуждаться материнские инстинкты, находящиеся в вечном противоборстве с ее токсичной сущностью. Чаушин стал для нее любимым ненавистным сыном. Тэхи считала его рождение самым прекрасным событием в своей жизни, но как только отрывала рот, оттуда вырывалось:
– Твое рождение было огромной ошибкой.
– Но я в этом не виноват, – оправдывался мальчик.
– Вас послушать, так никто ни в чем не виноват, никогда. Только мне от этого почему-то не легче, – злобно отвечала Тэхи и обычно уходила в Баобабовую рощу.
Уже к шести годам Чаушин привык, что мама либо в очередной раз его в чем-то обвиняет, либо пропадает среди баобабов, и никто из куроки не знает, где конкретно. Никто даже не пытался выяснить. Никому не интересно.
Чаушин видел вокруг себя другие семьи – наглядные примеры того, чего лишен он сам. Маленькие мальчики и девочки куроки росли в любви. У них никогда не возникало вопроса, за что их любят родители. Это было чем-то само собой разумеющимся. Их любили не почему-то или за что-то, а просто так.
«Видимо, рождение других детей не было ошибкой, в отличие от моего, – думал маленький Чаушин, – но почему именно я?»
Он часто задавал себе этот вопрос и однажды услышал ответ:
– Потому что ты особенный. А быть особенным не всегда приятно, – с усмешкой сказал голос Тэхи.
– Мама? – спросил вслух Чаушин и начал вертеть головой по сторонам.
Тэхи нигде не было. Она, как всегда, пропадала в роще, но ее голос звучал поразительно четко.
– Ага! – подтвердил мамин голос. – Теперь я буду с тобой всегда. Даже если ты меня не видишь.
Голос не обманул. Не было и дня, чтобы Сын гадюки не слышал ядовитых комментариев мамы по поводу всего, что происходило в его жизни. От этого голоса было невозможно спрятаться. Он постоянно напоминал о том, что Чаушина не за что любить, что ему здесь не место и все, что он собой представляет, – обуза для мамы, не больше.
В двенадцать лет, утомленный бесконечной болтовней Тэхи в голове, Чаушин сидел где-то на краю поселения и просто молчал. Голос продолжал бормотать. Уверял, что мальчику самое место в одиночестве: так меньше шансов, что он снова кого-нибудь разочарует. Тут подошел Уомбли и сел рядом:
– Я знаю, тебе очень непросто, – попытался подбодрить мальчика шаман.
– Не знаешь, – с недоверием буркнул Чаушин.
– Твоя мама – сложный человек. Она не в ладах с собой.
– Это я во всем виноват… – обреченно прошептал Чаушин.
– Никто ни в чем не виноват.
– Она говорит, что я испортил ей жизнь.
– Тэхи всем так говорит, но она ошибается. Жизнь испортить невозможно, – с загадочной улыбкой сказал Уомбли.
– Тогда почему она такая злая, если ее жизнь никто не портил?
– Мы все порой злимся, если судьба складывается не так, как нам хотелось бы, но со временем перестаем, когда понимаем, что злость не изменит прошлого. Твоя мама однажды разозлилась и до сих пор не поняла, что пора уже перестать.
– Почему?
– Потерять отца – это больно. Злость помогала ей заглушить боль. А потом Тэхи привыкла быть злой. Сейчас она боится.
– Чего боится?
– Перемен. Она столько лет была змеей, что никем другим быть уже не умеет. Если она решит остановиться, ей придется учиться жить заново. Это действительно страшно. Я по себе знаю. Когда я впервые открыл глаза в деревне куроки, мне предстояло то же самое. И я тоже боялся. Только это секрет.
– Но ты же смог. Почему у нее не получается?
– Я не мог остаться прежним, потому что не знал, кем был раньше. В отличие от твоей мамы, у меня не было выбора.
– Значит, пока у нее есть этот выбор, она всегда будет… вот такой? – обреченно склонил голову мальчик.
– Не знаю. Каждый может измениться, когда будет готов. Даже миллион дурных поступков не обязывает тебя оставаться плохим человеком до конца жизни. Когда твоя мама это поймет, может быть, и изменится.
– Ты пробовал поговорить с ней? Ты вроде умный.
– Вроде, – хихикнул Уомбли, – только Тэхи никого не слушает. Она заперлась от людей под маской змеи. Лишь тот, кто сможет забраться под эту маску, способен ей помочь.
– Ты меня сейчас вообще запутал…
– Это нормально, – засмеялся старый шаман, затем сказал почти шепотом, – я открою тебе один секрет: шаманы специально говорят так, чтобы никто ничего не понял. Можно было объяснить все проще, но я слишком глуп, чтобы найти нужные слова.
А Чаушин был слишком юн, чтобы распутать клубок витиеватых речей шамана. Он вертел в голове услышанное так и сяк. Каждое слово по отдельности было понятно, но общий смысл сказанного куда-то ускользал. Единственный вывод, к которому пришел Чаушин в своих раздумьях, – ему никто не мешает. Впервые за последние шесть лет материнский голос ни во что не вмешивался.
– Знаешь, что удивительно, Уомбли? Пока ты рядом, мама молчит. Она все время что-то говорит, без умолку. А когда ты сел здесь, голос мамы исчез.
– Это не голос твоей мамы, а лишь проекция.
– Ты снова говоришь непонятные слова.
– Проекция – это то, как ты видишь свою маму. Она говорит тебе то, что ты привык слышать от Тэхи. Но это лишь игра твоего разума.
– Ты знаешь, как от нее избавиться? – с надеждой спросил мальчик.
– Сложный вопрос, – задумчиво вздохнул шаман, – сложный, потому что это твоя проекция, и кроме тебя никто не найдет решения, – Уомбли пожал плечами.
– Знал бы ты, как мне мешает эта самая… проекция. Она вмешивается во все разговоры с людьми. Я не могу ни с кем нормально общаться. Она постоянно заставляет меня стыдиться себя.
– Тебе может не понравиться мой совет, – шаман ненадолго задумался, глядя в сторону: – пока не разберешься с проекцией, лучше проводить время не с людьми.
– А с кем?
Ответа не было очень долго. Уомбли молчал и продолжал куда-то смотреть. Тогда Чаушин повернул голову в том же направлении, куда устремился взор шамана. Он увидел загон с бизонами.
– Наш пастух неделю назад ушел погостить в поселение кано. Чутье подсказывает, что он нашел там себе невесту и больше не вернется. Кто теперь будет пасти бизонов? – Уомбли сделал многозначительную паузу.
– Мне нравится твой совет, – улыбнулся Чаушин.
– Вот и хорошо! Значит, я не зря открыл рот. Хоть что-то понятное сегодня удалось сказать, – Уомбли встал с камня, размял ноги и направился в центр деревни, сказав напоследок: – еще увидимся, Чаушин.
Как только шаман ушел, голос проекции тут же о себе напомнил:
– Дружка себе нашел, значит?
– Уомбли умный, – мысленно ответил Чаушин.
– Он сам сказал, что дурак, хотя мог вообще ничего не говорить. Выглядел бы умнее.
– А ты чего замолчала, когда он появился?
– Захотела и замолчала, – огрызнулась проекция.
– Это потому что Уомбли знает, кто ты на самом деле, проекция?
– Ничего он не знает…
– Это мы еще выясним. Я теперь с ним часто буду говорить.
– Не смей!
– А иначе что?
– А иначе… – грозным тоном начала проекция, но так и не нашла, чем закончить.
Следующим утром Чаушин, пошел к вождю и спросил разрешения сводить бизонов на выгул. Гудэх сомневался, но Уомбли, как бы случайно оказавшийся рядом, сказал:
– Пусть попробует. Бизонам понравится.
С тех пор Чаушин нашел свое место среди бизонов. Каждый день в течение пяти лет он водил их на выгул, изучил повадки каждого, дал им имена. В каком-то смысле Чаушин стал одним из них. Он чувствовал себя окруженным друзьями, которых Сыну гадюки так не хватало.
Пропадая с утра до вечера на Зеленой поляне, он почти не виделся с мамой, чему был даже рад. Голос проекции стал каким-то привычным, словно шорох листвы, шум ветра, дробь дождя. Он просто был, и Чаушин научился жить с ним так же, как другие люди живут со своими неизлечимыми недугами – как-то.
Казалось бы, все стало нормально, но какое-то еле ощутимое недовольство собственной жизнью не покидало Чаушина. Сын гадюки боялся честно спросить самого себя, действительно ли ему нравится быть пастухом или он просто прячется от своих проблем среди бизонов. Ответ был очевиден, но Чаушин выбрал тактику отрицания. Он решил бегать от вопроса столько времени, сколько выйдет.
Вышло совсем не мало – до самого дня многолетия, пока Чингисхан, играя в прятки, не забрался на высокую ветку старого баобаба. У основания этой ветки располагалось большое дупло, которое Тэхи еще в далеком детстве облюбовала для собственной игры в прятки. Она называла его Змеиным деревом (деревом, где змея прячется от людей).
Когда Чаушин залез на ветку за своим рогатым другом, Тэхи задремала в дупле, свернувшись клубочком. Голоса с улицы разбудили Лишенную детства. Не успев понять, что сон закончился, и началась реальность, она выскочила на яркий дневной свет и вцепилась в первое, что подвернулось – лодыжку собственного сына. Клыки, которые выросли у нее в период беременности, впились в живую плоть, и Тэхи впервые почувствовала, как по их трубчатым каналам в кровеносную систему жертвы впрыскивается яд.
Обмякшее тело Чаушина упало прямо на спину бизона по имени Чингисхан, который тут же унес пастуха в сторону поселения. Тэхи пришла в себя и поняла, что только что сделала. Отчаяние и ненависть к себе полностью заполнили ее сознание. Лишенная детства взвыла так громко, что в каждом уголке Баобабовой рощи был слышен ее голос. Роняя слезы с высокой ветки на землю, Тэхи сидела на дереве и не понимала, что делать дальше. Отныне возвращаться было некуда и незачем.
Глава 3. Картавая фея
Чаушин падал с высокого баобаба. Тьма стремительно поглощала все, что он видел вокруг, оставляя лишь крохотный кусочек, а затем, немного выждав, забрала и его. Юный пастух уже не понимал, падает он или лежит, потому что пространство вокруг превратилось в одну сплошную пустоту, черную и непроглядную. И все же это было падение. «Полет окончен», – сообщил резкий удар о твердую поверхность. Сын гадюки негромко вскрикнул. Боль в правом боку была тупой и сильной, но это мало волновало Чаушина. Его разум был полностью поглощен вопросом «Где я?» Чаушин не видел ничего, даже собственного тела.
Мертвую тишину вокруг внезапно нарушил жужжащий шепот. Это не было уже привычной Чаушину проекцией Тэхи, голос был скорее мужским.
– Сильно ушибся?
– Кто здесь? – испуганно спросил Чаушин.
– Я… – собеседник немного помешкал в поисках ответа и быстро выпалил, – это же я, твой внутренний голос.
– Неправда! Знаю я свой внутренний голос. Он постоянно обзывается.
– Дурак! Балбес! Остолоп! – голос попытался интонацией изобразить отвращение, но получалось у него не очень хорошо. – Ну что, теперь узнал?
– Сам дурак! – обижено ответил Чаушин. – Голос в моей голове женский и не картавит, в отличие от некоторых…
Чаушин встал на ноги, потер ушибленный бок и начал озираться. Пустота вокруг не имела конца и края. А может быть, и имела, понять это не представлялось возможным.
– Эй ты… как тебя там?
– Кого ты зовешь? Здесь никого нет, кроме тебя и твоего внутреннего голоса, – странный собеседник перешел на фальцет, пытаясь имитировать женский голос.
– Не прикидывайся! Все равно не похоже, – раздраженно сказал Чаушин и развернулся туда, где, как казалось, находится источник звука. – Скажи, где мы вообще?
– В темноте мы. Сам-то не видишь разве?
– Пользы от тебя ноль… в этом ты и правда похож на мой внутренний голос.
Чаушин аккуратно зашагал, водя руками перед собой. Если в этой темноте и есть какие-то препятствия, лучше нащупать их руками, чем головой.
– Куда ты собрался?
– А куда обычно пытаются выйти из темноты?
– Разные есть варианты. Все зависит от того, что это за темнота. Если ты в кроличьей норе, дело не так уж плохо, а если в желудке удава – считай, все пропало. Когда оттуда выберешься, сам себя не узнаешь, потому что…
– Конкретно это что за темнота?! – закипал от нетерпения Чаушин.
– Конкретно это – кромешная темнота.
– Какой же ты нудный. Столько слов, и все ни о чем.
– А вот это было обидно, – пробурчал голос.
– Ну извини, – Чаушин ускорил шаг.
– Решил сбежать от внутреннего голоса?
– Не надоело придуриваться? Я скорее поверю, что ты – лесная фея, чем мой внутренний голос.
– Ладно, раскусил, – голос очень неискренне изобразил досаду, – я – лесная фея.
– Болтун ты, каких еще поискать, а не лесная фея, – глубокий и громкий бас раздался из-за левого плеча Чаушина.
Сын гадюки резко повернулся и увидел перед собой бизона: мускулистого, с шелковистой шерстью, от которой во все стороны исходило золотое свечение. В свете его шерсти стали видны очертания загадочного собеседника, который представлялся то внутренним голосом, то лесной феей. Это был жук-носорог размером с бизонью голову. Жук махал крыльями очень быстро, но на удивление бесшумно.
– Китл, – обратился бизон к жуку, – Аскук сказал тебе встретить его сына и проводить к нему. А ты что за спектакль устроил?
– Кезер, это же первый визит Чаушина в Междумирье, – с виноватым видом стал оправдываться Китл, – хотелось как-то его подготовить морально, прежде чем шокировать фактами.
– Аскук?! – оживился Чаушин. – Так вы знаете моего отца?
– Мы с ним лучшие друзья! – гордо заявил гигантский жук.
– Опять врет, – бизон посмотрел на Китла с укоризной.
– Зато было весело, правда ведь? – жук подмигнул Сыну гадюки.
Чаушин стоял молча и переваривал полученную информацию.
– Нет у нас времени с лесными феями болтать, – бизон ухмыльнулся, затем резко скомандовал Чаушину: – запрыгивай мне на спину! Пока сам отсюда выберешься, пройдет целая вечность.
Голос бизона был таким уверенным, что допрашивать и препираться с ним, как с Китлом, у Чаушина не было никакого желания. Он ловко вскарабкался на спину здоровяка.
– Без обид? – немного стесняясь, спросил Китл Чаушина, – и это… не говори отцу про лесную фею, пожалуйста.
– Я уверен, когда Аскук встретит сына, ты будешь последним, о ком он спросит, – усмехнулся Кезер и ринулся вперед, мимо болтливого жука.
Чаушин крепко вцепился руками в шкуру бизона. Скорость была такая, что, казалось, волосы с головы юноши вот-вот начнут отрываться.
– Раз мы в Междумирье, это означает, что я умер? – задал вопрос Чаушин, пытаясь обрести хоть какое-то понимание происходящего.
– Пока не умер, но выбраться отсюда живым у тебя очень маленькие шансы…
– Лучше бы ты умер! – вдруг оживилась проекция Тэхи после долгого молчания.
Глава 4. Похлебка со вкусом разочарования
– Ты похож на чучело! – забрюзжала Онита на мужа.
– Чучело, которое уважает карточный долг! – гордо ответил супруг Ониты, Крут.
Для Уомбли эти двое были духами-наставниками, хотя, посмотрев на них, вряд ли кто-то предположил бы подобное. Говоря о духах-наставниках, мало кто мог бы представить себе двух огромных зеленых жаб, стоящих на задних лапах посреди комнаты и препирающихся друг с другом. Грушевидное туловище одной из них комично обтянуто красным платьем в белый горошек, на голову напялен рыжий парик в кудряшках, а губы накрашены ярко-красным цветом. Видя своего мужа в таком наряде, Онита металась от насмешек к негодованию, затем испытывала стыд перед гостем из Мира живых и вновь возвращалась к насмешкам.
– Кстати, он считает себя непревзойденным игроком в покер, – как бы невзначай обмолвилась Онита, взглянув на Уомбли. Затем подошла к камину, взяла половник в липкую лапу и стала перемешивать варево в котле, что был подвешен над огнем.
– Я и есть непревзойденный игрок, – Крут вытянулся в полный рост и раздул щеки до предела, демонстрируя гордость.
– Почему тогда Кезер и Китл постоянно выигрывают?
– Хорошего игрока определяет не количество побед, а итоговый результат. Это тактические поражения. Я усыпляю их бдительность, проигрывая по мелочи. Когда ставки будут по-настоящему высоки, обдеру их, как липок.
– Тактическое поражение? – многозначительно переспросила Онита. – Хорошая отговорка! Нужно будет запомнить. Тактическое поражение…
– Да, именно так! Вот увидишь!
Старый шаман был частым гостем в маленьком доме Крута и Ониты. За окном всегда царила полночь, а воздух был до невозможности сырым из-за раскинувшегося вокруг болота. В центре болота расположился небольшой островок, почти полностью занятый стволом и корнями старого дуба. Небольшая деревянная лесенка у подножья дуба вела вверх, в гущу кроны, где находилась едва заметная хижина Крута и Ониты. Несмотря на мрачное окружение, внутри домик выглядел весьма уютно. Теплую и сухую комнату заполнял треск горящей в камине древесины. Это был поистине волшебный звук, когда его не заглушали перепалки духов-наставников. К большому сожалению Уомбли, возможность расслышать этот волшебный звук выпадала крайне редко.
– Вопрос чисто из любопытства, – вмешался шаман. – Был в вашей жизни хотя бы один день, когда вы не пилили друг друга?
– Был… много лет назад, – Онита говорила медленно, извлекая из памяти осколки воспоминаний. – Крут вернулся с очередной игры расслабленный и умиротворенный. По-моему, это был тот единственный раз, когда ему удалось выиграть турнир по покеру.
Онита жестом пригласила Уомбли подойти к подвешенному в камине котлу с похлебкой. Немного помешав бульон огромной ложкой, супруга Крута указала взглядом вглубь кипящей жижи. Среди всплывающих пузырьков Уомбли начал различать силуэты двух гигантских жаб.
Уомбли смотрел вглубь кипящей похлебки и видел там то, чего никогда не происходило вживую: его духи-покровители молчали и выглядели счастливыми. Крут подошел к своей супруге и вручил ей цветок болотной лилии с фиолетовыми лепестками. Затем взял ее ладонь в свою и повел на улицу. Жабы вальсировали под полной луной. Лицо Ониты озаряла счастливая улыбка, иногда искажаемая пузырьками, всплывающими на поверхность воды в котле.
Каждый раз к приходу старика Онита варила эту похлебку, и Уомбли в ужасе наблюдал за процессом приготовления. В котел летели пиявки, тина, камыши и прочая болотная дрянь, но в итоге варево получалось на удивление вкусным. Таким вкусным, что было невозможно оторваться, несмотря на отвратительные ингредиенты, которые в нем плавали. Теперь ему стало понятно, в чем секрет удивительного вкуса фирменного блюда Ониты: похлебка приправлена чудесными воспоминаниями об одном-единственном дне их супружеской жизни, когда Онита чувствовала себя счастливой.
– В тот день я не выиграл… – неловко пояснил ситуацию Крут.
Онита с немым вопросом на лице уставилась на мужа.
– Что? – спросил Крут, надеясь на ответ «ничего», после которого дальше можно не объяснять, но супруга молчала, и пришлось говорить. – Да, таким был мой карточный долг – вести себя романтично.
Бульон тут же помутнел и начал источать неприятный запах. Блюдо, очевидно, было испорчено. Уомбли отошел от камина, сел за стол.
– Карточный долг? – возмутилась Онита.
– Просто не хочу, чтобы между нами оставались секреты.
– Это так мило… – фальшиво улыбнулась она.
– На самом деле не мило, да? – шепотом спросил Крут у Уомбли, явно сомневаясь, что верно понял супругу.
– Угу, – промычал старый шаман, кивнул и отправился к столу в центре комнаты.
Уомбли старался не участвовать в странных драмах своих духов-покровителей. За долгие годы он выучил повторяющийся из раза в раз сценарий. Сейчас Онита заявит, что если бы Крут хотел ей счастья, хотя бы попытался унять свое пристрастие к покеру. Крут парирует тем, что если бы Онита желала счастья ему, позволила бы наслаждаться игрой, не требуя переделывать себя под ее представления о хорошем муже. Получится, что любое недовольство второй половиной – это всегда проблема первой половины, и обсуждать тут вообще нечего: спор зайдет в метафизический тупик.
Старый шаман знал, что когда Крут и Онита в очередной раз выговорят друг другу все накопившиеся обиды и претензии, речь пойдет о самом главном – зачем они пригласили Уомбли к себе сегодня. Несмотря на нелепые споры, когда духи-покровители начинали говорить по делу, слова их становились бесценны.
Это они когда-то поведали шаману, в чем настоящая причина Трехдневной войны и как разрешить недопонимания двух племен. Они же решали, сколько клыков аллигатора должно быть на ожерелье, что Уомбли вручал будущим мужчинам в день их многолетия. Конечно, духи-покровители не знали ответов на все вопросы, но то, в чем Крут и Онита были уверены, сомнению со стороны Уомбли не подвергалось никогда.
Родное для Крута и Ониты Болото вечной полночи, на котором стояло старое дерево с их домом, находилось где-то в Междумирье. В Междумирье все находится «где-то», иначе не сказать. Оно населено духами, самыми разными. Некоторые покровительствуют отдельным людям или зверям, иные предпочитают оставаться в стороне и ни во что не вмешиваться.
Междумирье – особое измерение, в которое попадают души умерших людей, когда их тело умирает. Душа умершего человека, оказавшись здесь, должна пройти путь освобождения от всех связей с Миром живых, смириться с окончанием своего приключения и отправиться в Мир мертвых, чтобы обрести там вечный покой.
Некоторым удается вернуться в свое земное тело до того, как все органы погибнут окончательно и бесповоротно. Такие люди становятся проводниками между миром духов и миром людей. Обычно их именуют шаманами. Хотя не особо важно, как их называют. Важно, что, единожды вернувшись из Междумирья в Мир живых, человек навсегда обретает способность путешествовать между мирами.