Сын гадюки
Целую неделю стая делала тайники по всей роще, набивая едой дупла баобабов. Затем несколько недель томительного ожидания, и вот показалась первая жертва. Одинокая девушка шла по тропинке, под пристальным взором толстых завистливых обезьян. Эту девушку звали Мека. Та самая Мека из племени кано шла в поселение куроки, чтобы научиться их языку.
С оглушительным криком макаки набросились на путницу, схватили и утащили в дальнюю часть рощи. Меку привязали лианами к стволу молодого баобаба. Обезьяны принесли свои запасы из тайников и начали пичкать Меку бананами, апельсинами и прочими тропическими яствами без остановки. Конечно, девушка сопротивлялась и, стиснув зубы, отказывалась есть. Обезьяны не сдавались. Они щекотали пятки пленницы, и когда та смеялась, заталкивали очередной фрукт прямо в рот.
Казалось, что спасения ждать неоткуда. В этом месте люди обычно не появлялись. Но буквально через полдня с громким визгом на поляну забежал бизон по кличке Чингисхан. Распугав своим ревом и топотом всех макак, он игриво спрятался за деревом, к которому была привязана пленница.
Конечно, огромный бизон неспособен бесследно спрятаться в Баобабовой роще. Ища убежища, здоровяк ломал по пути все кустарники и папоротники. Через несколько минут подоспел Чаушин, умело делающий вид, будто ему действительно сложно дается поиск подопечного.
– И куда же ты мог спрятаться? – громко спрашивал пастух, подходя к дереву, за которым притаился Чингисхан.
Заигравшись со своим любимцем, Чаушин не сразу заметил, что к стволу баобаба привязана девушка. Короткая белая туника из паучьего шелка с юбкой до колен подчеркивала ее точеную фигуру, которая не могла не вызвать зависти макак и искреннего изумления Чаушина. Бледная кожа как бы намекала, что девушка не из куроки, которым жаркое солнце подарило устойчивый бронзовый загар. Волосы медового цвета скрывали плечи пленницы, а большие зеленые глаза выражали непонимание происходящего и надежду на спасение. Встретившись с ней взглядом, Сын гадюки растерялся. Он совершенно не понимал, что нужно говорить в подобных ситуациях.
– Она очень красива, – подумал молодой пастух.
– Тебе такая никогда не светит, – не заставила себя ждать проекция Тэхи.
– Что она тут делает?
– Уж точно не тебя ждет.
Так и не найдя ответа на свой вопрос, Чаушин отвязал Меку. Чингисхан сообразил, что игра окончена, и с недовольным видом вышел из-за дерева. Сын гадюки помог девушке взобраться на спину бизона и отвез в поселение куроки.
По пути он долго выбирал в голове варианты первой фразы, чтобы произвести хорошее впечатление. Чаушин почувствовал какой-то незнакомый для себя импульс. Ему хотелось познакомиться с ней ближе, узнать, кто она, пригласить вместе смотреть на закат с берега Зеркального озера – так выглядит традиционное свидание куроки, самая романтичная атмосфера, в которой все пары начинают свой путь. Хотя, быть может, такому, как он, с такой, как она, ничего и не светит, но импульс говорил:
– Ты всю оставшуюся жизнь будешь жалеть, если не попробуешь! У тебя нет права струсить.
– Ты серьезно? – зудил в голове голос проекции. – Конечно, она может согласиться пойти на свидание… только при одном условии.
– Интересно, при каком? – хоть раз в жизни Чаушин надеялся получить от злобного голоса дельный совет.
– Вместо тебя должен быть другой парень.
Дойдя до поселения, Чаушин помог девушке спуститься с бизона. Он выбрал лучшую из фраз, что приходили ему в голову. Ему подумалось, что надежнее всего начать разговор со слов: «Меня зовут Чаушин», и уже открыл было рот, чтобы сказать это, как вдруг его опередила Мека:
– Захлопни варежку! – произнесла девушка и показала средний палец.
Чаушин совершенно не ожидал подобного, но варежку захлопнул. Девушка подмигнула и отправилась куда-то в противоположный конец поселения.
– Ты явно ей понравился! – ехидничала проекция.
Разумеется, в то время Мека еще не знала ни единого слова на языке племени куроки. То, что она сказала, на ее родном языке означало «Надеюсь увидеть тебя снова!», но Чаушин, конечно, не догадался. С тех пор Сын гадюки сторонился девушки, которую совсем недавно спас. Каждый раз, когда он видел Меку в поселении, прятался за деревья, хижины, бизонов и больше ни разу не пытался с ней заговорить.
Мека долго не могла понять, куда пропал ее спаситель. Ей было обидно, что юноша с черными как смоль волосами даже на глаза ей не показывается. Через полгода Мека вернулась в родное поселение. Когда один из соплеменников сказал: «Рад видеть тебя снова!», Мека ему чуть пощечину не отвесила. Привыкшая к языку куроки, она услышала: «Чего варежку разинула?», и тут Меку озарило. Вот как звучали ее первые слова для парня с бизоном. Всю ночь она не могла найти себе покоя. Все вышло настолько нелепо, что в голове не укладывалось.
На следующее утро в деревню кано пришел мужчина из племени куроки. Мека расспросила его о молодом парне, играющем в прятки с бизонами.
– Его зовут Чаушин, – рассказал соплеменник Сына гадюки. – Бедный малый, с мамой ему сильно не повезло. Злая она, ядовитая с самого детства. Вырастила из него нелюдима. Чаушин ни с кем из людей не общается, все время проводит с бизонами. Имена им дал, играет с ними, мясо есть отказывается.
– Думаешь, со мной тоже общаться не станет?
– Ну если прикинешься бизоном, может, и получится, – задумчиво сказал мужчина. – Сегодня Чаушину исполняется много лет. Гудэх настоял на торжестве, так что ему от людей не спрятаться. Если хочешь познакомиться – самое время.
Не раздумывая, Мека собралась на праздник. Она взяла кинжал с нефритовым лезвием в качестве подарка на день многолетия, благодарности за спасение, а заодно извинения за произошедшее. Кинжал изготовил отец Меки Кутроп – шаман племени кано. По словам Кутропа, кинжал обладал большой силой в руках того, кто в состоянии с этой силой справиться.
Дойдя до поселения куроки, Мека узнала, что ее спаситель при смерти и поспешила к его хижине. Закончив петь, она присела на колени и оставила свой подарок на груди Чаушина. Сын гадюки сжал кинжал, не открывая глаз.
– Спасибо! – еле слышно прохрипел Чаушин.
– Возвращайся! Ты мне нужен! – ответила Мека и поцеловала его в лоб.
– Что ты сейчас пела? – поинтересовался Уомбли, наблюдавший столь трогательную сцену.
– Эта песня помогает душе-страннице найти путь назад, – ответила Мека, вставая в полный рост, – отец научил меня ей.
– Бесполезно… – с грустью заметил шаман, – духи сказали, что Чаушин все равно умрет.
– Что конкретно они сказали? – Мека пристально посмотрела на старика.
– Они сказали, что помочь Чаушину сможешь только ты, но… «он все равно умрет».
Глава 7. Поистине королевский щелбан
Сын гадюки достал из кожаных ножен кинжал, полученный в подарок. Нефритовое лезвие сверкнуло ярким изумрудным светом.
– Быть может, эта штука способна убить Аскука? – подумал он.
– Зачем ты собрался его убивать? – поинтересовалась проекция.
– Он мучит мою маму. Не станет Аскука – некому будет отравлять ее разум.
– Ты поверил бизону?
– Может, он и бизон, но на человека похож больше тебя!
– Думаешь убить Царя змей вот этим ножиком? – спросила проекция с нескрываемым скепсисом. – Не глупи!
– Да замолкни ты! – мысленно гаркнул Сын гадюки.
Чаушин стоял посреди поляны, которую снова заволокло тьмой. Как это частенько бывает, ответ сам собой появляется в голове, когда вопрос уже теряет актуальность. Ему явилась та самая девушка, которую Сын гадюки нашел связанной в Баобабовой роще. Что она делала в Лесу души? И действительно ли это она? Быть может, еще одна проекция? Потому и появилась, что не забывается. Несмотря на слова про варежку, несмотря на средний палец, что-то было в этом всем недосказанное. Их история не могла закончиться вот так. Чаушин не знал, почему именно, но не могла, это очевидно.
– Красивая девушка, – бархатный голос говорил неспешно, откуда-то сзади. – Ты уже водил ее на берег Зеркального озера?
Чаушин резко обернулся, оставив за спиной руку, сжимающую обнаженный кинжал. В темноте лесной чащи светились два огромных белых глаза с черными, как уголь, вытянутыми вертикально зрачками.
– Аскук? – дрожа от ужаса, спросил Чаушин.
– Для кого-то Аскук, а ты можешь называть меня просто папой, – последнее слово голос протянул с особенным удовольствием.
На поляну выползла кобра, тело которой было не тоньше ствола добротного баобаба. От кончика хвоста вдоль хребта шли два ряда острых шипов, заканчивающиеся недалеко от глаз. Аскук свернулся в несколько колец, вытянул переднюю часть тела так, чтобы смотреть на Чаушина сверху вниз, и широко расправил капюшон.
– Извини, но папа – это как-то слишком странно, – ответил Чаушин, запинаясь. Он весь напрягся от страха разозлить Царя змей таким ответом.
– Я понимаю, – голос Аскука, словно теплое течение, мягко обволакивал Чаушина, – странно, потому что ты не привык. Но это только пока. Нужно время. А у нас с тобой времени сколько угодно. Впереди вечность. Назовешь меня папой, как только будешь готов.
– Что еще за вечность у нас впереди?
– Самая настоящая, – с усмешкой объяснял Аскук. – Духи не стареют. Ты разве не знал?
– Знал, но я человек, – смутился Чаушин. – Люди стареют.
– Неужели мой сын так хочет быть человеком? Зачем? Чаушин, разве ты еще не понял, что в Мире живых тебе не место. Ты там чужой! Для всех странный, никому не нужный. Но они не догадываются, кто ты на самом деле.
Слова Аскука проясняли те смутные чувства, которые Чаушин испытывал всю жизнь. Словно появившийся по ошибке, он совершенно не понимал, что делает в том мире, в котором живет. Баобабы растут каждый день, а роща остается такой же, как и вчера. Бизонов пускают на убой, но приходят новые, и стадо продолжает щипать траву, которая тоже не кончается. Соплеменники умирают от старости, и вчерашние дети сегодня занимают их места. Все в целом – какой-то бессмысленный цикл, где Чаушин так и не смог найти подходящего места, а просто занял наиболее удачное из неподходящих.
– Кто же я, по-твоему?
– Наследник великого Аскука, грозы Междумирья. Сюда попадают все умершие, но только по-настоящему сильные духом остаются в Междумирье навсегда. Тебе повезло быть одним из таких. Мои гены одарили тебя нечеловеческой силой. Но чтобы она вырвалась наружу, ты должен перестать быть человеком. Умри в Мире живых, не бойся. Твое место здесь. Твое предназначение – доказать, что законы Иной Вселенной для меня не писаны.
Голова змея мерно покачивалась из стороны в сторону, действуя убаюкивающе. Чаушин видел в Аскуке самое опасное существо в Иной Вселенной, но уже не боялся. Его страх мирно дремал где-то глубоко внутри, а разум туманили сладкие обещания внезапно объявившегося отца.
– Какие законы? – с блаженным лицом спросил Чаушин.
– Духи не могут иметь детей – так мне сказал верховный жнец, повелитель слуг смерти. Я ответил, что это бред. Он заявил, что Иная Вселенная так не работает, и мы поспорили.
– На что поспорили?
– На щелбан.
Чаушин мигом вышел из дремы, в которую погружали его баюкающий голос и маятниковые движения Аскука.
– Чего?! – глаза Чаушина стали почти такими же большими, как у Царя змей.
– Твое удивление понятно, – невозмутимо продолжил Аскук. – Как я могу поставить щелбан без рук? Потому его поставишь ты.
– Щелбан?
– Не забывай, скоро твое тело в Мире живых погибнет, и дух обретет великую силу. Это будет поистине королевский щелбан! Такой, что у верховного жнеца череп треснет!
– Щелбан? – в голосе Чаушина чувствовался разгорающийся гнев.
– Не цепляйся к словам. Дело не в щелбане. Дело в том, что отныне я – закон Иной Вселенной.
– А я был нужен для подтверждения твоей правоты?
– Взгляни с другой стороны – ты чудо, в которое никто не верил.
– Ради которого ты использовал мою мать?
– Прости, я, может, чего-то не знаю… – Аскук перестал покачиваться, – были другие претенденты стать отцом ее ребенка?
– Какая разница, были они или нет? Это не дает тебе права распоряжаться судьбами людей, словно игрушками!
Никогда еще Чаушин всерьез не намеревался убить, но сейчас не испытывал ни малейшего сомнения – именно убить. По-настоящему! Насмерть! Ярость закипала в его жилах. С раннего детства он жалел себя, обижался на мать, но никогда ни на кого не злился, пока не встретил Аскука и не понял, насколько он реален, как он все эти годы манипулировал Тэхи, а теперь пытается взять в оборот и Чаушина.
– А что, если я не захочу? – голос Сына гадюки вновь наполнился страхом.
– Не захочешь ставить щелбан?
– Вообще ничего из тобой предложенного.
Услышав это, Аскук широко открыл глаза. Его зрачки покраснели. Чаушину тут же стало жарко. Взгляд гигантского змея слепил так, что Сын гадюки закрыл лицо предплечьем, оставив вторую руку за спиной, не показывая оружия. Несколько сухих кустов на краю поляны вспыхнули. Почва стремительно раскалялась.
– Не хочешь быть моим сыном – станешь моим обедом! Проглочу, как глупую ящерицу! Отправишься в Мир мертвых и будешь болтаться там, ничего не помня и не зная, как придурок, – грозно проревел Аскук. Зрачки гигантского змея почернели, а тон стал мягким. – Подумай хорошо.
Но тут и думать было нечего. Пустить в ход кинжал, освободить маму от змея, вернуться в Мир живых, пригласить на свидание девушку с медовыми волосами – решение очевидно. Была в этом плане лишь одна маленькая загвоздка…
– Ты всего лишь человек. Ни один человек с ним не справится, – пессимистично подметила проекция.
– Значит, нужен не человек, – задумался Чаушин. – Чтобы победить змея, нужен мангуст.
– Кто-о-о-о-о? – протяжно спросила проекция.
Чаушин неспроста задумался о мангусте. В критической ситуации в голову приходят самые неожиданные решения. Память рассказывает историю, которая казалась бессмысленной и была давно забыта. Оказывается, что почти два года назад он получил ответы на вопросы, возникающие только сейчас.
– Ритуал звериной крови нужен охотникам. Мне это зачем? Я не собираюсь становиться охотником, – так в своих воспоминаниях пятнадцатилетний Чаушин пытается убедить Уомбли, что ему лучше было бы просто пойти спать.
– Не важно, кем ты станешь. Ты должен научиться понимать зверей, живущих рядом с тобой, – так отвечает Уомбли и сурово указывает на центральную поляну деревни, где горел большой костер.
Чаушин послушно плетется на свет. Уомбли идет рядом и кладет руку на плечо Cына гадюки, а второй рукой протягивает ему маленькую глиняную чашку с горячей жидкостью.
– Что за жижа? – спрашивает Чаушин, заглядывая в чашку.
– Отвар кактуса. Он превращает кровь человека в звериную, если пить его ночью.
– Что значит «звериная кровь»?
– Значит, ты почувствуешь себя зверем. Это лучший способ понять их.
– Звучит страшно… – ежится Чаушин и подергивает плечами на ходу.
– Страшно интересно, – поправляет его Уомбли и указывает пальцем на место между девочкой и мальчиком, с которыми Чаушин не знаком.
Чаушин не знаком ни с кем, кроме Уомбли. Другие дети смотрят на Сына гадюки и улыбаются. Самое время проекции сказать: «Им смешно от того, что ты пришел на ритуал», но проекция молчит, потому что Уомбли рядом. Воображаемая мама по-прежнему боится старого шамана. Проекции кажется, что если заговорить в присутствии Уомбли, тот услышит.
Чаушин садится на указанное место, так же, как и остальные, подобрав под себя ноги. Собравшиеся на ритуал поворачиваются к шаману. Уомбли тоже сидит на земле. Из кармана льняной рубашки худыми пальцами он извлекает деревянный варган.
– Сегодня вы побываете в шкуре животных. Всех животных, которых только сможете встретить в своей жизни. Нет в Иной Вселенной лучше способа понять зверя, чем самому им стать. Не обещаю, что это будет приятно. Вообще ничего не обещаю. Просто выпейте отвар, что я дал, и откройтесь новому опыту.
Уомбли прислоняет варган к зубам и начинает дергать язычок. Остальные пьют чай. Чаушин тоже пьет. Вкус терпкий. Такое чувство, будто зубы стали шершавыми и липкими. Язык прилип к нёбу и отказывается двигаться. Вязкое варево падает в желудок и растекается по телу, от живота к кончикам пальцев.
Чаушину хочется сказать: «Уомбли, это все не для меня! Я лучше домой пойду! Завтра на рассвете опять нужно выводить в поле бизонов», но язык не слушается. Челюсти сомкнулись. Руки опустились и болтаются, словно лианы. Тело больше не выполняет команды. Оно обмякло, как шкура, в которой больше нет бизона. Веки тяжелеют и закрываются. Вокруг только темнота и звуки варгана – чудесные вибрации, укачивающие на своих волнах сознание.
Уомбли играет не переставая. Такая приятная мелодия идеально подходит, чтобы беззаботно щипать траву на поляне. Чаушин чувствует себя бизоном. Огромным, лохматым, рогатым здоровяком, которого особо ничего не волнует. Он просто щиплет траву и краем глаза смотрит на человека, что сидит в тени баобаба. Бизон знает, человек о нем позаботится. Бизону не нужно ничего решать. Он просто следует за пастухом и все. Таков его выбор – быть с людьми. Однажды бизон будет убит и съеден теми, кто приютил его и целое стадо ему подобных. Такова цена жизни с людьми. В Мире живых полно существ, готовых убить бизона и съесть, но человек единственный, кто сначала будет заботиться о нем долгие годы, и только потом присвоит себе его мясо и шкуру. Бизон не готов вступать в большую войну за выживание, он выбирает простой вариант – довериться человеку.
Уомбли ускоряет темп, мелодия становится тревожной. От этого Чаушин тоже становится тревожным. Теперь он тревожная зебра, которая стоит, окруженная высокой сухой травой светло-коричневого цвета. Она не так вкусна, как трава на зеленой поляне, но зебра там никогда не была, так что рада тому, что видит у себя под носом. Пережевывая травинку за травинкой, зебра озирается по сторонам. Она в своем стаде часовой: в случае появления хищника ей нужно оповестить остальных, а хищники всегда где-то неподалеку. Вся жизнь зебры заключается в перемещении. Если долго оставаться на одном месте, точно кто-нибудь выследит, и хруст сухой ветки неподалеку – подтверждение. Среди зарослей никого не видно, но легкий ветерок приносит еле уловимый запах, говорящий: «Рядом леопард».
Часовой неистово кричит, давая знать стаду, что нужно удирать. Звуки, что он издает, похожи на смесь собачьего лая и ослиного ржания. Он продолжает отрывисто вопить и начинает убегать зигзагами в одну сторону с ветром, принесшим запах хищника. Зебра резко тормозит и резко поворачивает вбок. В этот момент мимо пролетает леопард, не сумевший уцепиться зубами за ее ногу.
Зебра убегает вслед за стадом полосатых лошадей, каждая из которых виляет, отчего в глазах рябит. Смесь черных и белых полос превращается в одно большое пятно. Ноги, головы, хвосты – все это уже не различить. Чаушин видит убегающих зебр глазами леопарда. Он делает рывок, еще рывок. Из огромной черно-белой массы, поднимающей клубы пыли, виднеется нога. Леопард хватает зубами ногу, а когтями впивается в бедро. Пойманная зебра падает, все остальные убегают куда-то далеко, на территории, принадлежащие другим леопардам. Это уже не важно. У леопарда есть ужин. Хищник раздирает тушу зебры, наедается ее внутренностями и утаскивает почти что целую ногу в свое логово, чтобы накормить двух маленьких котят.
Всю эту картину наблюдает стая кружащих в небе грифов. Они ждут, когда большой хищник уйдет, чтобы полакомиться объедками, тем более объедков в этот раз полно. Чаушин чувствует себя грифом. Сутулым, толстым грифом. Сейчас будет пир! Почти целая зебра – вот это пожива!
Стая птиц планирует прямо на тело полосатой лошади. Клювы впиваются в остывающее мясо и раздирают мышечные волокна. Маленькими кусочками грифы набивают желудки, никуда не торопясь. Эта зебра уже не убежит. Но тут трапезу прерывают смешки сзади. Пятнистые гиены. Ну все, пир окончен. Эти если положили глаз на что-то и начали смеяться, сейчас сюда сбежится целая орда – тягаться бесполезно.
Чаушин смотрит глазами пятнистой гиены, как толстые птицы улетают вдаль. Как только его сородичи бросаются к добыче, он вступает с братьями в гонку. Гиена не смакует, она ест быстро, потому что тот, кто жует не спеша, получит меньше всех. В большой семье гиен пережевывать пищу – непозволительная роскошь. Гиена настолько прожорлива, что перекусывает и глотает кости безо всякой опаски – они переварятся.
Мимо ползет гадюка. Ей нет дела до гиен и дохлой зебры. Гадюку волнуют лишь те, кого она может съесть, либо те, хочет съесть ее. Гиены ни с теми, ни с другими. Змея ищет добычу. Она не охотилась уже шесть месяцев. Чаушин чувствует ее полугодовой голод. Сейчас подойдет все, что живое и что можно проглотить. Кто угодно. Не та ситуация, чтобы привередничать.
Гадюка проползает мимо громко чавкающих гиен, набивших пасти останками зебры. Впереди трава примята. Тут только что прошел леопард, тащивший кусок мяса детям. Видно чью-то маленькую нору в земле, там, впереди, у подножья небольшого холмика. Гадюка устремляется к находке.
Путь преграждает мангуст, выпрыгнувший из зарослей и перегородивший путь к норе. Мангуст ощетинился, изогнул спину дугой, вытянул хвост к солнцу. Мангуст не намерен отходить. Он пристально смотрит на гадюку. Чаушин смотрит на мангуста глазами гадюки. Сейчас точно будет схватка. Змее нельзя бежать. Мангуст догонит и прыгнет сзади. Гадюка смотрит на мангуста, угрожающе извивается, делая вид, что готовится к прыжку, – она хочет напугать врага.
Мелодия варгана окружает их со всех сторон. Мангуст и гадюка внутри невидимого ринга, покидать который уже поздно. Чаушин чувствует, что мангусту не страшно. Он точно знает, что нужно делать. Он знал это с момента появления на свет. Врожденные инстинкты – вот его учитель в сражениях со змеями. Чаушин смотрит на гадюку глазами мангуста.
Кобра делает пару выпадов широко открытой пастью и щелкает зубами прямо перед лицом мангуста. Он хладнокровен. Это еще не настоящие удары. Гадюка провоцирует противника напасть первым. Мангуст знает, нападать нельзя. Еще чуть-чуть и змея не выдержит, атакует по-настоящему. Вот тогда будет пора.
Змея сжимает свое тело и бросается вперед. Ее клыки достают до передней лапы зверька и делают еле заметный укус. «Теперь пора», – говорят инстинкты. Мангуст пытается укусить змею в голову, но та разжимает челюсти и уворачивается.
Во время укуса змея успела впрыснуть немного яда. Она уверена: мангуст сейчас ослабнет и умрет. Гадюка чувствует себя победителем, но мангусты невосприимчивы к этому яду. Чаушин видит, как гадюка бросилась вновь. Она хочет вцепиться так сильно, как только возможно. Время словно замедляется. Мангуст прыгает вверх. Зубы гадюки задевают лишь шерсть, но пролетают мимо плоти. Мангуст переворачивается в воздухе и вцепляется зубами гадюке в голову, проламывая череп, – прямо в мозг: мгновенная смерть. Мангуст получает ужин. Эта змея больше никого не укусит.
– Хватит думать, говори, что решил! – голос Аскука ворвался в воспоминания Чаушина о ритуале звериной крови.
Сын гадюки больше не мангуст. Он снова запуганный паренек, стоящий напротив самого страшного создания, которое только можно себе представить. Один взгляд, и Чаушин превратится в головешку. Где же инстинкты мангуста, на которые он понадеялся? Где то хладнокровие, с которым мангуст смотрел на гадюку? Чаушин чувствовал лишь парализующий страх. Даже моргать, глядя в эти гигантские стеклянные глаза, было страшно.
– Чего замолк? Соглашайся! – бубнила проекция. – Все сразу станет хорошо! Станем настоящей семьей: ты, я и папа.
– Хочешь сказать, мне еще тебя целую вечность терпеть?
– Я не заставляю терпеть мое присутствие. Можешь им наслаждаться, – хихикнул голос.
– Вот ты сейчас последние сомнения развеяла! – мысленно поблагодарил проекцию Чаушин, затем открыл рот и сказал вслух: – Ты хотел, чтобы я назвал тебя отцом? Ну так слушай, отец.
– Начало мне нравится, – довольно подметил Царь змей.
– Ты вроде большой и сильный змей…
– Угу! – с согласием промычал Аскук.
– А ведешь себя как червяк.
– Чего? – Аскук поперхнулся от удивления.
– Крохотный такой червячок, который всем отчаянно пытается доказать, что он большой и сильный змей.
– Ой, дурак… – только и смогла сказать проекция.
– Я так понимаю, это означает, что тебе мое предложение не понравилось?
– Правильно понимаешь, – найдя в себе последние крупицы смелости, подтвердил Чаушин.
– Ладно. Я тебя предупредил, что будет, – рявкнул Аскук и бросился на сына.
Сын гадюки отпрыгнул в сторону, но его нога оказалась схвачена зубами змея. Аскук моментально подбросил Чаушина вверх и открыл пасть, готовясь проглотить падающего человека. В этот момент время начало замедляться. В Сыне гадюки пробудились инстинкты мангуста. Он увидел нёбо Аскука и крепче сжал рукоятку нефритового кинжала. Вот он – самый главный момент. Змей его не видит, потому что голова задрана. Падая в глотку царя змей, Чаушин воткнул кинжал ему в нёбо – туда, где должен быть мозг. В ту точку, на которую указали инстинкты мангуста. Кинжал остался в голове змея, сам Чаушин провалился в пищевод. Аскук упал и начал извиваться, корчась от боли.