cнарк снарк: Чагинск. Книга 1

– Спасибо, я после шести не ем. Кстати, Зинаида Захаровна, а кто этот ваш волшебник гриля и вертела?

Светлов указал на блюдо с мясом.

– Я тоже не ем после шести, – вмешался Шмуля. – Мне еще с саблей плясать. Танец с саблями, ты-ты-ты, трындыц…

Шмуля постучал по пластиковому столу.

– Волшебник – это наш повар, – сообщила Зинаида Захаровна.

– Он заслуженный деятель культуры, – пояснил Хазин.

– Да, заслуженный деятель, – подтвердила Зинаида Захаровна. – Он прекрасно готовит, играет на баяне… У него много талантов. Сарычев Арсений Михайлович.

Сарычев…

– Друзья!

Зинаида Захаровна постучала по фужеру и поднялась из-за стола.

– Друзья! Минуточку внимания! Отвлекитесь от застолья, я хочу сказать несколько слов!

Зинаида Захаровна обвела бокалом присутствующих. Но гости, увлеченные закуской, ее не услышали.

– Тихо!

Хазин выхватил у Шмули шашку, вскочил на ноги.

– Тихо! – Хазин взмахнул шашкой. – Тут будет речь!

Все замолчали. Хазин сел. Зинаида Захаровна продолжила:

– Я хочу поднять этот бокал за Александра Федоровича Механошина! Когда я несколько лет назад была назначена директором культурно-спортивного центра, я столкнулась с большими трудностями. А если говорить честно, то это были не трудности, а настоящая катастрофа. У нас протекала крыша, паркет в спортзале сгнил, а спортивные снаряды сдали в металлолом…

Чувство дежавю стало почти постоянным, я словно скатывался по лестнице, каждая ступень которой была дежавю. Механошин застеснялся. Шмуля и Хазин делили саблю, толкаясь локтями. Светлов наблюдал за всем с любопытством.

– И тогда Александр Федорович мне сказал: «Все наладится, Зина. Все будет хорошо!» Я запомнила эти слова, и теперь, когда мне тяжело, я всегда говорю себе: «Все будет хорошо, Зина!» Надеюсь, что мы…

Зинаида Захаровна сбилась, кажется, растрогавшись.

– Забодало стоять, – сказал Хазин.

– Одним словом, за нашего мэра!

Все присутствующие встали. Механошин тоже встал, приготовившись получать поздравления. Возникла пауза, и тут же Большак выскочил из-за своего стола, набрал воздуха и затянул басом:

– Долгие лета! Долгие лета! Долгие ле-е-ета! Александру Федоровичу долгие ле-ета!

По лицу у Шмули пробежала отчаянная судорога, он сунул руку в карман, вытащил сложенную вполовину кубанку и надел на голову.

– Долгие лета! – подхватила Большуха. – До-о-олгие лета!

Они запели, Большак загудел на колесной лире – откуда у него, она же у нас была, Шмуля издал стон. Его лицо покраснело, словно Шмуля задержал дыхание, потом побелело, потом…

Роман резко вскочил на ноги. Он выкатился в пустое пространство между соснами круглой плясовой походкой, взмахнул чубом, хлопнул в ладоши.

– Любо! – крикнул Большак.

– Любо! – подхватила Зинаида Захаровна.

Я не успел заметить, Роман произвел молниеносный жест, и у него в руке оказалась шашка.

Роман принялся притопывать и медленно вращать шашкой.

– Шмуля жжет! – шепнул Хазин.

Роман вертел шашкой. Все быстрее и быстрее. Над головой, по бокам, за спиной. Шашка сливалась в узкую блестящую полосу, а потом и вовсе словно исчезла. Присутствующие замерли и с восхищением наблюдали за его мастерством. Большак гудел на лире, Большуха тянула голосом.

Зинаида Захаровна хлопала в ладоши.

Светлов одобрительно прихлопывал.

Роман резко замер, сорвал с головы кубанку и грянул оземь.

Присутствующие засвистели и заорали.

– Роман Большаков! – представила Зинаида Захаровна. – Солист квартета «Курень Большака»!

Роман поклонился.

– Ромка! – растроганный Механошин вскочил из-за стола с бутылкой водки и граненым бокалом. – Уважь, Ромка!

Роман бросил взгляд на Большака, тот дернул глазом. Мэр Механошин собрался налить водку в бокал, но Роман покачал головой. Он отодвинул бокал в сторону, поставил бутылку на клинок шашки. Секунду Роман собирал концентрацию, после чего вцепился в горлышко зубами, запрокинул голову и стал пить.

– Очень! – шепнул Хазин. – Очень длинные руки!

Руки Роман раскинул в стороны, длинные руки, левая не без изящества вывернута, в правой серебристая узкая шашка, отставленная в сторону.

Похож на эльфа, отметил я. Шмуля похож на эльфа. Тощий, глазастый, с вихром на лбу, со вросшими мочками острых ушей – ну как же, в тот год эльфийское казачество восстало, и в Ривендейле стал переворот-переворот…

Присутствующие аплодировали. Кадык Романа бешено двигался, в тишине было слышно, как булькает водка и звенит, подрагивая, вытянутая в сторону шашка. Полбутылки, думал я. Хорошо, что полбутылки…

Роман прикончил водку, выплюнул бутылку.

– Козак! – мэр хлопнул Романа по плечу, но получилось по шее. – Настоящий козак! Сейчас таких нет!

Зинаида Захаровна протянула Роману соленый зеленый помидор, но Роман отказался. Полярник сунул Роману шапку, что-то шепнул. Роман занюхал шапкой.

– Устосал! – восхитился мэр. – По-козацки! Хорошо!

Мэр приобнял Шмулю слишком сильно, тот покачнулся, но Александр Федорович удержал.

– Козаченьки-козаки, роспрагайте кони! – тут же громко и распевно затянул Большак. – Там у реченьки-реки батько в рынду звонит!

– Там у реченьки-сестры батько в рынду звонит! – подхватила Большуха.

Они запели и завеселились, закружились между столами, Большак рвал гармонь, Большуха задорно звенела в бубен. Я подхватил Романа и вернул его к нашему столу, усадил. Зинаида Захаровна держала его за плечи и приговаривала:

– Рома, вам обязательно надо закусить, иначе будет плохо…

Но Роман был уже в отсутствующем состоянии, закусить он не мог, одеревенел в Шмулю. Механошин подошел проведать, постучал Шмулю по плечу.

– Я сам тоже козак, – объявил Механошин. – Мои предки с Урала, яицкие козаки.

– Я тоже уральские… – пробормотал Шмуля.

– Мы все немного козаки, – согласился Хазин. – А вы козак? – спросил у Светлова.

– Разумеется.

– Я так и знал. Вот наш Шмуля может на лету разрубить муху цеце, я покажу…

Хазин попытался вытянуть у Романа шашку, тот не отдал, сидел с закрытыми глазами, шашку держал на коленях.

– Ладно, потом…

– А вот и снова горячее! – объявила Зинаида Захаровна.

Официанты принесли еще мяса. На этот раз оно было пожарено по-другому, на решетке, на кусках виднелись полосы – барбекю, однако.

– Все пробуем, иначе наш повар обидится! – не унималась Зинаида Захаровна. – Пробуем-пробуем-пробуем!

Большак затянул что-то неразборчивое, из репертуара терского казачества второй половины девятнадцатого века, как он сказал, Большуха подхватила вторым. Я не мог толком разобрать ни слова, однако отметил, что пели отлично – пространство заполнилась мощью их голосов, они отражались от сосен, пересекались, сталкивались и усиливались. Роман сидел на стуле, держась за стол обеими руками, покачивал головой.

Хазин, кажется, тоже подпевал, я видел, как открывается у него рот.

Я петь не хотел, решил все-таки перекусить, подцепил вилкой кусок, перетянул на тарелку, но съесть не успел – чертов Шмуля очнулся и грохнул по столу кулаком, моя тарелка подпрыгнула, мясо упало в мох. Шмуля издевательски рассмеялся.

– Шмуля подкинул мне свинцового клопа, – сообщил Хазин. – Редкая сволочь!

– Что вы говорите! – сочувственно покачал головой Светлов.

Песня Большака оборвалась, секунду держалась тишина, потом все захлопали.

– Воркутин! – громко позвал Шмуля. – Ты дерьмо!

Паша Воркутэн за соседним столиком отвернулся.

Я дотянулся до кувшина, налил в стакан. Оказался морс. Я выпил морса. Я чувствовал глупое раздражение и усталость, в голове неприятно скручивались спирали, на переносицу давило, веки тяжелели.

– Паша! – еще громче сказал Шмуля. – Ты… Ты дерьмо морана!

После этого я уснул, а проснулся оттого, что кто-то нагло держался за мои уши. Я открыл глаза и увидел, что это Зинаида Захаровна, она стояла передо мной и действительно держалась за уши, мои.

– Виктор! – воспаленно шептала Зинаида Захаровна. – Вам лучше увести Романа, он очень сильно устал! Проводите его до машины, а потом возвращайтесь, он вряд ли больше спляшет.

Я перевел взгляд на Шмулю и согласился с Зинаидой Захаровной, не спляшет.

– Я спляшу, – заверил Шмуля. – Это моя работа…

Зинаида Захаровна вежливо хихикнула. Вокруг затихало застолье, за столами курили и звенели посудой, смеялись негромко; Большуха печально побрякивала в бубен, Хазин курил, Светлов сидел, сложив руки на груди, в стороне что-то жужжало, Большак лирично пилил на гармошке, вечер переходил в ночь.

– А «Когда мы были на войне» можете спеть?! – попросил Хазин.

– Песни советских композиторов не исполняем, – ответил Большак сварливо.

– Ну и гад…

– Да он всегда такой, – согласился Шмуля, не открывая глаза.

Я просыпался. Уши горели, эта Зинаида Захаровна, похоже, хорошо их натерла. Тепло.

– Так как же насчет книги, Виктор? – спросил Светлов. – Вы думаете над этим?

– Нет. – Я потрогал уши. – Я не думаю над этим. Потом… У меня нет истории…

Светлов задумался. Он поглядывал вокруг, улыбался.

– Мне кажется, вы заблуждаетесь, Виктор, – возразил он. – Историй много. Я думаю, вы…

– Алексей Степанович! – из-за сосны выступил Механошин. – Мы хотели бы с вами посоветоваться, если вы не сильно заняты…

Светлов поморщился.

– Это буквально на две минуты! – пообещал Механошин. – Тут начальник электросетей подъехал, у него недопонимание…

– Хорошо. – Светлов поднялся из-за стола.

– Велите ему, чтобы электричества прибавил, – попросил Шмуля. – Темнеет, дайте света…

Светлов и Механошин отступили в синий сумрак. Хазин потащился за ними, не было сил его останавливать, силы заканчивались. Усталость. Я понял, что выпитое за сегодня готовилось перейти в качественную степень, я чувствовал это, сон не помог, лишь усугубил, оставалось немного, минут двадцать, и выгорит последний дофамин, и станет грусть, и я усну. Я не люблю просыпаться в чужих местах. И не хочу. Хазин, зараза, может выпить ведро, закусить шашлыком и выпить еще полведра, и ничего. Крепкое здоровье у Хазина, может погружаться на дно Марианской впадины, может в космос, станция «Мир» кружит над нами, станция «Мир» упала в океан.

Действительно, быстро темнело. Сумрак опускался сверху, садился на сосны, растекался густо-синим, лес постепенно растворялся, в красных стволах сосен гасли янтарные капли. Надо было выбираться, я вдохнул и поднялся из-за стола. И Шмулю поднял, хотя он и стоял с трудом, опираясь на спинку пластикового стула. Вспомнить, в какой стороне находилась машина, было затруднительно, пространство изменилось, я решил двигаться наудачу, кажется, туда.

Мы пошли. Я намечал сосну и держал азимут, короткими перебежками. Скоро мы выбрались к зданию грязелечебницы, окна светились, в них глядели люди, Шмуля показывал им фиги.

– Грязелечебница имени адмирала Чичагина, – сообщил я. – Я запомню тебя.

Шмуля не стал спорить, и мы двинулись вдоль выбеленной стены. Стена светилась в темноте, а Хазин и Зинаида Захаровна стояли под сиренью, Хазин рассказывал:

– Понимаете, Зинаида, это же все описано неоднократно! Я своими глазами читал, Лаврентьевская летопись, второй извод, там так и сказано: «И навстречу ему шагал бык»!

Зинаида Захаровна смущалась.

– Бык возмутительной масти! И тогда Пересвет сказал быку: «Уходи по-хорошему, говядо», но не послушал бык. И тогда Пересвет схватил быка за…

Хазин сжал кулак с такой выразительностью, что не оставалось сомнений, за что именно был схвачен бык. Зинаида Захаровна хихикнула.

– Оторвал под самый корень! – Хазин отшвырнул под сирень невидимые бычьи утраты.

Зинаида Захаровна расхохоталась.

– Шикарная история… – сказал Шмуля. – Я хочу ее записать… это для песни…

– Мы правильно идем, – сказал я. – Вдоль сияющей стены, туда…

После Хазина и Зинаиды Захаровны стена длилась долго, никак не могла закончиться, я предположил, что мы вышли к грязевой башне и теперь ходим вокруг нее. Шмуля предложил пойти в разные стороны и прояснить наконец этот вопрос, я бы, пожалуй, согласился, но тут мы выбрались к крыльцу.

– Куда-то все потерялось… – сказал Шмуля. – Сабля и еще…

Потом мы сидели на крыльце, Шмуля заблудился в языке и булькал невразумительную песню, а я держал его за ворот, чтобы не упал лицом в ступени.

– Ребята, вас проводить до машины? – спросила Зинаида Захаровна, она опять здесь оказалась.

– Шабля и шибболет, – ответил Роман. – И друг мой водоглаз… мы его забыли по пути… и саблю…

– Чудесно, – кивнула Зинаида Захаровна. – Машина там.

Зинаида Захаровна указала, я запомнил.

– А где все остальные? – спросил я.

Пикап Светлова исчез. Машина мэра Механошина тоже отсутствовала.

– Собираются, – сказала Зинаида Захаровна. – Уже ночь. Всем пора. Может, на автобусе поедете?

Гости смирно грузились в автобус, тихо-тихо грузились, объевшиеся и усталые; автобус напоминал кита, они словно грузились в кита, в кита не хотелось.

– Автобусы часто падают с моста, – объявил Шмуля.

– Мы сами, – сказал я. – У нас еще Хазин…

– Я разыщу его, – пообещала Зинаида Захаровна. – А ваша машина там.

Она снова указала.

Машина оказалась гораздо ближе, чем я мог представить. Мы поднялись с крыльца и через несколько шагов оказались возле «шестерки».

– Обратный путь всегда короче, – заметил Шмуля. – Об этом все знают, но пользуются редко.

Я открыл машину, сел на переднее пассажирское место, Шмуля упал на заднее.

– Ихтиандр здесь, – сказал Шмуля. – Шашка здесь. Я ее принес… или они сами как-то…

Шмуля зевнул.

И я зевнул. Спать хотелось.

– Этот скот подкинул мне в карман железного клопа, – сказал Шмуля. – Смотри!

Он протянул ладонь. На ней поблескивал железный клоп.

– Что это значит?

– Ничего.

– Нет, эта скотина ведь намекает…

Показался Хазин. На шее у него висела колесная лира, взгляд блуждал. Хазин увидел машину и взял курс. Кажется, его опять развезло, он шагал, взбрыкивая ногами и взмахивая руками.

– Ладно, я ему устрою…

Хазин занял место за рулем.

– Сейчас поедем, – сообщил он.

И стал искать ключи, в карманах, в бардачке, снова в карманах.

По тропинке между соснами шагала Зинаида Захаровна с пластиковым пакетом, рядом с ней библиотекарь Нина Сергеевна, они направлялись к автобусу, внутри автобуса было темно, водитель почему-то не включал свет.

Перед автобусом остановились.

– Спасибо, Зина! – Нина Сергеевна обняла Зинаиду Захаровну. – Мы очень хорошо отдохнули сегодня! Чудесно отдохнули! Настоящий праздник!

– Спасибо тебе! – Зинаида Захаровна обняла Нину Сергеевну. – Спасибо! Жаль, что девчонки твоей не было, красавица!

– Ангина…

– Жаль. Слушай, а можно я к тебе человечка пришлю, а? У него диплом скоро, распечатать надо…

– Да, пусть приходит на неделе, придумаем что-нибудь.

Зинаида Захаровна вручила Нине Сергеевне пакет.

– Это твоим, – улыбнулась Зинаида Захаровна. – Специально оставила, самое мягкое. Аглае передай обязательно, Мишеньке…

– Передам-передам… Знаешь, она совсем от рук отбилась. Съела на спор ведро мороженого, теперь лежит с температурой…

Нина Сергеевна махнула рукой.

– Пусть йодом полоскает, – посоветовала Зинаида Захаровна и подтолкнула Нину Сергеевну в автобус.

Нина Сергеевна огляделась, словно чего-то искала. Я вдруг испугался, что она заметит нас и станет напрашиваться в машину, а мне не хотелось с ней ехать, я ткнул Хазина в шею:

– Двигай, Хазин!

– Сейчас, ключи потеряли… А, нашел!

Хазин завел двигатель, поехали.

Мы опять никак не могли выехать. То ли Хазин в каждый поворот сворачивал не туда, то ли дороги в этой роще были перепутаны, но мы все рулили и рулили, и перед фарами был лес и лес, сосны и откатанная дорога.

Роман обнимался с дельфином и стукался головой о дверцу, когда машину качало, Хазин, впившись в руль, смотрел поверх, о лобовое стекло бились жуки. Мы ехали совершенно медленно, но жуки умудрялись шмякаться, прыгая со встречных сосен, стараясь погромче расшибиться, а дворник у Хазина работал только левый.

– А этот-то что…

Возле обочины стоял пикап Светлова.

– И этот заблудился, – усмехнулся Хазин.

– Не останавливайся! – заорал сзади Шмуля. – Хазик, не останавливайся!

Хазин остановился напротив пикапа.

Светлов сидел за рулем. Он не двигался, словно спал с открытыми глазами.

– Эй! – Хазин посигналил. – Алексей Степанович!

Светлов ожил, опустил стекло, улыбнулся.

– Заблудились, – пожаловался я. – В темноте не разобраться…

– Да, такое часто случается, – сказал Светлов. – Второй поворот налево, не пропустите.

– Спасибо!

– Спасибо! – Хазин посигналил, и поехали дальше.

Свернули во второй влево и через полкилометра вырулили на шоссе. Хазин прибавил скорости, неожиданно выскочили к переезду. Переезд играл белыми огнями, был открыт, в домике смотрителя пили чай. Хазин остановился.

– Странно… – сказал Хазин. – Мы же были по ту сторону железной дороги, а теперь по эту…

– Мы и были по эту…

– Мы под мостом проехали, – сказал Шмуля.

– Мы не проезжали, – возразил Хазин.

– Ты нажрался и не заметил, – хихикнул Шмуля. – А потом подкинул мне стального клопа…

– Поедем уже… куда-нибудь, – попросил я. – Сейчас смотритель напряжется…

– Это ты у меня его спер! Верни, между прочим!

– Поехали!

– Да едем, едем…

Машина с грохотом преодолела железные переездные пластины и направилась к городу. Вел Хазин медленно, но уверенно, как по рельсам. В районе телевышки, не доезжая километра до города, свернул с асфальта. Дорога была обсыпана опилками, на опилках качало; я вдруг вспомнил эту дорогу, она вела к лесному бочагу, бочаг недалеко от вышки, врали, что в нем водятся карпы. Мы с Федькой три раза пытались их поймать, но ничего не поймали. Опилками дорога была обсыпана всегда, сколько себя помнил.

– Тут короче, – пояснил Хазин. – Прямая дорога.

– Качает… – пожаловался Шмуля. – Прямая дорога качает…

Мы проехали мимо леспромхоза с конторой, мимо гудящих электросетей, мимо гортоповских делянок с мрачными сосновыми хлыстами, мимо белых срубов бань, приготовленных к продаже в Волгореченск, на улицу Кирова, затем на Рабочую, освещенную фонарями, потом повернули на Любимова, лежащую во тьме, потом на Советскую, после этого я перестал ловить улицы.

– Куда рулишь? – спросил.

– К Чичагину, – ответил Хазин.

– И он здесь? – наивно спросил Роман.

– Он всегда здесь, – ответил Хазин. – Надо лишь вглядеться в эти колченогие переулки, в эту невыносимую… нечеловеческую длину…

Хазин поморгал дальним светом.

– Да, други, он здесь, – повторил Хазин. – Не как покровитель военно-морского флота… или ПВО… не как патрон ерша или, допустим, мыши… но как некий дух… распространенный в воздухе… некий Яша…

Я с опаской посмотрел на Хазина. Сегодня Хазин бесспорно перебрал, про Яшу я раньше не слышал. Но рулит ровно.

– Его зовут не Яша, – поправил Роман. – Он словно бы Игебод…

– Сам Игебод! – возразил Хазин.

– Ты просто этого еще не понимаешь…

– Едем к Чичагину, – сказал Хазин.

– К памятнику нельзя, – напомнил я. – Чичагин не достроен, ты же видел…

– Чичагин достроен, – заявил Хазин и повернул направо.

Мы въехали в переулок Хлебозаводской, я его узнал и почуял, а потом повернули еще и еще, я начал подозревать, что Хазин опять заблудился.

– У меня здесь карта, – Хазин постучал себя по голове. – Я тут могу с закрытыми глазами, в этом городе все направо…

Машина уперлась в тупик. Заблудился.

– Чертов город, – пробормотал Хазин. – Ночью абсолютно другой, чем днем…

– Сейчас меня опять стошнит, – поведал Роман.

– Держись, Шмуля, – посоветовал Хазин. – Держись, друг…

Роман икнул.

– Предлагаю домой, – сказал я. – В гостиницу. Спать.

– Но мы же хотели к Чичагину, – возразил Хазин. – Там как раз никого сейчас… К Чичагину!

Хазин включил заднюю скорость, некоторое время мы ехали задом, на Воронина он все-таки развернулся.

– Зачем нам к Чичагину? – спросил я.

– Я тебе кое-что удивительное покажу, – пообещал Хазин. – Это отлично подойдет для книги!

Я промолчал.

– Если ты не поедешь, я тебе припомню!

– Ладно.

– Паша Воркутин украл у меня песню, – сообщил неожиданно Шмуля. – Она называлась… как-то…

– А у меня камеру, – добавил Хазин. – Я буду жаловаться в мэрию! Этому… Пёдору… Приехали!

Хазин остановился в переулке. Я хотел оставить Шмулю в машине, но он сказал, что боится и, если что, угонит машину. Пришлось Шмулю тащить, он болтался, потом мы нашли колонку и пробовали пить, но воды из нее не выжали, только рычание и кислый железом воздух.

Я устал уже зверски, я устал куда-то идти и тащить Шмулю, или идти в «Растебяку», или говорить с Зинаидой Захаровной, а день не заканчивался, день не заканчивался, длился, этот долгий день, в котором было всего слишком много: стальной клоп утром, грязевая башня вечером, много, коридорная Маргарита, она положила глаз на Хазина, любит ловить окуней, а я собирался запнуться и подвернуть ногу, но вдруг мы оказались на Центральной площади.

– Почему вы меня не оставили? – спросил Шмуля. – Почему вы меня таскаете как патефон…

Площадь была освещена, а сам памятник словно стал выше, пленка надулась, и фигура адмирала под ней почти не угадывалась.

– Гениально… – выдохнул Хазин.

– Ай эм а диско дэнсер, – сообщил Шмуля.

– За мной!

Хазин побежал через площадь, а мы со Шмулей за ним, мы бежали, сильно стукаясь друг о друга. Хазин опередил нас, перепрыгнул через натянутую между якорями цепь и юркнул под пленку.

– Он похож на дирижабль, – сказал Шмуля. – Чичагин, как цеппелин…

Памятник нависал над нами, наваливался, пленка раздувалась и опадала, словно адмирал на самом деле собирался взлететь, дышал паровозом.

– Залезайте! – позвал из-под пленки Хазин.

Мы пролезли и увидели Хазина, стоявшего в обнимку с копытом. Оказалось, что постамент памятника не так уж высок, в метр, и адмирал не возвышается над площадью, а вполне в доступности.

– Это адмирал? – глупо спросил Шмуля.

– Это его боевой конь, – пояснил Хазин.

– Инцитатус! – сказал Шмуля.

– При чем здесь это? Смотрите лучше!

Хазин достал автомобильные ключи и постучал по копыту. Звук получился пустой и деревянный, как в дно капового ковша.

– Он что, из бумаги? – оторопело спросил Роман.

Смешно. Памятник Чичагину, стоящий в центре Чагинска, оказался сделанным из папье-маше. Или из пенопласта. Из чего-то легкого и гулкого.

– Это гипс, – пояснил Хазин. – Он отлит из скульптурного гипса.

Хазин издал нутряной ликующий звук и тут же постучал по копыту еще.

– Может, он выше настоящий, – предположил Шмуля. – Выше колена.

– Да, только копыта глиняные! – Хазин постучал одновременно себя по лбу и коня по копыту.

– Не понимаю…

Шмуля поковырял копыто.

– Они ставят муляж! – с восхищением сказал Хазин. – Вместо памятника из бронзы – памятник из бумаги! Главное, ее правильно пропитать… олифой! И креозотом. Олифа и креозот, Харибда и Азатот, рабочий и колхозница, клоп-мормышка-Че Гевара…

– Это точно Чичагин? – Шмуля попытался сделать шаг назад, чтобы обозреть памятник на расстоянии. – Почему креозот?

Но пленка натянулась, и разглядеть всадника у Шмули не получилось, но он все равно утвердительно кивнул:

– Да… В Афинах точно такой же…

Я тоже постучал по копыту.

– Пластик.

Пластиковый адмирал Чичагин. Богатый день.

– Пластик, между прочим, весьма долговечный материал, – сказал Хазин. – У меня есть расческа с первого класса…

– Прогоркла жизнь, как папиросочка… – пропел Шмуля. – Я же говорю, Воркутин украл у меня стихи…

– Вы что, не поняли?! – восторженно спросил Хазин. – Это же не Чичагин вовсе!

– Возможно, модель, – предположил я.

– Чичагина? – поинтересовался Шмуля.

– Нет, это модель памятника, – сказал я. – Но не окончательная. Такие делают для технических нужд, для примерки. Чтобы посмотреть, как впишется монумент в среду. А потом поставить настоящий.

– Тренировочный памятник? – необычайно рассудительно спросил Шмуля.

Я не нашел, что на это ответить.

– Это не тренировочный памятник, – сказал Хазин. – Это вообще не памятник. То есть памятник, но не Чичагину…

Хазин потер лоб.

– Это Крыков! Крыков спер все деньги! Он памятник заказывал… Должен быть из бронзы, а он из пластика! Если узнают…

Крыков, как всегда, экономист, подумал я. Берется за дело, обеспечивает размах, осваивает бюджет, затем до мексиканской границы.

– И что нам делать? – спросил Хазин. – Когда все так чудесно… когда мы так…