Барвенково – Сталинград. Цена хрущёвской подлости
Он собирался ехать в Ставку с предложением по разгрому 6-й немецкой армии и освобождению Харькова.
Сталин знал о стремлении Тимошенко наступать. Но Тимошенко скрыл от него маленький, на первый взгляд, эпизод, который случился накануне его выезда в Ставку.
Он уже собирался на аэродром, когда на командный пункт фронта прибыл командующий 38-й армией генерал Москаленко.
– Давай быстро. Мне некогда. Лечу на совещание в Ставку, – поторопил Тимошенко, – Что-то важно?
Москаленко сообщил:
– Очень. Две недели назад враг в полосе армии занимал оборону опорными пунктами. Плотность войск была невелика. Но вот последние данные. Подошли подкрепления. Боевые порядки каждый день всё более уплотняются. Если основываться на тактических нормативах, то плотность уже выше, чем необходима в обороне.
Тимошенко слушал и не слушал. Точнее, слушал, но так не хотелось это воспринимать. Какой план выработали они с Хрущёвым! Взять Харьков, развернуть наступление до Днепра. Харьков станет столицей Украины. Хрущёв вернется к обязанностям 1-го секретаря, ну а его сделает командующим войсками Харьковского военного округа.
Навоевался Тимошенко досыта. На этой войне можно было в любой момент сломать шею.
А Москаленко не унимался…
Он докладывал, что в Харькове сосредоточены части 71-й пехотной дивизии немцев, туда же подошли 3-я и 23-я танковые дивизии. Наше численное превосходство с силах и средствах утрачено.
– У нас сил для наступления достаточно. Чего испугался? – грубо оборвал Тимошенко. – Чай не сорок первый. Ударим так, что немцы пятки подмажут.
– А не собираются ли они подрезать барвенковский выступ ударом двух сходящихся танковых клиньев? – высказал предположение Москаленко.
Ох как неприятны такие вот предположения. В этот момент на помощь пришёл Хрущев, который, входя в кабинет, услышал заключительную фразу Москаленко.
– Какие клинья? Это у тебя, генерал, клинит в башке пустой, – грубиян Хрущёв никогда не скупился в выражениях, особенно, как патологический трус, он любил обвинять других в трусости, – Что, иль сорок первый вспомнил? Не тот немец. Гнать его надо, и Харьков освобождать. Знаешь, какое политическое значение! На весь мир! Начало освобождения Советской Украины! А ты тут с какими-то клиньями. Смелей, смелей, генерал.
Кто из присутствовавших при беседе мог знать, что противник как раз и замыслил нанести эти встречные удары крупными группировками, чтобы соединить их в районе Изюма и окружить наши войска, причём окружить не в бесконечных лесах Белоруссии, а в голой степи, где нет никакой защиты от авиации, которая, увы, господствовала в небе. И эта операции уже получила кодовое название «Фридерикус».
На совещании Тимошенко разливался соловьём. И ведь знал, что говорить, знал, что ляжет на душу Верховному:
Он коротко охарактеризовал обстановку, умолчав, разумеется о докладе Москаленко, который, без всякого сомнения, сразу бы насторожил и Верховного и Генеральный штаб, и заявил твёрдо с пафосом:
– С целью срыва вражеского наступления на Москву, предлагаю ударить в направлении Харькова с барвенковского выступа и освободить город уже в мае-месяце, а далее, после перегруппировки, освободить Днепропетровск и Синельниково.
– А вы не опасаетесь за фланги? – резонно спросил Сталин.
Сама карта подсказывала такой вопрос.
Тут уж Тимошенко ответил, как Главком Юго-Западного направления.
– С целью обеспечения флангов предусмотрено, что, Южный фронт под командование генерала Малиновского в наступлении участия принимать не будет. Продолжая укрепление оборонительных позиций во всей полосе, правым своим крылом Южный фронт обеспечит левый фланг Юго-Западного фронта на харьковском направлении.
– А что планируют немцы? У вас есть данные о их планах на весенне-летнюю кампанию? – снова спросил Сталин, которому замысел Тимошенко понравился, опять же в связи с тем, что исполнение его отведёт угрозу от Москвы.
– Данных о подготовке немцами наступления в полосе Юго-Западного фронта у нас нет, – сделал паузу, размышляя, как подтвердить свои мысли, поскольку мешал, очень мешал доклад Москаленко, но решил не придавать ему значения – мало ли что взбрело на ум генералу, и заключил: – Плотность боевых порядков немецких войск говорит о том, что части и соединения шестой армии готовятся к оборонительным действиям.
Сталин прошёл по кабинету, размышляя над докладом. Очень не нравился ему тонкий как аппендикс, барвенковский выступ. Всё же решил выслушать маршала.
– Продолжайте, товарищ Тимошенко…
– Планируем нанести удар севернее Харькова силами трёх армий – тридцать восьмой, двадцать восьмой и двадцать первой! Главный удар наносит двадцать восьмая армия генерала Рябышева. После прорыва обороны врага, она совместно с шестой армией генерал-лейтенанта Городнянского и тридцать восьмой генерал-майора артиллерии Москаленко, окружает и уничтожает в районе Чугуева части и соединения 51-го немецкого армейского корпуса.
Слушая доклад Тимошенко, Сталин задумчиво продолжал ходить по кабинету, иногда останавливаясь перед картой и внимательно рассматривая нанесённую обстановку. Вот сейчас должно быть принято решение, важное решение, от которого зависит ход и исход всей летней кампании. Да что там летней кампании. В той напряжённой обстановке, которая сложилась на советско-германском фронте, зависел во многом весь ход войны.
Пополненные до полного штата, обстрелянные, закалённые в боях части Красной Армии были готовы идти в наступление, да что там готовы – они рвались в наступление. Надоело терпеть врага на своей земле. У многих, очень многих бойцов и командиров в оккупации остались родные – отцы, матери, жёны, дети. Они стремились освободить их, с ужасом представляя себе, каково там, под пятой лютых нелюдей. В сорок первом этого ещё в полной мере не представляли. Знали о жестокости европейских людоедов, но знали так, в общем. А вот когда пошли вперёд, когда стали освобождать наши села и города, когда увидели виселицы, виселицы, сплошные захоронения, когда услышали о том, какой ад творился здесь под немцами, ожесточились и сердца взывали к мщению.
Наступательный порыв будет высок – в этом Сталин не сомневался, но он понимал, что таких людей, подлинных героев войны, надо беречь как зеницу ока.
Привлекало в плане то, что, во-первых, успех на Харьковском направлении принудит немцев отставить планы удара на Москву, во-вторых, конечно, нельзя было сбрасывать со счёта политическое значение освобождения города, который долгое время был столицей Советской Украины.
Вот такие данные об обстановке, вот такие политические мотивы были в основе принятия решения.
Сталин снова остановился перед картой. Ох уж этот аппендицит… по всем канонам военного искусства он взывает к тому, чтобы подрезать его, чтобы окружить находящиеся в нём части и соединения. Сейчас их там немного, но, готовя наступление, Тимошенко введёт в этот аппендицит ударную группировку, а это уже приличная сила.
– Так вы уверены за свои фланги, товарищ Тимошенко? – снова спросил Сталин, остановившись перед маршалом и пристально посмотрев в глаза.
Тимошенко снова вспомнил доклад генерала Москаленко, но вспомнил и уверенную физиономию Хрущёва, его убедительные доводы, его прогнозы и обещания. Да уж… Харьков надо брать, ох как надо… Война не для него. Вот уж с поста наркома слетел, а потому и от командования Западным фронтом отстранён. Спасало то, что Верховный продолжал верить ему. Даже после провала на Юге верил.
– Так точно, товарищ Сталин, уверен. У нас достаточно сил и хорошо укреплена оборона. Да и нечем немцам подрезать выступ. К тому же после захвата Харькова они поспешат отходить, ведь последующая наша задача выйти на рубеж Днепра…
– Ну что же, давайте вашу карту, товарищ Тимошенко. Но ещё раз напоминаю. Разведка, тщательная разведка. Старайтесь вскрыть замыслы действий немцев.
После детальных обсуждения плана наступления на Харьков была назначена дата начала операции – 12 мая 1942 года.
Решение принято. Замысел утверждён. А после того как всё сделано, какие могут быть размышления? Решения надо выполнять. Разве что резкое изменение обстановки может заставить вернуться к замыслу.
И вернуться пришлось, но вернуться слишком поздно.
Сообщение о том, что на весну лето готовится новое предательство, заставило насторожиться, хотя и было оно не конкретно. Не указывалось где. Но ведь и такие донесения нельзя отметать, тем более если приходят они от серьёзного агента…
Но как же удалось получить такие данные Насте и почему она сочла их настолько серьёзными, что при первой возможности передала в центр?
Какой же сюрприз готовили немцы?
Весной 1942 года стрелка весов, казалось, замерла на нулевой отметке, и продолжавшие греметь бои на разных направлениях, не приводили к серьёзным её колебаниям. Вот когда особую, невероятную роль приобрела разведка – все виды разведок, как на нашей, так и на германской стороне. Порой один человек, один успешный разведчик, который, как вошло в изменённую известную поговорку – «и один в поле воин» – мог стоить целых соединений, не сам он, конечно, а добытые им данные и вскрытые им замыслы врага.
Ещё в ходе наступления Красной Армии под Москвой полковнику личной секретной разведки Сталина Афанасию Петровичу Ивлеву удалось установить контакт с крупным чином Абвера Гансом Зигфридом, старым своими знакомцем. В 1916 году Ивлеву, в ту пору сотруднику регистрационного бюро Генерального штаба, довелось завербовать захваченного фронтовой контрразведкой молодого германского разведчика Зигфрида, которого он в марте 1917 года, когда всё рухнуло, отпустил с миром, даже создав алиби – дал некоторые потерявшие всякий смысл и всякое значение документы.
Зимой 1942 года снова произошла встреча и произошла не случайно. Зигфрид, искал её, дабы завербовать Ивлева, которого знал по тому давнему общению, как антикоммуниста. Ивлев же решил заставить Зигфрида работать на советскую разведку поскольку были надежды на то, что этот германский офицер резко отличается от всего того сброда, который пришёл на советскую землю грабить и убивать. В результате ряда перипетий (подробно в романе «Сталин в битве за Москву». Вече, 2021 год) Зигфрида решено отпустить и дать возможность самому решить вопрос, кому он, как немецкий аристократ, как человек, презирающий люмпенов и лавочников, прорвавшихся к власти в Германии, должен служить – им, или будущему Германии. Сложная, интеллектуальная работа Ивлева с Зигфридом дала ощутимые плоды и, хотя полной уверенности в том, что абверовец будет работать на советскую разведку, не было, решили рискнуть и отпустить его, тем более ещё прежде в его окружение удалось внедрить советскую разведчицу Настю, одну из ключевых героинь завершающих глав романа «Сталин в битве за Москву».
Последний разговор с Гансом Зигфридом был перед тем, как Ивлев объявил о решении отпустить его. Ещё не зная об этом, но, видя, что успехи Красной Армии под Москвой поразительны и неоспоримы, Зигфрид сказал:
– И всё-таки не спешите радоваться, Афанасий Петрович. Есть ещё среди ваших, как вы говорите, зёрен, достаточно плевелов, которые готовят вам сюрприз уже в ближайшие месяцы. Не спешите…
– Что имеете в виду? – заинтересовался Ивлев. – Скажите и вы поможете силам добра… Мало того, вы поможете сохранить жизни солдат, причём в том числе и немцев. Ведь любой успех фашистов лишь затягивает войну, которая будет в любом случае проиграна Германией. Она уже проиграна. Вы это знаете. И об этом, как вы тоже наверняка знаете, говорят многие германские генералы и политики.
Ивлев сделал паузу и повторил вопрос:
– Так что же готовится? И главное, где, на каком участке советско-германского фронта?
– Я не владею полной информацией. Она закрыта. Но как опытный разведчик… Я ощущаю это, как опытный разведчик, – повторил он, – не могу не предполагать, что готовится что-то грандиозное, а вот где… Не знаю, сказал ли, если бы знал или нет. Не знаю. Уже сейчас не знаю… Но что гадать – мне доподлинно ничего не известно, кроме того, что будет предательство, равное предательству генерала Павлова.
Ивлев сообщил о том, что у знал от Зигфрида генералу Гостомыслову, а тот доложил по команде высокому начальству.
Информация была, на первый взгляд весьма поверхностной, неточной, странной. Но порой именно такая вот случайно полученная информация открывала что-то чрезвычайно важное. Именно где-то оброненная случайно фраза приводила к раскрытию серьёзного замысла. Недаром одним из методов получения информации является изучение периодической печати и даже прослушивания самых, казалось бы, никчёмных разговоров, если это возможно.
А тут не просто слова, тут заявление высокого чина Абвера. Но можно ли им верить?
Насте было поручено выяснить, что имел в виду Ганс Зигфрид.
Но вот шло время, а никаких сообщений от Насти не было. Вполне понятно, что всё не так просто. Ей предстояло ещё найти канал связи, по которому передавать сообщения. К тому же никому не было известно, куда отправится Зигфрид и где будет его резиденция.
Ивлев с нетерпением и с тревогой ждал сообщений.
А у Насти, тем временем, неожиданно появился надёжный канал связи, причём появился, словно, как говорится в таких случаях «по щучьему велению».
Ганс Зигфрид решил обучить свою помощницу радиоделу.
По легенде она была медсестрой в медсанбате и при отступлении наших частей специально отстала от своих, чтобы перейти на сторону немцев.
В ведомство Зигфрида она попала ещё в ходе наступление гитлеровских войск под Москвой. Явилась в один из штабов и завила, что призвана в медсанбат после медучилища, что родители сгинули в годы репрессий и что ей удалось скрыть своё немецкое происхождение.
Немка, хорошо знает немецкий, хочет служить. Взяли в комендатура, а затем передали в Абвер. Так и оказалась у Зигфрида. Конечно, он не спешил верить. Уж больно много было этаких вот деток репрессированных родителей. Неровен час окажется, что всё это чекистская легенда. Но эта девушка чем-то сумела вызвать доверие к себе. Тогда-то он и решил поручить ей работу с Ивлевым, оказавшимся у него в плену.
На войне немало случайностей. И бывают случайности необыкновенные. Как тут не задуматься над тем, что сказал Анатоль Франс: «Случай – псевдоним Бога, когда Он не хочет подписаться своим собственным именем».
Настя случайно встретила Ивлева в разведцентре Абвера, когда Ганс Зигфрид, захватив Афанасия Петровича в плен, что характерно, не намеренно, а тоже случайно (см. роман «Сталин в битве за Москву), пытался провести ненавязчивую, аккуратную вербовку в надежде, что пленник его остался таким же антикоммунистом, каким был в 1917 году. Настя помогла Ивлеву, поначалу не понимавшему, где он находится, разобраться в обстановке, она же, попав, благодаря хитрой комбинации, к своим, помогла осуществить освобождение Ивлева и захват в плен теперь уже Зигфрида.
Но сложная игра только начинала развёртываться. Вот тогда-то нашим командованием было решено отпустить Зигфрида, поскольку появились надежды, что он сам стоит на пороге трудного для него решения – решения работать на советскую разведку во имя будущего Германии. Такие решение принимали некоторые офицеры вермахта, во всяком случае, те, у кого осталось хоть что-то человеческое, в отличии от озверевших от фашистской пропаганды масс.
Игра стоила свеч…
Ивлев, разумеется доложил о том, что заявил ему Зигфрид. Но уже больно неубедительно всё звучало. Немецкая пропаганда несла всякий вздор. Ну как можно идти к Верховному с заявлением о том, что на весну где-то, и кто-то планирует предательство. Где? Кто? Ивлев не думал, что Зигфрид занимается дезинформацией. Скорее всего он где-то что-то слышал, но без всякой конкретики.
Более никаких данных о готовящейся измене не было.
И вот однажды к Зигфриду в разведцентр заехал старый его приятель и тоже профессиональный разведчик. Вечером за ужином разговаривали на разные темы. Специально это сделал Зигфрид или случайно, Настя не поняла, но спросил он у приятеля, правда ли можно надеяться, что этой весной нам удастся наказать русских за их контрнаступление и наступление под Москвой.
– Нет-нет, если секрет, не отвечай. Просто я слушал ещё ранней весной, будто не вся пятая колонна арестована Сталиным и что снова будет открыт фронт как в сорок первом.
– Какой от тебя секрет? Знаешь, ведь предательство разным бывает. Может быть таким, что и не распознать. План операции, заведомо гибельный. Иль не знаешь, как русские генералы лишили Красную Армию преимущества в танках? Жуков приехал на Юго-Западный фронт, бросил пять танковых корпусов под гусеницы Клейста. А кто докажет, что не специально. А Павлов как мехкорпус угробил? А Тимошенко – два мехкоруса. И все, кроме Павлова, здравствуют.
– Словом, опять ура-ура без подготовки? Под Москвой что ль?
Приятель посмотрел на Зигфрида, видимо хотел ответить на вопрос, но не исключено, что помешало присутствие Насти и ответил нейтрально:
– Скоро узнаем.
Не мог же Зигфрид отослать Настю и попросить уточнить? Вопрос, зачем? Его служебных дел это не касалось.
Так и ушла шифровка без точных данных.
А уже был в разгаре апрель. Впрочем, Настя, конечно, ничего о наших планах не знала, но чувствовала, что они есть и что скоро начнутся серьёзные дела. Тревожило то, что враг подготовился к нашим действиям и, похоже, знал о них со всеми подробностями.
И вот Афанасий Петрович Ивлев получил сообщение от Зигфрида, то самое, которое и передала Настя через подпольщиков и тут же отправился к Гостомыслову.
– Вижу что-то важное? – спросил тот, едва взглянув на выражение лица Ивлева.
– Очень думаю важное.
– Зигфрид?
– Он самый. Настя передала через подпольщиков. Видно, с разведцентром что-то не так. Вот: – Ивлев положил на стол короткий текст.
Гостомыслов прочитал внимательно и поднял глаза на Ивлева:
– А не может быть провокацией?
– А в чём провокация? – спросил Ивлев.
Гостомыслов попробовал порассуждать:
– Ушли дивизии с участка фронта, которым командует Жуков. А Жуков бомбит Верховного просьбами о подкреплениях. Говорит о том, что немцы собирают крупные силы подо Ржевом. Поверят нам и не дадут Жукову подкреплений, а тут…. Впрочем, конечно, эти рассуждения несколько наивны…
Между тем, 12 мая 1942 года наступление на Харьков началось. Ивлев помнил довольно-таки оптимистичные сводки первых дней. Занимаясь конкретными делами, Ивлев не пользовался иной информацией, касающейся событий на Юго-Западном фронте, нежели та, что сообщалась Совинформбюро. Каждый в разведке должен владеть информацией, в части касающейся.
Информация, полученная от Ганса Зигфрида, касалась уже не только Западного фронта. Правда и беседа была своеобразная. Ивлев вербовал Зигфрида, вербовал так, как однажды уже сделал это в 1916 году на Юго-Западном фронте вскоре после победоносного завершения Брусиловского прорыва, в ту пору более известного, как Луцкий прорыв.
Теперь Зигфрид снова попал в поле зрения советской разведки (о чём подробно рассказано в романе «Сталин в битве за Москву). Ивлев не давил, Ивлев делал ставку на интеллектуальную вербовку. Он старался убедить аристократа Ганса Зигфрида, имеющего хоть и далёкие, но русские корни, что ему не по пути с теми, кто захватил власть в Германии, тем более и сам Зигфрид иначе как люмпенами и лавочниками их не называл.
Ивлев убеждал, что Германия проиграет войну в любом случае, но чем раньше она её проиграет, тем лучше будет для самого немецкого народа, ибо он понесёт меньше жертв.
Зигфрид усомнился в скорой победе СССР, напомнил о трагедии лета сорок первого, которая, как он признал, была рукотворной и тогда же заявил, что рано, очень рано настроилось на победу советское командование, что весной ждёт ещё одно колоссальное предательство, которое снова поставит СССР на грань гибели.
Естественен вопрос Ивлева, где и кто предаст.
Зигфрид сказал, что на одном из важнейших направлений, но где, это не входит в его компетенцию, а потому он не знает.
Ивлев снова, как в 1917, когда рухнула империя, отпустил Зигфрида в надежде, что тот уже встал на путь понимания, кому нужно служить в этой войне.
Ивлев сообщил Гостомыслову о том, что узнал от Зигфрида. Но как отнестись к подобной информации? Было понятно, что второй эшелон военно-фашистского заговора Тухачевского, разоблаченного в 1937 году, частично уцелел. Время от времени удавалось выявлять причастных к нему. Мало того, некоторых этаких вот заблудших, Сталин своей волей оставлял в службе, веря, что они стали на правильный путь и больше не позволят себе вредить Отечеству. Дело в том, что Сталин понимал, какой слом произошёл в общественной жизни страны в годы революции, какой слом в сознании людей. Понимал, что были и такие, кто запутался, кто неправильно оценил события. Недаром, уже вскоре из-за рубежа стали возвращаться те, кто бежал в эмиграцию, будучи напуган первыми жестокими событиями.
А между тем, так же, как и молодая советская власть вынуждена была пользоваться военспецами, так и уже более зрелая предвоенная государственная власть Советской России нуждалась в хорошо обученных офицерах и генералах, причём обученных уже в советских военных академиях.
Сталин запрещал, насколько, конечно, мог это сделать, рубить с плеча. Но закон жизни таков, что зачастую получается по пословице – когда лес рубят, щепки летят.
Он хотел, чтобы меньше было щепок.
Ивлев мог себе представить, каково сейчас Сталину. Мало того, что страна в напряжении из-за жестокой агрессии, мало того, что напрасно потеряны в сорок первом и люди, и территория, потеряны в силу предательства и лишь иногда не компетенции некоторых командующих, нет кадров, тех кадров, на которые можно было бы опереться. Вот и вынужден Сталин тасовать тоненькую колоду.
Сложно, очень сложно понять, кто и чем дышит. Не менее сложно и службе Сталинской – личной секретной разведке и контрразведке точно назвать изменников и предателей. Но собирать факты необходимо, ведь любое предательство слишком дорого стоит и слишком большими бедами отзывается.
Радист командирского танка
– Товарищ капитан, сержант Маломуж, разрешите обратиться?
– Обращайся, коль не шутишь, – отозвался своей любимой присказкой командир танкового батальона.
– Прибыл к вам на пополнение…
– Это хорошо. Из госпиталя?
– Нет, – возразил сержант с некоторым оживлением и с гордостью сообщил, – Из авиации. Стрелком-радистом на «пешке».
Он назвал привычное уже на фронте наименование пикирующего бомбардировщика Пе-2.
– И с чего вдруг к нам? Сам попросился?
Комбат был в хорошем настроении и разговорился с новым своим подчинённым.
– Зачем проситься? Я об авиации мечтал, даже в штурманское училище поступил, да вот война… Ну и попал на «Пешку».
– И что же?
– Так вышло… – «Пешка» наша – машина хорошая. Давали врагу прикурить. Моя задача – защита от истребителей. Два пулемёта: вверху – турельный, на 360 градусов бьёт, внизу второй, чтоб враг к брюху не подобрался. Вот так трижды на задания и слетали. Успешно. Сбить никого не сбил, но и не дал «жерикам», истребителям ихним, к нам подобраться. Вроде уже и опыт какой никакой приобрёл. И вдруг прислали к нам лейтенантов молодых, только из училища, да и решил командир полка вроде как обкатать их – послать на задание вместо стрелков. Машин то в полку не хватало. Зря так решил. Нехорошо командира осуждать, тем паче погибшего, но зря. И комэска так считал. Словом, не вернулась наша «пешка» с задания. Сбили её «жерики». Именно «жерики», а не зенитки. Кто знает, что там случилось, только ведь может просто опыта у лейтенанта не хватило, не смог «жериков» отогнать. Ну а дальше уже не знаю, кто решил, только собрали нас, стрелков-радистов, оставшихся безлошадными, и сюда, к вам.
– Ну что ж, у меня как раз радист вышел из строя. Будешь радистом моего командирского «КВ». Знаешь, что это за машина?
– Слышал! Ну так осваивайся. Скоро в наступление пойдём. Смекаешь?
На календаре было 10 мая 1942 года.
– Ну пошли, покажу нашу махину.
Подошли к танку. Один вид его впечатлял. Комбат сказал:
– Вот сейчас покажу тебе твоё рабочее место. Ну и потренируешься как быстро его занимать, и как танк покидать, если что.
Танк стоял в зелёном оазисе. Над головой черёмуховый цвет – рано и споро пришла в сорок втором весна в те края.
Весь следующий день сержант Маломуж осваивал свою новую боевую специальность под руководством опытных танкистов. Вечером комбат задал несколько вопрос. Как что усвоил? А потом объявил.
– Ужин сегодня раньше будет. В двадцать ноль-ноль всем отбой.
– Ну что, стрелок, освоился? – спросил механик-водитель, весёлый, вихрастый паренёк. Да ты не дрейфь, от нашего танка немецкие снаряды отскакивают.
– Что дрейфить? На «Пешке», небось, опаснее. Мам и «жерики» атакуют, и зенитки лупят. А как на боевом курсе, так и отвернуть нельзя. Иначе мимо бомбы пойдут.