Ковры из человеческой кожи
Конечно, Кисейский переживал за Матрену.
– Что ж, – неуверенно пролепетал он, – хорошо.
– Скоро вернусь! – весело скомандовала девушка, открыв засов и впустив в часовню сильный ветер.
Взмахнув длинными волосами, Матрена выскользнула на улицу через едва приоткрытую дверь, оставив Кисейского в одиночестве. Михаил еще долго смотрел в окно, наблюдая за тем, как метель становится сильнее, и уже начал сожалеть, что не додумался предложить напарнице сопровождение. Он специально замедлил ритм своего сердцебиения и почти не дышал, прислушиваясь к каждому звуку, чтобы не пропустить стук. Инстинктивно ладонь Кисейского одернула подол мундира и обняла кобуру, где хранился его ударный мушкет.
Едва пересиливая ветер и тяжесть огромного ведра, Матрена шла по снежному тоннелю, отдаляясь от церкви. Она не могла зачерпнуть снег здесь, потому что многие крестьяне имели привычку опустошать ведра с помоями у часовни. Спустя пять минут протеже наконец нашла подходящее место. Здесь стены снежного окопа становились куда ниже, и на них почти можно было запрыгнуть.
С горкой зачерпнув огромное количество утрамбованного снега необъятным ведром, девушка поставила его на землю, чтобы немного передохнуть. Воспользовавшись моментом, Матрена триумфально поставила руки в боки и оглядела ночное Марево. Большинство окон либо погасло, либо еще не успело вспухнуть, лишь едва различимые силуэты соломенных крыш, усыпанных пластами снега, были видны на горизонте. Что же касается звуков, даже если они были, их полностью блокировал нарастающий вой ветра.
Внезапно что-то послышалось издалека…
Матрена прищурила веки и наклонилась к темноте в надежде на то, что звук станет четче. Сердце девушки екнуло, когда она поняла, что это был звон цепей. Также это был хруст снега под чьими-то ногами. Также это был высокий человеческий силуэт, который становился все яснее в слепящем буране… ведь приближался.
ОНО остановилось. Крестьянка оцепенела от ужаса, словно ОНО сковало ее движения одной устрашающей аурой. ОНО смотрело. ОНО медленно вытянуло из рукава разодранного кожуха гнутый секач, отнявший жизни семерых человек, и жаждущий отнять еще одну…
Электрический шок пробежал по всему телу Матрены, когда ОНО сорвалось с места! Забыв про ведро, девушка ринулась назад по тоннелю, не оборачиваясь и едва не споткнулась, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов!
Сажени белых стен проносились по обеим сторонам от нее, медленно сужаясь. Комплекция Матрены делала ее очень юркой, но скорость, с которой ОНО преследовало ее по пятам, была феноменальной. Заячьими прыжками ОНО пересекало около полутора метров снега одним только шагом. Это было совершенно невероятно, но, казалось, ни цепи, которыми было обмотано все его тело, ни громоздкий кожух ничуть его не замедляли.
Сердце крестьянки барабанило в бешеном ритме, но она была слишком умна и рассудительна, чтобы дать панике овладеть собой. Наоборот, Матрена использовала лошадиную дозу адреналина, которую выработал ее организм, чтобы бежать так быстро, как она никогда не бежала, не уставая.
Наконец церковь выплыла из тумана! Еле затормозив, чтобы не сломать плечо от удара в сруб, Матрена принялась дико и беспорядочно барабанить в дверь, не понимая, почему Кисейский ей не открывает!
Она вспомнила про код! Прислонив дрожащий кулак к дереву, девушка судорожно начала отбивать первые ноты либретто Сумарокова, но не успела закончить, когда ОНО схватило ее за плечо!
Из-за двери послышался ужасающий вопль! Он принадлежал Матрене! Михаил был наготове и снял мушкет с предохранителя еще в когда его напарница постучала впервые! Свистнув засовом и выбив дверь ногой, следователь ринулся наружу! Он мгновенно обнаружил на пороге живую и невредимую Матрену, которая вовремя успела выскользнуть из своего зипуна, когда ОНО схватило ее! Девушка была парализована страхом и указывала в тоннель!
Недолго думая Кисейский выбросил дуло смертоносного оружия вперед! Прогремел выстрел и снежный окоп погрузился в густую дымовую завесу!
Экспедитору крайне редко приходилось прибегать к таким радикальным методам, несмотря на то, что этот пистоль хранился в его кобуре последние шесть лет. Поэтому каждый раз для него был как первый. Михаил начал громко кашлять и махать перед собой рукой, чтобы рассеять смог.
Адреналин уколол и его сердце, когда что-то схватило Кисейского за ногу и перевернуло! Использованный мушкет выскользнул из его пальцев! Михаил болезненно взвыл и зажмурился, ведь его затылок ударился об лед! Он определенно промахнулся.
Открыв глаза, обомлевший следователь понял, что его худшие ожидания оправдались. ОНО выглядело в точности, как описывали видоки: аппликация омертвевшей и уже почти зеленеющей плоти заменяла ему лицо. Вся кожа ниже области носа и губ полностью отсутствовала, обнажая частокол зубов разной формы и длины. Вся эта мясная «маска» была опоясана маленькими крючками и имела в своем центре вытянутое отверстие, в котором лежало и пристально смотрело единственное глазное яблоко.
Его бурый и истрепанный кожух, обмотанный цепями, выглядел так, словно был снят с мертвеца-утопленника, а запястья и щиколотки покрыты сморщенной и ороговевшей кожей, что еще больше соответствовало этому ужасному образу. Наконец его голые ноги были постоянно зарыты в снег, что делало невозможным определить его рост.
– Одноглазое… – дрожа и запинаясь, пролепетал Кисейский, – Лихо…
Покосившись как гниющая свая, внезапно кровожадный маньяк ринулся на Михаила, выставив вперед секач! Очевидно, Лихо был очень расстроен, что следователь дал Матрене убежать, испортив его охоту.
Это мгновенно включило рассудок контуженного и оглушенного выстрелом следователя! Выставив ладони вперед и облокотившись о землю, Михаил схватил кинжал за рукоять, когда лезвие было в считаных сантиметрах от его груди и уверенно становилось ближе! В момент отчаянной борьбы с паранормальным душегубом, кряхтя и дрожа, Кисейский посмотрел в его единственный глаз. Это было одним из самых страшных зрелищ, которое столичный гость лицезрел когда-либо. Ведь, несмотря на абсолютно изничтоженное монструозное тело Лиха, этот глаз выглядел живым.
Он выглядел человеческим…
Конец был близок. Лезвие секача уже почти соприкоснулось с взъерошенным жабо Михаила, когда, вдруг, чьи-то костлявые руки схватили Лихо за шею! Матрена пришла на помощь и, стиснув зубы, делала все, на что хватало ее мощи, чтобы оттянуть монстра назад! Это дало Кисейскому шанс, и он со всех сил ударил чудовище в живот коленом!
Сквозь слой штопаной плоти послышался обрывистый вскрик боли! Лихо ослабил хватку и выронил нож! В тот же момент Кисейский схватил убийцу за запястье, мгновенно сорвав с него огромный шматок ороговевшей кожи! Как ни странно, это не было настоящей плотью Лиха, а только костюмом, под которым скрывалась здоровая светлая кожа!
Единственный зрачок монстра панически сузился, когда он понял, что произошло. Он наконец сбросил Матрену со своей широкой спины и выхватил секач обратно, но не для того, чтобы продолжить схватку. Одноглазое Лихо отпрыгнул в сторону на четвереньках, как огромная жаба! Воспользовавшись непроглядной дымовой завесой, которая еще не успела осесть после выстрела, душегуб перемахнул стену снежного окопа как та же самая жаба! Звеня цепями, он скрылся в темноте…
Этот ад наконец закончился.
Матрена и Кисейский завалились в церковь ползком, собирая свои мысли по осколкам. Они судорожно закрыли дверь на засов и забаррикадировали ее столом, а потом собственными спинами. Чуть не давясь от такой интенсивной отдышки, взъерошенные и вываленные в снегу, напарники сидели на полу. Они молчаливо смотрели друг на друга самыми большими и пульсирующими глазами, которые только можно представить.
– Мы… – схватив себя за лоб и смяв челку, пролепетал Михаил, – выжили…
– Мы выжили… – упершись коленками в подбородок, одержимо повторила Матрена. – Вы спасли мне жизнь, Михаил Святославович! – чуть не плача, воскликнула девушка.
– Да, если бы не ты, – возмутился следователь, – я бы уже лежал с секачом в шее, Матрена! Это ты спасла мою жизнь!
От такого переизбытка эмоций они оба хотели рыдать и истерично смеяться одновременно, но напарники знали, что не могли давать слабину в такой важный момент. Однако никто не говорил, что они не могли быть друг другу благодарны.
– Я навечно в долгу перед вами! – продрожала крестьянка.
– Мы уже квиты, – вздохнул экспедитор.
Друзья стали успокаиваться. Бродя по комнате, двоящийся взгляд Михаила остановился на странном клочке плотного и эластичного материала, который он сам держал в левой руке. Поднеся предмет к лицу, Кисейский понял, что это.
– Что это за мерзость? – скривилась Матрена, когда заметила.
– Шматок плоти Лиха, – обыденно объяснил Михаил, – который я сорвал с его запястья.
– Как это возможно? – пролепетала девушка. – Нельзя просто так сорвать кожу с человека… – она сделала паузу, – или кем бы он ни был…
– Можно, – усмехнулся догадливый следователь. В его глазах сверкнул огонек, – если кожа ненастоящая. Если кожа – это просто костюм.
Лицо Матрены полностью выпрямилось, а глаза расширились еще сильнее.
– Вы же не хотите сказать, – медленно произнесла она, – что…
– Одноглазое Лихо – обычный человек, – триумфально усмехнулся следователь, – который пытается выдать себя за монстра, надевая особый костюм.
– Из чего же этот костюм? – воскликнула девушка.
Михаил задумался и покрутил перед собой шматок.
– Судя по толщине, шероховатости и характерному розоватому оттенку, – Кисейский поднес материал еще ближе к лицу и понюхал его, – а также запаху, я могу предположить, что это – свиная кожа! – следователь подумал еще немного. – Да, свиная! У коров, куриц или лошадей на ощупь она совершенно другая!
На лице Кисейского не было ничего, кроме гордости и триумфа разгаданной тайны, в то время как лицо Матрены становилось все страшнее и бледнее.
– Очевидно, Одноглазое Лихо подворовывает у вас свиней, чтобы делать себе новые костюмы, – подвел Кисейский, – поэтому ты просто должна провести меня в ваш свиной хлев, где мы устроим засаду и выследим убийцу!
– Михаил Святославович, – обреченно произнесла Матрена, – у вашей версии есть одна неувязка…
– Какая? – удивился экспедитор.
– В Лазурном Мареве не пасут свиней…
Эти слова звучали как приговор. В мгновение лицо Кисейского побледнело даже сильнее, чем лицо его неопытной напарницы. Ведь он знал, какая кожа так сильно напоминала свиную почти по всем характеристикам.
В тот момент следователь осознал, какому млекопитающему принадлежал ороговевший клочок плоти, что он держал в руке…
Глава 5. Аудиенция
Солдатская казарма была вторым самым длинным зданием в Лазурном Мареве после конюшни. Словно рухнувшая набок башня, долгая деревянная караулка без фундамента тянулась по волнистому пустырю, подпрыгивая на холмах и меняя свою высоту каждые несколько метров. Именно здесь ночевала дюжина целовальников, те самые отважные и несокрушимые богатыри с пышными бородами и в разноцветных кафтанах.
Они охраняли покой жителей деревни с переменным успехом с того самого дня, когда прибыли сюда с Захаром Романовичем Ячменником как часть его свиты.
Каждый из дюжины был подготовлен к службе в одной из самых престижных целовальных школ Кремлевского двора, и со стороны таких профессионалов было бы очень странно относиться к своим обязанностям халатно. Дело в том, что вся профессиональная карьера дюжины была взращена, чтобы служить одному человеку. Молодому и неприлично богатому боярину-Ячменнику, вволю случая избранного на пост земского старосты Марева восемь лет назад.
Конечно, они были вынуждены последовать за ним, предоставив крошечной рыбацкой деревушке-призраку, в теории, одну из самых мощных защит в губернии. Они поклялись обеспечивать справедливость и охранять сон десятков людей на кресте, но их сердца все еще принадлежали лишь одному.
Целовальники были мускулистыми и бородатыми шкафами, устрашавшими крестьян одним лишь внешним видом, но в глубине души они были озорными мальчишками, знакомыми друг с другом с самого детства. И они позволяли своей истинной натуре вырваться наружу, когда оставались одни. Великовозрастные балбесы, стриженые под горшок, носились по сторожке, прижав головы, чтобы не удариться об потолок, прыгали по койкам и швыряли друг в друга панталоны.
Каждый вечер это продолжалось до тех пор, пока вакханалию не останавливал Святорад. Единственный безбородый целовальник, одетый в фиолетовое, медленно выходил в центр комнаты и непринужденно стучал по стене кулаком. Ну, возможно, это казалось непринужденным только ему, ведь все остальные богатыри замирали в ужасе, когда от его единственного удара долгая хижина начинала шататься, а с потолка сыпались опилки.
Все они знали, что случится дальше. Но волосы одиннадцати братьев становились дыбом каждый раз, когда Святорад набирал полную грудь воздуха и медленно зажмуривал глаза.
«ВСЕМ СПА-А-А-А-А-А-АТЬ!» – это он кричал около полуминуты, не нарушая тона, будто играл одну ноту на самой большой в мире трубе. Повседневный голос Святорада был необычно высоким для мужчины, но в момент этой агрессивной «колыбельной», состоявшей всего из двух слов, он превращался в густой бас, повергавший в ужас.
Каждый из одиннадцати богатырей оказывался под одеялом до того, как безбородый витязь открывал спокойные глаза и оглядывал тихую караулку с улыбкой на лице.
Дюжина целовальников не имела поверенного старшины, но они всегда считали Святорада своим лидером, ведь именно он был готов не только воспитывать, но и защищать своих братьев от опасности с ранних лет. Именно он был самым смелым из них и часто шел на волевые решения, которые давались другим с огромным трудом, что заставляло богатырей уважать его сильнее всех. Ведь именно Святорад был единственным, кто осмелился объясниться перед экспедитором Тайной канцелярии Михаилом Кисейским несколько дней назад.
Прежде чем занять свою собственную койку, безбородый богатырь несколько раз подергал ручку входной двери как ответственный родитель. Он сделал это дабы удостовериться, что никто не сможет выбить ее силой, даже если постарается. Одноглазое Лихо и бесследное исчезновение семерых тяглых заставило всю деревню погрузиться в страх и паранойю. И даже ее несокрушимая гвардия боялась; не как боятся душегуба, но дикого зверя, чьи движения безумны, а действия непредсказуемы, и чья жажда крови неутолима…
Убедившись в безопасности дюжины, Святорад мог позволить отойти на покой и себе. Стянув с широких плеч и повесив тяжелый фиолетовый кафтан на гвоздь, богатырь сел на свою койку, стоявшую у самой дальней стены караулки, прямо возле окна. Как со смотровой башни, он мог наблюдать за деревней сквозь это окно даже ночью.
Осмотревшись по сторонам, Святорад вытянул из-под кровати большую круглодонную колбу, напоминавшую склянку для зелий. На ее узком горлышке красовалась ярко-голубая ленточка, а по запотевшему дну каталась теплая бледно-зеленая жидкость с множеством листьев и веточек, напоминавшая травяной чай. На самом деле это был медицинский отвар, который Святорад готовил из корешков алтея и солодки, а также сушеного шалфея по рецепту одной старой повитухи, и пил почти каждый день.
Витязь стыдливо скрывал лекарство не только от широкой публики, но и от собственных братьев, пускай они знали, что он его пил. Ведь этот отвар предназначался для закалки голосовых связок. С далекого юношества Святорад боролся с проблемой, которая заставляла его чувствовать себя немощным и робким, несмотря на огромную физическую силу и несокрушимый дух. Этой проблемой был его собственный голос. Он был слишком высоким.
И несмотря на то, что звонкий голос являлся последним, на что обращали внимание люди, смотря на статного и мускулистого мужчину, каким он был, Святорад не мог не чувствовать напряжения и противоречий внутри себя. Это не было виной или проблемой кого-либо вокруг, но конфликтом, который безбородый витязь должен был разрешить с самим собой. Чтобы почувствовать себя свободным, ощутив тем, кто он есть на самом деле.
Вытерев капли отвара с губ, Святорад заткнул склянку винной пробкой. Запустив руку под койку, он поместил бутылку на дно большой глиняной корчаги. Именно она помогала теплому напитку так хорошо сохранять свою температуру.
Лидер опустил голову на подушку и закрыл глаза. Казарма погрузилась в кромешную, даже немного пугающую тишину.
Но покой не продлился долго…
Сквозь сон Святорад услышал интенсивный и быстро приближающийся хруст снега, словно целый табун лошадей проскакал мимо длинной караулки и остановился на самом ее крыльце. Отважный витязь был прекрасно осведомлен о том, что за дверью его могла ждать верная смерть… но он не спрятался под одеялом, дрожа от страха. Святорад опустил ноги на пол и потянулся за своей верной двуручной саблей, которую всегда хранил возле кровати.
Целовальники дернулись в каждой из одиннадцати коек, когда, внезапно, что-то принялось бешено барабанить в дверь, не боясь последствий. Безбородый витязь прищурил глаза и свистнул ножнами.
Он был готов встретиться со смертью лицом к лицу…
– Откройте дверь, – вдруг с улицы донесся чей-то до боли знакомый, требовательный и вечно чем-то недовольный голос, – меня там вообще слышно, увальни?!
Брови богатырей удивленно подпрыгнули и один из них, самый близкий к двери, молча открыл засов, впустив внутрь ветер и лунный свет. На пороге оказались запыхавшиеся и извалянные в снегу Михаил Кисейский и Матрена.
– Мы требуем аудиенции с Захаром Ячменником, – грозно заявил экспедитор, – немедленно!
Целовальники удивленно переглянулись и похлопали сонными глазами, почти сразу устремив взгляды в сторону Святорада.
– Боюсь, вы не сможете поговорить с ним до утра, ваше высокородие, – с пренебрежением произнес безбородый витязь. – Захар Романович наверняка уже спит.
– Я уверен, это его разбудит, – усмехнулся Кисейский, – ведь мы знаем, кто такой Одноглазое Лихо на самом деле!
Эти слова звучали как удар молота о наковальню! Их эхо еще долго бродило по караулке, пока шок и трепещущий ужас остывали в глазах дюжины целовальников. И лишь только в стальном взгляде Святорада не было страха. На его место пришел холод и попрание, пока он пристально смотрел в лицо Михаила Кисейского.
Сквозь множество взъерошенных голов и длинный коридор столичный гость обдал богатыря встречным подозрительным взором.
***
Громкий и интенсивный стук трости отражался эхом от стен земской избы. Распахивая многочисленные двери, появляющиеся на пути, Захар Ячменник агрессивно хромал по деревянному коридору. Насупив грозные брови, недовольно кряхтя и часто протирая сонные глаза, земской староста двигался к приемному залу, той самой комнате, где Кисейский впервые узнал о душегубе Лазурного Марева. Староста был сильно раздражен тем, что нелюдимый экспедитор вынудил его отложить отдых и предстать перед ним при полном параде в такое позднее время. Но одновременно ему было очень любопытно, какое невероятное откровение не могло позволить Михаилу подождать до утра.
Достойный себя, писарь-Ираклий нервозно семенил позади, едва не наступая на подол длинной боярской ферязи. Его глаза бегали туда-сюда, а рот периодически открывался, чтобы что-то сказать, но спустя несколько мгновений колебаний, закрывался вновь. Худощавый чиновник серьезно невзлюбил Кисейского и Матрену после того, как они выставили его посмешищем. Поэтому он хотел воспользоваться вспышкой гнева Ячменника, чтобы обратить ярость старосты на них, когда стороны наконец встретятся лицом к лицу. Но дальновидный Ираклий опасался, что обожжется, играя с огнем, и по случайности выплеснет эту злость на самого себя. Поэтому он решил помалкивать.
Последняя пара дверей была открыта! Сияние десятка лучинных светильников протянулось по гладкой поверхности длинного стола переговоров. Усмешливо и беззаботно заложив одну руку за спинку стула, Кисейский развалился в противоположной главе залавка. Несмотря на позу, его лицо было серьезным.
Матрена сидела рядом и делала это куда более цивильно, положив ладони на колени. Ее взгляд расширился и почти сразу виновато упал в стол, когда она заметила в дверях земского старосту. Безнаказанная раскрепощенность Кисейского в присутствии главы Марева не укладывалась у нее в голове, но каким-то образом она ожидала от своего чудного и дерзкого наставника именно такого поведения. Протеже невольно ухмыльнулась.
Две живые стены целовальников оцепляли стол переговоров с параллельных сторон, словно веревочные ограждения на боксерском ринге, предвещая свирепый бой: не кулачный, но схватку умов. Кисейский и Ячменник обменялись меткими и фиксированными взглядами, точно взяв чужое внимание на абордаж перед тем, как хромой барин сел в противоположной главе стола.
– Михаил Святославович, – начал староста. Его слова были вежливыми и формальными, но голос звучал раздраженно и отстраненно. – Деревенская гвардия уведомила меня о том, что вы нещадно требовали встретиться со мной посреди ночи, – в его тоне появились первые злорадные нотки, – чтобы обсудить кое-что очень важное, касательно дела Одноглазого Лиха.
Ячменник перевел вымотанный и ищущий надежду взгляд на Святорада, стоявшего рядом. Было видно, что староста уважал и доверял безбородому витязю, как это делали его братья и, возможно, даже считал самым ответственным и вменяемым человеком в комнате, по крайней мере, в данный момент. Святорад одобрительно кивнул.
– Я все правильно сказал? – тяжело вздохнул усталый Ячменник. Он явно был жаворонком, что в очередной раз делало его полным антиподом Кисейского.
– Да, – односложно ответил Михаил, наконец вытянув руку из-за спинки стула и сложив ладони в замке. Следователь был готов к долгой и запутанной дискуссии, – все верно.
На этот раз тяжелый и блуждающий взгляд Ячменника упал на Матрену. Захар усмехнулся, даже не пытаясь скрывать своей потехи. Его широкие плечи подпрыгнули.
– Вы действительно припахали к расследованию простую крестьянку! – с искренним восторгом и лишь легкой насмешкой воскликнул староста. – Не сочтите за грубость, но, – он зажмурил глаза и стыдливо улыбнулся, – все ли следователи Тайной экспедиции прибегают к подобной вербовке, или вам просто по вкусу батрачки?
Матрена раздраженно прищурилась и сердито смяла свою рубашку. Будучи тяглой крестьянкой ей часто приходилось терпеть оскорбления и насмешки в свой адрес, и многие смирились бы, а может даже начали верить всем этим словам, очутившись на ее месте. Но Матрена никогда не переставала злиться, не потому что хотела, а потому что честь не позволяла девушке поступить по-другому. Не такая честь, которую можно купить и облачить в серебро, но та, с которой нужно родиться, которую нужно взрастить и закалить.
Так ее воспитали бедные, но гордые родители-удильщики, которые никогда не находили оправдания, чтобы не принести еду на стол и защищали свою дочь до самого конца. Так ее научил приемный отец, скромный и мудрый думный дьяк.
Несмотря на то, что Матрена была сильной и гордой и никогда не сдавалась, она страдала, как страдал бы любой воин, оставшийся в поле один. Но наконец, спустя столько времени крестьянка ощутила новое крепкое плечо. Когда она обнаружила взгляд полный злости и повстанческого запала на лице Кисейского, именитого следователя из Петербурга, сидевшего в полуметре. Того самого настоящего наставника, который относился к ней как к равной себе, хвалил достижения и корректировал ошибки.
– Матрена умна и наблюдательна не по годам, – гордо утвердил Михаил, – и я не побоюсь заявить, что она куда более смела и решительна, чем половина людей в этой комнате… – он сделал паузу, – да и во всей этой деревне.
Целовальники принялись щепаться. Писарь-Ираклий оскорбленно фыркнул из-за спины старосты. Святорад пустил в сторону Кисейского совсем не завистливый и даже не оскорбленный, а, скорей, изучающий взгляд. Казалось, витязь мысленно интересовался: что именно заставляло экспедитора так пренебрегать людьми, которые не нравились ему лично? Было ли это искреннее презрение или инструмент манипуляции?
– Именно по этой причине я сделал ее своей помощницей, – с резкой улыбкой на лице подвел Михаил, явно наслаждаясь поднявшейся суматохой, – и лишь из-за нее я сейчас сижу перед вами…
Шепот стих. Улыбка мгновенно сползла с губ Ячменника, когда тот недоумевающе склонился над столом. Кисейский усмехнулся и обыденно выковырял из своих волос несколько ледяных осколков.
– Этой ночью мы были атакованы Одноглазым Лихом, – хладнокровно отрезал он.
Ритмы дюжины сердец оборвались одновременно, а следом обрушились самым уродливым рокотом, словно все клавиши пианино, нажатые разом. Лица целовальников, Ираклия и Захара стали белыми как мел. Они молчали, но не из-за того, что не хотели перебивать Кисейского, но потому что были в ужасе.