Петербургские крокодилы
– Не знаю, видит Бог, не знаю… – прошептал золотопромышленник, – слышал я, что дела его плохи, да и кредит того… может и не решился в такую даль… Там без цельного, а то полутора хоть в гроб ложись.
– Неужели и на свидетельство не хватило?.. Что-то непонятно?.. Впрочем, подождем, увидим…
– Батюшка, Казимир Яковлевич, не выдайте… Христом Богом молю не выдайте… Тридцать три года искал, по тайге ползал… не выдайте!
– А что, иди богат прииск то…
– Посредственный… Посредственный.
– Слушай, Федор Максимович, коли вести дело, так вести на чистоту… Я сам никогда в делах не шучу, и шуток не люблю… ну, признавайся, богат прииск?
Карзанов ничего не ответил и только махнул рукой… Чиновник понял этот жест… Теперь оп был уверен, было из-за чего и трудиться.
– Ну, теперь мы переговорим серьезно, – начал он, усаживаясь на диван рядом с просителем.
Дело это серьезное, можно получить, можно и мимо рта пропустить, не так ли, достоуважаемый Федор Максимович?
– Истина, святая истина, – лепетал Карзанов.
– Вы теперь сами видите, помимо меня сделать ничего нельзя…
– Вижу и чувствую…
– Стоит мне только шепнуть Степанову-то.
– Отец родной, не выдай!.. Помилосердствуй!..
– Да из-за чего же мне вас покрывать… Вы мне ни сват, ни брат, и Степанов тоже… только правда на его стороне, сами видите…
– Да ведь он не работает, видит Бог, не работает!..
Слезы показались на глазах у Карзанова, он видел, что хитрый чиновник, поняв всю суть дела, завязывает нерастяжимую петлю над его головой. Надо было на что-либо решиться, он быстро встал и подвел Клюверса к окну.
– Пять паев! – шепотом быстро произнес он.
Ответа не последовало. Хитрый чиновник только улыбался своей злой, иронической улыбкой.
– Десять паев!..
Молчание. Карзанов побледнел. Он схватил Клюверса за руку и нервно прошептал:
– Говори, ну, говори сам, сколько? Сколько тебе надо!..
– Успокойтесь, достопочтенный Федор Максимович, – говорил, сладко улыбаясь, Клюверс, – никаких паев ваших мне не надо… Я и сам имею средства, а я вам уже имел честь докладывать, что, не состоя с вами ни в родстве, ни в свойстве я не стану кривить для вас совестью…
Слова о родстве я свойстве были сильно подчеркнуты.
– Отец родной, благодетель, виноват, не пойму… объясни… Бога ради объясни, – бормотал совсем растерявшийся золотопромышленник.
– Вам угодно, чтобы я говорил прямо и откровенно, извольте… Я прошу у вас рука вашей дочери Марьи Федоровны…
Карзанов вскочил со своего места, испуг, обида так и засверкали в его взгляде, он не мог сказать ни слова от душившего его волнения.
– Впрочем, – продолжал Клюверс словно не замечая впечатления, произведенного на собеседника – я не настаиваю на своем предложении… Я знаю и других невест, которые не откажут мне, вот, хоть мадмуазель Степанова, – я это так, к слову говорю, время терпит… Я жду ответа до 17 мая, до 8 часов вечера… А теперь, Бога ради, извините, достопочтенный Федор Максимович, 12 часов, мне надо идти с докладом, и, собрав, наскоро несколько бумаг, Клюверс вышел, оставив Федора Максимовича, еще не могущего вполне собраться с мыслями, в своем кабинете.
Припертый к стене, не видя и не имея другого выхода, Карзанов не стал сопротивляться… хотя ему очень претила как самая фигура Клюверса, так особенно то обстоятельство, что он был по бумагам католик и «полячишка», как все люди с сильным характером, решился сразу, и когда чиновник через полчаса вернулся с «доклада», Федор Максимович твердо подал ему руку, и назвал любезным зятем…
Решено было держать дело о приисках в строжайшем секрете, который теперь одинаково касался обоих и устроить обручение только 17 мая, накануне последнего дня срока заявлению Степанова…
Вернувшись из правления домой, и объявив о своем решении выдать дочь за Клюверса, жене и семейству, Карзанов встретил сопротивление именно там, где всего меньше ожидал, именно старшом сыне.
Дикий и взбалмошный по природе, весь пропитанный «купецкой» идеей, он возмутился при мысли отдать сестру за приказного крючка, да еще из полячков, и резко заявил свой протест отцу… но Федор Максимович был в семье не таков, как при объяснениях с начальством, он «сгреб» сынка и собственноручно так наломал ему бока, что тот от испуга и боли слег и постель и провалялся три дня… Дочь тоже наотрез отказалась повиноваться отцу, и в свою очередь, была крепко побита… Жена не смела пикнуть, и только один младший сын вполне был согласен с тем, «что прикажет тятенька».
Прошло несколько дней, роковой срок приближался, и Казимир Яковлевич заехал к Карзанову, чтобы официально познакомиться со своей невестой, которую он видал мельком, на купеческих свадьбах и крестинах.
Это была высокая, не красивая девушка, с угловатыми, почти мужскими чертами лица. По манере держать себя, она ничем не отличалась от своих подруг, купеческих девиц дальней провинции, и привлекательного в ней были только одни глубокие, черные глаза, смотревшие как-то грустно и трогательно…
После первого визита жениха, она украдкой пошла в комнату брата, который едва оправившись от отцовских побоев, еще не выходил из дому, и стала со слезами рассказывать про то отвращение, которое возбудил в ней один вид человека, который предназначен быть ее мужем…
– Не бывать твоей свадьбе!.. – резко крикнул брат. – Я сказал не бывать— так не бывать! Через мое тело и церковь пусть тебя ведут… Посмотрим, пойдет ли на это отец…
Марья Федоровна, рыдая, поцеловала брата в лоб и руку… тот отдернул…
– Помни Машура, если отец в слове крепок, так и я от слов не прячусь!.. Беру Бога в свидетели, не бывать тебе за чинугой!
Прошло еще несколько дней… От Степанова не было ни весточки, ходили слухи, что он болен, а дети без него не смеют носа совать в его дела, наступило уже 12 мая и по всем именитейшим домам города было разослано роскошно отпечатанное приглашение первой гильдии купца Федора Максимовича Карзанова, пожаловать к нему на бал и вечерний стол по случаю помолвки его дочери Марии Федоровны, с коллежским асессором Казимиром Яковлевичем Клюверсом… Ни для кого это приглашение не было новостью, с первого дня сватовства, сам жених постарался разгласить этот факт, и все только удивлялись, как это такой блестящий чиновник берет такую некрасивую девицу, и без особо большого приданого. Никому, разумеется, не были известны результаты последних приисковых работ Федора Максимовича, и многие купеческие невесты в тайне завидовали Марье Федоровне…
Совсем не так относилась невеста к своему положению, она целыми днями плакала, и выводила отца из терпения… и тому же и брат Иван запил, и не показывался домой… Не с кем было отвести душу, не с кем было погоревать на судьбу… Только однажды, за три дня до помолвки, Иван Федорович вернулся домой… Он был совершенно трезв, и только несколько красные глаза да матовая бледность говорили про бессонницу ночи. Вернувшись домой, он прямо направился к отцу в кабинет, и там резко и долго доказывал невозможность брака сестры.
Федор Максимыч слушал, не прерывая сына и когда тот кончил, также молча встал со своего места и ударом кулака по лицу бросил его на диван. Собственное оскорбление, злость, обида, все это пришло к нему и голову, все это душило убивало его… Оп видел в сыне не сына, а живой укор, врага, раскрывающего, бередящего его самые болезненные раны, и он кинулся на него, как на врага, и стиснув зубы, в каком-то бешеном опьянении осыпал его страшными ударами. На глухие стоны сына прибежала прислуга, сбежалось все семейство, и они общими усилиями вырвали окровавленное тело Ивана Федоровича из рук обезумевшего отца.
Бережно отнесли они несчастного в его комнату и уложили в кровать, – он потерял сознание… Он очнулся только вечером 17 мая, в комнате никого не было, но по улице ежеминутно раздавался треск подъезжающих экипажей. Не было никакого сомнения, пышный «сговор» не был отложен… Иван Федорович поднялся через силу со своей кровати и начал прислушиваться… из внутренних комнат доносился неясный шум голосов съехавшихся гостей. Он накинул на себя халат, и цепляясь за мебель, добрался до двери… Лакеи во фраках и белых перчатках теснились в коридоре, и от них он узнал страшную новость – сейчас начнется сговор, – ждут только приезда Помпадура, который обещал быть посаженым отцом у своего любимца… Ни остановить, ни воспрепятствовать сговору молодой человек не мог… Слезы досады, злобы и отчаянья душили его… он раздумывал не долго, хватаясь за мебель, спотыкаясь и падая, он добрался до письменного его стола, судорожным движением отпер ящик, и вынул револьвер… Какая-то страшная решимость сверкнула в его взоре, он смело приставил пистолет к груди и два раза нажал собачку, – послышался резкий двойной удар выстрела… Пистолет выпал из рук молодого человека, и он как подкошенный без движения рухнул на пол.
Поднялась страшная суматоха… Гул выстрелов долетел и до зала – несколько дам упало в обморок… Федор Максимович вбежал в комнату сына бледный и потерянный, и сжимая его в своих объятиях, только повторял – спасите, спасите, спасите моего сына! Миллиона не пожалею – спасите!.. спасите!..
Доктора сделали Ивану Федоровичу перевязку, и немного успокоили отца, давая легкую надежду на возможность выздоровления… Этого только и было нужно… Помолвка состоялась, а через три дня и сама свадьба.
Об Степанове не было ни слуха, ни духа и Федор Максимович сделался законным обладателем целого ряда приисков, окрещенных общим названием «Индигирских». Надо было теперь приступить к эксплуатации скрытых природой богатств…
Нищий-миллионер
Ранней осенью, собрав целую партию рабочих плотников и кузнецов, Федор Максимович отправился к своим приискам, с целью устройства как градильни, т. е. аппарата для промывки, так и всех необходимых сооружений для начала эксплуатации. Но каков был его ужас, когда, добравшись до места, он нашел всю эту и прилегающие местности совершенно превращенными в болото. Зимой под снежным покровом он не мог рассмотреть этого обстоятельства, а теперь ему приходилось думать сначала об осушении места, а потом уже о разработке приисков.
Плотники и кузнецы превратились в землекопов, и работа закипела. Природа, очевидно, милостиво относилась к Федору Максимовичу и ему удилось еще до наступления больших морозов пробить спускной канат в близлежащий овраг. Но что больше всего занимало золотопромышленника – это отсутствие верховой воды, необходимой для промывки золота.
Сколько не искал он в окрестностях, не было ни речки, ни ручья, который можно было бы отвести на машину, а работать без живой текущей воды немыслимо. Между тем, новые проверочные штурфы, битые и ниже, и выше первых, показывали такое громадное содержание золота, что работавшие изумлялись и крестились словно от вражьего наваждения.
А между тем, каждый день все мрачнее и мрачнее возвращался со своих розысков Федор Максимович, – воды не находилось. Прииск лежал слишком высоко и в окрестностях не было места выше, кроме того, сплошные болота покрывали все низменности на много верст вокруг и вести через них каналы было бы положительно невозможно.
Несколько человек, из наиболее опытных рабочих, возвращались также без радостных вестей, и только один Василий Чумаков, тот самый, который нашел в штурфе самородочек, вернувшись как-то под вечер, что-то долго и таинственно говорил с хозяином, и они вдвоем отправились куда-то рано на заре.
К вечеру они вернулись. Отчаянья уже не было на лице Федора Максимовича, на нем было написано какое-то сосредоточенное, упорное выражение твердо обдуманного решения.
Дело в том, что они нашли воду, целую реку воды, но только и 15-ти верстах, а по пути лежали почти сплошные болота и луговины… Как провести воду?.. как одолеть эти препятствия?.. Надо помнить, что место действия «дальняя тайга» недоступная никакому способу транспортирования, кроме разве «вьюков», да и то только ранней зимой… 800 верст бесплодной тайги отделили их от ближайшего уездного города – и какого города, скорее похожего на бедное село великорусских губерний…
Никаких технических приспособлений кроме тех, что можно изготовить на месте, употребить в дело немыслимо… а под руками только пилы, топоры, лопаты, да незатейливый кузнечный горн…
Федор Максимович не потерялся, он видал на других россыпях, что воду проводят, к промывающей машине, с помощью «сплоток» (целого ряда иструбов, положенных боком на козлах), но эта «сплотки» стоят громадных денег, и употребляются только на расстояниях не свыше ста, двухсот сажень. А тут пришлось бы вести их почти 15 верст!.. Откуда взять такую массу рабочих рук, и нужное количество провианта на них, когда уже на 100–150 человек доставка обошлась чуть ли не в двадцать тысяч рублей.
Мы уже видели, что Федор Максимович не любил отступать перед препятствиями – он и тут решился быстро, и тотчас, со свойственной ему энергией принялся за нивелировку и пробивку линии… Тяжелая работа продолжалась всю зиму, и только к лету подготовительные работы были окончены… К этому времени прибыл провиант, и новые партии рабочих, посланных затем, который горячо взявшись за дело своего тестя, управлял его делами, и работа закипела…
Прошло пять месяцев тоскливого ожидания, несмотря на то, что Федор Максимович, сам присутствовавший на работах, словом и примером ободрял работающих, и течение всего летнего времени работы продвинулись только на одну треть, и сплотки высились с небольшим на пять верст… Подобный результат ужаснул Федора Максимовича, когда оп хладнокровно обсудил свое положение. Весь капитал около миллиона рублей был затрачен, оставался, правда, еще «кредит», но… кто мог предсказать будущее? С первыми заморозками, вернувшись в Иркутск, Карзанов решился ликвидировать все свои прежние дела, чтобы собрать возможно больше капиталов для этого нового грандиозного предприятия, которое поглощало страшные суммы, и действительно: к весне, несколько более миллиона рублей было в его распоряжении, зато ему пришлось продать все свои прииски, взять сколько можно во всех банках, и даже заложить свой огромный дом.
С этим громадным капиталом вторично вступил Федор Максимович в бой с природой. Но новые препятствия вырастали на каждом шагу… Целые партии рабочих бежали с работ, захватив припасы и задатки, то дороги становились окончательно непроходимыми и непроезжими и тысячи пудов муки, и других предметов первой необходимости, брошенные подрядчиками, буквально гнили, где-нибудь в тайге, а эта мука, доставленная на такое громадное расстояние от обитаемых центров, стоила баснословных денег… Трудно поверить теперь, когда сведены все счеты, что пуд ржаной муки доставленный на Индыгирские прииски обходился в 8—10 рублей за пуд!..
Но гигантская энергия Карзанова, казалось, была в состоянии победить все препятствия… работы шли безостановочно, в течение лета было кончено еще восемь верст сплоток, устроены каналы, построена и собрана на месте машина для промывки, еще полторы версты сплоток – и текущая вода, приведенная за пятнадцать верст, начнет мыть своей струей баснословные богатства прииска, но… пришлось оставить дело неоконченным: на последние полторы версты, и на окончательное устройство дела, на задатки золотопромышленной партии, в которой для такого огромного предприятия должно не меньше тысячи человек, у Карзанова не хватило средств… Второй миллион растаял как первый, и впереди… ничего.
Кредит иссяк… Все продано, все заложено… Люди, наиболее доверявшие Федору Максимовичу, начали смотреть него с недоверием, некоторые с усмешкой. Никто не хотел понять его положения, и когда он опять возвратился в Иркутск, чтобы попытаться получить еще кредит, все от него отворачивались как от прогорелого мечтателя, даже его зять Клюверс стал как-то особенно резок и груб не только с женой, но даже и с самим тестем… Он начинал трусить, что его золотые сны могут так и остаться снами!
Бывшему каторжнику казалось недостаточно его теперешнее благосостояние!..
Тщетно Карзанов обивал пороги своих самых богатых друзей… они оставались глухи и немы к его просьбам… и он, возвращался домой, потерянный, убитый и превращал жизнь своих домашних в сущий ад… сын, очень скромный и недалекий молодой человек запил с горя и бежал от отцовских побоев и какой-то монашеский скит, старший отправленный заграницу, после покушения на самоубийство, писал редко, а по отзывам сопровождавших его людей, подавал мало надежды на полное выздоровление. Так прошел целый год… Работ на прииске не производилось, заготовленный материал, и уже поставленные «сплотки» гнили… Несколько раз банки угрожали протестом, и Карзанов чуть не на коленях умолял об отсрочке и переписке векселей… Надо было на что-либо решиться… Оставаться в таком положении было немыслимо, и Федор Максимович решился!..
Он поехал к одному из самых богатых золотопромышленников Французову, и в первый раз, торжественно поклявшись перед образом, объяснил ему богатство найденных россыпей, (скрыв наполовину действительность содержания), и умолял о помощи – тот изумился, и заставил Федора Максимовича поклясться еще раз… Карзанов поклялся.
– Ну, вот что, друг любезный, – проговорил Французов после паузы, – ничего и никогда я не предпринимал без своего друга-приятеля Чукотского, Афанасия Васильевича, он кстати теперь у жены сидит… Пойду переговорю с ним… Как он решит – так и будет… Говори, хочешь его третьим?
Мог ли возражать что-либо на это несчастный Карзанов. Он молча наклонил голову в знак согласия. Французов вышел, оставив Карзанова одного в кабинете.
Это был самый тяжелый момент в жизни Федора Максимовича. Он знал Чукотского вдоль и поперек, он знал, что он или отговорит Французова давать деньги или выговорит такие условия, которые будут равносильны отказу. Но то, что предложил ему, возвратясь, хозяин, превысило его самые мрачные предположения.
– Ну, друг любезный, – начал, входя в кабинет Французов, – перво-наперво… сколько тебе надо…
– Пятьсот тысяч меньше не обойдемся…
– Так-с… сиречь, полмиллиона… Тэк-с, ну, а насчет обеспеченья?.. Какое будет…
– Весь прииск… весь… Что же я могу больше дать?.. Возьмите долю – пай!
– Не без того! Долю! Что ж можно… А во сколько паев считаешь ты весь прииск?
– Как всегда 100 паев…
– Сто так сто… хорошо… Изволь, мы с кумом дадим тебе 500 тысяч… Только ты нам должен уступить по сорока паев!.. потому риск!
В глазах у Карзанова помутилось… сорок да сорок – восемьдесят… это ужасно – это разбой… оп хотел крикнуть своему собеседнику прямо в лицо слово негодования… плюнуть ему в глаза… но сдержался и только прошептал:
– Я согласен!..
– Ну и по рукам – улыбаясь, и потирая руки проговорил хозяин. Когда же условие?
– Когда хотите – хоть завтра… только одно… прошу вас только один пункт добавить, – что я могу в течение года выкупить у нас паи?
– Что же… почему же нег… в один год… а сколько дашь?
– Что возьмете?..
– Что я возьму… ну так и быть, по-Божески, чтобы тебя не обижать… плати за пай вдесятеро.
– Хорошо, идет… словно оживая, заговорил Карзанов, так и в условии поместим…
– Хоть в три… платя нам с кумом пять миллиончиков – я владей своей Калифорнией… ну а если к будущему году не уплотишь взятых пятьсот тысяч весь твой прииск наш?.. Идет.
– Идет!..
Лакей внес две бутылки шампанского, пришел Чукотский и в два слова составили проект условия…
На другой день акт был оформлен, а через неделю Федор Максимович снова скакал к своему прииску.
Ранней весной началась работа… В Карзанове горела уже не энергия, а какое-то дикое отчаянье, он сознавал, что каждое упущение невознаградимо, что каждый потерянный день – гибелен…
Работа кишела, и к середине июня сплотки были поставлены, выконопачены, и первая струя воды хлынула на машину.
Минута была торжественная. Федор Максимович сам бросил первую лопату золотоносного слоя на колесо машины, и вслед за тем один за другим стали подъезжать возы и тачки с песком… Мутная пенистая струя воды шумела и бушевала между этими комьями грязи и песка, дробила их и несла по наклонной плоскости в отводные каналы.
Несколько сот людей, замазанных, грязных, в отрепьях, по пояс в воде и топкой глине, копошились возле гигантской машины, и ежеминутно добавляли все новые и новые массы золотой грязи в ее всепоглощающую пасть. И бешенный поток неутомимо дробил их и стремился дальше и дальше.
К вечеру работы были окончены, и Федор Максимович, не отходивший весь день от машины, пошел проверить промывку.
То что оп увидал, на первых же ступеньках «градильни», заставило его зажмуриться. Там лежала целая куча золота, перемешанная со шлихтом и крупным кварцем… Дрожа всем телом, опустился Федор Максимович на колени пред этим богатством, и зарыл в него руки по локоть… Штейгера десятники и рабочие стояли словно пораженные ужасом… они никогда не видали подобного богатства.
Когда, успокоившись от душившего его волнения, Карзанов взвесил в конторе добытое в этот день золото – его оказалось свыше шести пудов!!! т. е. на девяносто тысяч рублей за один день!..
* * *С этого для началась ожесточенная работа, надежда снова вернулась в сердце Федора Максимовича… Если ему удается за это лето намыть 330 пудов… он спасен, он выплатит ростовщикам их пять миллионов, и останется единственным обладателем баснословных богатств.
Кто в состоянии описать все страхи и волнения Карзанова, в течение этого лета… Каждое малейшее препятствие в разработке, повергало его в отчаяние… Он знал, что до заморозков остается всего пятьдесят-шестьдесят дней… а если он не успеет намыть… что тогда?!.. И эта мысль словно обухом глушила его и днем, и ночью…
Но видно, природа сжалилась над несчастным, – осень затянулась и мыть золото было можно целой неделей более обыкновенного. В итоге четыреста десять пудов золота… Шесть миллионов рублей!!! Он был спасен.
Описать изумление и ярость Французова и Чухотского, когда Федор Максимович представил в суд квитанции горного правления, на прием золота суммой и пять миллионов, и потребовал уничтожения условия с товарищами, невозможно… Они хотели во что бы то ни стало повернуть дело по-своему, – но закон, а главное господин Клюверс были на его стороне, и ростовщикам пришлось удовольствоваться и пятью миллионами… за пятьсот тысяч, процент хороший!
Но принесло ли это богатство счастье Карзанову и его семейству?..
Мы это тотчас увидим.
Роковой список
Такой поворот в деле Карзанова произвел окончательно переполох в городе. Все только и говорили о чудовищных богатствах Индигирских приисков. Про самого Карзанова стали ходить целые легенды. Будто это века полтора назад, его обвинили бы и чернокнижничестве и сожгли.
Страшная, невероятная сумма в пять миллионов, выплаченная им из добычи одного года, не сходила с уст, все наперерыв старались заискивать у Федора Максимовича, которого годом раньше приказывали не принимать. Но кто больше всех был поражен этим действительно нежданным богатством – это бывший каторжник, игрой удачи и тонкостью ума попавший в зятья к золотопромышленнику. Он считал в самых радушных грезах, что дело ограничится двумя-тремя миллионами, но теперь, когда дохода оказалось, в пол сезона слишком шесть миллионов, он окончательно растерялся, и первое время, чуть не целых два года, ходил как во сне, не понимая, не ощущая той страшной, сверх естественной власти которую дает обладание таким богатством! Неразвитый достаточно ум потерялся при виде, широких горизонтов, открываемых сказочным богатством, он, если можно так выразиться, съежился и ушел в себя, и, странное дело, прилип какой-то не то скупости, не то жадности охватил все его существо! Ему хотелось еще больше денег, еще больше этого золота, в котором он мог смело купаться.
Почти то же чувство охватило и Федора Максимовича… Первые два года он был совсем как не свой… Золото, вернее, ассигновки горных правлений на полученное золото накапливались ежемесячно в его несгораемом сундуке, беспроцентные, бездоходные, а он и не думал об этом, стремясь намыть все больше и больше этого презренного золота… Каждый день, лично присутствуя при выборке добычи машины, он приходил в какой-то экстаз, дрожал из-за каждого золотника, чуть не плакал когда случайно, в один день добывали меньше обычного, словом, превращался в какого-то капризного ребенка… Близко знавшие его, положительно стали замечать за ним припадки ослабления мозговой деятельности…
Отношение его к семье стали совершенно невыносимыми, жена, всегдашняя страстотерпица и прежде, теперь была буквально загнана и забита, сыновья совсем исчезли из дому, младшая дочь не смела показать носу из своей комнаты, боясь попасться на глаза отцу, и только один человек являлся некоторым противовесом страшному Федору Максимовичу – это Клюверс.
При встрече с зятем Карзанов, видимо, сознавал его умственное превосходство, и с ним одним обращался, как с человеком… Но, как не бился Казимир Яковлевич, доступа в кассу не давал!