Правда и ложь. Трактат второй

– Почему невозможно? Если вы думаете, что ваш возраст может быть препятствием…

Настя так энергично мотнула головой, что дог на миг приподнял морду и заворчал.

– Нет, дело вовсе не в том, что восемнадцать мне исполнится только в декабре… И даже не в том, что люди вашего положения обычно женят сыновей на девушках с большим приданым… или хотя бы большими перспективами…

Станислав Георгиевич вопросительно приподнял брови. Красавица, закончившая гимназию с углубленным изучением иностранных языков и поступившая в инъяз, на его взгляд отнюдь не являлась "бесперспективной". Да и отец ее, доктор физико-математических наук, далеко не то же, что слесарь-сантехник, верно?

– Это всего лишь штампы, Настя, – как можно мягче ответил Горицкий, – Мол, деньги к деньгам и тому подобное… К слову, сам я женился (на стерве, пьянице и дряни) на девушке, которую действительно выбрали для меня родители… но, увы, ни к чему хорошему это не привело.

– Да? – острый взгляд в его сторону, – Вы развелись?

– Нет. Валерия погибла в автоаварии ("сев за руль в дупель пьяной"). Десять лет назад.

Снова – слегка прикушенна нижняя губка (но до чего соблазнительно прикушенная…)

– Простите. Я не знала. Но в любом случае давайте не обсуждать заведомо невозможное. Если я когда-нибудь выйду замуж, это будет скорее всего Денис, – нежные щеки вспыхнули ярким румянцем, а тонкие пальцы стали бессознательно терзать колечко на правой руке.

Горицкий вспомнил открытое лицо русоволосого и сероглазого Дениса и на мгновение ощутил нечто, неприятно напоминающее досаду. Да, обладай Егор такой же харизмой, проблем с девушками у него было бы куда меньше…

Или напротив, больше.

– Что ж, – пытаясь скрыть неловкость, Станислав Георгиевич снова негромко кашлянул, – В таком случае, наша дальнейшая дискуссия бесполезна, верно?

…Ласка напрягла упругое тельце и даже забила гладким хвостом (или это сиамская кошка оскалилась, зашипела и выпустила острые когти?)

– Подождите, – девичья ладошка легонько (и как показалось банкиру, не без опаски) коснулась его руки, – Думаю, выход все-таки есть, – прямой, ясный (и даже чуточку беспомощный) взгляд, – Я ведь могла бы встречаться с Егором некоторое время. Просто встречаться, ничего больше. К примеру, ходить в театр, в филармонию… Он музыкален?

Музыкален? Горицкий чуть было не рассмеялся. Музыкален он сам (во всяком случае, был. В юности). У Геры же, увы, преподаватели консерватории не нашли ни слуха, ни голоса, ни тем паче склонности к игре даже на гитаре.

– Не совсем. То есть, хочу сказать, вряд ли посещение филармонии доставит ему удовольствие.

– Тогда, возможно, вернисаж? – быстро спросила Настя.

Станислав Георгиевич улыбнулся, впервые с начала беседы. Правда, довольно кисло.

– Ну, а дальше? К чему приведут, по-вашему, эти культурные мероприятия?

– Во-первых, они помогут ему справиться с депрессией, – уверенно сказала Настя, – А во-вторых, узнав меня чуть лучше, возможно, Егор перестанет быть… одержимым?

…Все бы ничего, вот только нюх прожженного дельца-финансиста определенно улавливал здесь наличие какой-то каверзы. Проще всего было предположить, что сейчас девчонка назовет цену своим услугам… а, может, она ждет, чтобы цену назвал он?

– Вы не против? – невинным голосом поинтересовалась Настя, прервав слишком затянувшуюся паузу.

– Да нет… Отнюдь нет. Вопрос только, помогут ли Егору данные свидания или…

Она опять развернулась лицом, и Загорицкого буквально обжег ясный, пытливый и, как ему показалось, слегка усмешливый взгляд.

– Данный вопрос вы уже задавали. И полагаю, сами понимаете – ответить на него однозначно нельзя. Более того… – опять словно бы в замешательстве прикушенная нижняя губка.

– Да? – Станислав Георгиевич вопросительно вскинул брови.

– Я бы не хотела оставаться с вашим сыном тет-а-тет. Понимаю, это довольно глупая фобия, однако…

Банкира бросило в жар.

– Вы считаете, что мой сын способен…

(причинить вам вред? изнасиловать? покалечить?)

Она остановила его нетерпеливым жестом.

– Я вовсе не собиралась вас оскорблять, – милая улыбка невинной девочки чудесным образом погасила поднявшееся было в душе Станислава Горицкого возмущение, – Но… вы читали, к слову, роман "Коллекционер"?

Название показалось банкиру смутно знакомым, однако, в последние лет десять ничего, кроме трудов по экономике и журнала "Коммерсантъ", он не читал. Хотя признаваться в этом пигалице, сидящей так близко от него, что он отчетливо слышал ее свежий, волнующий запах (антоновские яблоки вперемешку с осенней свежестью), отчего-то было неловко.

Поэтому он лишь промычал нечто, напоминающее "угу" и "м-гм" одновременно.

– Там говорится о том, как большие деньги меняют человека, – невозмутимо продолжила Настя, – Сюжет, в общем, незамысловат – неплохой, в сущности, парень, неожиданно выиграв крупную сумму, постепенно превращается в чудовище. Монстра. И хладнокровно губит девушку, перед которой поначалу благоговел.

Горицкий демонстративно поморщился – дескать, к Егору подобные "сюжеты" применимы быть не могут (хотя в сознание уже вкралась подленькая мыслишка – не думает ли Гера впоследствии отыграться на этой "фее" за перенесенные им страдания? Впрочем, поначалу он должен ее завоевать…)

– Послушайте, Настенька, – Станислав Георгиевич заставил себя говорить максимально мягко и даже изобразил на лице отеческую (во всяком случае, он надеялся – отеческую, а не похотливую) улыбку, – Рядом с Егором постоянно находится охранник. Весьма серьезный молодой человек, прошедший специальную подготовку.

Настя слегка поморщилась, опять давая понять банкиру, что подобные разговоры в пользу бедных ее в заблуждение не введут.

–Охранника нетрудно подкупить. Вам это должно быть известно. Единственным гарантом моей безопасности можете выступать… вы, Станислав Георгиевич.

Странно, но в первое мгновение он опешил настолько, что сумел лишь переспросить:

– Я?

Она серьезно кивнула, сейчас как никогда напоминая прилежную девочку-гимназистку (впечатление усиливала и ее вопиюще несоврменная коса, сейчас небрежно перекинутая на грудь).

– Именно вы. Если вы будете рядом, Егор вряд ли осмелится сделать что-нибудь непристойное, верно?

В этот момент Горицкому показалось, что он, наконец, понял, чего она добивается – не говоря "нет", Настя ожидала услышать этот отказ от него самого. Лично.

И тем не менее, он спросил (возможно, излишне резко):

– Может, все-таки уточните, чего вы опасаетесь? Похищения? Насилия? Того, на что мой сын заведомо неспособен?

Она отвернулась и мечтательно посмотрела на небо, на безмятежно-синем фоне которого живописно выделялись золотистые кроны старых ясеней.

– Вообще-то, это ваш сын изначально начал меня преследовать, – задумчиво произнесла юная чертовка, рассеянно поглаживая по загривку своего дога (то и дело неприветливо косившего недобрыми глазами в сторону чужака), – Хоть никакого повода к этому я ему, уверяю вас, не давала. Если б мне позарез были нужны деньги, – теперь и взгляд, и улыбка Настеньки, адресованные банкиру, являлись откровенно насмешливыми, – Я просто обратилась бы в рекламное агентство. Или модельное. Мне, кстати, предлагали.

– Отлично, – мимолетный прилив неприязни к этой, как показалось Горицкому, расчетливой стервочке помог ему вернуться в рациональное русло, – Значит, дело только в цене? В таком случае, давайте начинать торг…

Она встала со скамьи и, не глядя на банкира, направилась к дому.

– Черт, – пробормотал Горицкий себе под нос. Пожалуй, он и впрямь перегнул палку… Так же поднявшись с лавки, он неосознанно ускорил шаг и, поравнявшись с Настей, тронул ее за предплечье (дог опять неодобрительно заворчал). Настя остановилась и окинула его поистине ледяным взором.

– Хорошо, – обреченно сказал Станислав Георгиевич, – Возможно, я погорячился… даже наверняка. И тем не менее, объясни, наконец, чего ты добиваешься, девочка?

Теперь уж она вскинула брови словно в недоумении: как, с ней посмели перейти "на ты", не спрашивая ее разрешения?

– Добиваетесь, по-моему, вы, а не я, – взгляд, как и раньше, являлся дерзко-вызывающим, – Свои условия я вам изложила. Понимаю, вы человек дела, бизнесмен, поглощены экономическими вопросами… однако, не думаю, что вылазка в театр или кино раз в неделю так уж негативно скажется на вашем бизнесе, верно?

– Но как это будет выглядеть? – пробормотал Горицкий, сдаваясь, – Я выступлю в роли дуэньи?

Настя издала короткий смешок.

– Ну, тут уж вы, пожалуй, загнули. Пожилым вас назовут лет через двадцать, не раньше…

И хоть лесть ее являлась слишком явной (и даже в чем-то грубой), Горицкому, как ни странно, стало приятно.

Может, еще оттого, что давненько он не имел дела с молодыми женщинами (сотрудницы его банка или "девочки для утех" не в счет). Молодыми… и очень красивыми.

Затем он подумал, что бог сколько времени не был в драмтеатре… лет шесть, не меньше.

…Он поспешно отвел от Насти глаза.

– Ну хорошо, – вздохнул Станислав Георгиевич,– Положим, Егор согласится на ваши условия… хоть я в этом не слишком уверен. Что дальше?

– Кто знает, что будет дальше? – легкомысленно отозвалась плутовка, – Во всяком случае, Егор, хоть и частично, получит желаемое. Спустя недолгое время вы отправите его за границу… Таким образом, инцидент будет исчерпан, верно?

"Вряд ли все получится настолько легко", усомнился Станислав Георгиевич, тем не менее выдавил из себя:

– Да, возможно. К слову, время передумать будет и у вас, Настя (она вопросительно вскинула брови. Горицкий тонко улыбнулся). Вдруг вы, узнав Егора получше (он едва не сказал "поближе", что могло быть истолковано ею превратно), перемените мнение о нем… к лучшему? Не забывайте, он получил блестящее образование…

Настя слегка поморщилась, будто к ней в сотый раз обращался коммивояжер, расхваливая залежалый товар как первосортный.

– Егор сказал, что мне нравится причинять людям боль. Что я кто-то вроде моральной садистки. И вы так же считаете?

– Разумеется, я так не считаю, – Горицкий вновь ощутил неловкость, – Но…

– Если я сказала Егору "нет", это означает именно "нет", а не "может быть, да", – напоследок одарив Горицкого ослепительной улыбкой, она протянула ему руку для прощального пожатия, – Всего доброго, Станислав Георгиевич. Мой телефон у вас есть.

…Ни от кого другого Горицкий не потерпел бы столь пренебрежительного обращения. Определенно.

Ни от кого… кроме дочери профессора Воронцова.

* * *

Банкир со своим отпрыском

…На сей раз Егор и головы не повернул в сторону вошедшего в его комнату отца.

Приблизившись к сыну, Станислав Георгиевич весьма бесцеремонно сдернул с него плед (Гера был в спортивном костюме марки "Адидас").

– Не надоело еще изображать страдания молодого Вертера? - невозмутимо поинтересовался Горицкий-отец.

– Отстань, – невнятно буркнул Горицкий-сын, снова натягивая на себя одеяло (в руках у него находился смартфон – вероятно, "сидел" в "контактах" или "аське". Или просто музыку слушал…)

– Прими хотя бы вертикальное положение. Для разнообразия, – Станислав Георгиевич отошел к мягкому креслу и усевшись в него, вытянув ноги вперед, побарабанил пальцами по подлокотнику, – К слову, виделся я с твоей Дульсинеей…

– Знаю, – пробормотал Гера, после чего рывком приподнялся на своем широком ложе, – Ты хочешь сказать…

От вспыхнувшей во взгляде сына надежды Горицкому-старшему даже стало неловко (правда, на несколько секунд).

– Да, – подтвердил он, зачем-то поправляя манжеты фирменной сорочки (не иначе, что-то вроде нервного тика), – Я виделся с ней повторно. Аккурат, – беглый взгляд на свои "Патек Филипп", – Сорок минут назад.

– И что? – во взгляде Егора одновременно крылись и затаенная надежда, и обреченное ожидание услышать неумолимое "приговор обжалованию не подлежит".

– Заметь, на сей раз встретиться предложила она. И все заново обсудить… в отсутствие ее отца.

Лицо Геры вспыхнуло, как маков цвет.

– Она хочет денег?

Горицкий поморщился – излишняя прямота (граничащая с торгашеской вульгарностью) сына его покоробила.

– Ты кого сейчас имеешь в виду, Георгий? Дочь профессора математики, или ту… бывшую свою пассию? Как, бишь, ее – Петренко, Петрищенко?

Егор уже покраснел так мучительно, что казалось – вот-вот расплачется.

– Пап, зачем ты меня мучаешь?

Господи, зачем ты меня оставил? – внезапно пришло Горицкому на ум сакраментальное и на миг его пробрал озноб. Впрочем, лишь на миг.

– Мы просто поговорили, – спокойно ответил Станислав Георгиевич, – О разных вещах. В частности, обсудили модный роман "Коллекционер". Ты его, кстати, читал?

– John Fowles? – с безупречным английским произношением переспросил Егор ("Фаулз?, – мысленно повторил Горицкий), – Столкновение искусства с жестокой реальностью. Гибель его под гнетом мещанства… – голос парня стал почти монотонным, словно он зачитывал статью литературного критика. Впрочем, в следующую секунду Егор явно выразил собственное мнение о причитанном, – Дерьмовый авангард. Чем думать об избавлении всего человечества от атомной угрозы, девчонке надо было больше радеть о собственном спасении. Шарахнуть, к примеру, по башке того извращенца, да сбежать из подвала… Аллюзии чертовы,– снова острый взгляд небольших серых глаз уперся в лицо банкира, – Так вы только об этом с ней и говорили? Обсуждали иностранных писателей?

"Вот как раз об этом – авангарде, столкновении искусства с жестокой действительностью, аллюзиях и прочем, – мы не говорили, – подумал Станислав Георгиевич, решив для себя, что на досуге, пожалуй, прочтет столь неоднозначного Джона Фаулза (когда этот досуг сумеет выкроить, разумеется). Сыну же банкир ответил совсем другое.

– Не спеши ликовать, но она, для начала, согласилась пойти с тобой в театр. Надеюсь, ты не станешь возражать… слишком бурно?

Егор приоткрыл, было, рот… да так и замер. Теперь бледность, сменившая на его лице яркий румянец, вызвала у Горицкого даже легкое беспокойство.

– Пап, ты меня не обманываешь? Она и в самом деле согласилась…

– Только пойти в театр, – максимально сухо повторил Станислав Георгиевич, – Причем, выставила дополнительное условие.

– Какое? – готовность, вспыхнувшая во взгляде Егора, явственно говорила, что ради этой девчонки он пойдет если не на всё, то на многое…

"Гадкий утенок, по уши влюбленный в прелестную кису", – снова пришла Горицкому на ум невеселая (даже в чем-то зловещая) ассоциация. Кто бы еще изобрел лекарство от подобного недуга.

– Мое присутствие,– в настоящий момент выносить горящий сыновний взгляд было для банкира совершенно невыносимо. Посему он уставился на картину какого-то импрессиониста, висящую на стене. "Столкновение искусства с действительностью, – уныло подумал Станислав Георгиевич, – А зачем им вообще сталкиваться? Пусть каждый идет своим путем – художник пишет картины, поэт сочиняет вирши… а ростовщик подсчитывает прибыль. Так ли нужно всех стравливать?"

– Да, – тверже повторил он, – Такова уж блажь твоей пассии, но в театр или в музей, или куда-то еще она согласна идти при условии, что я тоже буду рядом. Иначе не согласна.

На секунду Егор закусил губу (и выглядело это, увы, далеко не столь соблазнительно, как у дочери профессора Воронцова), после чего улыбнулся (правда, не слишком весело).

– Она что, боится, я ей подмешаю наркотик в еду или питье, а потом, как герой Фаулза, посажу в подвал? (банкир удивленно вскинул брови. Ему, признаться, подобное в голову не приходило, он-то считал, девчонка его самого вынуждает от нее отказаться… хотя у Геры всегда была богатая (и, как только что выяснилось, не совсем здоровая) фантазия).

– Ладно, – наконец изрек отпрыск президента "Бета-банка", спуская с кровати свои тощие ноги, – Но ты, пап, красавчик! – неожиданно отвесил он отцу сомнительный комплимент, – Похоже, любого сумеешь уломать. О таких, как ты, говорят – способен продавать холодильники эскимосам, – и издал тонкий (определенно нервный) смешок.

Станислав Георгиевич улыбнулся сыну в ответ. Правда, не слишком широко. Ибо сейчас ощущение, что девчонка задумала какую-то каверзу, было у него весьма отчетливым.

* * *

Профессор и его дочь

…Недолгое время спустя (а точнее, спустя три дня) профессор Воронцов, глядя на разрумянившуюся дочь, отводящую от него глаза, заметил негромко:

– Ты играешь с огнем, Настёна. (Лишним было бы говорить, что отец был в курсе того, что дочь направляет в театр, а также - с кем). – Ты считаешь, что все происходящее относительно невинно, но учти – подобные господа не любят, когда с ними играют.

– Время "бурных девяностых" ушло, папа, – с легкой досадой ответила Настя, – Нынешние господа – люди вполне цивилизованные.

Воронцов коротко вздохнул.

– Я предупреждаю тебя о том, что ты и сама интуитивно понимаешь. Как в свое время понимала и твоя мать…

Настя застыла на месте. Застыла… от дурного предчувствия.

– О чем ты?

Отец удалился в свой кабинет, вскоре вернувшись оттуда с пожелтевшим конвертом в руках. Молча протянул его дочери.

– Скоро ты станешь полностью совершеннолетней, так что, думаю, пришло время тебе узнать – это написала Лариса ровно через полгода после того, как уехала… от нас.

Настя опустилась в отцовское кресло. Извлекла из конверта слегка потрепанный (явно, множество раз перечитываемый) листок, исписанный нервным женским почерком.

"Валентин!

Не уверена. что ты станешь это читать (после того, что я учинила в отношении тебя и, главное, своей дочери, будет вполне логично, что ты порвешь мое письмо, не читая). Но если все-таки станешь…

О том, что я совершила роковую ошибку, я поняла уже спустя месяц после того, как уехала с Ним. Хоть первое время Он из кожи вон лез, чтобы доказать мне, что превосходит тебя как самец (об интеллекте я уж промолчу. Давно заметила, что военные (даже из элитных родов войск) мягко говоря, умственно ограниченны. Что уж сравнивать с тобой, Вал, уже в тридцать шесть защитившим докторскую?)

…Настя отложила листок на журнальный столик и посмотрела в лицо Воронцову. Тот встретил ее взгляд спокойно и чуть устало.

– Выходит, мама хотела вернуться? – сдавленно спросила она, – Поняла, какую совершила ошибку, и захотела все переиграть? Но ты не позволил?

Профессор отрицательно покачал головой.

– Я-то как раз позволил. Написал ей в ответ, что, если я и не могу ее простить вот так, сходу, непременно постараюсь простить со временем. Что она может вернуться в любую минуту. Что она даже обязана вернуться ради тебя… - тут его голос все-таки дрогнул.

– И… что? – прошептала Настя. В груди (нет, во всем теле!) похолодело, будто сейчас, в разгар "бабьего лета", внезапно грянул декабрьский мороз, – Она…

– Не ответила, – печально сказал Воронцов. Нет, не печально. Скорее, тоскливо и удрученно, – А следующее мое письмо, отправленное по адресу той же воинской части, вернулось нераспечатанным, с припиской – "адресат выбыл".

– Но ты ведь мог навести справки! – сама понимала, что цепляется за соломинку, однако, остановиться уже не могла, – Ладно, в то время еще не было частных сыскных контор (перед мысленным взором тут же возник непрошеный образ русоволосого мужчины, походившего одновременно на авантюриста с Дикого Запада и рыцаря Круглого Стола времен короля Артура, пообещавшего ей встречу еще месяц назад… но не сдержавшего слова), однако, ты мог обратиться в милицию, в паспортное бюро, куда-то еще…

– Обращался, – Воронцов с горечью улыбнулся, – И в милицию, и в справочные столы… Адресат выбыл – вот каким был ответ. Неизменно. Но куда выбыл…– он безнадежно махнул рукой, – В конце концов, я сказал себе – если она всерьез захочет вернуться, то вернется. Я недвусмысленно выразил это в ответном письме. Более того, обещал, что ни слова попрека она от меня не услышит.

– Но она не вернулась, – пробормотала Настя, не желая больше прикасаться к письму своей матери (словно тем самым неудачная (а возможно, даже трагическая) судьба Ларисы коснется и дочери), – И ты не знаешь, что с ней случилось. Где она, с кем…

– И жива ли вообще, – безжалостно закончил профессор, – Потому, Настёныш, хочу тебя предостеречь – не повторяй ее ошибок. Будь последовательна в своих поступках. Не играй с сильным полом, особенно мужчинами такого уровня, как этот банкир.

– Хорошо, – вяло ответила Настя,– Сейчас переоденусь, и будем пить чай. Мне вообще не нужен никто, кроме тебя. И Лорда, – нагнулась, потрепала по холке приблизившегося дога.

Отец слегка улыбнулся (на сей раз без горечи, но не без грусти).

– Если б я был лет на десять-пятнадцать моложе… и чуть-чуть здоровее… Кстати, ты сегодня восхитительно выглядишь. Но я все-таки предпочел бы, чтобы ты смотрела спектакль вместе с Денисом.

Настя невольно усмехнулась.

– Вместе с Денисом я вряд ли увидела бы его из директорской ложи…

* * *

Денис

Выходные я на сей раз провел у бабули, матери моего отчима. Она владела частным домишком с палисадником на окраине нашего города, до которой еще не добрались муниципальные власти, чтобы расселить старичков и старушек из отдельных домов в типовые "муравейники" и застроить освободившуюся территорию новомодными кондоминиумами.

Одной бабуле, конечно, по хозяйству управляться было сложно, впрочем она не жаловалась. Ну, а я по мере сил и возможностей ей помогал. Напоследок бабушка вознаградила меня за труды корзиной яблок и огромным букетом пышных осенних астр, который я, разумеется, вручил маман, предварительно отделив пять самых ярких и красивых цветков (они, как вы наверняка уже догадались, предназначались моей девушке).

Ее я на следующий день решил перехватить после занятий (по привычке сбежав с последней пары, чтобы успеть к окончанию семинара (или лекции) у студентов инъяза.)

Мысленно уже представил, как Настя (может, в компании новых институтских подружек, а, может, и одна) выходит за ограду университетского сквера и как, в порядке сюрприза, появляюсь я, Дэн Конев, с роскошным букетом (а цветы Настенька любила, я это точно знал. Причем, одинаково восхищалась и тепличными тюльпанами, и полевыми колокольчиками). Она, разумеется, одаривает меня своей умопомрачительной улыбкой…

Стоп. Размечтался. Если б я знал заранее, чем закончится эта неловкая попытка сделать ей сюрприз, то, конечно, добросовестно отсидел бы все, без исключения, пары в своем политехе, а уж потом бы ей позвонил. И пришел к ней домой в назначенное время (или просто в сквер, к нашей с Настей скамейке).

Впрочем, как говаривал классик, жизнь сослагательных наклонений не приемлет.

Итак, я сбежал с последней пары, заскочил домой (чтобы забрать приготовленный для Насти букет) и, не слушая ехидных реплик маман (женская ревность, что поделаешь?), полетел к университетскому корпусу, в котором занимались студенты и студентки инъяза.

…Настю я увидел отчетливо. Она шла, болтая с новой приятельницей – то ли Ниной, то ли Никой… словом, этакой "белой мышкой" (вроде моей бывшей пассии Малининой), которая на фоне дочери профессора Воронцова привычно проигрывала (как по части лица, так и по части фигуры). На сей раз на Настеньке были не джинсы, а юбка ниже колен и приталенный жакет. Волосы она тоже не заплела в косу; они свободно спадали на спину и лишь спереди были скреплены заколками.

У меня сердце привычно заколотилось раза в два (если не три) чаще обычного – так уж сложилось, что мы с Настей не виделись целых четыре дня (ровно в четыре раза больше нормы!), поэтому я ускорил шаг, идя ей навстречу…

Однако, меня опередили. Не успел я дойти до ограды сквера, как напротив тротуара затормозила крутейшая тачка, из которой вылез… я напряг зрение…

Нет, глаза меня не обманули – это был тот самый мажорный глист, прыщавый, большеротый и щегольски одетый, которого я в свое время бесцеремонно выставил из квартиры профессора Воронцова, куда тот явился незваным.

Да, это снова был он. И он снова направился к моей девушке (правда, теперь держа в руке не пафосный букет из элитного салона, а всего одну розу – алую, полураспустившуюся. Изысканную).

Я в свою очередь ускорил шаг. Хлыщ поначалу не обратил на меня внимания, но, перехватив взгляд Насти (она-то на плохое зрение не жаловалась, хоть читала ничуть не меньше меня), обернулся.

И сразу скис. Я же, напротив, изобразил на лице широченную улыбку (адресованную, впрочем, отнюдь не ему).