Камея из Ватикана
Тонечка рассматривала рисунки.
На каждом старуха была разной – вот задумчивая, а вот печальная, а на следующем почти смеется, а вон словно удивлена. Родиону на самом деле нужно много и серьезно учиться, из него может выйти хороший художник!.. Неизменными на рисунках были только одежды – короткий каракулевый тулупчик с вышитым сутажом воротником, длинное коричневое платье, тонкий белый платок паутинкой и камея у ворота.
Тонечка еще раз посмотрела.
А потом снова.
…Позвольте, сегодня утром мертвая старая княгиня была именно в этом коричневом платье, но никакой камеи на платье не было.
Тонечка переложила рисунки.
– Родька, у тебя еще есть? Лидия Ивановна?
– Наброски есть. Там в папке дальше.
Тонечка вынула все листы до одного.
– Какая прекрасная собака! – восхитилась рисунком Саша. – И выражение прямо настоящее, как у нее!
– Так я же ее и рисовал, – сказал Родион солидно и погладил прекрасную собаку по раскидистым ушам.
…Н-да. На всех набросках камея тоже присутствовала. Собственно, один из набросков и был этой самой камеей – обрамленный золотом овал, в овале три грации, летящие словно в морской пене или в облаках.
– Саша, – спросила Тонечка задумчиво, – когда мы были в доме Лидии Ивановны, тебе не попадалась… камея?
– Что? Какая камея?
Тонечка показала на рисунок.
– Нет, – сказала Саша уверенно, – не попадалась. А что?
– Она всегда ее носила, – сообщил Родион. – Я не знал, что это за штука, и спросил, а она сказала, что старинная! Украшение такое! Их специально вырезали из перламутровых раковин. Я ее тоже нарисовал, видишь?
– Да я-то вижу, – согласилась Тонечка. – На всех рисунках она есть, а на Лидии Ивановне ее сегодня не было. И в доме мы ее не видели.
– Может, она ее прятала? – предположила Саша и посмотрела на изображение трех граций в овале.
Тонечка вздохнула.
– Смотри. Я так себе представляю. Она с вечера плохо себя чувствовала. Ворочалась на диване, там подушки все сбиты. Не обедала, на столе ничего нет, кроме чистого блюдца, и посуда вся убрана. Должно быть, думала, что отпустит. Утром поняла, что не отпускает, а только хуже делается, и пошла к нам. Она наверняка даже не знала, что ты приехала, потому что весь вечер лежала и не видела ни тебя, ни машины, а шторы были задернуты. Ты же ближе! А к нам она не дошла, не успела. Когда ты ее нашла, одета она была точно так же, как всегда, – коричневое платье и платок-паутинка. Полушубок, наверное, не смогла надеть. Спрашивается, где камея?
– А… где камея?
– Пф-ф-ф! – фыркнула Тонечка. – Если бы Лидия Ивановна ее сняла, камея так и лежала бы на столике возле дивана. Там у нее такой столик с наборной крышкой, заметила?
– Нет, – призналась Саша.
– Она положила бы ее рядом с собой. Но там никакой камеи не было. Куда она делась?
– Может, потерялась?
– Вчера? – уточнила Тонечка. – Или сегодня утром? Сто лет не терялась, а сегодня вдруг потерялась!
– Да, – словно оценив ситуацию, согласилась Саша. – Действительно странно.
Они помолчали. Родион громко прихлебывал чай из кружки и хрустел сухарем.
Тонечка сосредоточенно думала.
…Старая княгиня за два месяца, что они с Родионом здесь прожили, ни разу с ней не заговорила, ни разу ни о чем не спросила. Только молча кивала, когда Тонечка попадалась ей на улице, или смотрела из окна, как вчера, когда Тонечка делала перед ней книксены. Один раз они встретились в магазине «Рублевочка», и старуха поглядела на Тонечку, как все жители Дождева, – словно она сбежала из сумасшедшего дома прямо в маске и перчатках! До вчерашнего дня даже старухино имя было ей неизвестно, и все-таки она чувствовала, что должна что-то для нее сделать.
И пропавшая камея была совсем некстати, словно намекала на необъяснимые и трагические обстоятельства, при которых княгиня умерла!..
– Шторы, – вдруг сказала Тонечка. – Окна были задернуты шторами!
– В старухином доме? – спросила Саша. – Задернуты, точно.
– Она никогда не задергивала шторы, – продолжала Тонечка, волнуясь. – Я сто раз ходила мимо ее дома в сумерках! У нее горел свет, она сидела в кресле или на диване, вся комната просматривалась!..
– Точно, – подтвердил Родион. – Тонь, можно мне еще бутерброд? С сыром и с паштетом?
– С тем и другим сразу? – удивилась Саша, и Родион тоже удивился такой непонятливости.
– Не-ет, – протянул он. – Один с сыром, а другой с паштетом.
– В доме у старой княгини кто-то был вчера вечером, – заключила Тонечка. – Кто задернул занавески и забрал камею.
Саша и Родион уставились на нее.
– Должно быть, ты прав, – сказала Тонечка мальчишке. – Лидия Ивановна действительно не подготовилась к смерти. Она совершенно не собиралась умирать!..
– Но все равно ведь умерла!
– Я думаю, ее убили, – сказала Тонечка.
На лавочке перед крыльцом сидел человек в форме и орал на свой телефон:
– Стой, стой, зараза! Куда?! Туда нельзя! Давай сюда! Где этот ключ, мать его? Вот, вот, забирай! Да чтоб тебя!..
Тонечка и Саша подошли поближе. Человек в форме продолжал орать, а на них даже не взглянул.
– Как нам найти старшего лейтенанта Котейко? – спросила Тонечка.
– А у вас чего? Заявление или чего?
– Нам просто поговорить, – сказала Саша.
Человек в форме на них по-прежнему не смотрел.
– Да сейчас нету никого, – сказал он, энергично работая большими пальцами. Еще он двигался на лавочке так, словно уклонялся от ударов. – Все на усилении. Давай, давай, шевелись, твою мать! Если заявление подать, пишите, я приму.
– А когда он будет?
– Ах, зараза, сейчас слева нападут! Слева, кому сказал!
– Старший лейтенант когда будет?
– Да почем я знаю, на усилении все! Ну! Ну! Еще! Вмажь ему!
Тут человек застонал, как подстреленный, начал валиться на бок, Тонечка ринулась, чтоб его поддержать, но Саша сзади схватила ее за полу «позорного волка».
– Опять! – чуть не плача, сказал человек. – Всякий раз на этом месте убивают, сволочи!
И посмотрел на Тонечку и Сашу.
Выражение лица у него изменилось – из страдальческого стало веселым.
– Эт самое, вы ко мне, что ли? Петрович, выдь на час! – крикнул он в сторону крыльца.
– Чего? – приглушенно спросили из-за распахнутой двери.
– Выдь, я тебе говорю!
– Как нам найти старшего лейтенанта Котейко? – настойчиво повторила Тонечка. – У него телефон не работает, а нам нужно с ним поговорить.
На крыльце показался пожилой пузатый мужик, тоже в форме и даже в фуражке.
– Че те, Ленька?
Ленька, только что чуть не павший смертью храбрых в собственном телефоне, подбородком показал на визитерш. И они оба всласть захохотали. У Петровича пузо ходило ходуном. Ленька весь взмок от смеха.
Тонечка с Сашей посмотрели друг на друга, а потом каждая оглядела себя, проверяя, все ли в порядке.
– От москвичи, – хохотал на крыльце Петрович. – От затейники!
– Ржа… ржа…ка, – проикал Ленька. – Эт самое, вы прям с Москвы в таком виде ехали?!
– А, – сообразила Тонечка, – не обращай внимания, это из-за маски и перчаток!
– Ага, – согласился Ленька, вытирая пот со лба. – Это ж надо такое удумать! Прям «Камеди клаб»!
Саша ни с того ни с сего вдруг рассердилась:
– А вы про пандемию ничего не слыхали, мужики? Вирус, люди умирают?
– Больницы не справляются, – поддержала Тонечка.
Ленька махнул рукой:
– Да вранье все, да, Петрович?
– Как есть, – подтвердил тот с крыльца. – От вируса спирт хорошо помогает, тяпнул полтешок…
– А лучше соточку, – перебил Ленька.
– А лучше соточку, – продолжал Петрович. – И все вирусы как рукой снимет!..
– Блажен, кто верует, – пробормотала Саша.
– Нет, погляди на них, Петрович! Эт самое, давайте поселфимся, а? Петрович, выдь к нам!
– Когда Котейко будет? – строго спросила Тонечка.
– Да кто ж его!.. Все на усилении, сказано! А чего надо-то? Или у вас коробку с масками с…стибрили?
И снова захохотал от души.
– Ничего у нас не тибрили, а нам нужно повидать Котейко. У нас соседка умерла, он просил ему позвонить, если что. А телефон не отвечает.
– Дак они все в лесу, – удивился Ленька. – Дорогу конаковскую сторожат, чтоб не ездили по ней.
– Да они с Москвы, – сказал Петрович так, как будто говорил, что они из психбольницы. – Откуда им про конаковскую дорогу знать? Ну, пройдите, пройдите. Чего там у вас? Кто помер и когда?
Одна за другой Тонечка и Саша поднялись на узенькое крылечко с подгнившими балясинами. К перилам была прикручена ржавая консервная банка, полная окурков, у стены веник и совок. Вторая дверь, обитая видавшим виды дерматином, тоже была распахнута настежь. С правой стороны решетка, а за ней канцелярский стол с открытым журналом и телефоном, с левой – несколько дверей и разномастные стулья. Сверху свисала лампочка без абажура.
Родион пришел бы в восторг, подумала Тонечка. И сказал бы, что здесь очень красиво.
– Вон в кабинету проходьте, – пригласил пузатый Петрович. – Которая открыта. Стало быть, вы с Москвы, а здесь по какому делу?
Тонечка аккуратно присела на шаткий канцелярский стул возле стола. Второй стул оказался у двери, и Саша устроилась на нем. Петрович, пыхтя, пролез на начальственное место.
– Мы здесь живем, – начала Тонечка. – Временно. Меня зовут Антонина Герман, а это Саша Шумакова.
Толстяк посмотрел сначала на одну, а потом на другую, пырнул носом по-кабаньи и пробормотал:
– Временно! Устроили там в своей Москве черти чего и сюда все побегли как ошпаренные! Небось когда там у вас все медом намазано, так вы про нас и не вспоминаете, а как вирус, так сюда повалили, нас отравлять!
– Мы потому и в масках, – сказала Тонечка растерянно. – Чтоб не заразить никого.
– Да на одно место вам всем эти маски понадевать! – сердито продолжал Петрович. – Чтоб не выдумывали чего не надо и чтоб жили как люди! Ну, чего уставилась?! Я тут хозяин, в своем праве, ты ко мне пришла, а не я к тебе! Командовать в Москве своей будешь!
– Да не собираюсь я вами командовать!
– Понаехали. – Толстяк не в силах был сразу остановиться. – Масок понацепляли на рожи свои сытые да гладкие! А у нас преступность уличная по области втрое по сравнению с прошлым годом! Это как понимать? Это так надо понимать, что все ваши, московские, куролесят!
– Мы не куролесим, – сказала Саша. – И отчитывать нас не за что.
– А я считаю, что вас, москвичей, не отчитывать, а пороть нужно. По воскресеньям! И по телевизору показывать, как порют!..
– Спасибо вам большое за помощь. – Тонечка поднялась. – Саш, придется нам Вячеславу Андреевичу звонить. Может, хоть у него телефон работает!
– Какому еще Вячеславу Андреевичу?! – взревел толстяк.
– А мэру вашему, Селиверстову, – заявила Тонечка с интонацией «на-кася выкуси». – Пойдем, Саша.
– Стой, стой! – Толстяк испуганно привскочил со стула. – Ишь, шустрая какая! Чуть что, так сразу мэру звонить! Все вы, москвичи, заполошенные!
– А что вы на нас кидаетесь?!
– Да кто кидается, кто кидается!.. Уж и поговорить нельзя! У вас, у московских, никакого понимания нету! Шуток и тех не понимаете! Давай, давай, присаживайся обратно! И ты, подружка, присаживайся!
Все расселись, как сидели, – Саша у двери, Тонечка у стола, Петрович на хозяйском месте.
– Так чего у вас стряслося? – деловым и даже отчасти официальным тоном спросил толстяк. – Звать меня товарищ майор Мурзин Николай Петрович, а вы кто будете?
– Антонина Герман, – представилась Тонечка, которой уже было смешно.
Она легко перескакивала с одной эмоции на другую, как по камушкам прыгала. Ее муж, великий продюсер, иногда говорил, что с ней и поругаться как следует не получается, она отвлекается и быстро забывает, из-за чего собралась ругаться!
– Мы живем на Заречной улице. Наш дом номер три, Сашин, – она оглянулась, – номер два. А в первом жила Лидия Ивановна, фамилии я не знаю…
– Решетникова, – неожиданно сказал товарищ майор Мурзин Николай Петрович.
– Вы ее знаете?!
– Да это в Москве вашей никто никого не знает! А у нас все промеж собой знакомцы либо сродники! Вечная ей память, пусть земля пухом, как говорится…
– Николай Петрович… – Тонечка попыталась поправить за ухом проклятую маску. Резиновые пальцы перчаток путались и тянули волосы, зацепить маску за ухо никак не получалось.
А, провались она совсем, правда!..
Тонечка стянула маску и зажала ее в руке.
– Николай Петрович, – повторила она. – Участковый просил меня посмотреть в доме Лидии Ивановны, может, телефон найдется или какие-то адреса! Мы с Сашей посмотрели, но ничего не нашли.
– И чего?
– А… вы? – спросила Тонечка. – Если вы всех тут знаете! Может, и родственников ее тоже?
– Да она-то приезжая, – заявил товарищ майор. – Последних лет тридцать всего и живет здесь!
– Ох, ничего себе, – пробормотала Тонечка, – приезжая! Тридцать лет живет!
– Она, Лида, ни с кем не зналась. Сама по себе. По первости к ней наши бабы-то было разбежались, а она им от ворот поворот! Я, мол, к вам не лезу, и вам ко мне ходу нету.
– Так совсем одна и жила? – не поверила Тонечка. – И никто не приезжал?
– Зачем никто? – удивился Николай Петрович. – Племянница бывала пару раз, сын ейной племянницы тоже наезжал.
– Пару раз за тридцать лет? – уточнила Тонечка.
– Ну, мож, раз пять! – Николай Петрович выровнял на пустом столе три карандаша. – Я за ими не записывал, когда они приезжали, зачем! А чего вы всколыхнулись, бабы?.. Вам-то что за дело?
Тонечка и Саша, которых никогда в жизни никто не называл бабами, немного растерялись. Сашину растерянность Тонечка прямо почувствовала спиной.
– Ваш лейтенант Котейко попросил в доме посмотреть, нет ли телефона или каких-то адресов, чтобы сообщить родственникам, я же вам говорю!
– И чего?
– Телефона мы не нашли, – сказала Саша.
– И адресов тоже, – подхватила Тонечка. – Но нам показалось странным, что у Лидии Ивановны камея пропала, видимо, старинная. И шторы в доме все задернуты.
– И чего дальше? Ну, задернуты, ну и хорошо!
– Она никогда не задергивала, – твердо сказала Тонечка. – Вот сколько я здесь живу…
Тут Петрович опять захохотал так, что стол скрипнул и отъехал от его пуза.
– Да сколь ты тут живешь-то?! Пару месяцев? Ну, москвичи, ну, затейники! Куда ни придут, ни приедут, сразу затею затеют!
Тонечка молча смотрела на него.
– Ну, задернула бабка штору, и чего теперь? А эту, как ты сказала…
– Камею.
– А ее сунула куда-то да и забыла! Или забрал кто!
– Кто забрал?
– А кто нашел покойницу, тот и забрал! Ты ведь мне намек даешь, что, мол, она не сама преставилась, а помог кто-то? Так?
Тонечка кивнула.
Николай Петрович посерьезнел.
– Ты нам тут воду не мути, – сказал он строго. – И без того синим пламенем горим с этим вашим карантином! Это ж надо такое удумать – всю державу на карантин запереть! Все позакрывали, всюду замки понавесили! Мужики от безделья перепились все, бабы по улицам с синяками ходят, ребятня в хулиганизм подалась! – Он так и сказал «хулиганизм». – А вам, московским, все мало! Теперь, знамо дело, Лидушку прикончили!
– А если на самом деле прикончили? – тихо и упрямо спросила Тонечка.
Майор Мурзин Николай Петрович приподнялся со своего места, оперся ладонями-подушками о стол и перегнулся к посетительнице.
– А это уж наше дело, – тоже тихо проговорил он. – Москва нам тут не указ. Сказано, не мути воду. Ступайте, бабы, по домам. Или, ежели вам заняться нечем, за упокой души свечку поставьте, самое бабье дело!
– Как зовут племянницу Лидии Ивановны?
– Знать не знаю и не желаю.
– Где она живет? В Москве?
Тут Николай Петрович радостно осклабился и сложил из своих пальцев пухлую фигу.
– Во! Видала? Сами-то они с Москвы, а племянница с Твери ездила!
– Адрес у вас есть? Племянницы?
– Сроду не было. – Николай Петрович опять по-кабаньи пырнул носом. – Сказано, не лезь не в свое дело! Не расхлебаешься потом с тобой!.. И… давайте двигайте отсюда! Время уж к обеду!
– Старшему лейтенанту Котейко скажите, что мы его искали, – угрюмо попросила Тонечка. – Пойдем, Саш.
– Это я уж расстараюсь, – пообещал Николай Петрович. – Это ж прям новость номер один, что вы его искали! Щас я прям за руль и до лесу, где у них пикет выставлен!
Тонечка и Саша одна за другой вышли на улицу и остановились у лавочки, на которой все играл с телефоном весельчак Ленька.
Он не обратил на них никакого внимания, они его больше не интересовали.
– Да уж, – сказала наконец Тонечка. – Никто тут нам помогать особенно не расположен.
– А ты все-таки думаешь, что нам нужна помощь?
– Нужно родственников найти, Саш, – Тонечка вздохнула. – Даже если я все придумала и Лидия Ивановна сама по себе умерла, как-то не по-людски выходит. Кто ее похоронит, где? А родственники, оказывается, есть.
– Да этот упырь и наврать мог, – заметила Саша.
– Зачем ему нам врать?
– Затем, что мы из Москвы, а он Москву ненавидит.
Они пошли по узкой улице под горку. Машины ездили редко, прохожих тоже почти не было. Но те, что попадались, непременно останавливались и подолгу смотрели им вслед. И водители притормаживали и тоже смотрели.
– Я нервничаю, – призналась Саша. – Все смотрят.
– Привыкнешь, – с философским видом Тонечка махнула рукой. – С Родионом хуже, на него тоже все смотрят, а он этого не любит. И маску снимает, и перчатки! Я стараюсь в магазин сама ходить, чтоб он лишний раз там не терся.
– Смотри, правда все закрыто.
Во всех домишкам, уцелевших от стародавнего купеческого изобилия, в первых каменных этажах помещались лавки, лавчонки, салоны сотовой связи и парикмахерские «экономкласса». Все двери заперты, некоторые даже заложены поперечинами, на всех белели бумажки. Бумажки извещали, что «в связи с карантином» заведение не работает.
– …И как жить? – спросила Тонечка саму себя. – Люди ведь как-то кормились, что-то делали, старались. А теперь что? Мой муж говорит, все производство встало, никто ничего не снимает, договоры расторгают так быстро, аж бухгалтерия не справляется! А у него тоже люди работают, а у них семьи, дети, кредиты…
– Кто у тебя муж? – поинтересовалась Саша.
На белые бумажки, извещавшие о закрытии, она старалась не смотреть.
Должно быть, во время войны женщины так же отворачивались от собственных окон, заклеенных крест-накрест газетными полосами.
– Продюсер, – сказала Тонечка. – Великий. Звать Александр Герман.
– Тот самый?..
– Наверное, тот, – согласилась Тонечка. – Он снимает фильмы, а я пишу сценарии. Это теперь никому не нужно.
– Ну, подожди, – Саша поправила проклятую маску. – Может, еще будет нужно.
– Хорошо бы. И надо бы, чтоб все до этого момента продержались! И мы, и артисты, и съемочные группы! А самое главное – зрители.
– Это точно, – пробормотала Саша.
– Вон там за складами дивной красоты церковь. Вдруг она открыта, мы бы правда свечку поставили! А нет, хоть снаружи посмотрим. Хочешь?
Саша немедленно выразила желание осмотреть церковь.
– А что тут за склады?
– В Дождеве мебельная фабрика, довольно солидная, – проинформировала Тонечка, чувствуя себя старожилом. – Многие там работают. И еще стекольный завод, не такой, как в Гусь-Хрустальном, но тоже приличный. Настоящий советский хрусталь делает. Я тебе потом покажу бокалы! Сейчас все закрыто.
– А ты хорошие сценарии пишешь? – вдруг спросила Саша.
Тонечка искоса взглянула на нее. Теперь дорога поднималась в горку, идти было трудно.
– Мой муж говорит, хорошие, – сказала она осторожно. – Его бы воля, он бы меня заставил по сценарию в месяц писать, а я так не могу. Мне сначала нужно чуток подумать, потом еще немного, потом… Ну, вот «Дело штабс-капитана», например, я написала!
– Иди ты! – не поверила собеседница.
– Точно тебе говорю! А что такое?
– Я тебе потом скажу, – пообещала Саша. – Есть у меня одна идея… Не то чтоб идея, но… мысль. Мы обсудим, вдруг она тебе понравится.
…Они поднимались к церкви и разговаривали, как старые подруги, которым наконец-то удалось встретиться и даже пару дней побродить по приятным местам. Тонечка то и дело забывала, что познакомились они вчера, ничего друг о друге не знают и бродить вдвоем им… незачем.
У них есть только одно общее – покойная Лидия Ивановна, старая княгиня.
Тут Тонечка «перепрыгнула» совсем на другую мысль.
– Но ведь камея пропала, – сказала она. – И Лидия Ивановна не могла ее потерять! То есть могла, конечно, но это уж совсем невероятное совпадение! Такое даже в сценарий нельзя вписать!
Саша остановилась.
– Тонечка, – выговорила она и неожиданно сняла маску, – ну ты же не думаешь, что камею на самом деле взяла я?..
– Н-не думаю, – призналась озадаченная Тонечка. – А что? Ты взяла?
– Нет, конечно!.. Просто упырь сказал, что камею мог утащить тот, кто нашел тело! А я не брала.
– Ну, конечно, нет, – успокоила Тонечка. – Что ты вдруг занервничала?
– Потому что я не брала.
– И я не брала, – уверила та. – И Родион не брал. – Тут она опять «перепрыгнула». – Я второй день уроки не проверяю, он наверняка ничего не делал вообще. Он у нас не учится категорически! Когда спрашиваешь почему, он или молчит, или разводит демагогию. А я ему говорю – проще за два часа все выучить, чем каждый день скандалить.
– Зато рисует гениально.
– Саш, мы не знаем, гениально он рисует или просто рисует, – сказала Тонечка с досадой. – Если гениально, все в порядке, он всю оставшуюся жизнь может ездить верхом на кривой козе, а поклонники будут восторгаться! А если нет? И придется работу искать, зарплату получать? А он до сей поры с ошибками пишет!
– Ну, знаешь, – подумав, проговорила Саша. – Человек с фамилией Герман не может быть дебилом!
Тонечка засмеялась и шумно выдохнула:
– У-уф! Почти пришли. Лестницы – враг панды, честное слово.
Белая, как меловая гора, тяжелая, как шлем тверича, широкая, как крепостная стена, церковь венчала собой горушку. Отсюда весь Дождев был как на ладони – узкие улочки, купеческие домики, покосившиеся заборы. За рекой Дождевкой тянулись сараи, склады, догнивали ржавые дебаркадеры и брошенные катера. Солнце подсвечивало свежую, только что пролезшую зелень, и от всей этой картины становилось невыносимо грустно.
– Должно быть, пристань там была, – сказала Саша. – Во-он, видишь? Где домик с трубой и как будто причал.
– Наверняка была, – согласилась Тонечка.
Ей всегда жаль было этих городов, в прошлом зажиточных и нарядных, а сейчас пропадающих ни за грош.
…Совсем как старая княгиня Лидия Ивановна!..
– Всю Великую субботу дождь шел, – Тонечка улыбнулась. – И я очень боялась, что в Иерусалиме огонь не сойдет.
– Да ладно, – неуверенно сказала Саша.
– Точно, точно! А когда сошел, я так обрадовалась! И побежала сюда, хотя церковь закрыта, службы не было. У меня кулич в духовке стоял, а я все равно побежала. И вот, представляешь, как только я на горку взобралась, вдруг – рра-аз! И солнце! Откуда оно взялось?! И сразу весело стало, как будто дышать легче.
– Ну ты фантазерка.
Тонечка вздохнула.
– Ты как мой муж, – буркнула она. – Ни во что не верит, говорит, что огонь сходит не по Божьему промыслу, а по химической реакции. А мне так не нравится!
По древней брусчатке с пролезшей между камней травой они дошли до входа в храм, остановились и задрали головы.
– Представляешь, он стоит здесь с четырнадцатого века. И все видел. И все помнит.
Белые стены с узкими бойницами окон уходили высоко вверх, к солнцу, и казались бесконечными.
Саша положила руку в резиновой перчатке на монументальную резьбу.
– Смотри-ка, Тоня! Открыто!
Она поднажала, и дверь тихонько, неохотно подалась.
– Надо же! – воскликнула Тонечка. – Все время было заперто! Вот нам повезло! Заходи.
– А можно?
– Если нельзя, выйдем, – объявила решительная Тонечка. – Пошли!
Они зашли в полутемный притвор – здесь оконца были словно слюдяные – и прокрались дальше. Двустворчатая высокая дверь внутрь храма была приоткрыта, они зашли и остановились. Тонечка натянула на голову капюшон толстовки. Саша, которой нечего было натянуть, посмотрела по сторонам в поисках корзинки с платками, которые обычно ставят в храмах.
Корзинка оказалась в самом углу.
– Я пойду с батюшкой Серафимом поздороваюсь, – негромко сказала Тонечка. В пустом храме ее шепот был отчетливо слышен. – Вон там, в правом приделе Серафим Саровский. А ты посмотри, как купол расписан! Тут такие фрески!.. Глаз не оторвать!..
Тонечка торопливо пошла по правому приделу, шаги гулко отдавались от стен. В храме горели только лампады, и она представляла себе, что именно так здесь было в четырнадцатом веке – полутемно, гулко, и только лики отливают золотом, словно светятся сами по себе!..