Я вернусь к тебе, милая!
– Да.
– Физическая нагрузка?
– Я немного бежала.
– От кого бежала? Вам нельзя. Сейчас или днем?
– Около часа назад. От себя.
– От себя? Что это значит, объясните. Вас что-то сильно напугало? Галлюцинации?
– Можно и так сказать. Любовь первую встретила.
– Любовь – это хорошо для сердца.
– Несчастную.
Подошел ближе, присел рядышком, взял руку мою, запястье держит легко, пульс считает. Долго держит руку на пульсе. Потом снова своими глазами смотрит на меня, я аж ноги перестала чувствовать.
– А сейчас почему так пульс подскочил?
– Я волнуюсь. И вас стесняюсь.
– Одевайтесь, собирайтесь, поедем в больницу. С собой паспорт и полис.
– Не надо меня в больницу, пройдет.
– Пройдет. В больнице пройдет. Давайте, Мирослава. С этим диагнозом шутки плохи. Я вам показался неопытным? А меня все уважают, и я приехал сюда после четырех лет практики в кардиологии. Постараюсь вам помочь, но только в условиях больницы.
– Да, да, – закивала мама, – Полечите ее, мою ласточку сердечную. Душу бы еще кто полечил, у вас есть такие способности?
– Я постараюсь ради вашей ласточки, чтобы сердце ее стало сильным, если она будет слушаться. Я постараюсь. Мирослава, Вы можете идти сами? Или позвать водителя мы вас отнесем?
– Могу.
Через десять минут я уже сидела в темноте машины скорой помощи. Фельдшер рядом с водителем, а незнакомый доктор, который обещал меня снова сделать сильной и выносливой напротив меня, боком.
Я рассматривала его профиль и заметила, что он больше не надел очки. А лучше бы надел. Профиль у него был очень красивым. Таким благородным, и на подбородке ямочка.
Спустя еще пятнадцать минут он уже подавал мне руку возле приемного покоя горбольницы и больше уже ее не отпустил. Чтобы я не упала. Шли мы очень медленно, несколько метров, примерно десять. Прижал мою руку боком к своему халату и чуть перебирал пальцы задумчиво.
Я вспомнила, как плакала и хотела тоже выйти замуж, как Никита женился. За первого встречного. Вот просто выйти на улицу и крикнуть: «Выйду замуж за любого, кто согласен!!!».
Я хотела, чтобы у него была Лия, а у меня Лёва, Леша, Леонид, неважно кто, но чтобы я была замужем одновременно с Никитой, или даже раньше.
Потом отлегло, и я стала снова ждать, что он вернется.
Доктор усадил меня на кушетку и зашел в кабинет, передал мои бумажки медсестре.
Потом вышел и спросил:
– Мирослава, как вы? Одышка, сердцебиение?
– Да. А как Вас зовут?
– Вадим.
– Просто Вадим?
– Вадим Николаевич.
– А фамилия у вас какая?
– Дашко.
Я замолчала. Больше сил не было спрашивать, и так уже разболталась совсем. Запах больницы я ненавидела. Пахло иногда едой столовской, иногда спиртом, или пахло краской, побелкой, озоном, но больше всего пахло хлоркой… Вот её-то я и ненавидела.
Полы в нашей больнице скрипучие.
Вадим Николаевич куда-то заспешил на вызов, а меня с направлением даже не проводили, я и так тут все знаю.
Лучше бы к травнице пошла, чтобы она меня на ноги поставила. К той бабулечке, которая шепчет и веничком сухим машет, а потом дает такую плошку, в которой на дне ветки плавают. Дает и приговаривает:
– Выпиваешь – горько, а на душе – сладко.
Захожу в палату, четверо уже лежат, я пятая, кровать у двери. Спят, горки такие лежат белые на каждой кровати. Я сажусь осторожно, и снова шаги – высыпали мне горсточку лекарств в ладошку.
Ночь.
Ни запахов весенних, ничего хорошего. На неделю, как минимум опять положили.
Я тихо зашептала продолжение песни:
«Он на войне героем был не на словах.
На теле раны, гимнастерка в орденах.
Но подошел он к дому – вдруг залаял пес,
А пьяный брат сдержал свой смех потоком слез.
И сжав ладонь в кулак, не чувствуя руки,
Он удалился прочь от берега реки.
И к монументу двух сердец и стрелы
Он возложил свои дешевые цветы»…
Отвернулась я к стенке и поняла, что выть мне совсем не хочется. Только хочется спросить, еще раз глядя ему прямо в глаза:
– Да, Никита, я была на этом фото, а тебе ничего не показалось странным?
Глава 3.
Я проснулась утром и, конечно, не увидела добрые глаза нового доктора Вадима Николаевича, у которого набралась смелости, спросила имя, да еще и фамилию. Я увидела на своей, то есть больничной тумбочке книгу – рассказы О. Генри и сразу взяла ее в руки.
Читать. Всегда любила читать и писать, литература – мой любимый предмет. Наверное, Никита узнал, что я попала в больницу, и передал мне эту книгу.
Когда я читала её и смеялась, или удивлялась, мой Никита умилительно успокаивал. Мой бывший Никита.
Никогда мы уже не станем прежними чистыми и честными друг с другом детьми. Я вчера убегала от него и ощущала, что бегу в темный тоннель, который обязательно закончится ослепляющей и манящей белизной, только я еще пока её не вижу.
И вот я прибежала. В больничные стены. Мамочка моя, я же так тебя люблю! Я опять подвела тебя, мама!
Женщины уже шуршат пакетами, пошли умываться, а я прижала к себе эту книгу, закрыла глаза и вдыхаю ее незнакомый запах.
Такую точно толстенькую книгу он брал для меня с собой, когда мы ездили с Никитой в Калининград. Конечно не с Никитой, а со всем классом, но мы ездили … вдвоем, хотя у мамы совсем не было денег. Мама Никиты помогла, чтобы мы поехали вместе, потому, что он решительно отказывался без меня шагу в сторону Калининграда ступить. В шестом классе. Сидели в автобусе, ужасно хотелось спать, и я, как всегда, положила ему голову на плечо, а он взял меня за руку. Это заметила чужая строгая учительница Елена Станиславовна.
Никите она ничего не сказала, а на меня так презрительно и ненавистно посмотрела, что я стала дрожать и почти вскочила.
Он в этом автобусе касался моей руки, прижимал ее к себе, и спрашивал: «Милка, ты чего, замерзла? У тебя пальчики ледяные. Ты что? Дать тебе мою куртку?»
А я только шептала ему: «Тише, Никит. Не надо меня трогать. Мы не одни, на нас учительница смотрит».
Он тогда засмеялся и помахал ей рукой…. Смелый и смешной.
Мы же читали эти рассказы и смеялись, и он вспомнил. Всё было так чудесно. Никита меня осторожно гладил по руке и целовал в лоб теплыми губами. Родными.
Всегда писала красивые сочинения, и часто писала Никите. Сама сочиняла ему письма, как я его люблю и какой он хороший у меня. А после того, как Елена Станиславовна позвонила маме и сказала, что из-за поездки нас с родителями ждут у директора, я задумалась – если бы нас разлучили, что я ему могла бы написать? И мне пришли в голову только эти строки: «Я не смогу жить без тебя». Только эти слова. Получается, не могу, и с шестого класса это поняла. Еще немного поживу и всё. Еще немного полежу здесь и всё.
Я открыла книгу и увидела надпись: «Вадиму от любящей старшей сестры в день рождения».
Так! Это мой доктор. То есть не мой, а больничный. Его же зовут Вадим. А зачем он мне ее положил.… Чтобы вспомнила!
Я поняла – это знак судьбы. Как тот знак, что его мама мне передала. Оказалось, что все мои школьные письменные сочинения в его адрес и глупые первые стихи Никиточка складывал в папочку, которую хранил у себя в столе. А в моменты вечерней тоски по мне, доставал и перечитывал, как его мама сказала, с глупым, с таким умилительным, и с таким проникновенным лицом, будто у него ума нет совсем.
Мама передала мне эту папку с глупым и растерянным лицом и проникновенно сказала: «Мой сын просил вернуть это тебе, Мирослава. Мой младший сын».
Я вздохнула и схватила свою сумку. Мне захотелось в ней найти ключик к счастью, или что-то шумопоглощающее, потому, что все зазвенели посудой и в коридоре раздался шум тележки. Сейчас разнесется запах утренней каши с куском серого хлеба и плавленым сырком, без масла, без соли.
Хотелось чем-то занять свое утро. Я бы уткнулась в эту книгу, но воспоминания, как омут затянут меня с головой. Добрый доктор и не догадывался, какой знак судьбы он мне подсунул.
Казалось, что если не думать и не вспоминать, станет легче, а на душе такое равнодушие, что .... маму обязана помнить! Мама, мамочка, я за тебя держусь, и ради тебя буду держаться пока смогу.
И, конечно же, я нащупала в сумке свою тайну, несколько запечатанных конвертов. Неосознанную тайну, я её припрятала под подкладку своей сумки с бежевым бантиком, потому, что лето, а осенью обязательно переложу их в сумку с черным бантиком…
Это были письма, которые я писала Никите, и которые снова вернулись ко мне.
Я писала ему на прежний адрес в часть, хотя там он уже не служил, он демобилизовался. Или, как сказал – служил по контракту, но отказывался получать.
А я писала! Потому, что в какой-то момент, когда надо было выжить, заставила себя поверить – он просто еще не вернулся ко мне из армии, а та встреча с невестой Лией мне приснилась.
Я не спала и писала, всю ночь и вот когда уже поняла, что почти умираю, перед больницей положила в свою сумку эти вернувшиеся из его армии назад конверты. С отметками. Решила, пусть их когда-нибудь найдут и ему отдадут.
Возродили к жизни, поэтому я решила, что увижу его и отдам. Через три месяца, передумала отдавать, не смогла выкинуть....
Вот и шанс был ему их из рук в руки, только без сумочки я тогда была. А надо ли теперь?
Нет, не надо.
Я бы новое написала: Никита, я была на этом фото, а тебе ничего не показалось странным? Тебе не показалось странным, что больше ни одной фотографии нигде нет? Ни одной, даже самой дурацкой, только чтобы мы вместе с твоим старшим братом, горячо любимым всей вашей семьей и тобой …
Никита обожал фотографироваться вместе. Мы готовились, он поправлял на мне бантики, я поправляла его прическу, его густые черные прекрасные шелковые волосы. Мы прихорашивались и просили нас сфотографировать вместе.
А потом… мы стали фотографироваться в поцелуе.
Его брат тоже к нам вставал третьим иногда. Он тоже любил, сам, один, с девушками красивыми, со своими девушками. Фотографировал свои мышцы, и обязательно улыбался натянуто. А со мной … Это была единственная фотография, мы лежим в обнимку, мои голые ноги, мои руки, кофточка моя вязаная сиреневая. Наверное, всё было именно так. Я же не видела, спала после сидра бабушкиного веселого и грустного одновременно.
Решительно вытащила письма на свет божий. Мои одиннадцать сочинений для мальчика любимого Никитушки, которого я всё еще ждала из армии….
Долго перебирала конверты, с какого начать.
Начался обход.
Моего доктора доброго не было, зашла Светлана Владимировна, заведующая, и сделал вид, что крайне удивлена:
– Ну и что ты, кукушка? Опять бросила мать? Мирошка, я уже устала тебе говорить, нельзя тебе бегать. Давай, раздевайся, послушаемся. Отеков нет?
Она пощупала мои голени, помяла живот, постучала по печени, погрела свою вечную старую «слушку» и прислонила к груди.
– Ты знаешь, кто тебя принимал? Вот. Мы от него можем получить для тебя новый шанс. Написал твой диагноз под вопросом и к вирусологу сегодня поедешь после рентгена во всех проекциях, поставил «специфическую вторичную кардиомиопатию» под вопросом. Наконец-то взялся за тебя кто-то опытный.
– А откуда его к нам ветер занес, Светлана Владимировна?
Коршунова нахмурилась:
– Он в Санкт-Петербурге родился, учился, работал в Москве. Приехал по семейным обстоятельствам. Говорят, жена его сюда сбежала, и он за ней.
– Откуда сбежала?
– Откуда? Не знаю, с Москвы к себе на родину. Ты не знаешь ее, наверное, Мирошка. Постарше она тебя будет. Только бы она подольше тут на родине пожила. Врач такой нам необходим. В поликлинике прием вести будет и у меня тут, людей с того света вынимать. Нас всего тут … раз-два и обчелся. Я тебе выписала всё твое, а он ночь сидел на дежурстве и перечеркал. Вот, держи направления, скорая тебя в два часа заберет, поедете к областникам, уже договорились. Добегалась опять. Год с тобой мучаюсь, дорогая моя девочка. Год коту под хвост, а диагноз то областники поставили. Ну, поглядим, чего напишут! Отдыхай, тебе для диуреза всё принесли?
– Наверное. Спать хочется.
– Вот и спи, а что тебе еще тут делать? Разговоры не слушай, не волнуйся.
Пошла к другим пациентам….
А я, вдруг, с силой разорвала первый конверт, достала свое письмо и начала улыбаться, решила сделать такое лицо, как у Никиты, когда его мама дурачком называла.
«Здравствуй мой ласковый Никита! Природа нас радует, солнышко светит, птички запели красиво…. Мама со мной обращается бережно, как со своей хрустальной свадебной рюмочкой, где гравировка ее имени и кольца золотые. Меня обняла и поцеловала, почти, как ты. Погода у нас тоже чудесная. Кошка котят не родила. Не волнуйся.
Я много гуляю, и все время думаю о нас с тобой. О тебе, моя любовь, единственная и вечная. Где она живёт, эта вечная любовь, это святое знамя дураков? Сейчас, когда тебя рядом нет, я не знаю где найти эту любовь, может быть, в этих письмах она живет и от тебя ко мне путешествует. Я думала, какие мы с тобой счастливые, ты есть у меня, а я у тебя. Но ты уже вышел во взрослую жизнь, а я осталась той же Милкой, в детстве. Живу с мамой, в том же доме. Поутру прохожу мимо своей собаки и всегда глажу ее лобик и уши. Мимо куста с пионами и шиповником, обязательно наклоняюсь и вдыхаю аромат. Скоро твоя жизнь станет совсем другой, когда ты вернешься.
Я буду тебе нужна? Прости меня, Никита, если обидела тебя. Я не хотела этого делать. Люблю тебя, вернись ко мне, мой ласковый любимый сердцу человек».
Стало легко на душе, как будто первую частичку любви я выпустила из письма. Отправила в путешествие, Никита не получил и вернулась эта маленькая вечная любовь ко мне снова.
Сердце бьется пока ровно и часто.
Прекрасно бьется.
Сладостно.
Я открыла второе письмо. Еще 9 останется, как девять жизней у кошки…
«Любимый мой, ласковый мой, Никита, мой родной. Мне без тебя в нашем доме нравится. Не знаю, как смогу его отвоевать у своей двоюродной сестры. Когда тётя умерла и дом забросили, он ей был не нужен. А тут сказала, что землю будет продавать. Мне так жалко. Так жалко. Хочется, чтобы мы там с тобой опять хоть раз побыли вдвоем. И ты мне шептал на ушко, что я твоя жена, а ты мой муж любимый.
Только и осталось вспоминать и думать о том, что никто его не купит и не разрушит наше тайное счастье. Мы с тобой раньше были счастливы и хотели даже купить его, помнишь? Ты обещал, что он останется нам, мы там поживем и все восстановим. А сестре всё равно, она написала «дом под снос» в объявлении.
Я плакала. Потом успокоилась и стала там опять убираться.
Помнишь, ты так крепко заснул? Уже ночь на дворе, домой пора, родители уже ищут нас, я тебя бужу, бужу, а ты ворчишь на меня и не хочешь просыпаться.
Вот так я буду вспоминать про наши вечера с тобой всегда. Как мы играли в желания, и ты меня целовал все время, куда я тебе не разрешала целовать. Мне стало уже хорошо, потому, что ты скоро вернешься. Совсем скоро. Люблю тебя, вернись ко мне, моя радость».
Вернись ко мне радость. Радость верниииись!
Я чуть не закричала.
Опять положила руку на пульсирующую венку на шее и услышала «тук-тук-тук-тутук- тук-тутук».
На сегодня радости хватит.
И радость, и грусть, и беготня от мнимого жениха представляла опасность. Или мой добрый доктор так уже не считает после ночи дежурства?
Нет. Хочется еще чуть-чуть любви вечной из письма выпустить. И я открыла свою первую «жизнь» из оставшихся девяти, как у кошки.
Письма лежали в последовательности от первого до последнего, так же и вернулись.
В этот момент в больничную палату вошел … Нет, не Никита.
Брат его Илья Васильевич.
Зашел, накинув белый халатик, и затих.
Я смотрю на него во все глаза и молчу.
Слышу, наконец, его глухой голос:
– Привет, Мира. Как ты?
Я молчу и смотрю на него во все глаза.
Он свои бесстыдные глаза в пол уставил и мышцами громадными поиграл.
– Я тебе принес фрукты и орехи, это полезно для сердца, сухофрукты, икру баночку.
– Оставь, я обязательно съем. И прощай, ты же меня бросил. Тебе же перед братом стыдно, поэтому навестил.
– Да, бросил. А что не так?
– Илья, если хочешь, я сейчас так сильно тебя возненавижу, что умру от приступа, и твоя тайна вместе со мной. Еще что-нибудь скажи, выгони женщин из палаты, чтобы без свидетелей. Пять минут подожди, послушай мои мучения, потом еще пять минут тишину и сбегай за медсестрой, скажи, что я умерла.
– Мирош, не говори ему. Он все равно тебе не поверит. А у нас семья, родители переживают. Всё равно любовь у вас уже прошла. Давай повстречаемся немного, а? Чего ты хочешь? Хочешь, телевизор в палату принесу? Кольцо куплю, хочешь?
– Хочу! Давай и телевизор, и кольцо, и цветы. Давай. Ты же бросил меня, а теперь пожалел.
– Мирош, не так всё было. Не так. Ты первая, кто научил меня желать, любить по-настоящему, по-сильному, так, что без мозгов. Будто дышать не мог, так хотелось. Теперь я хочу, чтоб ты научила меня еще больше любить. У меня не было постоянной девчонки, только потому, что я их так не хотел. И ты первая, кто научила меня смотреть и видеть… Научи тебя любить!
– Этому тебя учить будет твой родной брат, а не я. Он умел. Если еще не забыл, научит.
– Когда дядь Миша помер, я ходил к тебе. И в больницу хотел, но … Мирош, остынь. Мой брат уедет, уже вещи собирает.
– Я очень спать хочу. Можно побуду одна?
– А можно я посижу немного? Хотя бы на краешке кровати?
– Моя мать тебе не простит моего приступа ненависти. Илья, лучше иди. За телевизором, кольцом и цветами. Не забудь брату пожелать счастливого пути.
– Не забуду. Выздоравливай.
– Обязательно!
Илья-насильник поставил пакет на стульчик и тихо вышел.
Никита собирает вещи и уезжает куда-то. Добрый доктор спит с женой или без жены после дежурства. Мамочка на работе, скоро прибежит с компотом, печеньем из овсяных хлопьев и вареными яичками, чтобы я не голодала после легкого ужина.
Вещи собирает. Господи, я же ему ничего не сказала, ни о чем не спросила. Осталось восемь… Нет, семь жизней.
Глава 4.
Прошло тяжелое время в больнице. До отъезда в областной центр осталось полчаса. Знаю, это странно, но у меня появилось чувство, что глаза моего доктора похожи на глаза святого, к которому меня мама водила, чтобы за здоровье свечу поставить. Я тогда шаталась от слабости и смотрела в эти волшебные синие глаза.
«Никита меня выслушает и простит» – думала я сейчас. – «Но я к нему не пойду, потому, что прощения просить мне не за что. Я лучше буду сидеть рядом с молодым, но опытным доктором Вадимом, и смотреть, как он пишет мне огромное направление и сопроводительное письмо».
– Так, Мирослава, я договорюсь насчет вас в Москве. Мне надо только подтвердить одно предположение, получить анализ на гормоны и увидеть показатели аутоиммунных заболеваний. Сегодня из областного вернетесь, ночью не бегать, не прыгать, не нервничать. А затем вам надо хорошо отдохнуть, выспаться и ждать. Как вызовут в Московский центр – сразу брать билеты, бронировать гостиницу и ехать с сопровождающим. Последний момент – как быстро вы снова набрали вес после эпизода резкой потери? Я смотрю у вас прошло меньше двух месяцев… Стали нормально полноценно принимать пищу и всё?
– Да, примерно так. А с каким сопровождающим? Это вы его дадите?
– Нет. Вам нужен родственник или друг, подруга. Родители есть? С вами могут поехать?
– Мама есть. Она единственная у нас работает сейчас, я не могу с ней. И ей не дадут отпуск.
– Даже несколько дней? Неужели у вас нет кого-то серьезного, ответственного, кто готов помочь?
– А что нужно делать будет?
– Вас довезти до кардиологического центра, проводить. Гостиница там есть, а я договорюсь насчет госпитализации. Если не возьмут, надо сразу вас перевезти в другой центр, в эндокринологию. На машине или на поезде, неважно. Когда всё решится, вас надо встретить и доставить в стационар уже ко мне. Мы еще понаблюдаем, я думаю.… Хотя пока рано думать, надо действовать. У вас тут одна из сложных ситуаций, неясный диагноз, под вопросом он у меня. Светлана Владимировна дала пояснения, и я неудовлетворён.
«У меня были только слова, а у него фотография. «Как, Милка, ты могла?» Эх, Никита, как же я могла…. Доктор неудовлетворён. Понятно».
Улыбнулась доктору, настрой был решительный.
И снова мысленно перенеслась.
«Когда он меня занес в черный список, вокруг все почернело. Пришло осознание того, что я могу только писать на бумаге бумажные письма. Я даже помню тот день, когда это случилось».
Раньше писала ему, ради удовольствия, как сочинения, и мы созванивались по телефону каждое воскресенье. Почему-то мне было важно, чтобы он разговаривал со мной именно по утрам. Бодрым и веселым голосом. Служил далеко-далеко, а я его слышала так близко-близко, как будто он рядом.
«Мила, остался ровно месяц, красота моя, я скоро обниму тебя. Я вернусь к тебе. И согрею тебя, будет так горячо!»
– Мирослава, вы меня слышите?
– Зовите меня Мира, пожалуйста. Вам будет легче.
– Мне и так несложно, у вас красивое имя, и девушка вы молодая, красивая, должна быть здоровая и крепкая.
«Это был последний его звонок».
– Вам нужно найти сопровождающего. В крайнем случае, незнакомого человека, который согласится вас доставить. Одной не советую, вы слишком слабы к нагрузке. Дайте мне контакты вашей матери, нужно несколько вопросов задать, она на мобильный не отвечает.
– Мама, когда на работе, не отвечает на незнакомые номера. Давайте я сама ей наберу, и вы поговорите.
Доктор вышел с моим телефоном в коридор, а я одела кофточку, взяла обувь в пакете, водичку в бутылке и стала собираться в полуторачасовую поездку на скорой. А потом в Москву.
Вышла к нему, он все еще разговаривал. Худой какой, напряженный. … Угрюмый сегодня.
– Так, найдут вам человека. Готовы? Медсестру позову, проводит.
День за дверью больницы оказался душистый и прохладный. Влажный, после дождя. На меня с деревьев срывались капли. Одна капнула на нос, и я улыбнулась.
Где-то цвела сирень и яблоня, ветер доносил аромат. Чувствовала, что в груди бьется. А в голове легко и свободно, будто там нет никакой трагической информации, а только ветер и аромат.
Села в скорую, бочком устроилась, сумочку рядом положила, карту медицинскую в папочке, и мы поехали.
Раньше мне казалось, что я жертва неверного бессовестного возлюбленного, который Лию, прекрасную жену себе нашел. Ушел к другой. Но теперь понимаю, что это вовсе не так. Не ушел и любит меня … неверную. Со мной рядом целых два года не было любимого человека, потому, что два других человека сделали всё, чтобы его не было.
Я никому не причиняла зла и боли, ждала любимого, а мне теперь от обиды деться некуда, кроме вот этих больничных стен и трясущейся «газельки» с кушеткой посередине.
Эти полтора года контракта Никиты, эти дни и часы после встречи с Лией… уже прошли.
Надеялась целый год, что он вернется ко мне, а еще полтора года уже ни на что не надеялась. Девушка Никиты не забывалась, она мне виделась сначала в свадебном платье, красивая, как царица, потом беременной, поглаживающей живот, а потом с младенцем на руках, кормящей.
Я выдержала и эти испытания… Не хотелось маму огорчать, я и не огорчала. Ела и улыбалась, гуляла потихоньку, долго гуляла, приходила вся взмокшая от пота и сидела тихонько на крылечке, гладила Любимчика по лобику и ушам, а он бил хвостом. Не бегала и не прыгала. Шила красивые шторки, тюль, и спала. Но я потеряла своего любимого. Что-то мне подсказывало, что он не плохой человек. В Лию влюбленный. Заслуживает счастья.
Илью-насильника видела, и пряталась. Не знала, что это он Никиту со мной разлучил. Не знала, что фото есть, и письмо написано какое-то лживое.
А сегодня в областном центре я услышала новые фразы в отношении меня, дистрофия миокарда и паращитовидная железа.
Когда я вернулась, было уже очень поздно. В палате стоял новенький телевизор, женщин много, еще с других палат присоединились. Смотрели вечерний сериал не в холле, а у нас в палате.
Моя тумбочка пестрела фруктами, на кровати лежали цветы и бархатная коробочка.
Открыла – кольцо из белого золота с пломбой, этикеткой, три камня сверкающих на нем посерединке, как обручальное.
Вадим Николаевич зашел в палату, когда я с коробочкой сидела.
– Мирослава, как перенесли поездку?
Поднял мое лицо за подбородок, попросил язык показать
Я и показала.
– Синевы нет, одышку не слышу, сейчас на ЭКГ и получите легкий ужин. Я уже почти уверен.