Ларс

– Ты совсем ничего не помнишь? – пробормотала девушка, чуть отстранившись от меня.

– Нет. Ничего.

– Тебя зовут Ларс, – начала она, вглядываясь в меня, будто пытаясь найти отклик на свои слова, – ты сын вождя всех словенов Гостомысла.

Девушка надеялась на то, что я покажу признаки проснувшейся памяти, но, видимо, я разочаровал ее своим молчанием. Ее слова потрясли меня и выбили почву из-под ног.

Как оказалось, я – Ларс, один из сыновей вождя или князя Гостомысла. Три других сына – Сигурд, Торвальд и Гуннар – погибли в морском сражении. Я единственный выживший. А девушка, что все это рассказала, – моя сестра Умила. Сейчас я нахожусь в Хольмгарде, столичном граде словен. Воевали мы против какого-то северного вождя Гунульфа, который стал кровным врагом моего отца Гостомысла. Меня нашли рыбаки на берегу залива и привезли сюда вчера.

Вся эта история меня сильно напрягает. При этом создается впечатление, что я что-то упускаю. Кажется, будто я действительно что-то забыл. Что-то знакомое. Нечто важное.

– Какой сейчас год? – решился я задать мучающий меня вопрос.

– Шесть тысяч триста тридцать четвертый от сотворения мира, – на автомате ответила Умила, удивленно распахнув глаза.

Итак, судя по всему, я попал в прошлое. Летоисчисление от сотворения мира. Христианство Русь приняла в девятьсот восемьдесят восьмом году. Эту дату я помню. Мне кажется, что я во временном периоде до десятого века. Давай, Шерлок, вспоминай разницу между старым летоисчислением и новым. Мозг пытался натужно разогнать свои мощности, но не знаю я, как высчитать текущий год. А единственные даты, которые я запомнил из школьной истории Древней Руси до десятого века, это девятьсот восемьдесят восьмой и восемьсот шестьдесят второй – приглашение Рюрика на княжение.

И тут меня второй раз озарило. Гостомысл! Он жил в первой половине девятого века. Это тот мужик, который пригласил Рюрика на княжение. И пригласил он его из-за того, что все его сыновья погибли. Все сыновья! А я – выживший его сын. И теперь Гостомыслу нет смысла приглашать Рюрика. И не будет династии Рюриковичей. Не будет объединения славянских племен под одну руку. Не будет Руси как таковой. И что же делать? Разум мечется в панике.

Видимо, борьба эмоций отразилась на моем лице, так как Умила вскочила, запричитала и выбежала из помещения.

Итак, надо рассуждать логически. Если Рюрика не призовут, то русского государства не будет. Насколько верно это умозаключение? Неужели не будет иного объединяющего фактора для славянских племен? Я не историк, поэтому не могу сказать с уверенностью о возможности становления государства. Но если у Гостомысла не будет сыновей, то к Рюрику он может обратиться с приглашением на княжение. Значит, чисто теоретически я могу умереть в ближайшее время и освободить Рюрику путь к трону. А есть ли Рюрик вообще? Тоже не ясно, так как не определился со временем попадания. А может, мне самому занять место Рюрика? Нет, даже думать не хочу об этом. Пресловутый эффект бабочки говорит о том, что все, кого я знал в двадцать первом веке, исчезнут. А исчезнут ли? Может, я в параллельную Вселенную попал. Зачем мне эти моральные муки? Инсценирую свою смерть, если совсем припечет, и все будет хорошо. Возможно.

Терзаясь сомнениями о своем будущем, не заметил, как в комнату вошла Умила и высокий седовласый здоровяк. Наверняка это Гостомысл! Никто иной не мог быть с таким властным взглядом и уверенной походкой. Широкие плечи и несколько заметных рубцеватых шрамов говорили о нем как о воине. Рассветные лучи, проникающие через единственное окно, освещали волевое лицо с глубокими ясными глазами. Тонкие губы и горбатый нос придавали ему хищное выражение.

– Сын! – прогудел Гостомысл.

Он подошел ко мне и рухнул на колени. Даже после этого он был выше полулежащего меня на полголовы. Схватив в охапку мое тщедушное, по сравнению со своим, тело, он пробасил о радости и гордости за меня. Умила присела на краешек кровати.

Знакомство с отцом тоже как-то меня зацепило. То ли время такое, где чувства и эмоции буквально ощущаются кожей, то ли семья, в которую я попал, очень импульсивна и чувственна по отношению к своим родным. Гостомысл – противоречивая фигура для меня сейчас. Он – историческая личность, к которой относишься с благоговением. В то же время его неподдельная радость от осознания того, что я жив, меня подкупает и заставляет уважать Гостомысла как отца и человека. И я заметил, что начинаю осознавать себя частью его семьи. Человеческая психика удивительна. Она адаптируется к любым обстоятельствам, видимо, для того, чтобы человек просто не сошел с ума.

Гостомысл спросил про самочувствие, посетовал на потерю памяти и сказал, что такое бывает. Он и Умила пожелали мне восстанавливать силы и постараться выйти к людям вечером. Якобы народ ждет моего появления, так как я символ того, что война с северным соседом не проиграна. Вечером же будет церемония прощания с погибшими братьями и воинами. Огорошив этой новостью, они удалились.

Я не знаю, какими словами описать свое состояние. Еще вчера я был обычным инженером на обычной работе. А сегодня я сын Гостомысла. Сегодня я в девятом веке. Сегодня я не в своем теле. Одно мое существование нарушает ход истории. Возможно, я зря переживаю по этому поводу, но неизвестность пугает сильнее всего. Если Рюрика не позовут на княжение, то неизвестно, каким путем пойдет история моей страны. И будет ли вообще эта страна. Следовательно, нужно спокойненько инсценировать свою смерть либо умереть на самом деле, что не очень обнадеживающе звучит. Решено. Адаптируемся под местное общество, изображаем свою смерть и живем дальше в свое удовольствие. На дворе девятый век, его первая половина. Если мне не изменяет память, то в эту эпоху в Европе создается империя Каролингов, а в Византии – расцвет культуры и искусства. Что еще? Не помню, не силен я в датах, да и в истории в целом. В любом случае можно попробовать себя в инженерии и металлургии, к примеру, в Византии. Буду прогрессором и создам какую-нибудь «вундервафлю». Угу, а потом прилетят санитары на голубом вертолете и подарят абонемент в психушку. Это в двадцать первом веке у меня под руками всегда были необходимые инструменты и вычислительные мощности для любой работы, а здесь я, обладая своими знаниями, не смогу ничего сделать без специальных приборов из спецсплавов.

Хорошо, будем думать более масштабно. Не будем жить в Византии, осядем в Руси. Где и какие металлы есть в европейской части России? Курская магнитная аномалия. Это огромное количество железа. Я в столице словенов, в будущем, а может, и нынешнем Новгороде. До будущего Курска больше тысячи километров. Не вариант. Еще где есть металлы? Точно помню, что на берегах притоков Ладожского озера имелись домницы в пятнадцатом веке. Это еще в универе на парах металлургии рассказывали. Значит, проблем с железом точно не будет. По драгоценным металлам есть вопросы, но они по большей части на Урале. Подытожим. Какой можно сделать вывод? А никакой. Допустим, я найду огромное количество металла. Что мне с ним делать? Строить завод по производству стали? С кем? С крестьянами, которые и азбуку не видели? Кстати, насчет азбуки – Кирилл и Мефодий в этом периоде жили, а значит, азбука если и изобретена, то не получила массового распространения. При любом раскладе развитие металлургии изменит ход истории, поэтому нужно не светиться.

Как же все сложно. Когда я читал книги про попаданцев, думал, что у них огромный простор для деятельности. А я – будто по минному полю хожу. Угораздило же меня попасть в ключевое событие создания русской государственности.

Пока я размышлял о своей незавидной участи, зашла сестра и принесла еду. Умила помогла мне сесть за стол возле небольшого слюдяного окна. Завтракая жидкой и пресной кашицей, я слушал щебетание сестрицы о том, что весь город жаждет меня увидеть и удостовериться в добром здравии. После завтрака Умила проводила меня к кровати и удалилась. Не вкусная, но сытная еда меня сморила, и я уснул.

Проснулся от звуков горна и какого-то переполоха у двери.

Мой организм восстановился достаточно, чтобы я не чувствовал слабость и мог самостоятельно передвигаться. Накинув рубаху и надев штаны, я босиком пошел разбираться в происходящем. Во дворе ярко светило солнце. Внезапный выход из полутьмы ослепил меня. Кое-как проморгавшись и привыкнув к дневному светилу, я обозревал интересную картину: широкий двор был усеян валяющимися и постанывающими людьми, прямо передо мной двое воинов заламывали руки мальчишке, явно проигрывая ему в ловкости.

– Что здесь происходит? – Я подал голос, стараясь привлечь внимание.

Возня с мальчишкой прекратилась, люди уставились на меня как на диво дивное.

– Да вот лазутчика поймали, Ларс! К тебе пробирался, – подал голос ближайший варяг, – видать, думал, что средь бела дня лучше получится черные дела творить.

– Юркий малец, всем двором ловили, – заметил второй.

Люди постепенно приходили в себя. Молчание превратилось в пересуды и шепоток. Воины поставили мальчишку на ноги, держа его за разведенные в стороны руки. Рядом валялся уродливый кинжал. Ножны от него, судя по форме, висели на поясе несостоявшегося убийцы.

– Кто ты? – спросил я у мальца.

Угрюмое молчание парня и зыркнувший взгляд исподлобья сказали мне, что он не очень горит желанием общаться.

– Свяжите и заведите его ко мне, – заявил я и вернулся в дом.

Через минуту два варяга привели связанного мальчишку и встали по бокам от предполагаемого лазутчика. Я сидел на лавке за столом.

– Кто ты? – повторил я вопрос. – Если будешь дальше молчать, то тебя обезглавят, а прежде будут пытать.

Я нагло блефовал, но мне безумно было интересно, зачем этот малой хотел ко мне залезть.

– Приказано было лишить тебя жизни, – получил я ответ.

– Кто приказал?

– Гунульф, твой кровник.

Воины напряглись и нахмурились.

– Что же он сам не пришел? Или труслив для такого?

Мальчишка насупился, не зная, что ответить.

– Ладно. А тебе что за резон меня убивать?

– Резон? – повторил малец непонятное слово.

Вот так и палятся шпуены. Вот на кой ляд мне сдалось употреблять явно не русское слово? «Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу», – подумал про себя.

– Зачем тебе меня убивать? – быстро исправился я.

– Дык монету сребряную дают за тебя. Гунульф объявил, что тот, кто принесет ему голову твою, получит серебра по весу оной.

Один из викингов достал мечь и приложил к шее мальчишки.

– Может, тогда твою головушку лишим ненужного тебе тела? – с угрозой заявил варяг.

Парень опустил голову, смирившись с судьбой.

– Отпустить его. Пусть идет. Скажешь Гунульфу, что дешево оценил своего врага. Пусть не боится убийц, ведь награда за его голову всего лишь медяк.

По нахмурившемуся виду воинов понял, что им не понравилось мое поведение, но приказ исполнили. Мне трудно объяснить свои действия. Иногда бывают случаи, когда совершая поступок импульсивно, необдуманно, считаешь его правильным. Это некое внутреннее убеждение правильности.

Мальчишка встал, потер освободившиеся запястья и поклонился.

– Меня зовут Михрютка. Я твой должник.

Малец метнулся к двери и выбежал на улицу. Воины неспешно пошли за ним. Расталкивая крупногабаритных вояк, вбежала Умила и бросилась ко мне.

– Жив! Жив! – зашептала, крепко обнимая, сестра.

Слухи по городу разносятся быстро. Неудавшееся покушение на фоне траурной церемонии прощания с погибшими всколыхнуло столицу племени. Умила направлялась ко мне, когда ей сообщили о покушении. Ей почему-то тоже не понравилось, что я отпустил мальчишку.

Умила принесла траурный черный кафтан и сапоги. Одевшись, мы пошли на пристань, где уже собирался народ, и шла подготовка к церемонии. Люди то и дело поглядывали на меня, иногда тыкая пальцем, иногда одобряюще похлопывая. Были те, которые смотрели на меня явно неприязненно, эти люди потеряли в морском бою кого-то из своих родных. Наверное, во мне они видели символ их горести. Я же ведь сам задаюсь вопросом, почему именно я выжил в том бою, и от этих взглядов становится не по себе.

На пристани пришвартована ладья, в которой сооружен погребальный костер. Возле нее стоял Гостомысл и его свита. Народу собралось достаточно много, человек двести навскидку. В стороне стоял старик с посохом. Это был волхв, как сказала Умила.

Он поднял деревяшку и стукнул по дощатой пристани. Люди сразу примолкли. Его трубный голос действовал гипнотически.

– Дружина Сигурда утонула в море, когда разметало ее ладьи сильной волной, – начал говорить волхв, – а воины были ранены в сражении с Гунульфом и хищными, как голодные волки, норманнами его. Три сына Гостомысла не смогли добраться до берега и отдали жизни свои за нас, оттого есть великая печаль на Ладожье и в Хольмгарде.

Волхв говорил долго. Он словно дирижировал тембром своего голоса. Даже я, дитя двадцать первого века, не мог оторвать взгляда от плавных движений его посоха, вникая в то, что он вещает.

В какой-то момент я отвлекся от происходящего. Меня не покидало ощущение, что все это какая-то игра, бред больного воображения. Я хочу домой, в свой век и эпоху. Хочу интернет и телефон. Да простейшую туалетную бумагу. В голове поселились панические мысли. Мне не нравится здесь. Меня могут раскусить. Я непригоден к жизни в этом времени. Моральные терзания толкали меня на безумства. Хотелось бросить все и убежать. Трусливые мыслишки стучались в черепушку, вводя в состояние уныния.

Я почувствовал, как Умила дергает меня за руку. Старец закончил речь. Гостомысл подошел к ладье и толкнул ее. Народ провожал удаляющуюся лодку. Сзади кто-то отправил горящую стрелу, поджигая суденышко.

Нужно отметить интересный момент, что в целом народ не сильно угрюмый. Умила, как мой проводник, щебетала без умолку. От нее я понял, что в традициях их народа прощание с погибшими – это не что-то плохое, а нечто нейтральное. Словенское племя верит в то, что душа умершего, если она вела достойную жизнь, устремляется в лучший мир на пир с богами. С последними тут тоже не все просто. Волхв является жрецом Перуна, чей идол я разглядел на площади. Монументальное сооружение. Дерево, из которого стругали его, было в обхват метра три-четыре. Местная религия допускает жертвоприношение. Надеюсь, меня не отправят на алтарь в качестве жертвы, если вскроется мое попаданство.

Народ двинулся за пиршественный стол. Мы с сестрой присоединились к праздношатающимся. Благодаря Умиле я познакомился со всеми видными деятелями племени, причем не только словенов. Поддержать Гостомысла пришли его союзники, предводители племен чуди, веси, меров, кривичей и дряговичей.

А еще я узнал, что завтра после вече Умила уплывает к своему мужу, поэтому я останусь без гида. Эта новость меня расстроила, я уже проникся никогда ранее не испытанными братскими чувствами. А вече, на которое меня позовут как сына словенского вождя, будет по вопросу похода на Гунульфа. Гунульф – это тот мужик, который напал на моих братьев и чуть не прибил моего реципиента.

Пир продолжался достаточно долго, молодежь играла в какие-то забавные игры, а люди постарше вкушали еду. Столы ломились от изобилия. В моем веке такого разнообразия нет, как в это время. Играла красивая музыка – такую у нас называли архаичной, а здесь она считается современной.

Довольно быстро я устал, тело от ранения еще не оправилось. Умила помогла дойти до моей избы. Пожелав доброй ночи и чмокнув меня в щеку, она побежала назад. Этот день наконец-то закончился. Уснул я быстро, размышляя о том, как же сделать так, чтобы все поверили в мою смерть. И я нашел выход. Но это уже завтра.

#1 Баляба – рохля, разиня. – Здесь и далее примеч. авт.

#2 К. Е. Маковский (1839-1915) – русский живописец.