Бисквитка

Кто мы ― куклы на нитках, а кукольник наш ― небосвод. Он в большом балагане своём представленье ведёт. Он сейчас на ковре бытия нас попрыгать заставит, а потом в свой сундук одного за другим уберёт.

Омар Хаям

Пролог

Кое-кто на фабрике считал старшего мастера человеком недалёким, даже глупым, хотя глупость его была замысловатой, путанной и непостоянной. Как только на лице старика появлялась безмятежность, а взгляд уходил куда-то во внутрь, он становился недоступным для общения. И это напоминало одержимость. Вслушиваясь в тихий шорох собственных мыслей, герр Клос переставал, теряя связность речи, отвечать на вопросы, и совершенно не понимал, о чём укоризненно толкует жена, принесшая завёрнутый в тряпицу обед.

Мальчишки-подмастерья, приставленные к нему в обучение, беззлобно смеялись, наблюдая, как мастер, что-то бормоча едва слышно, шарил по полкам, рылся в столе и вдруг замирал с поднятым вверх указательным пальцем, или, вцепившись себе в волосы, сердито раскачивался на табурете, который иногда падал, не выдержав напора, сбрасывая на пол это нелепое существо.

В остальное время он мало отличался от других обитателей городка, традиционно украшенного фахверковыми постройками и шпилями готических церквей, что с комфортом расположился в основании живописного холма, в мягких складках которого среди зарослей можжевельника прятались сказочные сталактитовые пещеры и тихо струилась чистейшая вода из многочисленных источников.

Как и многие жители, герр Клос исправно ходил на работу, отдавая ей большую часть жизни и практически всю душу. Пару раз в неделю после трудового дня заглядывал в местный кабачок-кнайпе, своего рода клуб по интересам, чтобы выпить под лёгкую закуску кружку пива и обсудить последние новости с соседями (чужаки здесь бывали редко). В привычной обстановке ― длинные столы, массивная дубовая мебель ― всё располагало к неспешной беседе. Случались, правда, и споры, поводом для которых всё чаще становилась политика или спорт. После ужина, удобно устроившись в любимом кресле, с уже не раз восстановленной обивкой, герр Клосс листал газеты, где всегда находился повод хоть для удивления, хоть для ворчания. В выходные дни, страдая от вынужденного безделья, проверял счета и безуспешно препирался с женой, склонной к бесконтрольному потреблению аптекарских снадобий.

Лишь мятный ликёр с его освежающим вкусом, который с незапамятных времен делали всё в той же маленькой аптеке, что через дорогу, не вызывал у него раздражения.

Очень действенное лекарство!

Принял рюмочку и хворь непременно отступит. Не то что порошки да пилюльки, коими неразумная супруга травилась с утра до вечера, пытаясь извести то одну болячку, то другую.

Однако от приступов безумия (фрау Марта временную его чудаковатость считала исключительно болезнью ущербного ума) сладковато-горький напиток старика не спасал. Увы.

Не далее как в прошлое воскресение, когда герр Клос надумал освежить старинную надпись над дверным проёмом и подправить гравийную дорожку, чьи очертания показались ему слишком расплывчатыми, ликёр вновь оказался бесполезным средством, хотя и весьма приятным на вкус.

Надо отметить, что он всегда заботливо относился к своему жилищу. Да и как иначе?! Ведь дом перешёл к нему от отца, а тому от прадеда, и был построен в традиционном для немцев стиле, когда сначала возводится жёсткий деревянный каркас, а потом пространство между балками заполняется камнем, глиной или кирпичом, а то и вовсе строительным мусором. Прадед, не имея достаточных средств, каменным сделал только цоколь, чтобы стены не сырели, а дальше использовал смесь глины с ветками, соломой и щепой, чтоб дом «дышал» и стоял долго. И действительно, благодаря стараниям нескольких поколений до сих пор всё держится, не осыпается, хотя столетний рубеж давно преодолён, о чём свидетельствуют выбитые под крышей цифры: тысяча семьсот шестьдесят два, то есть дата рождения дома, в котором всё так же слегка пахнет скипидаром, цветочным мылом, сверкают чистотой полы, а напольные часы в ореховом корпусе исправно отсчитывают время.

Герр Клос привычно взглянул на календарь (подарок на рождество от любезного аптекаря), пришпиленный прямо к стене. Всё правильно: на дворе тысяча восемьсот девяносто седьмой год, ещё чуть и нагрянет век двадцатый. Или вползёт? Или того хуже ― ворвётся, словно хулиган, круша и безобразничая. Нет, нет. Пусть уж лучше произойдёт всё тихо, незаметно, без потрясений. А впрочем, как бы это событие ни случилось, постоянный уход за жилищем, которому в этом году исполнилось ровно сто тридцать пять лет, никто не отменял.

Всему своё время.

Прошлой весной герр Клос побелил наружные панели, подкрасил коричневым цветом дубовые балки, в точности сохранив сложный геометрический рисунок с чередованием тёмного и светлого. Квадраты, треугольники, ромбы. Асимметрия узоров только приветствуется. Теперь пришла пора привести в порядок слова, что когда-то вырезал над входом его далёкий предок: Wie die Mache, so die Sache. Какова работа, такова и вещь. Напоминание потомкам о том, что род у них мастеровой, работящий, где слово «качество» не пустой звук, а образ жизни.

Почти вся родня, да и сам герр Клос, были стеклодувами. Ремесло изучали с детства. А как иначе?! Ведь всё на глазах. Раньше, как правило, работали на дому, получая сырьё от заказчика и ему же сдавая готовую продукцию. Трудились всей семьёй по подряду, распределив обязанности так, что даже детям поручались несложные задания. Конечно, кое-кто и сейчас так работает, по старинке. Но не герр Клос. Его беспокойный и склонный к изобретательности ум не остался незамеченным. Вот уже два десятка лет трудится он на фабрике в должности старшего мастера, которому позволено порой отступать от правил и инструкций, чтобы придумать нечто новое, необычное, чего нет у других.

А тот плетёный короб, в котором когда-то приносили сырьё, стоит теперь в кладовой со всякими нужными и ненужными в хозяйстве вещами, среди которых, если порыться в левом углу, там, где пёстрая ветошь свалена в кучу, всегда найдётся фляжка с ликёром, припрятанная на всякий случай.

Всякий случай наступал обычно в воскресенье, после церковной службы, где-то между поздним завтраком и обедом.

Приняв рюмочку для бодрости и найдя на полках нужную банку с краской, герр Клос принялся за работу, аккуратно обводя кисточкой каждую выпуклость на буквах, пока от напряжения не разболелось плечо, с отдачей в руку. Ничего не поделаешь ― возраст. Раньше бы и внимания не обратил, а теперь придётся перерыв делать.

Узким ходом между домами, стены которых на самом верху опасно сближались, он перебрался во внутренний дворик, чтобы отдохнуть на скамейке. Привалившись к вышитой подушке, что заботливо оставила для него жена, собрался было подремать, как вдруг солнечный зайчик, выпущенный каким-то невидимым шкодником, мазнул его по лицу и ловко куда-то умчался, потом снова вернулся, побродил по соседнему дому и замер, слегка пульсируя, на одной из угловых масок, которыми издавна принято украшать жилища, чтобы от злых сил защититься.

Следить за солнечным зайчиком, что медленным танцем огня любоваться.

Левый глаз оберега полыхнул золотом, заискрился, но потом появился ещё один лучик и высветил второй глаз, отчего и так хмурое выражение маски стало совсем неприятным, даже зловещим. Герр Клос отодвинулся на край лавки, заёрзал нетерпеливо, потом вернулся на прежнее место.

И тут случилось как раз то, что так сильно не любила фрау Марта.

Старый мастер вдруг вскочил, забегал, размахивая руками, по тесному дворику, зачем-то схватил маленькое зеркальце, что стояло на умывальнике, и грохнул его об камень. После чего, ползая на коленях, собрал все осколки в жестяную коробку от чая. И под укоризненным взглядом супруги, пришедшей на шум, замер нелепым изваянием на скамейке, не отвечая на вопросы и не реагируя на призывы идти обедать.

Выстроив в голове логическую цепочку из слов: «глаза, следящий взгляд, зеркало», герр Клос надолго выпал из действительности. Решение давно интересовавшей его задачи казалось совсем близким.

На всю следующую неделю старый мастер снова стал развлечением для насмешников-учеников и объектом для недовольства фрау Марты, даже не обратив на это внимания. Несовпадение с окружающим миром, слишком заметное окружающим, ему не мешало и вот что странно ― совсем не беспокоило управляющего, давно уже знающего, чем заканчиваются подобные глупости.

Но в этот раз не сложилось ― результат получился какой-то половинчатый.

Часть первая. Кукла

1. Базарная площадь уездного города Купцовска, что с выгодой расположился по восточную сторону от Уральских гор, окружённая со всех сторон складами в два этажа, маленькими магазинчиками на любой вкус и прочими городскими зданиями самого разного назначения, в этот час уже была полна народу (шумного, гомонящего на разных языках, порой и одетого причудливо), что без устали, дурея от запахов специй и еды, шастал среди палаток, балаганов и всевозможных ларьков. Кто-то, пробуя предложенный продукт, сразу делал покупки, кто-то, напротив, пока все ряды не обойдёт, до кошеля и не дотрагивался, кто-то, повесив лоток на перекинутый через плечо ремень, свой товар пытался пристроить, громко при этом его нахваливая, а иные граждане, праздно-беспечные, прогуливались просто так, ради интереса, «продавая глаза» и обмениваясь новостями. Скрипели телеги, фыркали лошади, пронзительно кричали верблюды.

Пожилая, сухонькая, чуть прихрамывающая нянька, державшая за руку маленькую девочку, в самую толпу не полезла, а обошла вокруг. Миновав сначала лесоторговый склад, потом хлебный лабаз, она оказалась перед двухэтажным торговым домом одного из самых богатых купцов города, но и там не остановилась, а свернула в Васильевский проулок, со стороны которого потянуло невероятно вкусным запахом свежих баранок.

– Уф, кажись, добрались, ― пробормотала она с явным облегчением и чуть отпустила маленькую ладошку, что нетерпеливо заелозила в её шершавых, измученных подагрой пальцах.

Родной дядька девочки стоял уже возле дверей, от которых вниз вели несколько неровных потёртых ступенек, и громко отчитывал разносчика товара за испорченный короб, обещая тому «бошку оторвать и руки-крюки повыдёргивать». Лаврентий Дмитриевич, хоть и невелик был ростом да узок в плечах, голос имел внушительный. Басовитый, как говорила нянька. Она, конечно, его побаивалась, но грубостей не терпела, особенно в присутствии дитя.

– Ишь разорался будто оглашенный, ― беззлобно буркнула старушка, пропуская вперёд Ташу, которую близкие звали иногда Тушканчиком за любопытно-настороженный взгляд и готовность убежать, если что-то не понравится.

Увидев племянницу, Лаврентий сразу притих, угомонился, лишь погрозил нерадивому работнику тощим кулаком, отложив разнос до следующего раза.

– Ну-у, здравствуй, душа моя! ― заулыбался Лаврентий Дмитриевич навстречу малышке и няньке, Варваре Ивановне, не забыл здоровьица пожелать, а потом самым серьёзным тоном спросил, ― Что, Таша-Наташа, настоящему делу пойдём учиться? Не побоишься ручки-то белые запачкать?

– Нет, дядюшка, не побоюсь, ― чуть смущаясь, ответила она и взглянула на няньку ― правильно ли сказала. Та, поправив ей светлые кудряшки, что выбились из-под кружевного капора, одобрительно кивнула: «всё так, не тушуйся».

Таше, чья мордашка была ещё по-детски округло-щекастой, а глаза искрились любопытством, первый раз разрешили посмотреть, как делается её любимое лакомство.

Когда вошли в пекарню, Лаврентий вытащил из корзины какую-то белую тряпицу и сунул её няньке, чтоб та повязала поверх платья девочки, «а то не ровён час запачкается». После чего подвёл Ташу к огромной печи, где сутулый старик в засаленной рубахе ворошил поленья длинной кочергой, отчего искры, путаясь и мешая друг другу, резво взлетали, чтобы тут же упасть мерцающей огненной пылью в раскалённые угли. Попав в объятия горячего воздуха, Таша даже попятилась ― вдруг жаркие вихри подхватят и унесут, как пушок от одуванчика, к самому потолку.

Нянька, заметив её испуг, рассержено фыркнула на Лаврентия Дмитриевича:

– Смотри, дитё мне не спали!

Он спорить не стал, приподнял девчушку над полом и переставил к большому столу, подальше от огня, там пожилая работница в цветастой косынке месила тесто: сначала мяла-катала мучной комок быстрыми сильными руками, а потом рубила его тупым ножом. Да ловко так, словно фокусник из бродячего цирка. Когда тесто сделалось гладким, плотным, она отрезала небольшой кусок и с поклоном подала Таше.

– Нате вам, барышня, слепите себе колечко.

Баранка у девочки получилась чуть кособокая и слишком тонкая, но так ведь опыт ― дело наживное.

– А теперь давай-ка обварим её в кипятке, чтоб красивая сделалась, глянцевая, и останется нам с тобой в маке колечко повалять да припечь, ― терпеливо объяснял Лаврентий премудрости своего дела, не забыв при этом поинтересоваться, ― ну, пигалица, нравится тебе у меня в пекарне?

– Очень, дядюшка, очень, ― ответила Таша, раскрасневшись от жары и усердия, ― а можно я ещё одну слеплю?

Но тут снова вмешалась нянька:

– Хватит ужо, а то перегреешься, ветерок вот дунет да просквозит, а хворать тебе нынче никак не годится.

– Тогда пойдёмте чаю откушаем, а то и правда застудим девку перед самыми именинами, ― с этими словами Лаврентий Дмитриевич снял с крюка связку готовых баранок и провёл гостей длинным тёмным коридором в маленькую комнатку, отделённую от лавки ситцевой занавеской, где водрузил баранки на горячий самовар, чтобы не остыли.

Усадил Ташу за стол, подложив ей заранее на стул свёрнутое в несколько слоёв одеяло, а то не дотянется, нянька рядом пристроилась, да распорядился налить им по большой чашке чаю с душистыми травами, варенья всякого в розетки положить, сам же наколол щедро сахару и подал на расписной тарелке.

– Кушай, душа моя, лакомись! Жаль только, что девиц наших дома нет ― к бабке в село отправили, на подмогу в хозяйстве, а то бы они тебе компанию мигом составили. Ну ничего, скоро свидитесь.

Таша изо всех сил старалась вести себя как взрослая, сидела прямо, локти на стол не складывала, крошки аккуратно собирала и отправляла в рот, но когда в комнатку заглянула крёстная, она с радостным визгом скатилась со стула, чтобы обнять любимую тётушку.

– Да полно тебе, полно, ― улыбнулась Анна Юрьевна, ― виделись же третьего дня! ― и предложила, ― если ты, Ташенька, уже сыта, то пойдём котяток тебе покажу, наша Мика троих принесла.

Всё тем же длинным сумрачным коридором они дошли до его середины и через узкую дверь выбрались во двор, казавшийся тесным из-за множества хозяйственных построек. С трудом открыв тяжёлые ворота в каретный сарай, тётушка подвела девочку к дальнему углу, где в плетёной старой корзинке лежала трёхцветная кошка Мика, а рядом с ней копошились котята, ещё слепенькие, но уже забавные.

Таша замерла от восторга, рассматривая все подробности: крохотные лапки, которые пока что котят не слушались, а хаотично взбивали-молотили воздух; от неловких движений малыши переворачивались, обнажая розово-беззащитные толстые брюшки; но чёрные влажные носы уже точно знали, в каком направлении нужно двигаться, чтобы найти крохотный источник мамкиного молока.

Пока девочка ворковала над корзинкой, Анна Юрьевна тихо поинтересовалась у няньки:

– Как там Евгения Дмитриевна, не запаздывает ли?

– Должно быть к вечеру прибудут, ― тоже шёпотом откликнулась Варвара Ивановна, ― телеграфом давеча сообщение пришло, что с паровоза оне слезли, заночуют в Челябе и рано-рано утречком в путь. Э-хо-хо, ― вздохнула она, ― дорога-то у Дмитревны тяжёла-а-я, дальнешная. Хозяин-то сказывал, что от Москвы до нас чуть ли не две тысячи вёрст, ну ничё, доберётся с божьей помощью. А мы пока у вас тут в гостях потешимся, чтоб раньше времени…

– Крёстная, крёстная, ― позвала Таша, ― а когда с котятами поиграть можно будет?

– Да вот как глазки откроют и бегать начнут.

– А это скоро будет? На следующее лето? ― Таша ещё не очень ориентировалась во времени, поэтому иногда веселила окружающих своими смешными предположениями.

Анна Юрьевна, с трудом сохраняя серьёзный вид, заметила, что гораздо раньше. Ещё даже листья пожелтеть не успеют.

– Давай я тебе на пальчиках покажу, сколько дней пройдёт. Один, два… ну, дальше ты считай.

Таша не растерялась и бойко продолжила:

– Семь, одиннадцать, четыре.

– Ой, Тушканчик ты мой ненаглядный, пора, видать, маменьке твоей задуматься насчёт обучения. Особо голову премудростями забивать, конечно, не стоит, а вот читать да считать тебе, купеческой дочке, очень даже пригодится.

– Я буду купеческой дочкой? ― удивилась Таша.

– Не будешь, ― смеясь, ответила крёстная и пояснила, ― ты уже и так дочь купца, причём купца первой гильдии, так что давай не подводи отца, учи науку-то. Пойдём-ка в дом, я тебе кубики поищу. С буквами и цифрами. По ним девицы мои грамоте да счёту в своё время обучались. И ты не отставай.

***

Особняк купца-бакалейщика Ивана Дмитриевича Дареева, выкупленный несколько лет назад у наследников разорившегося дворянина Хомутова, первый этаж имел каменный, второй ― деревянный, украшенный мезонином с резными деталями, маленькой башенкой с часами и ажурным балконом, что очень нравилось его супруге Любови Гавриловне, большой любительнице архитектурного кокетства. По её же просьбе во дворе среди цветников, отделённых друг от друга краснокирпичными дорожками, была выстроена замысловатая восьмиугольная беседка из белого камня, второй этаж которой облюбовали дети, превратив его в летнюю площадку для игр.

Несмотря на то что Иван Дмитриевич придерживался патриархальных традиций, как и положено потомственному купцу с безупречной репутацией, он всё-таки позволял жене не только платья по европейским лекалам заказывать, но и собственное мнение по некоторым вопросам иметь, а также распоряжаться некоторой суммой так, как она сама сочтёт нужным.

Времена нынче не те, чтобы домострой учинять.

Так что пусть родные и близкие имеют чуть больше свободы и удовольствий от жизни, чем в стародавние времена его родителей, со множеством запретов и условностей.

Сам же вечно занятый делами и разъездами, Дареев модой не увлекался, не мужицкое это дело, носил одного и того же фасона сюртук, лишь летом меняя его на светлый парусиновый костюм, носил не по одному году, благо что не толстел ― род у них такой, за редким исключением, тощий и прогонистый. Иногда жена всё ж настаивала на кое-каких изменениях в его гардеробе, не отказывал ― пусть себе тешится, ему без разницы в полоску жилет или в клеточку.

Однако к некоторым новшествам в укладе жизни относился с подозрением, хотя одним из первых в городе приобрёл динамо-машину с паровым двигателем, что давало возможность пользоваться электрическим освещением во всём доме, но сохранил при этом и керосиновые лампы, как более экономичные; а также усовершенствовал водопровод, оставшийся от прежних хозяев, что позволило устроить быт с ещё большим комфортом.

Недёшево, конечно, так ведь для себя и домочадцев ― чего жадничать.

А вот, скажем, покупку велосипеда не одобрял. Баловство. И цена за бегомашину кусачая ― до четырёхсот рубликов доходит. К тому же придётся экзамен по вождению сдавать. Слыхал, что для того, чтобы права получить, надо перед комиссией из трёх полицейских поплясать: тронуться с места, сделать «восьмёрку», резко затормозить и ловко спрыгнуть на землю. Не получилось, приходи через неделю. Кое-кто из неуёмных прогрессистов за разрешением и номерным знаком по месяцу ходит, пока нужного умения не покажет.

Смешно, право!

Хотя, может быть, и современно. Даже батюшка царь с семейством чуть ли не каждый день кости трясёт на этой перекладине о двух колёсах. Для моциона.

Нет, Ивану Дмитриевичу такое пустое занятие не по нраву, уж лучше в дело средства пустить или детям какую радость устроить.

Первенца, названного в честь деда Дмитрием, он воспитывал в строгости, даже повесил на стенку в его комнате плётку ― больше, конечно, для острастки, потому что никогда ею не пользовался. Игрушки покупал исключительно для пользы ума ― деревянные строительные наборы, головоломки, книги с картинками и энциклопедии. Разумеется, без оловянных солдатиков да пушек не обошлось. Целая корзина до сих пор в Митиной комнате стоит. Там и пехота, и всадники, и генералы с солдатами в разных мундирах, и крепости с мостами, всего не перечесть, но сделано искусно: всадники с лошадей снимаются, а палатки, из полотна пошитые, разбираются как настоящие.

С шести лет приставил к сыну гувернёра-немца и нанял двух учителей, собираясь отдать Митю по технической части, заметив его склонность к механизмам. Ребёнок поначалу игрушки разбирал-раскурочивал, всё хотел подсмотреть, как там внутри устроено, потом освоил и обратный процесс. Недавно волшебный фонарь на керосиновой лампе сам сломал, сам и починил, но одну картинку на стеклянной пластине всё же грохнул. Супруга, скорая на расправу, наказать хотела, но Иван Дмитриевич не дал. Ошибки, они с каждым случиться могут. Чего уж тут. Сына, правда, отчитал, чтоб не забывал, что каждая вещь денег стоит, а они с неба не падают. Однако втайне наследником гордился, ведь к десяти годам стал Митенька одним из лучших учеников городской гимназии.

«Пусть себе учится, ― размышлял Дареев, ― ума да опыта набирается. Наберётся ― поедет в Москву или даже за рубеж учёбу продолжать, а нет ― так и в родных пенатах есть чем заняться, хозяйство большое. Одних складов четыре штуки, чаеразвесочная фабрика, пассаж с магазинами в два этажа, не считая павильона на Нижегородской ярмарке, доходного дома в удачном месте, и прочего имущества чуть помельче. Да и задумок хватает. На будущее, на перспективу».

Конечно, Иван Дмитриевич понимал, что век двадцатый уже на подходе ― что там до него осталось, всего несколько месяцев, ― и прежние правила, когда младшие беспрекословно слушаются старших, а жёны во всём подчиняются мужьям, исчезают безвозвратно, поэтому многие молодые люди, получив хорошее образование, уходят из семейного дела. Переменив сословие, становятся чиновниками, врачами, адвокатами, у кого к чему душа лежит.

Какой путь выберет Митя, он пока не знал, но на всякий случай, тяжело вздыхая и прося у Бога милости, готовил себя к любому повороту, утешаясь тем, что сам он мужик пока не старый (подумаешь, тридцать четыре), запросто ещё наследников настрогает, занятие-то нехитрое. Главное, чтоб получился человечек со способностями, ведь к торговле не каждый склонность имеет, тут особый дар нужен ― предпринимательский, а это и чутьё, и расчёт, и даже азарт, и работа с утра до поздней ночи.

Сам Иван Дмитриевич и младший его брат Григорий, когда порешили вести торговые дела обособленно, каждый за себя, смогли отцовские капиталы, оставленные в наследство, не только сохранить, но и преумножить. Старались. Да и деловой смекалкой обделены не были. А вот Лаврентию, старшему брату, из мелких лавочников в первую гильдию выбиться до сих пор не удалось.

Фартовости что ли не хватило?

***

Иван Дмитриевич, заложив руки в карманы, в нетерпении прошёлся по кабинету и выглянул в окно ― ему показалось, что скрипнули въездные ворота, но нет, никакой суеты во дворе не обнаружил. Неохотно вернулся за стол, снова пододвинул счета за прошлый месяц, однако не работалось. Зато на глаза попалась прошлогодняя карточка в серебряной рамке, где они всем семейством снялись в новом фотографическом салоне. Митя серьёзный такой, строгий, словно на экзамене, а Таша, ангелочек кудрявый, едва улыбку сдерживает.

Вот о ком ему надо больше заботы проявить.

Митя, к примеру, выучится и вперёд, к вершинам, парень ведь не девчонка, не пропадёт. А за дочку душа как-то болит. Тут и приданым хочется обеспечить, капиталец на её имя положить, чтобы шансов на ярмарке невест добавить, да и чтоб потом, когда всё сладится, совсем уж зависимой от мужних средств не была.

«Неплохо бы, конечно, сосватать её за кого-нибудь из тех купцов, кому слово чести не пустой звук, ― рассуждал он уже не в первый раз, ― а то попадётся, упаси боже, вертопрах и прохиндей, закружит голову, слов пустых наговорит, оберёт до нитки и по миру пустит. По-всякому ведь бывает. Ну да ладно, ― отмахнулся Дареев от своих преждевременных страхов, ― что бежать впереди телеги, девка ещё малая совсем, пусть пока живет-играется».

Таше, что была на четыре года младше Мити, подарки от Ивана Дмитриевича перепадали часто: то медведь-плясун в полосатых штанах, то забавная куколка-пеленашка с базарного лотка, то коробочка монпансье с разноцветными вкусными кругляшами, то китайский старичок с качающейся головой, но это по мелочам, а к серьёзным праздникам Иван Дмитриевич готовился основательно, заранее, без спешки. Вот и о дочкиных именинах, которые счастливым образом совпадали с днём её рождения, задумался ещё в начале лета. Посовещавшись с женой и прикинув расходы, замыслил Дареев устроить в августе грандиозный праздник с весёлым спектаклем для детей и фейерверком. Наблюдать, как увеселительные огни с шипением и взрывами распускаются на тёмном небе в ярко-огненные цветы, ему и самому было интересно.