Бисквитка

В ожидании экономки Любовь Гавриловна в кресле устроилась, ладонь на живот положила: дождалась лёгкого движения, словно рыбка проплыла, и улыбнулась ― будет Ивану радость, по всем приметам ― мальчик. В этот раз торопиться с известием не стала, выждала положенное время, чтоб сомнений не осталось, а то в прошлом году с календарём напутала, обнадёжила муженька, да мечты пустыми придумками обернулись. Ещё вчера хотела сообщить, да минутки подходящей не нашлось, а сегодня мужу неможется, не до известий. Вот если к вечеру полегчает, тогда и ему даст послушать, как дитё ножкой бьёт, толкается.

Экономка в дверь постучала, прервав её мечтания. Собралась Любовь Гавриловна, мысли лёгкие из головы выкинула, строгости на себя напустила, а когда отчёт Марьи Васильевны выслушала, новыми распоряжениями её озадачила, вдруг вспомнила о гувернантке, что привезла Геничка из Петербурга. Вот тебе на! В суете-заботах совсем забыла её для знакомства вызвать. Видеть-то, конечно, видела, а вот поговорить минуты свободной не нашлось. Негоже!

– Васильевна, ― сказала она, ― попроси ко мне эту, как звать-то сразу и не выговоришь, Виль-ге…

– Мину, ― подсказала экономка, уже успевшая сократить труднопроизносимое имя до вполне доступного варианта, – Мину Осиповну.

– Пусть будет Мина Осиповна, ― не стала спорить Любовь Гавриловна, ― да вели горничной чаю нам подать и ватрушек. Погляжу, что за особа к нам пожаловала. Хоть и рекомендации ей Пал Игнатич дал отменные, а всё ж надо приглядеться повнимательней, кому дитя собираемся доверить. Мне вообще хотелось, чтоб это француженка была, у них и манеры, и вкус… Но дядечку-то надо уважить ― уж очень за неё просил, вроде она какая-то дальняя родственница жены его.

– Уважить, конечно, надо, ― поддакнула экономка, давно привыкшая, что хозяйка с ней длинные беседы ведёт, ― а француженку чего? можно будет и потом выписать, когда Таша чуть подрастёт.

– И то верно, пусть пока немочка будет. Ну ладно, давай, зови. И, будь добра, разберись наконец с новой горничной, эта дурёха мне опять мыло марсельское подсунула, ведь сказано, чтоб мятой было надушено, а такое только казанское бывает.

Гувернантка, одетая в плотное, мышиного цвета платье с узким лифом, застёгнутым до самого горла, тихо вошла в библиотеку, которую хозяйка приспособила под свой кабинет, и остановилась возле дверей в нерешительности.

– Проходите, садитесь, ― указала на стул Любовь Гавриловна, с интересом всматриваясь в её лицо, которое показалось совсем невыразительным, бледным и немного робким, но складочка на переносице и плотно сомкнутые губы всё-таки указали на некоторую твёрдость характера.

– Вильгельмина Осиповна Гречнёва, ― представилась гувернантка и положила на столешницу из палисандра свои бумаги, поверх которых лежало письмо от дяди.

– Документы посмотрю позже, ― Любовь Гавриловна небрежно сунула их в ящик бюро, ― а вот послание от любезного Пал Игнатича прочту сразу. Да вы садитесь, садитесь, пейте чай, у нас тут всё по-простому, по-домашнему. Мне сказали, что вас можно Миной называть?

– Как вам будет угодно.

Несколько минут Любовь Гавриловна молча разбирала дядюшкин почерк, затем сунула письмо в тот же ящик и, немного подумав, его на ключ закрыла. Предосторожность отнюдь не лишняя ― потому как второй год гостит у них её прабабка Антонида, старушка непоседливая, любопытная. Ей ничего не стоит перехватить чужую переписку, а потом пересказать секреты прилюдно, а то и вовсе наплести небылиц, в голове старой столько глупостей намешано. Домашние, зная её слабость, уже не раз подсовывали ей старые письма и жутко веселились, когда она, удивляясь, недоверчиво покачивала головой:

– Марья-то опять родила, и снова Васенькой назвали.

Как многие пожилые люди, что остались в стороне от главных событий, она, почти не выходившая из дома, остро нуждалась в общении, разговорах, хоть каких-то эмоциях. Любовь Гавриловна даже распорядилась к ней компаньонку приставить, но Антонида Макаровна быстро её извела, замучив фантазиями, а потом, не встретив должного отклика, и придирками. В последнее время стали замечать, что бабуля порой своей комнаты найти не может, и засыпает, где придётся, то на стуле за буфетом, то под лестницей на оттоманке, а то и вовсе в чужой постели, если доберётся туда раньше её хозяина.

«Надо не забыть гувернантку об том предупредить», ― подумала Любовь Дмитриевна и перешла непосредственно к расспросам. Но как ни старалась, разговорить девицу не смогла. Та отвечала на вопросы коротко, без подробностей, только из какой семьи, где училась, у кого работала, какими знаниями владеет. Пожелания по воспитанию девочки выслушала молча, не высказав никаких возражений и не обозначив своего мнения.

Вежливая, словно в панцирь ледяной одета.

– Хорошо, Мина, ступайте, ― вздохнула Любовь Гавриловна, расставаясь с иллюзиями ― в наперсницы такую не возьмёшь, скука одна, и добавила, ― Ташу нянька для знакомства приведёт после обеда. Но заниматься сегодня не надо ― с понедельника начнёте. Пока присматривайтесь. Да, и пусть дитю Варвара Ивановна подарки покажет, вчера не до того было ― гости, шум, суета. В игрушки попроще пусть играет, сколько захочет, а куклу ту, что фарфоровая, в руки особо не давать. Не дай бог разобьёт, сама же и реветь будет. Посмотрит и сразу в шкаф, нянька покажет, в какой. И непременно, на ключ, непременно. Всё. Можете пока идти.

Проводив гувернантку взглядом, Любовь Гавриловна лишь пожала плечами ― дядюшка назвал свою протеже безупречной, а на самом деле она нудная и унылая. Ни посплетничать, ни модные журналы обсудить…

***

Сложив ладони словно для молитвы и чуть касаясь кончиками пальцев подбородка, Таша минут десять зачаровано стояла перед куклой, усаженной гувернанткой в кресло, боясь дотронуться и нарушить всю эту невероятную красоту.

Наконец решилась: коснулась тёмных её волос, что были уложены в аккуратные букольки, каждая из которых закреплена шпилькой, украшенной бусиной. Благодаря фарфоровой бледности кожи и карим широко распахнутым глазам в обрамлении длинных ресниц кукла казалась живой, а пухлые щёчки с ямочками и аккуратные бровки дугой лишь усиливали это впечатление. Чуть осмелев, Таша расправила складки её платья, сшитого из тончайшего гипюра фисташкового цвета, под кружевным полотном которого обнаружился чехол в тон, под ним ― панталоны с вышивкой. Попробовала расстегнуть блестящие пуговицы на перепонке, что удерживала канареечно-жёлтые кожаные туфельки на полных ножках, ― получилось, потом обратно застегнула. Таша даже рассмеялась от удовольствия. Затем заглянула в полуоткрытую сумку, перекинутую через плечо маленькой модницы, и обрадовалась, обнаружив там миниатюрное зеркальце в блестящей оправе и расчёску, а также кошелёк из бисера, в котором позвякивали похожие на настоящие серебряные монетки.

Занятая разглядыванием милых подробностей, Таша не сразу заметила нечто странное в кукольном взгляде. А когда увидела, что один её глаз хоть и казался обыкновенным (тёмный зрачок и радужка ровного шоколадного цвета), но слева от зеницы в нём посверкивали серебристые искорки наподобие солнечных зайчиков; а второй глаз, если повернуть, скажем, куклу к окну, отчего-то менял оттенки, будто со светом в прятки играл, Таша даже ахнула от удивления, ей померещилось, что кукла внимательно следит за ней. Чтобы проверить ― так ли это, девочка отбежала к двери.

Ну точно, наблюдает!

А вот если сюда?

Она кинулась к этажерке, что стояла возле окна, и радостно захлопала в ладоши, переливчатые задоринки и здесь нашли её.

– Нянюшка, нянюшка, она на меня смотрит, она ― живая! ― закричала Таша, совершенно забыв, что та давно ушла, оставив её с новой воспитательницей и сказав, что с сегодняшнего дня заниматься с ней будет вот эта Мина Осиповна, а её, нянькина, забота ― теперь только спать уложить да вовремя утром поднять.

Гувернантка понимающе улыбнулась:

– Таша, Варвары Ивановны здесь нет, ― и добавила снисходительно, ― позвольте вам заметить, что кукла живой быть не может, это же просто игрушка, и смотреть как человек, она тоже не умеет. Вы уже не малышка, должны это понимать.

Девочка уступать не собиралась:

– А моя ― умеет!

– Хорошо, оставим пока этот разговор, ― не стала спорить Мина и сменила тему, ― думаю, что вы уже достаточно поиграли, поэтому сейчас пойдём на прогулку, ― с этими словами она встала, чтобы отнести куклу в гостиную, однако Таша, раскинув руки, загородила кресло и с вызовом, глядя прямо в глаза, сообщила:

– Нет! Не дам. И гулять не пойду!

– Но почему же, Ташенька? ― удивилась Мина, ей говорили, что девочка не сильно капризная, а тут на тебе, никакого послушания, ― погуляем, потом обед…, ― продолжила она в некотором замешательстве, ― всё должно быть по режиму.

– Не нужно мне никакого режима, я играть буду.

– Мне жаль вас огорчать, но, увы, придётся подчиниться правилам, ― решив проявить твёрдость, гувернантка отстранила девочку и, осторожно взяв куклу, понесла в гостиную, чтобы запереть в шкафу. Как велела Любовь Гавриловна.

С Ташей приключилась истерика.

Она, заливаясь слезами, бежала за Миной Осиповной, ухватив её за подол, с воплями требуя вернуть понравившуюся игрушку. Нечаянно зацепилась пуговкой за бахрому скатерти, стащив её со стола, а вместе с ней и большую вазу с георгинами, забрызгав всё вокруг водой и засыпав паркет осколками.

Первой на её крики примчалась, охая и держась за сердце, нянька, за ней кубарем скатился с лестницы Митя с удивлённо вздёрнутыми бровями, из кабинета вышла недовольно-сонная Любовь Гавриловна, столпилась в дверях прислуга.

Такого они ещё не видали.

С растерянным лицом Мина пыталась отцепить Ташины руки от своего платья, но та держалась крепко, и кричала так словно конец света настал. Нянька сгребла девочку в охапку и оттащила в сторону, дав тем самым возможность гувернантке открыть шкаф и запереть в нём игрушку.

– Что происходит?! – Любовь Гавриловна с негодованием посмотрела на всклокоченную дочь в мокром платье, та чуть притихла, давясь слезами и всхлипывая, ― Это что ещё за новости?! ― спросила она сурово, но разбираться в деталях не стала, ― в любом случае ты наказана, такое поведение недопустимо. Марш в свою комнату и никаких игрушек, в углу будешь стоять до самого вечера. А вы, ― кивнула в сторону гувернантки и няни, ― будьте добры, обе зайдите ко мне, когда дитя успокоите.

Через некоторое время всё ещё вздрагивающая от затухающих рыданий Таша была умыта, переодета в чистое платье и поставлена в угол. Поручив горничной присмотреть за девочкой, озадаченные воспитатели спустились вниз.

Варвара Ивановна особо хозяйских разборок не боялась: Дареев давным-давно сказал, что жить она будет в его доме столько, сколько сама пожелает, причём на полном обеспечении. Ну, пошумит Любовь Гавриловна, она всегда быстра на расправу, так это ж ненадолго ― день, два, она долго не сердится. Однако всё одно неприятно, что Таша вон чего учудила, на весь дом наскандалила. Хорошо, спальня родительская в дальнем крыле находится, а то и отца своими криками подняла бы, что совсем никуда не годится.

Мина переживала больше: ей совсем не хотелось из-за глупой невоспитанной девчонки возвращаться в Петербург, где придётся опять выслушивать нотации матери, терпеть её нудную опеку, и что самое неприятное, искать вновь работу, а хороших мест мало. К тому же неизвестно в какой дом попадёшь и как к тебе там отнесутся. Сама она ни с чем таким пока не сталкивалась, но слышать слышала, что встречаются среди нанимателей и хамы, и насильники, и просто неприятные люди. К тому же предусмотрительные хозяйки стараются брать в гувернантки женщин постарше, лучше некрасивых, а то и вовсе с какими-нибудь физическими изъянами, чтобы мужей в искушение лишний раз не вводить. Она же не относилась ни к тому, ни к другому типу ― довольно миловидная, с тонкой талией и нежной кожей. Чтобы избежать неприятностей и не остаться без средств, Мина давно научилась выглядеть невзрачно, безлико, серо, находя в невинном притворстве даже какое-то развлечение.

И что ж теперь всё насмарку?!

Кроме того, она обещала ради спокойствия матери, что в Петербург вернётся не раньше, чем через два года. Хотя это глупо. Как будто тут, в провинции, невозможно встретить людей, что живут и думают иначе чем простой обыватель.

Опасения обеих оказались напрасными. Любовь Гавриловна, помня о своём деликатном положении и предвкушая скорый разговор с мужем, гневаться не стала, лишь выслушала подробно, как всё случилось.

– Конечно, поведение Таши меня очень удивило, ― заметила она, ― Раньше ничего такого… Капризничала, но как-то в меру. Без истерик. Неужели всё из-за куклы? Странно. Она из-за игрушек никогда так не убивалась. Ну ничего, ничего, пусть постоит до вечера в углу, быстрей одумается. Куклу в руки неделю не давать и никаких поблажек. Пусть знает, что дозволено, а что нет.

Нянька, сердито скосив глаза почему-то в сторону гувернантки, попыталась свою подопечную защитить.

– Ой, да пошто ж дитю такая кара? Ну попала девке вожжа под хвост, покричала, невидаль кака, так на то она и ребёнок… Учителка опять же новая, непривышная, подхода к ней не знат. Любушка Гавриловна, может, не надо так уж строго? А? Я с ней поговорю, вразумлю как умею. Да и Мина эта Осиповна чёнить ей скажет, коль на благородную училась.

Гувернантка согласно покивала головой.

– Конечно, конечно. Уверена, я найду нужные слова.

– Ну хорошо, ― сказала хозяйка, снова ощутив внутри лёгкое, но настойчивое шевеление, ― пусть не неделю, а сегодня и завтра без игрушек сидит. Ладно, ступайте пока, ― сама же поднялась в мужнину спальню, где нашла Ивана Дмитриевича уже одетого, причёсанного и без утреннего дурмана в голове.

Обняв его нежно, только сказать собралась, что прибавление в семействе ожидается, как он и сам всё понял, заметив, как вдруг на несколько секунд Люба замерла, во что-то вслушиваясь, и ладонью по животу покружила, осторожно и ласково.

– Неужели…?! ― он вопросительно взглянул на Любовь Гавриловну.

Супруга отпираться не стала, повела игриво плечиком ― чего уж тут. Раскраснелась от удовольствия, поцеловать себя позволила, сначала в щёчку ― с благодарностью за чудесную весть, а потом и по-другому, как только наедине возможно.

Но шепнуть успела:

– Дверь-то на задвижку… замкни.

***

За обедом, что подали с заметным опозданием, Дареев, будучи в хорошем расположении духа, много шутил и смеялся, чем и не преминула воспользоваться Варвара Ивановна, рассекретив сегодняшний скандал и выпросив для Таши прощения.

– Ну что, хозяйка, не будем больше гневаться на дитятко неразумное? ― спросил Иван Дмитриевич супругу, та только махнула полной ручкой, мол, делайте что хотите.

Вечером, уже перед сном, заметил ей довольным голосом:

– Нянька-то наша без дела не останется. Так что по всем статьям гувернантку к Тушканчику мы вовремя выписали, ― и улыбнулся, ― хлопец, говоришь, будет… А хоть даже и девица, всё одно хорошо!

4. По привычке Мина поднялась рано, с рассветом, да и на новом месте не особо спалось. То ли воздух душный ― комната тесная, узкая, то ли ещё не привыкла, всего-то ничего прошло с тех пор, как сменился пейзаж за окном, и вместо питерской жемчужной серости наблюдает она пыльные, слегка тронутые осенью редкие дерева на фоне безупречно голубого неба, раскинувшегося над городком, который она ещё толком и не видела, но со слов Евгении Дмитриевны уже немного представляла.

Поначалу в этом месте крепость была, чтоб набеги кочевников сдерживать, со временем военное поселение по причине удачного расположения на перекрёстке древних торговых путей (караваны из Азии один за другим шли) превратилось в зажиточный уездный город. Здешняя ярмарка, что заморское эльдорадо, полное сокровищ и богатств, привлекла торговцев со всех сторон. Климат тут благодатный ― солнечных дней почти столько же, как в Крыму, оттого народ имеет нрав мягкий, добродушный, хлебосольный, что немаловажно, потому как собрался в Купцовске всякий люд, не считая русских: и татары, и киргизы, и башкиры, и немцы с поляками себе пристанище нашли, и многие другие. Хоть вера разная, а в основном мирно живут. Ещё, сказала Евгения Дмитриевна, тут на улице запросто можно встретить верблюдов с двумя горбами, высокие, степенные, по бокам тюки с товаром висят. Такого экзотического зверя живьём Мина никогда не видела, а потому время от времени в окно выглядывала, вдруг караван мимо пойдёт. Но нет, ярмарка, как оказалось, совсем в другой стороне находится, там, где река Смелка широкую петлю перед городом делает.

Ополоснув лицо из кувшина жестковатой водой с травянисто-полынным привкусом, Мина какое-то время сосредоточенно рассматривала своё отражение в овальном зеркале, что висело над туалетным столиком. В годы её учёбы в одном из закрытых женских заведений в дортуарах зеркала не разрешали, чтобы не развивать в барышнях излишнее кокетство и самовлюблённость. А то что нельзя, разумеется, больше хочется. Поэтому теперь, хоть и лет прошло немало, каждая новая встреча со своим отражением Мине была приятна. Но только утром или перед сном, когда лицо умыто и можно позволить себе быть собой.

Вытащив из шкафа шерстяное платье блеклой расцветки, пошитого специально так, чтобы не подчёркивать талию и скрыть белизну тонкой кожи, она оделась к завтраку, машинально поправила нательный крестик на длинной цепочке, тоже привычка из прошлого. «Крест не должен быть виден в вырезе форменного платья» ― напористым голосом классной дамы сказала она и тут же с дурашливым поклоном сама себе ответила: «Хорошо, мадам».

Не теряя больше времени на развлечения, Мина привела в порядок волосы, уложив их в скучный кукиш, пуховкой слегка припудрила светлым тоном лицо, специально сделав это неравномерно, и положила тёмную пудру на нижние веки, чтобы отвлечь чужой взгляд от кристальной прозрачности её бледно-голубых глаз. Подобрав в строгую полоску губы и собравшись внутренне, она спустилась вниз.

Любовь Гавриловна распорядилась накрывать завтрак для детей и их гувернёров отдельно, а вот обедать и ужинать, по возможности, предписывалось за общим столом. Поэтому в столовой, кроме Мити, его немца-учителя и горничной, что расставляла тарелки, никого больше не было. Таша с нянькой почему-то опаздывали.

Поздоровавшись, она заняла своё место; вежливо улыбаясь, ответила на какой-то пустяковый вопрос коллеги-гувернёра, пожилого, лысого, но с очень выразительными усами, и в свою очередь поинтересовалась о чём-то у него. Митя, которому хотелось побыстрей заняться своими делами, в нетерпеливом ожидании поглядывал на дверь. Наконец она отворилась, но вместо няньки и Таши заглянула экономка и передала распоряжение хозяйки: более никого не ждать, завтракать, а после чая Любовь Гавриловна желает видеть Мину Осиповну. Сделав вид, что тема разговора ей известна, гувернантка лишь согласно кивнула головой, а сама не то чтобы испугалась, но насторожилась, ей совсем не хотелось, чтобы некоторые её секреты были обнаружены так скоро.

Дареева ждала её в библиотеке, медленно прохаживаясь вдоль шкафов, туго набитых книгами с золотым тиснением на корешках, что достались вместе с домом от прежнего его владельца, но не похоже, чтобы их читали.

– Мина Осиповна, ― она с прищуром на неё взглянула, ― будьте добры, скажите, куда вчера вы дели ключи от шкафа, после того как убрали куклу?

– Как велено, положила здесь, в библиотеке, в верхний правый ящик стола, ― удивлённо сообщила гувернантка, ― а что случилось? Ключи пропали?

– Да нет, ― озадаченно вздохнула хозяйка, ― ключи на месте, но вот что странно: утром нянька обнаружила куклу возле Ташиной постели, на полу, с растрёпанными волосами, разутую и без одного носка, второй пока не нашли.

– А что говорит Таша?

– Ревёт, божится, что не брала. Но ведь врёт же! Хотя нянька уверяет, что ночью ничего не слыхала. Так старая уже, может, и заспала. Короче, мне бы хотелось, чтобы вы расспросили обеих, вдруг что удастся прояснить. Я сама не в силах сейчас подобные беседы вести, не дай бог разнервничаюсь, в моём положении это непозволительно, ― она осторожно коснулась пальцем живота и пояснила, ― третьего жду, ― и тут же вернулась к прежнему разговору, ― ещё просьба, постарайтесь сделать так, чтобы Иван Дмитриевич ни о чём не узнал, негоже тревожить его по такой ерунде.

Мина Осиповна отправилась в детскую, где застала зарёванную Ташу и насупленную няньку. Чтобы разрядить напряжение, она ни о чём спрашивать не стала, только предложила Варваре Ивановне пойти отдохнуть, пока они будут заниматься, та недовольно фыркнула, но с места поднялась.

Гувернантка уже не раз замечала, что её появление в доме Дареевых пришлось няньке не по нутру, то ли ревность, то ли просто человек такой неприязненный, но деваться некуда, придётся друг друга терпеть.

Как только старуха ушла к себе, Мина достала небольшую коробку со всякой канцелярской мелочью и попросила Ташу разобрать её. Помимо обычных предметов вроде ручки и набора перьев для письма там лежала забавная перочистка в виде гнёздышка на ветке, рядом с которым сидела зеленоголовая птичка, она-то и понравилась девочке больше всего. Собственно говоря, гувернантка на это и рассчитывала.

– Правда красивая? Это вам от меня подарок, к началу занятий, ― сказала Мина Осиповна, а когда та рассмотрела всё подробно, ненавязчиво перешла к уроку, чтобы выяснить для составления плана с расписанием, что девочка уже знает и умеет. Помимо начальных знаний, необходимых для поступления в гимназию, предстояло обучить Ташу немецкому языку, музыке, танцам, рисованию и хорошим манерам, а также занять её свободное время полезными играми и рукоделием.

Как ни странно, урок Таше понравился. Она с удовольствием нашла среди кубиков нужные буквы-цифры, быстро запомнила четыре стихотворные строчки про букву «А», правильно изобразила круг, квадрат, но вот с треугольником не справилась и запуталась в диких животных. В конце занятий Мина предложила нарисовать какую-нибудь картинку на выбор: цветок, куклу или солнышко, собираясь перейти к нужной теме. Таша довольно похоже изобразила степной мак, с прожилками и пушистой серединкой, но раскрасила его зелёным карандашом.

– Ташенька, а цветы разве бывают зелёными? ― с интересом спросила гувернантка.

– Бывают, и даже чёрные, ― ответила девочка, и стало понятно, что противостояние никуда не исчезло, тут одной перочисткой не отделаешься.

– Хорошо, пусть в вашем воображении будут зелёные, чёрные, любые, но, может быть, теперь попробуете нарисовать свою новую куклу, она ведь вам нравится, не правда ли?

– Нет, не хочу, буду солнце чертить.

Его, обведя красным карандашом контур, она закрасила синим и, заметив удивленно-приподнятую бровь гувернантки, добавила в рисунок розовых облаков, по форме напоминающих божьих коровок, причём с лапками, которые, как потом выяснилось, изображали дождь.

– Да-а, художник вы своеобразный…, ― улыбнулась Мина, не теряя спокойствия, ― ну ничего, в следующий раз попробуем к традиционной живописи перейти, если желание будет. На сегодня, пожалуй, хватит. Пойдёмте, отведу вас к няне, отдохнёте немного, а потом погуляем.

– И нянюшка?

– Конечно, если хотите, мы её пригласим.

– А с куклой когда буду играть, вечером?

– Боюсь, не сегодня. Маменька ваша сердита за то, что вы без разрешения открыли шкаф в гостиной и притащили куклу к себе в комнату, и всю растрепали. Вот спрашивается, зачем?

Ташины глаза снова наполнились слезами, и она, схватив гувернантку за руку, жарко стала уверять, что это не так, она ночью даже глаз не открывала, кукла сама пришла, потому что ей в шкафу сидеть скучно, вот она и баловалась.

– Тихо, тихо, не плачьте. Разберёмся. Хотите, я вашу непослушную игрушку накажу, чтобы по ночам не бегала. Кстати, как её зовут?

– Не знаю, ― растерялась Таша и умоляюще сложила руки домиком, ― только не надо её наказывать, пожалуйста.

– Ладно, в этот раз не буду, ― великодушно согласилась Мина Осиповна и тут же предложила, ― а давайте придумаем для неё имя. Я, например, предлагаю назвать её Машенькой или Нюшей.

– Нет, она будет Иветтой, ― не задумываясь сообщила девочка, ― Если ласково, то Ивочка или Веточка, а если сердито, то Ветка.

– Ну что ж, ― не стала спорить гувернантка, ― тоже неплохо.

Во время прогулки Мина, не оставив надежды разобраться в кукольных приключениях, попыталась разговорить няньку ― крепко ли та спит, закрывается ли на замок дверь в комнате девочки, и даже предложила в сегодняшнюю ночь поменяться кроватями.

– Ишь чего удумали, ― рассердилась нянька, ― я лучше спать не лягу, чем в свою постель кого пущу, а Ташке на ночь травы сонной заварю, ежели это она всамделе безобразничат, с койки по ночам слезат, так ужо не будет ― и добавила, глядя с вызовом, одну из своих присказок, непонятных, но забавных, ― ох-ти, ох-ти, девка в кофте.