Рождённая на стыке веков

– Только что здесь был! – вскочив на ноги, ответила я, выскакивая из комнаты.

Бахрихон опа выбежала следом. Хауз находился поодаль от нашей комнаты, но я вдруг увидела, как старшая дочь Турсун бая, Зайнаб, стоит возле хауза и с улыбкой смотрит на воду. Я вдруг осознала, что случилось страшное, может быть улыбка девушки меня напугала, теперь уж и не знаю, но я побежала к хаузу, моё сердце чуть не остановилось, когда я увидела Абубакира в воде. Малыш уходил под воду, потом, барахтаясь, вновь всплывал. Истошно закричав, я бросилась в пруд и схватила сына. Зайнаб, испугавшись, тут же убежала. Бахрихон опа буквально упала на землю перед самым прудом и протянула ко мне руки. Она помогла мне вылезти их хауза, я крепко обнимала ребёнка, который испуганно плакал. Меня судорожно трясло. Я очень испугалась, но Зайнаб, дочь хозяина и ей я ничего не могла сказать. Да и расскажи я об этом Турсун баю, он не поверит. И потом, я не видела, чтобы именно Зайнаб толкнула ребёнка в воду, может быть он сам туда упал. Я лишь была рада, что мы вовремя успели и мой малыш жив.

– Слава Аллаху, слава Аллаху… – повторяла Бахрихон опа.

Я посмотрела на неё, не в силах унять дрожь в теле и душившие меня рыдания.

– Бахрихон опа… а если бы… – пробормотала я.

– Всё хорошо, дочка, ребёнок простудиться может, пошли в дом, –  сказала женщина, обнимая меня и помогая встать, так как от страха ноги меня не слушались.

Я обняла сына, прижав к груди и мы быстро пошли к дому. Рассказывать Турсун баю о том, что случилось, я не стала, да и зачем? Он бы скорее всего обвинил меня, что не смотрела за ребёнком. Главное, сын жив.

– Что с тобой, ласточка моя? Ты грустная и бледная. Не заболела часом? – щупая мой лоб, спросил Турсун бай.

– Я в порядке, хозяин, голова немного болит, – ответила я.

Но в эту ночь, Абубакир заболел, его тельце горело, словно угли, он плакал и не засыпал. Бахрихон опа принесла отвар из трав и напоила его. Но жар не проходил и утром позвали Хатира опу. Кроме неё и не было никого, кто бы мог помочь.

– С чего это вдруг Абубакир заболел? Всё же хорошо было, – испуганно говорил Турсун бай.

Я лишь растерянно смотрела на него и плакала. Была ранняя весна, произойди этот случай летом, всё обошлось бы, но было ещё довольно прохладно. Хатира опа протирала ребёнка горячими примочками, поила отварами… но ничего не помогало. Промучившись двое суток, мой малыш умер.

Турсун бай плакал, как ребёнок, всё время повторяя имя сына и прижимая к себе бездыханное тельце малыша. Бахрихон опа, стоя у дверей, рыдала, закрыв лицо руками. А я сидела на полу рядом с Турсун баем с каменным лицом, не осознавая, что сына больше нет. Весть о смерти ребёнка, разнеслась по всему дому, почти все плакали, только жёны хозяина и две его дочери стояли в стороне и безучастно смотрели на происходящее. На Турсун бая было страшно смотреть, он не переставал плакать и не отдавал ребёнка, прижимая мёртвое тельце сильнее.

Вдруг меня что-то подтолкнуло, сама не ожидала, что так произойдёт. Я вскочила на ноги и побежала к выходу, Бахрихон опа, увидев меня, кажется поняла мои намерения и перестав плакать, выбежала за мной.

– Халида? Куда ты? Нет! Не смей! – кричала она мне в догонку.

Но я не слушала её и побежала быстрее. Подбежав к Зайнаб, я сорвала с её головы платок и вцепилась ей в волосы.

– Мерзавка! Это ты его убила! Я убью тебя! Ты толкнула его в воду! Он был ещё такой маленький, сам бы он не смог. Как ты могла, шайтана ты дочка, а не Турсун бая! – кричала я.

Бахрихон опа пыталась меня оттащить от девушки, Зайнаб была дочерью старшей жены хозяина, мать которой зарезала Бахрихон опа.

– Ааааа! Отпусти меня! Отец? Меня убивают! – завопила Зайнаб.

Нас пытались разнять две жены хозяина и две прислужницы, вместе с Бахрихон опа. Только я вымещала на Зайнаб всю горечь и боль и крепко держала девушку за волосы. Я была младше её на год, меньше ростом и худенькой. Но откуда взялись силы, не знаю, только, повалив девушку на землю, я села на неё и со всего размаху стала хлестать по её лицу.

Тут из комнаты выбежал Турсун бай, видимо, услышал крики со двора. Подбежав к нам, он схватил меня в охапку и поднял. Размахнувшись, он ударил меня с такой силой, что я упала, отлетев на пару метров от него. Никто не посмел помочь мне встать, даже Бахрихон опа. Я, уткнувшись в землю, наконец дала волю чувствам и разрыдалась. Кажется, Турсун бай сжалился надо мной, он подошёл и поднял меня с земли. Я уткнулась в его грудь, не в силах унять ни дрожь в теле, ни рыдания. Всё моё тело содрогалось, Турсун бай обнял меня и прижал к груди. Все вокруг словно застыли.

– Пойдём в дом, – отпуская меня и обняв за плечи, сказал Турсун бай.

Я побрела за ним, утирая мокрое лицо руками. Почему-то я обернулась, не знаю, что заставило меня это сделать. Я увидела улыбающееся лицо второй жены хозяина и Зайнаб, которая, поднявшись с земли, отряхивалась от пыли и утирала лицо подолом платья.

– Говори, – сев на пол, на постеленную курпачу, строго сказал Турсун бай, когда мы с ним вошли в комнату. Оглядевшись, я увидела, что ребёнка нет, его успели унести.

– Я… я не знаю, что Вам сказать, – опустив голову, пробормотала я, боясь вглянуть в глаза Турсун бая.

– За что ты вдруг напала на мою дочь и избила её? Это же не просто так, верно? – спросил Турсун бай.

Я подняла голову и посмотрела на него.

– Я боялась говорить Вам… два дня назад… не обнаружив сына в комнате, я выбежала во двор. Там… там у хауза стояла Зайнаб и злорадно улыбаясь, смотрела на воду. А в воде… а в воде барахтался наш сыночек, наш Абубакир… о, Аллах! За что? Он же ещё такой маленький… был,  – воскликнула я и закрыв лицо руками, зарыдала.

Турсун бай медленно поднялся и подошёл ко мне.

– Если ты лжёшь мне.... смотри, а если это правда… я не знаю, что я с Вами сделаю! Ты видела, как Зайнаб толкнула в воду моего сына? Сама видела? – в ярости закричал Турсун бай.

Я испуганно отняла руки от лица и посмотрела на него.

– Грех на душу брать не буду, я этого не видела, – опуская голову под пристальным взглядом хозяина, ответила я.

– Бахрихон! – вдруг обернувшись, заорал Турсун бай.

Вздрогнув от его крика, я тоже обернулась на дверь. Вошла Бахрихон опа и склонившись встала перед Турсун баем.

– Звали, хозяин? – тихо спросила она, не смея поднять голову.

– Это правда, то, что она говорит? – спросил он строго.

– Но… что она говорит, хозяин? – испуганно спросила Бахрихон опа.

– Это Зайнаб столкнула моего сына в хауз? – немного снижая тон, спросил Турсун бай.

– Я этого не видела, хозяин. Когда мы с Халидой подошли ближе… Абубакир был в воде, а Ваша дочь, Зайнаб, стояла рядом и с улыбкой смотрела на воду, где чуть не утонул ребёнок. Это всё, хозяин, – покорно опуская голову, сказала Бахрихон опа.

– Оставайтесь тут! – приказал Турсун бай и быстро вышел из комнаты.

Я посмотрела на Бахрихон опа, она побледнела и задрожала.

– Он убьёт её. Зря ты рассказала, – еле выговорила она.

– Ка… как убьёт? Свою дочь? Нет… он не сможет. Рука не поднимется, это же его родная кровь… нет, Вы ошибаетесь… – говорила я, но от криков Зайнаб, которые прорезали тишину, я замолчала и сжалась от страха.

– Отец! Умоляю Вас! Я не виновата! Я помочь хотела, когда увидела брата в воде! Отец! – кричала она.

– Несчастная! Неблагодарная тварь! Иблис! Я кормил тебя, одевал, ни в чём тебе не отказывал. Ты, выродок своей матери, отправляйся к ней! – неистово кричал Турсун бай.

Во дворе стоял крик и плач женщин. Я выбежала во двор вместе с Бахрихон опа, но тут же остановилась, увидев на земле окровавленное тело Зайнаб. Она лежала с перерезанным горлом, с открытыми глазами, выражавшими такой ужас, что у меня кровь в жилах застыла.

Я тяжело опустилась на землю и посмотрела на жён хозяина. В них было столько злости и негодования, что дай им волю, они бы не задумываясь просто порвали меня в клочья. Бахрихон опа подняла меня с земли и быстро увела в дом. Турсун бай, с окровавленным кинжалом, вышел со двора в сад и целый день его никто не видел. Как оказалось, он велел запрячь его лошадь и уехал. Куда? Никто этого не знал. На следующий день, моего сыночка тихо похоронили, мужчины унесли его, завернув в белую материю и сверху накрыв красным бархатом, положили на подушку и вынесли на улицу. Несколько мужчин, с тельцем ребёнка, ушли на кладбище.

Для меня, день превратился в ночь, вечная тьма, казалась, заволокла мои дни. Турсун бай ко мне не приходил, как сказала Бахрихон опа, хозяин был в трауре и никого видеть не хотел.

Измотавшись, я крепко спала, когда сильная боль пронзила мой бок. Вскрикнув, я потеряла сознание. Пришла в себя только через сутки и когда я наконец открыла глаза, надо мной стояли Хатира опа, Бахрихон опа и Турсун бай.

– Что со мной? – тихим от слабости голосом, спросила я.

– Тот, кто сделал это с тобой, уже наказан, – мрачно сказал Турсун бай и быстро вышел из комнаты.

– О чём это он? – посмотрев на Бахрихон опа, спросила я шёпотом.

– Вчера ночью, тебя пытались убить, я успела схватить Назиру за руку, когда она хотела добить тебя после первого удара. Уснула я, видимо, – ответила Бахрихон опа.

Хатира опа напоила меня отваром, приложила примочку из трав к ране и попрощавшись, ушла, сказав, что придёт завтра.

– Что с Назирой… или… хозяин и её… Убил? – спросила я.

– Нет, он выгнал её, ничего не дав с собой. Остались только Салима с дочкой, думаю, после всего, что случилось, они уже не посмеют причинить тебе зло, – ответила Бахрихон опа.

Я устало закрыла глаза и ушла в глубокий сон. Проснувшись ночью, я увидела рядом с собой Турсун бая. Он крепко спал. Я попыталась встать, хотелось по нужде. Нужно было выйти во двор и пройти за дом, где находился туалет. Но от боли, я застонала и присела. Турсун бай тут же проснулся и приподнявшись, посмотрел на меня.

– Что с тобой? Почему не спишь? – спросил он.

– Я это… в туалет хочу, – стыдливо ответила я.

– За дверью ведро стоит, для тебя поставили. Давай, я помогу тебе, – поднимаясь с курпачи, сказал он.

Справлять нужду при Турсун бае, мне было стыдно, но слабость в теле, боль и головокружение не дали мне это сделать самостоятельно. Оперевшись на руку Турсун бая, я с трудом поднялась и с его помощью вышла за дверь. Он помог мне снять лозим и сесть на ведро.

– Прошу Вас, оставьте меня… мне стыдно, – пробормотала я, не поднимая головы.

– Нечего стыдиться, не чужие. Упадёшь ещё, – продолжая придерживать меня, ответил Турсун бай.

Молча, я справила нужду и поднялась. Турсун бай надел на меня лозим и отвёл в комнату. С его помощью, я легла.

Прошла неделя, Хатира опа приходила каждый день, ставила примочки из трав и поила меня отваром. Я потихоньку могла вставать, рана затянулась. В доме и во дворе стояла гнетущая тишина, будто все что-то выжидали и со страхом что-то обсуждали. Говорили, что в России произошла революция и скоро всё изменится. Но никто не знал, что именно изменится, только в селе однажды появились всадники в гимнастёрках, с фуражками со звездочкой.

Турсун бай спешно собирался уехать. Он собирал своих людей и мужчин из кишлака, говорил, что придут красные и отберут у них жён и имущество. Что с ними нужно бороться, пока не поздно. И люди, напуганные этими событиями, шли к нему. Откуда, я не знаю, но Турсун бай раздавал всем ружья и многим давал лошадей, которых у него было много.

Весна тысяча девятьсот восемнадцатого года, Турсун бай часто уезжал и много дней его не было. Однажды, вернувшись с несколькими людьми, он собрал с амбара почти все продукты, одежду и всё загрузили на телеги. Он зашёл в женскую половину, не знаю, что он там делал, но женщины, спешно накинув паранджу и собрав узлы, вышли из дома. Кто и куда ушёл, я не знаю, но Турсун бай зашёл и ко мне.

– Собирайся. Вместе с Бахрихон уйдёшь из этого дома. Мои люди сообщили, что через два дня здесь будут красные. Большой отряд направляется в наше село, отбирают у баев всё их имущество и скот, всех убивают, – сказал он мне.

– Куда же я пойду, хозяин? А Вы? Вы пойдёте со мной? – испуганно спросила я.

– Нет, ласточка моя. Боюсь, мы с тобой больше никогда не увидимся. Поезжай к себе домой, поживи с матерью. Может тебя они не тронут. Буду жив, сам найду тебя. Никого я так сильно не любил, как тебя. Но мне нужно возвращаться в горы, буду бить красных. Твой отец и братья тоже в моём отряде, люди верят мне. Верят, что всё наладится и будет, как прежде. Я не могу подвести своих людей. Из-за кардона нам на помощь приезжает человек высокого чина, может и поможет в борьбе с неверными, ИншаАлла. А ты собери свои вещи и золото, что я тебе дарил. С собой забери, на чёрный день. Я велел  отвезти в твой дом продукты, на первое время хватит. Арба ждёт, собирайся, – сказал Турсун бай.

Я прижалась к его груди.

– Нет! Прошу Вас, господин, заберите меня с собой, – заплакала я.

– Это невозможно, ласточка моя. Там, где я буду, стреляют, там опасно. Мне спокойнее будет, если ты будешь жить у матери. Вот и Бахрихон с тобой останется, ей всё равно некуда идти. Она не оставит тебя. Аллах позволит, свидимся ещё. Время не ждёт, мне пора, – тихо сказал он, взяв в ладони моё лицо и целуя в лоб, в щёки, нос и в глаза.

Потом, крепко поцеловал меня в губы и резко отпустив, быстро вышел из комнаты. Тогда я не знала, что вижу его в последний раз.

Забегая вперёд, скажу, что он возглавлял отряд басмачей, долгое время прятался со своими людьми в горах, вёл бои, потеряв многих своих. Осенью, тысяча девятьсот восемнадцатого года, его поймали и прилюдно повесили. Кстати, жену его с дочерью тоже повесили. В те годы, семьям басмачей пощады не было.

Отец мой, погиб летом в бою с красноармейцами, мои братья, Батыр и Бабур, пропали без вести и никто не смог сказать, живы ли они или их тоже убили. Мать горевала до зимы, но однажды, мы с Бахрихон опа нашли её в снегу, за домом. Как она ночью оказалась там, не знаю. Утром, мы её похоронили.

Наступали голодные дни, продукты таяли на глазах, но таких, как мы, было множество. Работы нет, правда, красные, как мы их называли, раздавали беднякам зерно и даже муку, которые отнимали у богатых. Люди были растеряны, паника охватила всех. Весной, когда не осталось ни картошки, ни лука, ни моркови, а сажать было нечего, за зиму люди съели все свои припасы и то, что получили от красных, которые захватили власть в свои руки, Бахрихон опа решительно встала.

– Всё! Чего сидеть сложа руки? Мы так с тобой от голода умрём. В город поедем, там, я слышала, как эти красные говорили, заводы и фабрики работают, рабочих набирают. Я, правда, не поняла, что значит заводы и фабрики, наверное, посевные поля, но всё лучше, чем тут без дела сидеть. Поедем до станции, а там, как получится. Вон и Хадича с дочерью хочет уехать, тут с голода пухнем. Собирай вещи. Твоё золото ни продать, ни обменять на продукты нельзя. Закопаем его за домом, может быть когда-нибудь пригодится. А сейчас нам в тягость будет. Есть немного муки, я лепёшки испеку, ты тандыр разожги. В дороге понемногу есть будем. Больше ничего нет, – сказала Бахрихон опа.

Я послушно вышла во двор. Хорошо, одежда у меня была, Турсун бай мне привозил. Надев нимчу (безрукавка из чёрного бархата с ватной прокладкой изнутри) и завернувшись в большой, шерстяной платок, я вышла во двор. Через час, стенки тандыра побелели от жара и к вечеру лепёшки были готовы. Немного поев, Бахрихон опа взяла старый кетмень.

– Заверни свои украшения в старый платок и сунь в хум (глиняный кувшин) пойдём за дом, закопаем их, – сказала она мне.

Я послушно сделала всё, что она мне сказала. Оставив только маленькие серёжки в ушах, остальное мы закопали под яблоней. Бахрихон опа вырыла яму поглубже и положила на дно хум. Присыпав яму землёй, она разровняла землю и утрамбовала ногами.

– Запомни это место. Когда-нибудь ты вернёшься сюда. Никто не догадается в старом, полуразвалившемся доме, искать золото, – сказала Бахрихон опа и унесла подальше кетмень, бросив его во дворе.

Ранним утром, вышла и Хадича с дочерью, это соседка, жившая в кишлаке.

– Ну что? Вы готовы? Эргаш акя согласился отвезти нас до станции за две лепёшки. Ты дашь одну и я одну дам, – сказала она.

Мы вышли из дома и вчетвером сели в арбу, запряженную ишаком. Дочери Хадичи было лет четырнадцать. Муж и сын  ушли с басмачами и не вернулись. Весть о гибели их и многих других мужчин, быстро разошлась по селу, многие остались вдовами и сиротами. Но никто не роптал, привыкшие к подчинению люди, переносили горе молча.

Всех пугало неизвестное будущее. Кто-то говорил, что советы никого в беде не оставят, кто-то в это совсем не верил. Но что они могли? Просто выжидали.

Уезжая из родного кишлака, я не знала, что ждёт меня впереди. Я была напугана, как и все, не зная, что ещё можно ждать от жизни. Бахрихон опа придавала мне силы, с хмурым лицом, она крепко держала меня за руку.

– Аллах, да не оставит нас, своих смиренных рабов, – тихо говорила она.

И эти слова придавали мне хоть немного уверенности.

– Аминь… аминь… – лишь повторяла я, испуганно озираясь вокруг.

Впервые в жизни, я уезжала так далеко и это пугало меня. Что меня ожидает… кто знает.

Мы долго ехали по просёлочной дороге, оставляя за собой клубы пыли. Ишак, опустив голову, медленно брёл, волоча за собой арбу. Я благодарила Турсун бая, который велел нам с Бахрихон опа взять с собой ватные чапаны. Укутавшись в них, мы холода почти не чувствовали. Я посмотрела на дочь Хадичи, на ней была телогрейка и тёплый платок на голове, но ноги были открыты и мёрзли в каушах (полуоткрытая обувь).

– Хафиза? Прижмись ко мне, я подолом чапана укрою твои ноги, – сказала я ей.

Хадича с благодарностью посмотрела на меня.

– И ты прижмись, Хадича, ко мне подвинься, у меня тоже чапан. Ехать, наверное, ещё далеко? – спросила Бахрихон опа, укрывая ноги женщины, которая тут же придвинулась к ней и собрала свои ноги, согнув в коленях.

– Я никогда никуда из кишлака не выезжала. Не знаю. Эргаш акя? А до станции этой далеко? И какой он, поезд? Вы же видели… это, как Ваша арба? – спросила Хадича.

Она, кроме лошадей и ишаков, другого транспорта просто не видела и не знала.

– Смешная ты, Хадича. Поезд – это железная повозка, их много и они привязаны к друг другу. Вагоны называются. И едут они по железным линиям. Сама увидишь, правда ехать ещё далеко, – отвечал старик, с тюбетейкой на голове, перевязанной платком, укутавшись в ватный, старый, залатанный в нескольких местах чапан.

Мне стало жаль его, его семья тоже голодала, перебиваясь от случая к случаю, они варили из муки на воде похлёбку, масла или жира вообще не было, но его жена и трое взрослых детей, две дочери, замуж которых выдать было непросто и младший сын, лет восемнадцати и этому были рады. Постные лепёшки скрашивали скудный обед. Я полезла в мешок и с трудом достала чапан из бекасама (плотный материал в разноцветную полоску) и протянула ему. Бахрихон опа улыбнулась. Это был дорогой чапан, в городе, его можно было обменять на продукты, но она промолчала.

– Эргаш акя, возьмите. Ваш совсем прохудился, старый стал, – сказала я.

У старика округлились глаза.

– Что ты, дочка? Это дорогой чапан, самим пригодится. Вот две лепёшки дадите и мне хватит, – испуганно ответил старик.

– Берите, Эргаш акя. Мы всё-таки в город едем, дай Аллах, не пропадём, – зевая, сказала Бахрихон опа.

Я ей благодарно улыбнулась. Правда, вещи были мои, всё подарки Турсун бая, но я считала, что если мы вместе, значит и вещи общие. Я опять полезла в мешок и достала пару своих платьев.

– А это Вашим дочерям, – сказала я.

Старик, дрожащей рукой взял вещи и поднёс к глазам, потом к губам. Борода старика вздрагивала, он прослезился.

– Ты очень добрая, Халида. Вот дочки обрадуются подаркам. А чапан я сыну дам, он ведь вернулся с гор, едва живой. Повинился перед красными, его простили. Многие тогда сложили ружья и повинились. Да… а Турсун бай не вернулся. Жаль его… хотя я от него ничего хорошего не видел, но человек всё-таки, создание Всевышнего. Да упокоится он с миром, – сказал Эргаш акя, обведя ладонями лицо.

Мы тоже это сделали.

– Он хороший был… – тихо ответила я.

Эргаш акя с удивлением посмотрел на меня.

– А ты откуда знаешь? Ты, вроде, прислуживала в его доме, верно? – спросил старик.

Я лишь кивнула головой и задумалась. Мне было восемнадцать лет, сейчас, свысока своих лет, я смотрю на молодых девушек, они в этом возрасте только задумываются о замужестве и у них есть право выбора, у меня его не было. Юной девчонкой, я стала игрушкой в руках пожилого мужчины, стала матерью, но ребёнка у меня тут же отняли и придушив, закопали. Бахрихон опа тогда крепко перевязала мои груди, завязав узлом за спиной платок.

– Это, чтобы молока не было, – сказала она мне тогда.

Я безропотно подчинилась. Потом сын родился… сердце моё сжалось. Я вспомнила его личико, такое пухленькое, сладкое. Турсун бай усаживал малыша на колено и игрался с ним. В такие моменты, его лицо, да и он сам, просто преображался.

Я тяжело вздохнула, вспомнив, что смогла его полюбить. Человека, старше себя чуть ли ни на полвека, смогла полюбить. Нежная истома прошла по моему юному телу, когда я вспомнила, как Турсун бай ласкал меня  и нежно целовал всё моё тело, это он сделал меня женщиной, познавшую мужскую ласку, которая почувствовала мужскую силу, он был первым моим мужчиной.

– Что уж теперь? Не до любви. Выжить бы в это неспокойное время, – подумала я, искренне пожалев, что Турсун бая убили.

С ним я хоть была защищена, сыта и одета. Вспомнила отца и братьев, которых и узнать-то не успела. Да и отца я редко видела, он уходил до восхода солнца и возвращался с заходом, когда мама бережливо зажигала на полчасика фитиль из ваты, смочив маслом, для того, чтобы покормить отца. Воспоминаний детства почти не было. С малых лет, я помогала матери по дому, вот и всё детство, а в одиннадцать лет, попала в дом Турсун бая, где прошла боль и унижения, прежде чем стала его любимицей.

Арба, раскачиваясь, медленно везла нас по незнакомой мне дороге, глаза закрывались, клонило в сон и я уснула. Проснулась от того, что арба резко остановилась.

– Вот мы и приехали. Дай Аллах, вам повезёт и вы сможете залезть в вагон. Людей много, все бегут куда-то. Куда бежать? Ладно, скидывайте мешки на землю, я помогу вам донести их до поезда, – говорил старик, нагнувшись над мешками.

– Значит, вот он какой, поезд? И по этим линиям он ходит? Как же не свалится? Линии такие тонкие для такого большого поезда, -спросила я.

– Я не знаю, дочка. Но никогда не видел, чтобы поезд свалился. Так что, не бойся. Смотрите! Люди спешно идут к поезду. И вы бегите, иначе не влезть вам в поезд-то, – воскликнул Эргаш акя.

Подняв мешки, мы побежали за людьми, не зная, как и что делать. Но Эргаш акя остановился возле вагона и помог нам залезть, потом подал нам наши мешки. Уже стоя на ступенях, Бахрихон опа протянула старику две лепёшки. Но Эргаш акя взять их не успел, так и остался с протянутой рукой. Какой-то паренёк, в рваных штанах и грязном джемпере, быстро выхватил из рук Бахрихон опа лепёшки и на ходу покусывая, не оглядываясь, убежал прочь.

– Эй! Верни мои лепёшки, гадёныш! Вор! Он мои лепешки украл! – завопил Эргаш акя.

– Не нужно, Эргаш акя. Парень просто голодный. Я Вам другие дам. Только на этот раз крепче держите, – сказала Бахрихон опа, вытаскивая из мешка ещё две лепёшки.

На этот раз, старик опасливо огляделся и выхватив из рук Бахрихон опы хлеб, сунул под старый чапан, спрятав на груди.

– Ладно, поезжайте. Не свидимся более. Берегите себя, без мужчин отправляетесь в большой город, – сказал Эргаш акя и развернувшись ушёл.

Этот старик побоялся оставлять в арбе  вещи, которые я ему дала и сложив их в узел, носил с собой. Я смотрела ему вслед и думала, как же он, его семья и другие люди в моём кишлаке выживут в такое голодное и не спокойное время. И так жаль стало этого старика, который был рад простым платьям, чапану и лепёшкам, пройдя долгий путь из кишлака на станцию.

Я оглядывалась по сторонам, понимая, что есть другой мир, совсем не похожий на тот, в котором я жила до сих пор. Станция была совсем маленькой, крытое здание с платформой и всё, дальше пустыня и пески, пески… Мы, с двумя мешками, прошли в вагон, народу было много, стояла духота. Общий вагон, мы долго искали свободные места.