Операция «Крепкий поцелуй»
Олейников присвистнул и, наклонившись к Зорину, прошептал:
– Сети ставят? На рыбалку, видать, приехали.
Навстречу «нежданным гостям» из будки в явном недоумении выскочили заспанные караульные. Лейтенантик, проверявший у Зорина с Олейниковым документы, подбежал к руководящему возведением заграждений обер-лейтенанту, козырнул, обменялся с ним парой фраз и тотчас вернулся к Зорину.
– Что случилось? – с волнением спросил майор.
– Народная палата ГДР приняла решение о запрете свободного перемещения между Восточным и Западным Берлином. Возводится инженерно-оборудованная государственная граница. Говорят, с нашим руководством согласовано.
Зорин нервно взглянул на Олейникова:
– Что же мне теперь с этим американцем делать-то? Ему домой надо.
– Не знаю, товарищ майор, – пожал плечами лейтенантик, возвращая документы. – Приказано никого не пускать.
– Так, может, давай этого, – Зорин махнул в сторону Олейникова, – последнего, пропустим, а?
– Не могу, товарищ майор, – извиняясь, развел руками лейтенантик. – Вон тот, обер ихний, наблюдает – потом все начальству настучит. Утром, говорит, инструкции будут: пускать – не пускать, кого и как.
Зорин чертыхнулся:
– Могли б предупредить…
– Чего-то не хочется мне тут до утра прохлаждаться, – шепнул ему Олейников, когда лейтенант отошел в сторону. – Будут – не будут пускать, хрен его знает. А меня там, надеюсь, уже томительно ждут, и опаздывать на романтическое свидание не очень-то красиво.
– Может, Павлу Михайловичу позвонить? – брякнул Зорин и осекся, сам поняв глупость своего предложения.
– Знаешь что… – оглянулся по сторонам Олейников, – ты тут машину постереги, а я по нужде отлучусь.
– В смысле? – не поняв, мотнул головой Зорин.
– На атасе постой! – с улыбкой пояснил Олейников. – Согласно анамнезу.
Олейников распахнул дверцу и, поймав на себе подозрительный взгляд немецкого обер-лейтенанта, демонстративно расстегнул ширинку и направился к кустам у реки.
* * *– Я прождал его полчаса, – взволнованно докладывал Зорин, вернувшись в кафе к Плужникову, – он так и не появился из кустов. Я даже сам пошел по его следам, как бы по нужде…
– Черт! – стукнул кулаком по столу генерал. – Мне же сказали: до утра время есть.
– Товарищ генерал, – выглянул из подсобки Клюев, – звонят из нашей комендатуры: граница с Западным Берлином перекрыта.
– Вовремя звонят! – саркастически заметил Плужников.
– Говорят, немцы поторопились, – виновато, словно боясь, что гнев генерала перекинется на него, сообщил Клюев, – на несколько часов раньше перекрыли.
– На несколько часов! – фыркнул Плужников. – У нас тут каждая минута на счету.
Плужников вытащил папиросу из пачки «Казбека», понюхал ее, засунул обратно в пачку и взглянул на Зорина:
– Ну и что думаешь: где он сейчас-то?
Зорин растерянно пожал плечами.
* * *Там, где секунду назад скользнул по воде луч прожектора, вынырнул Олейников. До Павлиньего острова, где начиналась американская зона оккупации, оставалось еще более ста метров. Лет двести назад король Фридрих Великий, по прозвищу Старый Фриц, возвел на этом острове замок, да непростой – строился изначально в виде руин, словно уже разрушенный какими-то варварами – и теперь его странные очертания, напоминающие кривые зубы громадного хищника, зловеще проглядывали в сумрачном небе.
Петр оглянулся на описывающий круги за его спиной сторожевой катер и, несколько раз глубоко вдохнув, погрузился под воду.
Последние метров двадцать, уже вынырнув, Олейников проплыл на спине, наблюдая, как сторожевой катер скрывается за изгибом реки. Наконец, почувствовав под собой землю, он встал на ноги и, стараясь не шуметь, выбрался на сушу. Олейников устал – река Хафель здесь весьма широка, да и большую часть пути пришлось плыть под водой. Петр сделал несколько шагов и в изнеможении опустился в густую траву. На мгновение он закрыл глаза.
И тут рядом с ним в траве что-то шевельнулось и ночную тишину прорезал душераздирающий крик: то ли испуганно закричал младенец, то ли завыло привидение. Олейников вскочил на ноги.
– Тьфу ты, – с облегчением улыбнулся он, разглядывая толстого павлина, невозмутимо копошащегося в зарослях. – Опять к дождю, что ли?
* * *В комендатуре американского сектора Западного Берлина царила суета на грани паники. Надрывно звонили телефоны, пулеметами стучали телетайпы, под окрики офицеров сновали взад-вперед посыльные.
Военный комендант генерал Альберт Уотсон, словно восковое изваяние, неподвижно сидел в глубоком кожаном кресле и угрюмо смотрел в одну точку на потолке.
Двери его кабинета то и дело хлопали, на пороге возникали встревоженные офицеры и, нервно жестикулируя, докладывали:
– Господин генерал, со стороны Восточного Берлина идет установка бетонных и проволочных заграждений!
– Господин генерал, на территории Восточной Германии наблюдается активное передвижение колонн советских танков!
– Господин генерал! Четыре советские дивизии подошли к Берлину с запада и окружили его…
Но генерал лишь изредка кивал, безвольно махал рукой и продолжал в прострации разглядывать все ту же точку на потолке.
– Господин генерал, там к вам журналист рвется, – с опаской поглядывая на Уотсона, доложил вошедший в кабинет адъютант.
– Кто? – слегка качнув головой, переспросил генерал.
– Журналист.
– Пошли его к черту!
– Господин генерал, он настаивает. Говорит, что вы его обязательно примите. Его зовут Питер Грин.
– Ты не понимаешь, что сейчас происходит?! – рявкнул выведенный из себя Уотсон. – Мы в полдюйме от войны с русскими. Гони его в шею!
– Слушаюсь, господин генерал! – крутанулся на каблуках адъютант и уже в дверях тихо, остерегаясь новой вспышки генеральского гнева, произнес: – Только он зачем-то просил обязательно передать вам, что его любимая песня: «Бесаме мучо».
– Как ты сказал? – с удивлением поднял брови генерал.
– «Бесаме мучо» – его любимая песня.
– Зови немедленно!
* * *Глубокая ночь спугнула с вашингтонских улиц последних прохожих, разогнала по парковкам и гаражам автомобили, задула огни в окнах домов, и лишь в Белом доме, в его западном крыле, все еще ярко пылал свет.
* * *Игла легко пронзила кожу и нежно вошла в вену. Несколько секунд – и желтоватая жидкость, наполнявшая шприц, уже струилась по сосудам самого молодого за всю историю президента США Джона Фицджералда Кеннеди. Президент открыл глаза и с благодарностью посмотрел на доктора Джекобсона – странного субъекта с брюшком, со всклокоченными волосами, в очках с толстыми стеклами – ловко складывающего в маленький чемоданчик свои принадлежности.
– Спасибо, Макс, – выдохнул Кеннеди. – Благодаря твоему «коктейлю» я вновь чувствую себя прекрасно. Пожалуй, я и впрямь, как все, буду звать тебя доктор Неболит.
– Всегда к вашим услугам, господин президент, – поклонившись, хрипловатым голосом с небольшим немецким акцентом ответил Джекобсон.
– Для тебя Джек, просто Джек, – улыбнулся Кеннеди. – Меня так все близкие зовут. Старая традиция.
Президент оперся на стол и, слегка поморщившись от еще не отпустившей до конца боли в спине, медленно поднялся с кресла-качалки.
– Если вдруг тебя не окажется рядом… – Кеннеди бросил умоляющий взгляд на Джекобсона, – ну, на всякий случай… можешь дать мне хотя бы одну ампулу?
Джекобсон покачал головой:
– Я готовлю препарат вручную, прямо перед введением. Но…
Он порылся в своем чемоданчике и протянул Кеннеди пузырек с красной крышечкой, заполненный сине-белыми капсулами:
– Здесь семь капсул. Одну, максимум – две в день. Поможет на пару часов. И зовите сразу меня.
Кеннеди с благодарностью поглядел на доктора и спрятал пузырек в карман.
– Спасибо, доктор Неболит, – пожал он руку Джекобсону. – Меня ждут.
Держась за спину и пошатываясь, Кеннеди вышел из Овального кабинета, сделал несколько шагов по коридору, свернул за угол и остановился у дверей зала заседаний Кабинета министров. Собравшись с силами и глубоко вдохнув пару раз полной грудью, Кеннеди изобразил на лице уверенную улыбку и распахнул дверь.
* * *– Прошу извинить за вынужденный перерыв, – бодро входя в зал заседаний, бросил Кеннеди участникам совещания, расположившимся вокруг массивного дубового стола, по форме чем-то напоминавшего громадный гроб.
Немного прихрамывая, хотя стараясь и не показать этого, президент прошел во главу стола. Опустившись в высокое кресло, он слегка поморщился от боли, что не осталось незамеченным для его брата Роберта – генерального прокурора США, сидевшего за столом по левую руку от вице-президента Линдона Джонсона. Подняв глаза, Джон поймал сочувствующий и в то же время слегка укоризненный взгляд брата и улыбнулся ему в ответ.
Затем повернулся к директору Центрального разведывательного управления Аллену Даллесу, стоящему возле большой карты Европы, висевшей на стене:
– Ну, на чем мы остановились?
– Господин президент… – пыхнув трубкой, начал было директор ЦРУ.
Но в этот момент Джонсон, бросив злобный взгляд на Даллеса, закашлялся, слишком рьяно – напоказ, и замахал рукой, разгоняя дым, которого было и не так уж много, затем демонстративно вытащил из кармана маленький ингалятор и, поморщившись, засунул его себе в нос.
– Господин президент, – проигнорировав демарш Джонсона, продолжил Даллес, еще яростнее попыхивая трубкой, – общая численность Вооруженных сил СССР превышает три миллиона человек, количество танков – больше, чем во всех остальных армиях мира вместе взятых. Я считаю, что ввязываться сейчас в войну с Советами…
– У нас, кажется, есть «Единый интегрированный операционный план»[4] или как он там называется! – перебил его Джонсон и резко повернулся к министру обороны Роберту Макнамаре: – И как докладывал в свое время господин министр обороны – у нас куча атомных бомб и боеголовок, мы легко можем стереть Москву с лица земли, не так ли?
– Так, – кивнул Макнамара и, поправив очки на переносице, с достоинством студента-отличника, спорящего с впадающим в маразм престарелым профессором, заметил: – У нас действительно более шести тысяч боеголовок с общей мощностью в миллион с лишним раз превышающей бомбу, уничтожившую Хиросиму. Но смею напомнить, что наша концепция «гарантированного уничтожения» предполагает исключительно ответные меры, а отнюдь не нанесение ядерного удара первыми.
– Какие же вы все трусы! – чуть ли не взвизгнул Джонсон. – Из-за вашей трусости кубинцы надавали вам по шее в заливе Свиней[5], из-за вашей трусости Хрущев вытер об вас ноги на переговорах в Вене[6] – и вот снова вы позволяете разевать пасть русскому медведю! Сегодня красные сожрут Берлин, завтра всю Германию, потом Францию вместе с этим неврастеником де Голлем[7], Англию, всю Европу!
– Это не трусость, а разумная предосторожность, – возразил Даллес. – И если вы думаете, что и на этот раз война не затронет территорию США, то глубоко ошибаетесь. Русские умеют делать межконтинентальные ракеты! Неделю назад они продемонстрировали это в очередной раз – их космонавт Титов более суток кружил над Землей, пролетая в том числе и над нашими головами! А вы уверены, что на борту у него не было хотя бы одной бомбочки, которую он мог аккуратно «положить» прямо на Белый дом? Сегодня у нас нет точных данных ни о количестве ядерных боеприпасов у русских, ни о средствах их доставки. Не зная, чем они могут ответить, мы не можем планировать ядерный конфликт.
– Что лишний раз лишь подчеркивает слабость вашей работы, Даллес! – бросил ему Джонсон.
Даллес хотел было возразить, но президент остановил его жестом.
– Здесь я, пожалуй, соглашусь с господином вице-президентом, – прищурившись, посмотрел на директора ЦРУ Джон Кеннеди. – Непонятно, почему строительство стены оказалось для нас такой неожиданностью? Чем занимаются ваши люди в Берлине и в России? В последнее время качество, да и количество, поставляемой вами информации, Аллен, существенно снизилось. Очень сложно действовать вслепую. Подумайте об этом!
Бросив ненавистный взгляд на Джонсона, Даллес сел на место и яростно пыхнул трубкой, демонстративно послав клубы дыма в сторону вице-президента.
– Не имея информации, чем могут ответить русские, война с ними, тем более ядерная, – безумие, – подал голос Роберт Кеннеди. – Мы не можем рисковать миллионами жизней американцев даже ради Берлина.
– Неужели вы все утретесь этим плевком красных? – с презрением взглянув на брата президента, прошипел Джонсон. – Неужели позволите им построить эту стену в Берлине?
Джон Кеннеди помедлил, обвел всех присутствующих взглядом и тихо, но очень твердо произнес:
– Лучше стена, чем война.
* * *Плюхнувшись на задний диван автомобиля, поджидавшего его у Белого дома, Даллес с удивлением обнаружил на соседнем месте генерала Холгера Тоффроя, своего заместителя и начальника разведывательного центра ЦРУ «Форт Фелисити» – «Дабл ЭФ».
– Доброй ночи, сэр! – поздоровался генерал.
– Надеюсь, причины вашей внезапной материализации в моей машине достаточно весомы, – еще не отойдя от учиненного ему разноса на совещании буркнул в ответ Даллес, раскуривая трубку.
– У меня чрезвычайно важная информация, – сказал Тоффрой, закрывая стеклянную звуконепроницаемую перегородку, отгораживающую их от водителя. Убедившись, что перегородка полностью закрылась и водитель их не слышит, Тоффрой продолжил: – Я хотел сообщить…
– Вам наконец удалось устранить Фиделя Кастро?[8] – язвительно прищурился Даллес.
– Мы работаем и над этим. Но сейчас, мне кажется, есть более срочное дело: через час я вылетаю в Берлин.
– Вы читаете мысли, Тоффрой? – усмехнулся Даллес. – Или у вас стоит прослушивающая аппаратура даже в Белом доме? Я как раз намеревался поинтересоваться у вас, почему мы прохлопали действия русских в Берлине?
– Поэтому я и лечу туда. Несколько часов назад в нашу комендатуру в Западном Берлине обратился…
– Если вы про Богдана Сташинского[9], – перебил его Даллес, – то я уже в курсе. Это, конечно, большая удача! В КГБ, думаю, уже все в панике. Один из лучших их агентов перебежал к нам и уже дал показания, что именно он ликвидировал Степана Бандеру!
– Да, сэр, я знаю, это – серьезный удар для русских.
– Но это просто везение, а отнюдь не результат вашей работы. И это вряд ли поможет объяснить, почему вы не знали заранее о начале строительства стены.
Тоффрой нервно куснул губу и продолжил:
– Сэр, я хотел сообщить вам не о Сташинском, а об объявившемся в Берлине человеке, который, как мне кажется, и поможет нам понять, почему не сработала наша агентура.
– Вот как? И кто же это?
– В нашу берлинскую комендатуру обратился Дедал.
– Дедал? – удивился Даллес.
– Он воспользовался документами на имя Питера Грина и его паролем содействия.
– При чем тут Питер Грин? Ведь эти документы…
– В том-то и дело! Документы на имя Грина и пароль для оказания содействия были заготовлены для чрезвычайного отхода Томаса. Да и о тайнике знал только сам Томас!
Даллес пыхнул трубкой, откинулся на сиденье и задумался.
– После того как Томас сообщил нам, что полет Гагарина состоится не раньше июня, он исчез, – продолжил Тоффрой. – Честно говоря, я думаю, что Томас, на которого мы возлагали такие надежды, на самом деле работал на русских.
– Да… – вздохнул Даллес, – это был колоссальный провал. Если б мы тогда не поверили переданной им информации, мы были бы первыми в космосе! Фон Браун[10] мог запустить ракету еще в конце марта.
– Были технические риски, сэр.
– Были. Но он, да и Шепард[11], были готовы пойти на них. Просто тогда мы были уверены, что у русских до начала лета ничего не получится.
Тоффрой поморщился, как от зубной боли.
– Сэр, я согласен: уроки нельзя забывать, но это все в прошлом. Меня сейчас больше интересует неожиданное появление Дедала и почему он воспользовался паролем и документами Томаса.
– Они что – братья-близнецы? На документах же есть фото…
– Мы не исключали, что Томасу придется воспользоваться гримом, поэтому все документы были бланковыми. К ним прилагались соответствующие печати, что позволяло вклеить любую фотографию.
– Похоже на игру советской разведки. Не исключаете?
– Я никогда ничего не исключаю, – твердо ответил Тоффрой и продолжил: – Хотя выглядит слишком уж нагло.
– Русские никогда не отличались скромностью, – усмехнулся Даллес. – Ну и в чем ценность этого Дедала, что вы готовы бросить все и мчаться в Берлин?
– Дедал сообщил, что обладает весьма важной информацией о советской агентурной сети в Европе и в Америке. В том числе он утверждает, что один из наших высокопоставленных сотрудников в Западном Берлине работает на КГБ. Если это так, то это может объяснить, почему мы узнали о строительстве стены лишь когда оно началось. С учетом нынешней обстановки эта информация чрезвычайно важна. Не говоря уж о возможности получить имена русских агентов по всему миру! Даже если это – игра русских, то, проанализировав информацию Дедала как дезинформацию, мы сможем понять многое.
Даллес, соглашаясь, качнул головой и добавил:
– Возможно, это даст шанс получить достоверную информацию об атомном потенциале Советов. Сейчас это необычайно важно…
* * *Двери распахнулись, и шестеро рослых офицеров КГБ, пыхтя и потея, внесли в овальный зал заседаний Кремля огромный деревянный макет водородной бомбы.
Сидевшие вместе с Хрущевым за большим круглым столом руководители партии и правительства: члены Президиума ЦК Леонид Бережнев, ведавший «ядерными вопросами», Михаил Тусклов – главный по «идеологии», Дмитрий Истинов – председатель Комиссии Президиума Совета министров СССР по военно-промышленным вопросам и человек двадцать военачальников и представителей научно-технической интеллигенции, допущенных к высшим секретам страны, которых Бережнев любил называть «бомбовиками», кто с удивлением, кто с восхищением, а кто и с опаской уставились на водруженную посреди зала громадную конструкцию.
Хрущев вскочил из-за стола, с горящими от возбуждения глазами подбежал к макету и ласково погладил полированную поверхность бомбы.
– Мы решили возобновить испытания ядерного оружия, – хитро улыбаясь, сообщил Хрущев. – Пора показать империалистам, на что мы способны! Что там эти американцы имеют? Две, пять, ну десять мегатонн на один заряд. А мы жахнем водородную бомбу небывалой мощности – в сто миллионов тонн тротила! Пять тысяч Хиросим сразу!
Хрущев еще раз ласково похлопал бомбу по блестящему брюху:
– Красавица! И это, между прочим, уменьшенная копия.
– Товарищи! – неожиданно подал голос с места академик Цукеров, прерывая уже начавшиеся в зале аплодисменты. – А вы не считаете, что возобновление испытаний нанесет ущерб переговорам о разоружении? Создание такого оружия, способного в миг уничтожить сотни тысяч людей…
– Сейчас, Андрей Дмитриевич, идет борьба, – обратился к Цукерову Тусклов и замахал руками, чтобы осадить нарождавшийся гул в зале, – сражение, так сказать, не на жизнь, а на смерть между силами империализма и коммунизма. От исхода этой борьбы зависит будущее всего человечества. И ради нашей победы, ради светлого будущего мы готовы на любые жертвы – сотни, тысячи, миллионы!
Хрущев одобрительно кивнул Тусклову и, считая дискуссию закрытой, направился к своему месту.
– Такая арифметика неправомерна принципиально, – возразил Цукеров. – Мы слишком мало знаем о законах истории, будущее непредсказуемо, а мы – не боги. Мы должны исходить из конкретных нравственных критериев, которые категорически диктуют нам – не убий!
Хрущев побагровел, развернулся и подскочил к Цукерову.
– Знаете что, – быстро заговорил он, брызгая слюной и размахивая пальцем перед лицом академика, – предоставьте нам, волей-неволей специалистам в этом деле, делать политику, а вы делайте и испытывайте бомбы – тут мы вам мешать не будем и даже поможем. Мы должны вести политику с позиции силы – другого языка наши противники не понимают. Вот мы помогли избранию Кеннеди. Можно сказать, это мы его избрали в прошлом году. Мы встречаемся с Кеннеди в Вене. Эта встреча могла быть поворотной точкой. Но что говорит Кеннеди: «Не ставьте передо мной слишком больших требований, не ставьте меня в уязвимое положение. Если я пойду на слишком большие уступки – меня свалят!» Хорош мальчик! Приехал на встречу, а сделать ничего не может. На какого черта он нам такой нужен? Что с ним разговаривать, тратить время? Вы, товарищ Цукеров, не пытайтесь диктовать нам, политикам, что нам делать, как себя держать. Я был бы последний слюнтяй, а не председатель Совета министров, если бы слушался таких, как вы!
– В любом случае, Никита Сергеевич, – спокойно ответил Цукеров, – я остаюсь при своем мнении. И еще – на всякий случай хочу предупредить: никто никогда за всю историю человечества не взрывал такой мощности заряд. А что, если стомегатонный взрыв расколет земную кору или столкнет, например, нашу планету с орбиты, что приведет к гибели всего человечества, включая и социалистические страны?
Хрущев фыркнул, отмахнулся, но видно было, что эта мысль заставила его задуматься. Озираясь на зал, он вернулся на место, сел и вытер вспотевший лоб носовым платком. Вдруг лицо его озарилось – он нашел решение!
– А вот чтоб не раскололось ничего, Андрей Дмитриевич, – ехидно улыбнулся Хрущев, – возглавить эту работу мы поручим вам.
Цукеров хотел было возразить, но Хрущев резким жестом остановил его.
– И еще, – продолжил Хрущев, переводя взгляд на сидевших по другую сторону стола академиков Царева, Юнгеля и Чаломея: – Бомбу-то товарищ Цукеров нам сделает – я и не сомневаюсь, а вот как она до Америки долетит-то? Помнится, не так давно сам же товарищ Цукеров, который теперь радеет за разоружение, предлагал доставлять ядерные заряды торпедами с подводных лодок, но это не сработало. У американцев боеприпасов, конечно, пока более нашего будет, но мы, в отличие от них, люди не кровожадные, это они намереваются бить по мертвым, а нам и одного раза достаточно. Но как-то бомбу нашу туда доставить надо же, а, товарищи академики-конструкторы? Сколько у нас, товарищ Царев, ваших ракет на дежурстве стоит? По пальцам руки пересчитать можно? Сколько нам нужно времени, чтобы подготовить ракету к пуску? Сутки? Двое? Это уж некому запускать ракеты будет – всех к ядреной матери американцы разбомбят!
– Никита Сергеевич, – приподнимаясь со стула, обратился к нему Юнгель, – в настоящий момент мы заканчиваем испытания ракеты Р-16 на высококипящих компонентах, которая позволит постоянно нести боевое дежурство…
– Заканчивайте, заканчивайте, товарищ Юнгель, – осадил его Хрущев, – да побыстрее. Только учтите, что ракеты нам нужны надежные, которые на старте не взрываются! А то будет как в прошлый раз, когда ты своей ракетой на испытаниях сотню человек угробил.
Юнгель опустил глаза и молча сел на место.
– Да… – покачал головой Хрущев. – Нет у нас сегодня надежных ракет, чтоб до Америки долетели. Не справляются товарищи.
Истинов наклонился к сидящему рядом с ним Бережневу и ехидно зашептал ему на ухо:
– Сейчас Чаломея толкать будет, у которого Никиткин сынок работает.
Бережнев понимающе кивнул.
– Может, вы, Владимир Николаевич, поможете? – подтверждая догадку Истинова, тут же тыкнул пальцем в сторону академика Чаломея Хрущев. – Вы же малые ракеты неплохо делаете, вот пора и за большие взяться.
– Я бы с радостью, Никита Сергеевич, – ответил Чаломей, с видом победителя оглядывая присутствующих. – Но вот мощностей у меня таких, как у товарищей Царева и Юнгеля, нет, да и финансирования маловато.
– А с финансированием мы поможем, – дружелюбно улыбнулся Хрущев. – Что же касается мощностей, то забирайте под себя, например, КБ Месяцева – все равно бомбардировщики в нынешней войне ничего не значат. Сегодня все решают ракеты, только ракеты! И пора нам начать производить их, как сосиски!
* * *– Как сосиски! – раздраженно хмыкнул Бережнев, плюхаясь в широкое плетеное кресло на веранде своей дачи. – Хорошо, что не как початки кукурузы.
– И КБ Месяцева – с барского плеча! – поддакнул Тусклов, суетливо накладывая сахар в стакан с чаем и помешивая ложечкой. – Хоть бы с Президиумом ЦК посоветовался. Американцы и ракеты, и бомбардировщики строят наперегонки, а нам, видите ли, теперь бомбардировщики и не нужны.
– Этот Чаломей вообще ни хрена в ракетах не понимает! – хрястнул по столу кулаком Истинов. – Мы запустили межконтинентальную ракету, запустили спутник, человека в космос отправили, а тут этот, «авиатор», как черт из табакерки, выскакивает и заявляет, что может делать ракеты лучше нас! В зародыше давить его надо было, клепал бы свои самолетики да ракетки для моряков, а теперь вот сынком хрущевским прикрылся и нас жизни учит!
– Да, много на себя берет Никита, много. Пора нам… – задумчиво сказал Бережнев и осекся, увидев вошедшую на веранду горничную, несшую на подносе рюмочки и запотевший хрустальный графин с зубровкой.