Контакт на случай ЧП
Наверное, это и не важно. Он увидел то, что хотел, будь то сон или воображение. Его последние минуты задали моей жизни цель: сделать так, чтобы все, чего он для меня хотел, сбылось.
Так что давайте. Можете звать меня Гринчем. Можете называть Скруджем. Потому что теперь я не люблю Рождество. Да, не обязательно позволять одному-единственному Рождеству, когда рак поджелудочной одержал верх, омрачать все мои теплые детские воспоминания, но сколько бы я себе об этом ни напоминала, все безуспешно.
Но, думаю, это мой год. Год, когда я отпраздную Рождество, которое исправит все прошедшие.
Год, когда то, чего для меня хотел папа, сбудется. И может, когда все сбудется, когда я стану партнером, я смогу наконец перестать быть Кэтрин Тейт, эсквайр[12], и побыть просто…
Кэтрин.
Но сначала я должна дождаться звонка.
У Гарри и Джо есть невыносимая традиция объявлять партнеров в рождественскую неделю.
Только вот они ничему не научились от Санты и не могут просто делать это в один и тот же день. Иногда все они звонят двадцать первого. Иногда в сочельник.
В прошлом году они выбрали двадцать третье число.
Сегодня как раз двадцать четвертое, и да, я как одержимая проверяю свой телефон.
Честно говоря, мне кажется, они все это не до конца продумали. Не получить звонок в и без того болезненное время года для некоторых… мучительно.
По себе знаю, потому что несколько лет подряд через это прохожу. Надеюсь. Жду.
Плачу.
Да. Девочка-Гринч тоже умеет плакать.
В этом году я не просто надеюсь на звонок. Я его ожидаю. Я уже семь лет работаю в «Каплан и Госсет». Мне тридцать шесть. Я старшая из не-партнеров и лучший адвокат фирмы.
Кто-то стучится ко мне в офис. Дверь распахивается до того, как я успеваю сказать «войдите», и я точно знаю, кто ко мне пожаловал. Такое я могу простить только одному человеку во всем мире, и она об этом знает.
Айрин Диаз входит и закрывает за собой дверь. В ее темно-карих глазах читается ожидание.
– Ну что? Он уже позвонил?
Смеряю ассистентку уничижительным взглядом.
– Думаешь, я спокойно сидела бы здесь, если бы уже получила предложение?
– Милая, честно? Я неплохо тебя знаю, но не имею ни малейшего представления, как ты себя ведешь в таких ситуациях.
Тут с ней не поспорить. Айрин и правда хорошо меня знает. Технически она моя ассистентка, и при том чертовски хорошая. Но прежде всего она мой самый близкий человек. Я ей этого не говорю, конечно. Но она знает.
Надеюсь, что знает.
Смотрю на часы. Они старые и изящные и служат только одной цели: показывают время. Я ни за что не обзаведусь одним из этих чудовищных приспособлений, которые считают шаги, а еще дают прогноз погоды, сообщают, когда у меня месячные, и о каждом новом вопросе помощников юриста заодно.
Часы принадлежали моей матери. Это одна из немногих драгоценных вещиц, напоминающих мне о женщине, которую я почти не помню. Папа говорил, она их никогда не снимала. Я тоже не снимаю.
– Тебе разве не надо уже в аэропорт? – спрашиваю я.
Айрин немного огорчается, но пытается скрыть это, поправляя свои большие очки в красной оправе.
– Знаешь, мы с Мэнни в этом году решили остаться в городе на Рождество!
Ее голос звучит радостно. Слишком радостно.
– О чем ты? – говорю я. – Сколько мы уже вместе работаем? Ты всегда проводишь Рождество в Бостоне, с Дэни и внуками.
– Знаю. Но в этом году никак не сложилось. После круиза и поездки в Европу летом у меня кончились отгулы. Пришлось бы возвращаться двадцать шестого, а это просто бессмыслица…
Удивительно, как меня уязвляют ее слова. Знаю, Айрин не хочет меня ранить, она даже не обо мне говорит.
Но неужели моя дорогая Айрин обо мне такого невысокого мнения, что считает, что я позволю ей пропустить Рождество в кругу семьи? Мне больно от этой мысли. Она даже не удосужилась спросить.
Переплетаю пальцы и опускаю сжатые руки на стол с серьезным выражением лица.
– Айрин. Если я увижу тебя в офисе до третьего января, ты уволена.
Она моргает.
– Ой, Кэти, у меня же нет отгулов, и отдел кадров…
– Если будут спрашивать из отдела кадров – а они не будут, – им будет сказано, что ты работаешь из дома. Я сама им это скажу. Ты только не надумай себе ничего! Увижу от тебя хоть один мейл или сообщение по работе – тоже уволю.
Айрин упрямо качает головой.
– Процесс по делу Хэллинджеров начинается в первую неделю января. Я буду нужна тебе, чтобы подготовиться…
Развожу руками.
– Собственно говоря, твоя помощь может и не понадобиться. Я говорила с Джерри, он предлагает соглашение, и оно в кои-то веки выглядит как жизнеспособный вариант. Так что, может быть, все кончится просто кучей бумаг, которые потерпят, пока ты не вернешься.
При упоминании о соглашении Айрин выглядит вполне справедливо озадаченной.
– Но ты же никогда…
Пожимаю плечами.
– Клиент еще ничего не решил, но тебе нет смысла торчать здесь, пока мы ждем.
Разумеется, это наглая ложь. Айрин права: я никогда не иду на соглашения. Даже будь это не так, с этим делом все равно такое не сработало бы. Мой клиент – небольшая семейная компания, которую громадный конгломерат Хэллинджеров пытается подмять под себя невразумительным иском о нарушении патентного права.
Я покажу клиенту ерунду, которую предлагает Джерри, потому что я обязана это сделать. Я не жду, что он согласится, потому что уж я-то ему этого не посоветую.
Айрин пристально на меня смотрит, и я понимаю, что ей известна каждая мысль, проносящаяся у меня в голове. Она знает, что я бессовестно вру.
Она улыбается.
– Спасибо.
Улыбаюсь в ответ.
– Не за что.
Это самое меньшее, что я могу для нее сделать. Айрин, она… как бы это сказать? Она дар свыше. Она много лет была ассистенткой адвоката, которому принадлежал этот офис до меня. Тот ушел на пенсию и переехал в Вермонт в том же месяце, когда я начала здесь работать, и Айрин уже собирала вещи и планировала последовать примеру бывшего начальника.
И ей хватило одного взгляда на меня, двадцати семи лет от роду, недавно осиротевшую, злую на весь мир и в равной мере этим миром надломленную, чтобы начать разбирать свою коробку.
С тех пор она моя ассистентка, а еще играет роль матери, подруги, секретаря и команды поддержки.
Правда, как бы дорога она мне ни была, в это время года я как никогда понимаю, что «как родная» – не то же самое, что «родная». Когда наступит рождественское утро, она будет на своем месте – с семьей дочери в Бостоне, наблюдать, как ее внуки открывают подарки от Санты.
А я буду на своем месте – в шикарной квартире, ради которой работала, не жалея себя. В тишине и покое, которые заслужила усердным трудом. Иногда они как награда; иногда – болезненная цена.
По большей части я стараюсь об этом не думать.
У Айрин есть одна досадная способность: она умеет читать мои мысли. Судя по тому, как она щурится за линзами очков, прямо сейчас она именно это и делает.
– Поехали со мной, – звучит не как просьба, а скорее как приказ, который я слышу каждый декабрь. Я уже привыкла, поэтому качаю головой еще до того, как она заканчивает говорить.
Улыбаюсь, чтобы ее успокоить.
– У меня уже есть планы на праздники, но спасибо за приглашение!
– Планы, – она неодобрительно хмыкает. – Побыть в одиночестве? Никто не должен быть один в Рождество.
– В Рождество много чего не должно происходить, но все равно происходит. – Обычно я смягчаю тон, когда говорю с Айрин, но сейчас позволяю себе ровно столько резкости, чтобы стало понятно: разговор закончен.
Я ценю рождественское приглашение Айрин, правда ценю. Но я не знаю, как объяснить ей: время, проведенное в кругу ее семьи, только подчеркнет отсутствие моей собственной.
Скорее всего, Айрин права. Никто не должен быть один в Рождество. Но повторюсь: жизнь – череда решений.
Мне нужно научиться жить с последствиями тех, которые я приняла.
6. Том
23 декабря, 11:31
– Милый, скажи мне, что крепко держишь пакет с кольцом? Двумя руками.
– Не-а. Просто покачиваю им на мизинчике, на самом кончике, вот-вот уроню, – говорю я матери. – Думаешь, плохая идея?
Она страдальчески вздыхает в трубку.
– Все шутят о таком, пока их не обворуют, Томми.
Улыбаюсь. Как же давно я не слышал этой лекции! И этого прозвища тоже.
– Поэтому сейчас тебе очень пригодился бы тот пояс для денег, который я тебе подарила на день рождения, – продолжает она. – Знаю, в отзывах писали, что он так трет, что от него выпадают волосы на животе, но если подумать, то это не такая уж большая цена за спокойствие и безопасность всех твоих ценностей. И к слову о потере волос: на последнем фото, которое ты прислал, я заметила, что у тебя немного редеют виски. Я поговорила со своей парикмахершей, она дала мне капли для тебя…
Моя мама, дамы и господа. Знакомьтесь, Нэнси Уолш!
Вы не поверите, но это не самая неловкая наша беседа за этот месяц. Даже за эту неделю. В понедельник мама прислала мне фото родинки на бедре у отца и спросила, всегда ли она там была. Потому что я, очевидно, слежу за такими вещами.
А еще папа спал, когда она его сфотографировала, и я не могу определиться, усугубляет это ситуацию или нет.
Мама… ну, она мама.
Она беспокоится, она во все вмешивается – все потому, что она сильно нас любит.
Причины для беспокойства у нее могут быть самые разные: что ее внучки не могут выбрать домоводство как предмет в школе; чьи-то подозрительные родинки; то, что моя сестра не может испечь торт, который не проваливался бы в середине; и, если говорить обо мне, – тот факт, что я живу в Нью-Йорке.
Я единственный ее ребенок, который живет в другом часовом поясе. Черт, да, я единственный ребенок, который живет в радиусе больше тридцати миль от нее.
Все это ведет к тому, что мама чересчур обеспокоена преступностью в Нью-Йорке. Благодаря моей вредной младшей сестре, настроившей в мамином телефоне гугл-оповещения о «преступлениях в Нью-Йорке», я, как вы можете себе представить, время от времени получаю сообщения, справляющиеся, не был ли я в Морнингсайд Хайтс в три часа утра или в баре в Алфабет-Сити в полночь.
– Просто пообещай не спускаться в метро, когда при тебе кольцо, – продолжает мама. – Я же отправила тебе то видео о пиратах в подземке? Я нашла его на ютьюбе.
Окей, в этом я сам виноват. На прошлый День благодарения я отправил маме ссылку на кулинарное видео с ютьюба, где объясняли, что индейку теперь не обязательно готовить в пакете.
(Спойлер: на ужин была индейка, запеченная в пакете.)
Так что с ютьюбом ее познакомил я. Ей очень понравилось, и теперь алгоритм держит ее на строгой диете из видео категории «страна на грани катастрофы».
Сколько катастроф может произойти в одной стране? Много, если верить моей матери.
– В общем, если все-таки спустишься в метро, мое мнение о тебе никак не изменится, если у тебя при себе пушка, – говорит она.
– Мам. Не называй это «пушкой». И почему ты это сказала, как Роберт Де Ниро? – Я ступаю на проезжую часть, чтобы не столкнуться с приближающейся ко мне по тротуару семье из восьми человек в одинаковых свитерах. Велосипедист резко сворачивает и звякает звонком в мою сторону, хотя мы избежали столкновения и между нами футов шесть как минимум.
– Что это было? – спрашивает мама, повышая голос, чтобы перекричать сирену проезжающей мимо скорой. – Том? Тебя ножом пырнули?
– Нет, мама. Меня не пырнули ножом, потому что я не хорист в «Вестсайдской истории»[13]. – Делаю глубокий вдох: – Слушай. Кольцо в безопасности. Я тоже. Пожалуйста, ради всего святого, не надо снова класть перцовый баллончик в мой носок.
– О, милый, не волнуйся! Я уже спрятала его в твой ящик для белья, чтобы не позорить тебя в рождественское утро. Я знаю, это Рождество – особенное.
Наконец-то! Нормальная тема.
– Да. Очень особенное. Ло уже приехала? – спрашиваю я.
В идеальном мире мы с моей будущей невестой летели бы из Нью-Йорка в Чикаго вместе. Особенно учитывая, что это будет ее первая встреча с моей семьей.
Но у лучшей подружки Лоло из колледжа прошлым вечером в Миннеаполисе была вечеринка по случаю рождения ребенка, так что в Чикаго мы прибудем из разных городов с разницей в несколько часов.
– Еще нет, – отвечает мама. – Лукас только уехал ее встречать. Я так рада, что вы все четверо приедете на праздники и что у двоих из вас есть спутники жизни. Лучшее, что случится с Брентом в это Рождество, – это еще один не-Уолш за праздничным столом.
– Это точно! – Я знаю своего зятя не хуже, чем родного брата, и готов поспорить: лучшее, что случится с Брентом в это Рождество, – это новый гриль, который ему купила Мередит и который он уже заметил в гараже.
– Каждая мать об этом мечтает, Томми. Знать, что ее ребенок счастлив. Ты ведь счастлив?
– Да, мама, – не задумываясь, отвечаю я. – Я счастлив.
– Мне не терпится с ней познакомиться. Твоему папе тоже. И всем остальным! Я знаю, что мы говорили по телефону и по «Фейстайму», но мне хочется, чтобы она почувствовала себя частью семьи. Помню, ты говорил, она вегетарианка? В этом году я добавила грибы в болоньезе. Она же их ест?
– Как сказать, – моргаю я. – Да, она ест грибы, разумеется. Но разве… в болоньезе нет мяса?
Повисает озадаченная пауза.
– Конечно есть, Том. Это же болоньезе.
Тру лоб. «Отлично» за старания? Типа того?
– Слушай, мам, мне пора бежать. Надо поймать такси в самый час пик. Чтобы не рисковать встретить пиратов из подземки.
– Я знала! – немного самодовольно говорит она. – Знала, что они существуют.
Закатываю глаза, но только потому, что она меня не видит.
– И не надо мне тут глаза закатывать, Том!
Улыбаюсь.
– Увидимся через несколько часов.
7. Кэтрин
23 декабря, 11:48
Я очень удивляюсь, когда немного времени спустя Айрин снова заглядывает ко мне в офис.
– Что ты!.. Уходи скорее. Ты должна уже быть на пути домой. Или, что даже лучше, – сразу в аэропорт!
– Ухожу, ухожу. – Айрин без надобности поправляет очки. Она всегда так делает, когда нервничает. – Я просто не могу перестать думать… Что, если все-таки не в этом году, милая?
У меня немного сводит желудок от ее слов, но я притворяюсь, что спокойна и уверенна, и откладываю телефон в сторону.
– Все случится в этом году.
Айрин выглядит все так же обеспокоенно.
– Но если он не… Это тебе сердце разобьет. Я не смогу снова на это смотреть.
– Вот тут я тебя остановлю, – говорю я с улыбкой. – Неужели ты не слышала? У меня нет сердца, чтобы его разбить. А если и есть, то в три раза меньше, чем должно быть[14].
Айрин не возвращает мою улыбку.
– Со мной не нужно притворяться. Не надо делать вид, что тебя ничего не волнует.
Отвожу взгляд. Мне неловко так открыто говорить об эмоциях. Особенно о моих эмоциях. Я знаю, Айрин со мной не согласится, но меня и правда не волнует, что меня называют холодной. Или роботом. Или Гринчем. На самом деле меня это даже устраивает. Когда окружающие считают, что тебе на все наплевать, никто не пристанет к тебе со сложными разговорами.
Никто не будет упоминать о вещах, от которых, если долго о них думать, хочется плакать. Или затрагивать темы, провоцирующие появление этого странного комка в горле, когда пытаешься сглотнуть.
– Просто мне кажется, ты очень большое значение придаешь одному этому моменту, – поспешно добавляет Айрин. – В жизни есть и другие вещи. Важные вещи. Особенно в это время года…
Сдерживаю вздох. Снова об этом?
– Это время года не для всех одинаковое, – говорю я мягко, но уверенно. – Я рада, что вы с Мэнни и детьми счастливы. И я уважаю тот факт, что для большинства это время года связано с родными и близкими, и все такое. Но дня меня декабрь означает кое-что другое, в значительной степени болезненное. Так что прошу тебя. Пожалуйста, не надо относиться ко мне с пренебрежением из-за того, что я так сильно мечтаю об этом. Это моя цель. Это важно для меня.
Это было важно для папы.
Айрин смиренно вздыхает.
– Ты права. Конечно, ты права. Твоя жизнь, твой выбор.
Вот именно. Благодарно киваю и снова беру в руки телефон, считая разговор законченным.
– Просто с тех пор, как…
Резко поднимаю голову и грожу ей пальцем.
– Айрин. Я тебя люблю. Вполне возможно, ты единственный человек в этом городе, которого я люблю. Но скажи мне, пожалуйста, о чем мы не говорим? Никогда?
Она фыркает.
– Знаю.
– А о ком мы не говорим? – добавляю я.
Сокрушенное выражение лица Айрин превращается в сочувствующее или еще хуже… это что, жалость?
Это действует мне на все оставшиеся после Silver Bells и рождественских туристов нервы.
Поворачиваюсь на кресле и смотрю в окно, чтобы скрыться от пытливого взгляда Айрин. Небо того плотного белого цвета, от которого у каждого ребенка захватывает дух в предвкушении снеговиков и горячего шоколада.
– Позвони-ка Мэнни, скажи, чтобы начал собирать вещи, – говорю я. – Вам придется поторопиться, если не хотите застрять по пути в аэропорт из-за погоды.
– Спасибо, что использовала свои мили и достала нам в последний момент билеты. Тебе точно ни с чем не нужно помочь, пока я не ушла?
– Я сегодня тоже раньше заканчиваю, – говорю я. – У меня свидание с женским доктором, помнишь?
Это ложь. Несколько минут назад мне позвонили от врача и попросили перенести запись на следующую неделю из-за непогоды. Но я умею читать выражение лица Айрин, и то, которое у нее сейчас, означает, что она вот-вот упрется и начнет меня опекать, даже если из-за этого пропустит свой рейс.
Я категорически против. Поднимаюсь с места, кладу ноутбук в портфель, беру его и свою сумку.
– На самом деле мне уже пора!
– Хорошо, но… Ой! Кэтрин! Я только вспомнила: я же тебе подарок не подарила. Завтра собиралась принести.
Обхожу стол и заключаю ее в, будем честны, довольно неловкие объятия, потому что у меня не так много опыта в физическом выражении привязанности.
Айрин, кажется, удивлена моим поступком. Впрочем, она, судя по всему, совсем не против моей неуклюжести, потому что крепко обнимает меня в ответ. Ее объятия теплые и пахнут апельсинами и корицей.
В необычном порыве целую ее в щеку. Для этого мне приходится наклониться. Я ростом пять футов и восемь дюймов без каблуков, а я всегда ношу каблуки. Айрин – пять футов и дюйм[15] и всегда носит балетки.
– Давай обменяемся подарками на Новый год, – говорю я ей.
– Не смей мне ничего покупать, юная леди, – командует Айрин материнским тоном. – Ты подарила мне отпуск. Время с семьей – это лучший подарок, о котором я могу просить, – шепчет она, как будто люди из отдела кадров кроются в тени и только и ждут, чтобы потребовать ее увольнения. – Хорошо? Никаких подарков.
Отдаю ей честь вместо ответа.
Мы обе знаем, что я все равно подарю ей подарок. Дизайнерскую сумку, которую она сама себе ни за что не купила бы. Я купила ее несколько месяцев назад, когда увидела в витрине в Сохо. Она огромная, потому что эта женщина таскает с собой половину своей жизни, и красная, потому что это ее любимый цвет.
Заставляю Айрин поклясться здоровьем ее любимой орхидеи в горшке, что она покинет офис в течение следующих пяти минут, и выбираюсь в лобби, к лифтам. Удивительно, но я чувствую легкий трепет в груди оттого, что ухожу с работы пораньше.
Хотя я и не верю в то, что надвигающаяся метель будет так страшна, как о ней говорят, я знаю, что, как только пойдет снег, все сойдут с ума. Я бы предпочла быть у себя на диване с отличным Бароло, когда это произойдет.
Судя по всему, не я одна такая умная, потому что у лифтов собралась необычно большая толпа. Чтобы никому не пришло в голову попытаться втянуть меня в ужасающие разговоры о погоде, достаю телефон и притворяюсь, что очень занята.
Не помогает.
– Здравствуйте, Кэтрин! Счастливого вам Рождества!
Поднимаю взгляд от телефона и моргаю. Я знаю этого мужчину, но никак не могу вспомнить его имя.
Майк?
Мэтт?
Хм. Не то. Знаю только, что он недавно у нас и приехал из Техаса. Гарри и Джо все уши прожужжали о том, как они «выцарапали» его, потому что в Далласе он, очевидно, был звездой юридической сцены. Я пока не сложила о нем мнение, надо сначала увидеть его в деле.
Майк-Мэтт… Мартин? Эх. Снова мимо.
Кем бы он ни был, он… неплох. Ему сильно за сорок. Он шатен. Вроде бы приятный.
Могу позволить себе такие щедрые комплименты, потому что знаю: он не претендует на партнерство. Слишком новый сотрудник.
За это я одаряю его улыбкой.
– Как скажете.
Он моргает, но принимает мой неловкий ответ. Мы заходим в лифт.
– Вы как, к метели готовы?
– Не то слово. Лыжи, сигнальный пистолет – все при мне. – Я похлопываю себя по бедру.
– Вот вы шутите, а я все слышу, что зимний шторм Барри будет настоящим монстром!
Отвлекаюсь от телефона.
– Что еще за Барри?
– Они его так назвали. Этот шторм.
– А. «Они» – это метеорологи, – говорю я тоном, который обычно приберегаю для астрологов. И те и другие занимаются псевдонаукой.
– Это главная новость сегодняшнего дня, все только об этом и пишут. Барри вроде как может стать самым сильным штормом этого века!
Я не удостаиваю это заявление ответом, но мой собеседник намека не понимает и продолжает болтать, опуская глаза к телефону.
– Черт. Спрос сейчас безумный, – бормочет он и показывает мне экран с открытым приложением, которое, видимо, должно что-то для меня значить. – Вы же на севере города живете, да? Не хотите вместе поехать? Ждать всего восемь минут, неплохо для Пятой авеню в это время суток.
Тихонько усмехаюсь, и он смотрит на меня с озадаченной улыбкой.
– Я что-то упустил?
– Знаю, вы тут недавно, но… настоящие ньюйоркцы ездят на желтых такси, – говорю я.
– Сколько же нужно здесь прожить, чтобы стать настоящим ньюйоркцем? – удивленно спрашивает он.
Скорее всего, вопрос риторический, но я все равно задумываюсь, потому что эта тема достойна размышлений.
И правда, когда же ты становишься ньюйоркцем?
Для всех по-разному. Ненавижу такие расплывчатые ответы, но тут это чистая правда. Кто-то может прожить здесь двадцать лет, но так и не измениться. Другие проникаются городом за какие-то недели.
– Расслабьтесь, Кэтрин! Я пошутил, – говорит Мэтт-Майк-Мартин. – Думаю, в душе я навсегда останусь техасцем. Я и не возражаю!
Мы выходим из лифта, и на этом разговор должен бы закончиться, но в лобби полно народу, поэтому нам приходится идти медленно. И вместе.
– Так вы в городе остаетесь на праздники?
Бр-р. Беседа продолжается.
– Да.
– Я тоже. Семья жены приезжает, – делится он со страдающим выражением лица. Из-за этой гримасы он начинает больше мне нравиться. Не потому, что я разделяю его муки с ужасными родственниками, но из-за того, что он первый за весь день человек, который понимает: Рождество – это не только снежинки и сахарные тросточки.
– Они замечательные, – продолжает он принужденно-радостным тоном. Мы выходим на улицу. – Просто… сами понимаете. Мне надо их чем-то занять на целых четыре вечера, чтобы разговоры не сводились к тому, как все плохо с нашей системой здравоохранения и растущими ценами на пшеницу.
– Ага. – Я сразу же иду к бордюру и поднимаю руку, высматривая на забитой улице желтые машины. В частности, те, у которых на крыше горит надпись, означающая, что они свободны.
– Вы что, серьезно рассчитываете поймать такси на Пятой авеню в декабре в час пик? – спрашивает он со смешком. – Может, я и не ньюйоркец, но даже я знаю, что это безумие. Серьезно. Прекратите. Садитесь со мной в «Убер». Ждать уже всего шесть минут.
– Без обид, Техас. Я пользуюсь только желтыми. Самый надежный и безопасный способ передвижения по городу!
Такси подъезжает и останавливается прямо передо мной. Не могу сдержаться и самодовольно улыбаюсь ему через плечо. А я что говорила?
Он качает головой, все еще улыбаясь своей неугасающей улыбкой.
– Ваша правда. Ну, счастливого Рождества, Кэтрин!
– Хорошо. – Я бросаю сумку с компьютером в салон и собираюсь было забраться следом, но в последний момент неохотно оглядываюсь: – Не хотите тоже поехать? Раз уж нам по пути?
– Да нет. – Он покачивает телефоном. – Ждать пять минут. Но спасибо!
– Не за что, – говорю я и надеюсь, что мое облегчение не слишком очевидно.
Снова начинаю садиться в машину и снова останавливаюсь. Поворачиваюсь.
Не знаю, что на меня находит. Правда не знаю.