Что на роду написано…
– Не играй больше с Виталиком, – и, повернувшись к нему, добавила: – Не знаю, за что, но он тебя в последнее время ненавидит.
– Я и сам это заметил, – сказал Паша и припарковался у большого сталинского дома с гербом Украины под самой крышей.
Квартира братьев Корочей находилась на втором этаже самого известного дома Киева. На его фасаде было столько мемориальных досок, что, казалось, здесь жили, размножались и умирали практически все республиканские знаменитости. Квартира была огромной, как и полагалось соратнику Ильича и бессменному председателю Президиума Верховного Совета Республики, несгибаемому коммунисту Демьяну Коротченко. В партийных кулуарах – Демьян Богатый.
Несколько лет назад верный ленинец почил, и квартира досталась его внукам Сталену и Никите. В просторечии – Стакан и Ника. Родители предпочитали жить в цековском доме, рядом на Печерске. Впрочем, предки постоянно находились за границей на дипломатической службе.
Вот так два невзрачных и не шибко умных братца влились в тусовку, предоставляя свои хоромы всей загульной компании для приятного отдохновения.
Дверь открыл младший, Никита. Тут же бросившись на шею Паше, как будто они расстались не вчера, а не виделись многие годы. Паша брезгливо отстранил пьяненького подростка.
– Сначала поздоровайся с дамой, неуч.
Склонившись, тот попытался поцеловать руку Наташи, но она, шлёпнув его по темечку, гордо проследовала в гостиную.
– Приветствую заслуженный коллектив бездельников, пьяниц и загульных, – Паша махнул рукой всем собравшимся.
– Заждались! – пробасил из дальнего угла уже изрядно выпивший Царевич. – Догоняй!
Усадив Наташу в кресло рядом с неопасной генеральской дочкой, Паша прямиком пошёл к ломберному столику, на котором громоздились бутылки со спиртным. Смешал для Наташи в равных долях водку с томатным соком, себе налил на три пальца коньяку и присел на подлокотник Наташиного кресла.
Выпив почти залпом коньяк, Паша догнался стаканом портвейна и почувствовал, как благостно разливается по телу тепло.
– Что-то ты резко стартанул, братец. Вся ночь впереди.
– Знаешь, Нат, не могу я трезвым смотреть на этот опостылевший сброд. С души воротит.
Паша окинул взглядом окутанную табачным дымом огромную гостиную. В противоположном углу пьяный Царевич безуспешно пытался укусить за грудь «ничью девушку» – красивую и до смешного глупую донскую казачку, племянницу «тиходонского небожителя». Рядом, как, впрочем, всегда, увивался Поручик – беспринципный подхалим, старательно выполняющий все прихоти и поручения Царевича.
Машка по прозвищу Переходящее Красное Знамя, затащив старшего Короча за рояль, склоняла побледневшего Стакана к сожительству.
Полусумасшедший Вовочка, какой-то родственник Хрущёва, смешивал напитки, уже который год маниакально пытаясь изобрести коктейль «Вдохновение».
Жора Ревуцкий, тихий пьяница, пригласивший на сегодняшний вечер молодого лауреата конкурса имени его деда – основоположника украинской симфонической музыки, прилежно набирался какой-то гремучей алкогольной смесью. Пара гостиничных проституток, неизвестно кем приглашённых, тихо ворковала в углу широченного дивана. Любимцы города Шура Мордан и Гурам Ардашели, всегда выпившие, но никогда не пьяные, огромные и толстые, протаскивали в дверь два ящика одновременно: с коньяком «Энисели» и прекрасным вином «Киндзмараули» – привет из солнечной Грузии. Какие-то ещё малоинтересные персонажи пили, хохотали, обнимались и валялись в отключке.
Были там и знакомые, с которыми Паша с удовольствием проводил время в других местах и при иных обстоятельствах. Симпатичные молодожёны Игорь и Марина, аспиранты-медики, так были увлечены друг другом, что, тихо беседуя, даже не замечали творящегося вокруг разгула.
Близкий Пашин товарищ Витя Браницкий, стоя у рояля, наигрывал Summertime из «Порги и Бесс». Услышав знакомые голоса, Паша повернулся и увидел своих югославских приятелей – братьев Боги и Бату и их сестру Баяну. Они тепло поздоровались, девушки чмокнулись, а Бата, указав на стол с напитками подбежавшему Нике, объявил:
– Все очень хочет выпить!
Чокнулись, и троица примостилась рядом с Пашей и Наташей.
Не успели Боги и Паша обсудить перспективы лучших баскетбольных команд Европы, Советского Союза и Югославии, как в середине залы материализовался, покачиваясь, Жорик Ревуцкий, подталкивая к роялю молодого паренька, почти мальчишку!
– Не уважаемые никем дамы и господа. Хочу представить на ваш неизысканный вкус талантливого пианиста, победителя конкурса исполнителей имени моего легендарного дедушки. Пианист Владимир Сук!
Вялые аплодисменты прозвучали как пощёчина музыканту. Смутившись и поправляя нелепую бабочку, он направился было к роялю, но тут из дальнего угла неожиданно пробулькал грохочущий смех Царевича:
– Хочу задать молодому дарованию вопрос: а как в связи с тобой называют твою мать?
– Не надо, Валерик, – захлёбываясь от хохота, пытался урезонить разошедшегося Царевича почти трезвый Поручик.
– Ну ладно, неважно, – успокаиваясь, буркнул Царевич. Видимо, всё-таки дошло, какую гадость он ляпнул. Но тут вопрос Царевича наконец дошёл до туповатой казачки, она ойкнула, прыснула и громко объявила:
– Сукина мать!
Кто-то хихикнул. Но потом в помещении наступила гробовая тишина.
По лицу мальчика покатились слёзы, и он, всхлипывая и вытирая рукавом мокрые щёки, попятился к двери.
Паша весь напрягся и стал приподниматься.
– Не смей, – Наташа мёртвой хваткой вцепилась в Пашину руку. – Он тебя посадит.
Пытаясь вырвать руку, Паша процедил:
– Но когда-нибудь надо расквасить это свиное рыло. Гнусный ублюдок.
Быстро сориентировавшись в ситуации, Баяна крепко обняла Пашу, а Бата и Боги загородили собой Пашу от Царевича.
– Нам только международного скандала не хватало, – попытался перевести всё в шутку Бата.
Паша как-то обмяк. Не говоря ни слова, налил себе полный стакан водки, одним махом выпил, не закусывая, и закрыл глаза, пытаясь успокоиться.
– Так-то лучше, – пробасил наблюдавший всю эту сцену Гурам. – А теперь лучший грузинский коньяк будем пить. Нервы успокаивает!
Паша выпил с Гурамом и продолжал пить со всеми подряд: с Шурой, по очереди с Боги и Батой, а потом, наоборот, с Ба-той и Боги, с каким-то невесть откуда взявшимся военным.
Наташа, не вмешиваясь, следила за кондицией. Вдруг резко встала, обняла Пашу за плечи:
– Пойдём. Хотел напиться? – Паша тупо кивнул. – Ну вот и напился. Поехали домой.
Паша снова кивнул и на негнущихся ногах побрёл к лифту…
2017 год, МоскваПлатов вздохнул, откладывая карты в сторону. С возрастом он всё лучше понимал, что время относительно. Что такое 30 или даже 40 лет для переживания, однажды затронувшего до глубины души? Ему не нужно было прикладывать усилия, чтобы вспомнить жест, каким Наташа просила сигарету. Или ухмылку Царевича, плохо закончившего, несмотря на все отцовские связи. Когда папа управляет целой республикой, легко потерять голову от вседозволенности.
Зачем делать карьеру, если можно кутить на родительские деньги, числясь в каком-нибудь НИИ? Смысл вкалывать инженером или тренером, когда сладкая жизнь гарантирована и так? И это люди, у которых были все возможности: неглупые, красивые, с лучшим образованием и связями… Большинство бездарно профукало всё полученное на старте, утопив перспективы на дне стакана. Всё-таки сложно не избаловать человека благами, если он на своей шкуре не прочувствовал тяжесть их добычи.
Но то Царевич; воспоминание о нём, хотя и нельзя было назвать приятным, относилось к разряду «плюнуть и растереть». Куда сложнее было с мыслями о Виталике.
Говорят, что друзья детства и юности – это та же семья, за тем исключением, что человек может её выбрать. Платов думал, что тут всё сложнее. Как ни крути, самая крепкая дружба завязывается либо в детстве, либо чуть позже, когда вы совсем молоды и жизнь вас ещё не пообломала. Крепче всего вы можете сдружиться на стадии «заготовок».
И вот в этом-то и кроется опасность: чем старше вы становитесь и чем более властный отпечаток на вас накладывают внешние обстоятельства, тем сильнее проступают различия. Однако к моменту, когда они станут очевидны, вы уже успеваете так привыкнуть друг к другу, что расставаться из-за них кажется диким.
Общаться же, игнорируя произошедшие изменения, тоже выходит с трудом. Отсюда ссоры, мелочные упрёки, невозможность быть до конца открытым…
В момент, когда кажется, что самое время прервать сложные и часто совсем ненужные отношения, особенно ясно понимаешь: друзей не выбирают – они сами находятся. Друг детства – это что-то вроде личного креста: посильно, но иной раз очень тяжело нести.
Виталик был в его жизни будто бы всегда: ровесники, чьи родители общались между собой, взрослели они рядом. При этом близостью с Виталиком, кроме Павла, вряд ли мог похвастаться кто-то ещё. Всегда как будто бы окружённый приятелями, он ни с кем особо не сходился. Окружающие даже немного сторонились его, чувствуя скрытую отчуждённость. Кроме всего прочего, он совершенно не умел проигрывать, с трудом признавая поражения.
За что бы Виталик ни брался, от игры в карты до смешивания коктейлей, он стремился достичь в этом самого высокого уровня со старанием, в котором было что-то натужное. Было ясно, что самому ему это не доставляет никакого удовольствия. Но неумение увлечь кого-то собственными интересами толкало его на то, что он стремился присвоить чужие, а присвоив, обойти всех конкурентов. За это его недолюбливали, и, если бы не Павел, возможно, быть носу Виталика пару раз сломанным. Причём сам Виталик, казалось, совершенно не отдавал себе отчёта, как выглядят со стороны его попытки самоутвердиться.
Природа отнюдь не обделила его: Виталик умел поддержать высокоинтеллектуальную беседу и, кроме того, неплохо рисовал. У него была твёрдая рука, хотя срисовывал он явно лучше, чем придумывал, а его шаржам недоставало как остроумия, так и всё той же наблюдательности, которую хорошему художнику даёт эмпатия.
Виталик явно был холодноват, и Павел, помнивший его совсем мальчишкой, иной раз чувствовал себя некомфортно под его взглядом. Смотрел Виталик как-то исподлобья и почти не моргая, будто пытаясь подавить собеседника. Наташа однажды сказала, что от его взгляда у неё болит голова, особенно когда он не в духе: «Чёрный глаз, ну или как там это называют». Платов, конечно, обернул всё в шутку, но и сам порой ловил себя на том, что после ухода Виталика испытывает облегчение.
Так и не став художником, свою жизнь он всё же связал с искусством, добившись довольно серьёзных успехов в качестве антиквара. Павел даже порой обращался к нему за советом или рекомендацией, хотя и сам довольно хорошо в этом разбирался: было приятно осознавать, что у друга, такого сложного и противоречивого, хорошая репутация среди профессионалов.
Виталик же, всегда трудно сходившийся с людьми, не стеснялся при случае подчёркивать особый статус Платова в своей жизни – тот даже был свидетелем на его свадьбе. Именно поэтому Павел с некоторым стыдом отметил, что при мысли о недоброжелателях ему на ум в первую очередь пришёл именно друг детства, причём абсолютно помимо воли.
Они давно не созванивались, но Платов интуитивно ощущал, что тот о нём помнит прекрасно. И кто знает, не поминает ли лихом.
Глава 4
2017 год, МоскваПоколению Платова довелось увидеть смену сразу нескольких эпох: оттепель, застой, перестройка, лихие 90-е, относительно спокойные «нулевые» – каждое десятилетие в России обрело какой-то исторический статус. Но если для нынешних тридцатилетних 90-е стали романтическим мифом и даже поводом для гордости, то у тех, кто строил в это время бизнес, впечатления остались двоякие. Точнее всего было бы сказать, что это было время возможностей. И неважно, о каких возможностях шла речь: разбогатеть за одну ночь или поймать пулю в подъезде.
В те времена автомобили у Платова были другими. Полный набор: от бронированных дверей до пуленепробиваемых стёкол, способных выдержать серию попаданий в упор. Да и подход охраны Павла к его перемещениям был иным: машины, маршруты, даты и места остановок тасовались как можно чаще, чтобы не дать наблюдателю возможности уловить в этом предсказуемость. По сути, Платов, как и многие люди его статуса, передвигался по городу в представительском бункере на колёсах, и это выглядело вполне естественно: лучше лишний раз посидеть в многотонной железной коробке, чем потом лежать в роскошном деревянном ящике.
Необходимость в подобных ухищрениях отпала сама собой, как только разборки переместились с улиц в кабинеты и суды. В последние годы Павел Николаевич уже легко мог позволить себе пешие прогулки по Москве, охраняемый от идиотов и дураков одним-двумя незримыми «провожатыми» и ангелом-хранителем. Да и его личный транспорт перестал напоминать танковый кортеж – скорее, машина стала очередным филиалом офиса. Удобные сиденья, небольшой телевизор, пепельница, выдвижной столик для документов, подставка под кофе – всё, что нужно для человека, привыкшего вникать в дела по пути.
Вся дорога от дома до офиса занимала не больше получаса. Этим утром Павел вышел как обычно – в восемь часов. День выдался неожиданно жарким для весны, поэтому он даже не надел пиджак. Тем не менее с собой его захватил, повесив в машине. Водитель Олег – он же по совместительству и охранник – включил кондиционер и спросил, не нужно ли радио: иной раз Павел любил послушать по утрам спортивные сводки или разговоры политологов. Но в этот раз отказался: собрался «зарыться» в бумаги. День снова обещал быть переполненным непонятно откуда берущимися проблемами…
Водить Павел Николаевич любил. Тем более это давалось ему легко: научился в юности моментально и за всю жизнь не попал ни в одну сколь бы то ни было серьёзную аварию, даже когда садился за руль выпившим (было – грешен!). Но личный водитель освобождал и руки, и голову, позволяя не задумываться о таких мелочах, как поворотники и трафик. Ну и сохранял жизнь в периоды, когда вопросам безопасности уделялось особое внимание. Потому сейчас Павел не смотрел по сторонам, занятый отчётом: мыслями он уже был в своём кабинете.
Что произошло дальше, Платов запомнил нечётко. Сначала на встречке появилась машина – так резко, что даже выдернула Павла Николаевича из мира цифр и счетов в реальность. Олег посигналил, что-то буркнув себе под нос. Впереди, в узком проулке, приветом из 80-х замаячил народный любимец «жигуль». В машине сидели двое, и если водитель был невзрачный, то пассажир даже издалека казался таким массивным, что того и гляди проломит плечами кузов. Не повезло ему с «жигулёнком», даже мощную спину наверняка не расправить… Павел невольно увлёкся этим персонажем.
Вот «жигуль» перестроился влево, вот поравнялся с ними, вот притормозил – Платов успел заметить, как со стороны пассажира стало открываться окно. В ту же секунду – ещё до того, как Павел Николаевич осознал, что оттуда высовывается чёрное дуло «калаша», – он ощутил волну какого-то, казалось бы, угасшего рефлекса. И вот уже голова будто сама ныряет вниз, а руки закрывают её от града осколков, норовящих впиться под кожу. Видимо, школа жизни вовремя предоставила Платову некоторые остаточные знания, воскрешаемые адреналином.
Стёкла действительно хрупнули, покрываясь мелкой сеточкой. Свинец забарабанил по дверцам почти с тем же звуком, с которым дождь попадает в жестяное ведро, только на порядки более громким. Вообще всё вокруг резко стало громким: бьющиеся стёкла, надрывистое рычание «калаша», корёжащийся под напором пуль корпус машины.
Всё это длилось несколько мгновений. Стрелявшему хватило одной очереди – Платов ждал, что за ней последует другая, но этого почему-то не произошло. Лишь за окном взвизгнули колёса и «жигуль» помчал дальше, Павлу показалось, что там, в салоне, даже играла какая-то музыка.
Сердце, будто почувствовав, что сейчас можно, застучало вдвое быстрее обычного. Платов засмеялся – надсадно, словно кашляя. Он был абсолютно цел. Ни одной царапины. Как и Олег, который, матерясь, уже связывался со своими по телефону…
Откуда-то появились люди, до этого сидевшие в кафе и ресторанах вдоль дороги. Кто-то снимал Платова на смартфон, кто-то предлагал воды, кто-то звонил в полицию…
Пиджак изрядно пострадал… Аккуратно работали – всё «по верхам». Совпадением тут и не пахло. Павел знал: хотели бы убить – убили.
– Алло, Аркадий Игоревич? Это Платов. Похоже, нам придётся увидеться раньше, чем мы планировали…
* * *Есть вещи, привыкнуть к которым невозможно. Даже люди, пережившие 90-е и порой ностальгирующие по ним, признают, что автоматная очередь в сантиметрах от тебя – вещь как раз такая. Поэтому, пока Павел ждал полковника Кашина в ближайшем баре, он успел выпить почти графин воды со льдом.
– Приветствую, Павел Николаевич, – Кашин появился примерно минут через сорок, хмурый и сосредоточенный. – Вижу, что целы и пришли в себя. Опер вас уже опросил? Хорошо. Сейчас мне надо будет осмотреться, пообщаться с криминалистами. Чуть попозже ещё раз подробно пройдёмся по событиям сегодняшнего дня – уже с моим участием. Потом бумажки, формальности… Часа полтора у вас заберу. Да вы и сами, думаю, знаете, как у нас всё устроено…
– Знаю… – равнодушно согласился Платов.
– Запись с камер видеонаблюдения есть. Ещё не смотрел. Но номера конечно же были замазаны. «Лада»? «Жигули»?
– «Жигули». Без тонировки. Двое: водитель и стрелявший, – отчеканил Павел то, что до этого чуть более развёрнуто поведал оперу. А вот следующие слова предназначались персонально Кашину: – Задачи убивать меня не было. Чётко и совершенно намеренно стреляли рядом.
– Павел Николаевич, давайте вернёмся к концовке нашего предыдущего разговора, – полковник СКР сразу перешёл к тому, что, судя по всему, обдумывал по дороге на место происшествия. – Происходящее вокруг вас лишено логики. По крайней мере для стороннего наблюдателя. Мы имеем совершенно идиотские попытки привязать вас к убийствам Кожухина и Титова через СМИ-помойки, нарочитые совпадения, которые нам подсовывают…
«А ещё невесть откуда появившаяся чёрная дыра проблем, в которую затягивает мой бизнес», – мысленно добавил Платов.
– Теперь и покушение, которое, похоже, совсем не покушение, а «показательное выступление». Всё это вертится вокруг вас, и поэтому только вы можете найти объяснение происходящему.
– Вообще-то я надеюсь, что ответы даст следствие, – в голосе Павла невольно прорезалось раздражение. Кашин озвучивал разумные и оттого особенно неприятные вещи. – Уже говорил вам, Аркадий Игоревич, что пока не вижу, кто может быть заказчиком. Не скажу, что у меня была возможность сложившуюся ситуацию глубоко обдумать. Но я почти уверен, что это не по бизнесу. Нет, как вы говорите, в этом логики…
– Если не бизнес, значит, личное, – рубанул следователь, не дав Платову завершить мысль. – Скорее всего, этого человека, заказчика, вы хорошо знаете. Допустим, коммерческий мотив отбрасываем – остаётся личный интерес. Так что думайте, Пал Николаевич, вспоминайте. Ищите врага в своём прошлом – уж не знаю, в недавнем или далёком…
На том и закончили. Но не попрощались: как и обещал Кашин, «формальности» заняли пару часов. Платова попросили по возможности не покидать город, хотя и не настаивали на этом: «На ваше усмотрение». Понятно, что закладывается в такую формулировку. Темы «личного в прошлом» больше не касались – это не для протокола.
Измотанный всей этой волокитой, Павел вернулся домой. Свет поставленного на «беззвук» телефона (от многочисленных звонков друзей, знакомых и партнёров, обеспокоенных произошедшим, голова шла кругом, поэтому мобильный был лишён права голоса) больно полоснул по глазам. Но показавшееся на экране лицо со смеющимися глазами наполнило его сердце нежностью. Она всегда тонко чувствовала момент, когда день мог сделать лучше только её голос.
За всю жизнь человек, как правило, встречает очень мало тех, кого может искренне и безоглядно полюбить. Дожив до 60, Платов мог точно сказать, что любил двух женщин. Одну – Наташу – он встретил слишком рано. В полной мере оценить те отношения Павел смог много позже, когда понял, как мало мужчин способны назвать свою женщину ещё и лучшим другом. Наташа как никто умела сгладить острые углы, успокоить, найти простое решение в сложной ситуации – в общем-то, она имела идеальные данные для спутницы дипломата, кем в итоге и стала.
Была и другая любовь. Девушка с обманчиво-сладким именем, напоминавшим о диковинных растениях. Она будоражила его воображение и мысли. Молния, острый нож, роковая страсть – всё это было про ту историю. Которая, к сожалению, закончилась так же, как и с Наташей. Ничем.
Эти две любовные линии, чувства к двум удивительно разным женщинам парадоксально легко уживались в душе Платова. Каждая была по-своему ему дорога, со временем превратившись в эхо молодости.
Последующие многочисленные отношения уже не вызывали подобных эмоций. Будто он уже своё отлюбил. Да и по большому счёту его это устраивало. Может, поэтому все романы Платова прошли, как будто не задев его или задев по касательной.
Личная жизнь никогда не обладала для него какой-то особой ценностью. Говоря себе, что так принято, он несколько раз пытался строить семью, но эти попытки ни к чему хорошему не приводили. В итоге он осознал, что желания его избранниц не совпадали с тем, что он мог им дать.
Павел не умел жить на всём готовом – ему всегда нужно было бросать самому себе вызовы, преодолевать новые и новые барьеры. Его же женщины – в какой-то степени наивно, а в какой-то даже эгоистично – полагали, что стоит Платову стать ещё чуть богаче, и начнётся жизнь рантье, в которой он, отложив все заботы в сторону, полностью посвятит себя комфортной праздности. Но проходило время, денег становилось больше и больше, а Павел Николаевич не собирался сбавлять обороты. Начиналась ревность, мелочные склоки, а затем всё заканчивалось – либо он сам прекращал эту канитель, либо от него уходили.
И тем не менее встреча с девушкой, чьё лицо сейчас смотрело на него с дисплея мобильного, сразу выбилась из череды отношений последних нескольких десятилетий.
Увидев её впервые, он как-то сразу понял: она особенная!
Так началась третья глава в жизни его сердца – глава, как он сам думал, последняя и, может быть, самая важная…
– Ты как? Я тут включила российские новости, а там ты…
– Здравствуй, Мила. Со мной всё нормально. Ты ведь знаешь: становиться телезвездой я не планировал. Но какие-то ребята решили снять сериал. Это не первая моя роль, конечно, но пока самая известная…
Павла самого покоробило от шутливого тона, которым он говорил. Ему хотелось успокоить Милу, показать, что всё в порядке. Однако способ был выбран явно неправильный, судя по короткой, но заметной паузе по ту сторону.
– А отказаться от роли можно? Или хотя бы нанять каскадёра… – подхваченная шутка повисла в воздухе неоконченной: Мила подыгрывала с трудом. – Я хочу взять билет на ближайший рейс до Москвы. Или ты можешь прилететь ко мне в Лос-Анджелес – так было бы даже лучше. Здесь тебя никто не будет… доставать.
Платов усмехнулся этому «доставать».
– Мила, послушай: мне рекомендовали никуда не выезжать, пока начинается следствие. При всём желании твой приезд придётся отложить. Тут сейчас такая суматоха… К тому же дела никто не отменял… Всё нервно. Ты не обижайся…
…Отношения Павла и Милы развивались стремительно: оба не ожидали, что короткое знакомство почти сразу же пробудит большие чувства, противиться которым невозможно. Они быстро обвенчались, поняв, что не могут друг без друга. Но полноценной семьёй, несмотря на удивительную душевную близость, даже спустя год так и не стали – их жизни пока не были сплетены общим домом и бытом.
Радмила Драгович – американка с сербскими и русскими корнями – всё никак не могла оставить свой бизнес, требовавший частых перемещений по миру, и перебраться к мужу в Москву. Слишком много вопросов следовало решить до этого момента. Передать ли дела управляющим и руководить удалённо или вовсе продать компанию? Бросить карьеру или просто снизить активность? Перестать мотаться между родными для неё Лос-Анджелесом и Москвой или пытаться организовать жизнь на два города?
Платов же наконец-то ощущал в себе желание строить настоящую семью – поздновато он дозрел, конечно, но лучше уж так, чем никогда, – и вопрос совместного проживания поднимался в их разговорах всё чаще. Платов считал, что до конца этого года им обязательно нужно съехаться. Но обстоятельства последних дней несколько пошатнули его планы…
– Понимаю, что тебе не до меня… – она сразу отступила, будто заранее знала ответ и была готова к нему. Но прежде чем разговор смялся бы окончательно и в трубке повисла неловкая тишина, она вновь заговорила, стараясь – Павел отчетливо почувствовал это – казаться спокойной: – Нельзя обойти эти твои ограничения и всё же приехать ко мне?