Гримасы Пигмалиона

– Что я знаю?

– А то, что в очередной раз умело зомбированная толпа посчитает тебя если не врагом народа, то просто недоумком. За нас «верхние» люди давно уже всё решили. Например, по всем каналам Центрального Телевидения будут компетентно и задорно уверять, что, к примеру, художник Иванов, изображающий на своих полотнах так называемых простых людей полными недоумками и жалкими существами, гениальный творец.

– Зачем он будет так делать?

– Прекрасный расклад для олигархов, компрадоров и вороватых чиновников всех уровней. Им очень важно, чтобы каждый из нас привыкал к роли раба.

Любуясь своим голосом и меняя одну гримасу на другую, Генрих Наумович, уверял, что способов превращения личности в ничтожество много. При этом он заметил, что придуманная и обласканная зажравшимися разбойниками при деньгах и власти странноватая творческая интеллигенция последних пятидесяти лет – полный абсурд.

Но не потому, что изображает из себя когорту обиженных и несчастных творцов, а только лишь по той причине, что созданную ими хрень, в «свободном полёте», даже с глобальной натяжкой нельзя назвать творчеством.

Правда, по утверждению Пигмалиона, нынешним умельцам с большими полномочиями, занимающимся выворачиванием карманов нищих, было, у кого учиться. Их властвующие предшественники создавали, по сути, не из нормальных людей, а из двуногих флюгеров, хамелеонов, лакеев, доносчиков и прочего сброда жалкого подобия творцов, способных пусть фальшиво, но петь одну песню, которая адекватных людей ничуть не радовала.

– А сейчас, Кеша, таких вот «заметных» представителей творческой интеллигенции , вообще, не из людей делают, а из человеческих фекалий, навоза и куриного помёта. Утверждаю слишком сурово, но справедливо. При этом они ещё и объединяются, и требуют для себя льгот. Это я говорю, гениальный современный Пигмалион!

Слушая на весь мир обиженного и слишком крутого старика, Иннокентий обратил внимание на то, что прямо на небольшом пьедестале, прямо на парковой лужайке стоит почти двухметровая гипсовая фигура. Очень милая девушка с корзинкой в руке в простой крестьянской одежде, в больших башмаках, на голове, разумеется, головной убор. Понятно, она – Красная Шапочка, которая несёт бабушке пирожки.

Что-то в этой парковой фигуре просматривалось живое, человеческое. В её, как бы, застывшем движении Маздонов разглядел не только обаятельность, энергию и решительность. Такая юная девушка запросто любого Серого Волка убьёт одним ударом ребра своей розовой и нежной ладошки.

На короткое время перестал держать свою пламенную и, пожалуй, анархистскую речь Генрих Наумович. Он внимательно посмотрел на Маздонова и поинтересовался:

– Нравится?

– Конечно. Красивая и очень решительная Красная Шапочка. Кажется, что она идёт не к бабушке с пирожками, а взрывать железнодорожный мост или группу вражеских диверсантов. Это… интригует.

– Прекрасно! Значит, даже в мелочах я остаюсь настоящим творцом. Ты смог разглядеть в образе самое главное, причём, для многих неведомое. Здесь изображён даже не протест, а народный гнев.

Оказалось, что автор этого паркового монумента собеседник Маздонова, как раз, Генрих Наумович, и это откровенно порадовало парня.

Образ гипсовой двухметровой Красной Шапочки пришёлся Иннокентию по вкусу, он даже полюбопытствовал:

– Наверное, позировала вам, Генрих Наумович, ваша внучка Изольда?

– Что ты говоришь, Иннокентий! – почти возмутился Генрих Наумович. – Моя бледная Иза настолько прекрасна… В общем, ты в курсе событий. Я тебе уже говорил про Изольду. А сейчас, подойдём к моей, как ты говоришь, Красной Шапочке. Посмотрим на неё поближе. Она, по-своему, тоже хороша и, можно сказать, неповторима.

Крепкий и жилистый российский старик Пигмалион взял Иннокентия за руку, и они прямо по газону направились в сторону расположения скульптуры.

Старый мастер на все руки и, разумеется, гений пояснил Маздонову, что на месте, где стоит его скульптура, раньше лежал кусок старого асфальта. Его, конечно, выкорчевали, убрали, насыпали на некрасивую «заплатку» чернозёма. Но на этом месте, всё равно, не росла даже самая чахлая и жалкая трава.

Исполнительная дирекция парка культуры и отдыха задумала поставить на это место какую-нибудь «дежурную» скульптуру. Понятно, что это делалось при прямой и заинтересованной поддержке владельца парка. Этот гражданский объект, почему-то, тоже сделался не в такое уж и давнее время частной собственностью. Его исполнительные администраторы, наёмные чиновники, связались с хозяином городского парка через социальные сети, с борзым владельцем того, что никак не могло ему принадлежать даже по законам формальной логики. Но таких примеров не десятки, а многие сотни тысяч.

Хозяин парка и многого другого в России, обитал не так далеко от Москвы и даже Екатеринбурга, всего лишь, в Австралии. Вроде как, в Сиднее. Весело скакало это двуногое существо с теннисной ракеткой на лужайке, примерно так же, как кенгуру, визуально, женского рода, но только несколько лент беременное и основательно откормленное.

Его верные, наёмные слуги не стали бы, ясное дело, ставить никакой фигуры в парке, который с его аттракционами давал нормальные доходы, но ожидался приезд в город какого-то важного чиновника или большого магната. А перед ним следует выглядеть… нормально. Ведь, с одной стороны, рука руку моет, а с другой – может её и вырвать вместе с лопаткой.

Нежно погладив фигуру статуи, Пигмалион пояснил, что только придурки называют её Красной Шапочкой. На самом деле, он, втайне от других, дал ей имя Яростная Клава, и в её руках не поклажа с пирожками для бабушки, а жалкая и смешная продовольственная корзинка. Этакая странноватая подачка подавляющему большинству народных масс.

– А в ней, в корзинке, как будто, – заметил Маздонов, – какие-то яблоки или мандарины, или небольшие арбузы.

– Не мандарины, и даже не груши, – прошептал Генрих Наумович. – Это ручные противопехотные гранаты «Ф-1». Проще, по-народному говоря, «лимонки».

– Вот это пирожки!

– Обрати внимание на то, в какую сторону, как бы, идёт Яростная Клава.

– Так ведь там же, за забором, находится здание, в котором…

– Вот именно! По моим неопровержимым данным в этом прекрасном здании затаилась большая группа экстремистов и явных врагов России.

– Это точно, Генрих Наумович? Может быть, вы ошибаетесь?

– Я настоящий, истинный Пигмалион, и никогда не ошибаюсь! Туда и следует бросать гранаты, и чем чаще и больше, тем лучше. Так надо Родине, Кеша! Это не моя прихоть. Это жизненная необходимость. С такими вот… вредителями пусть в мечтах, но необходимо бороться.

– А я раньше считал…

– Хорошо, Иннокентий. Не будем дальше развивать эту сложную и злободневную тему. Ты даже мою Яростную Клаву можешь считать Красной Шапочкой. От меня не убудет. Пусть в её корзинке лежат пирожки для бабушки и самые обычные яблоки или, к примеру, груши. Это тоже не так плохо.

Сговорчивый и, в общем-то, добродушный Генрих Наумович и основательно влюблённый в бледную Изу будущий токарь Маздонов вернулись к скамейке. Устроились на ней, несколько минут помолчали.

Немного подумав, Пигамалион махнул рукой, и достал из кармана пиджака небольшую цветную фотографию и протянул её Иннокентию. Взяв фото в руки, Маздонов, можно сказать, впился в изображение глазами. На этом новом снимке он увидел лицо бледной Изы, его любимой и неповторимой черноглазой девушки-брюнетки необыкновенной красоты и обаятельности. Здесь Изольда тоже была запечатлена обнажённой, но не в лежачем, а в сидячем положении.

– Я узнал свою любимую. Это ваша внучка Изольда? – с замиранием сердца прошептал Маздонов. – Это бледная Иза.

– Да. Но только она мне не внучка, – уже в десятый раз пояснил непонятливому парню Пигмалион. – Она, можно сказать, для меня, что дочь, но не родная.

– Приёмная?

– Считай, что так. Это фото, если оно тебе нравится, можешь тоже оставить себе.

– Я очень бы хотел посмотреть на Изольду пусть мельком, со стороны… Я поражен её красотой, я почувствовал её душу.

Чувство недоумения и глубокой печали овладело Пигмалионом. Он с тоской смотрел на Иннокентия и при этом шевелил щеками, ноздрями, ушами, остатками седых волос на удлинённом черепе.

Впечатлительному Маздонову начало казаться, что мутные, но очень выразительные серые глаза старика кружатся, как две большие мухи вокруг мясистого и буро-красного носа Генриха Наумовича. На всякий случай Кеша отодвинулся от не совсем адекватного деда метра на полтора в сторону. Но при этом безнадёжно влюблённый парень нашёл в себе смелость настойчиво сказать:

– Я хочу видеть Изольду!

– Ты эгоистичный и нетерпеливый субъект, Кеша. Ты хочешь её видеть – и трава ни расти! А я, например, хочу стать министром, но меня вот не назначают.

– Каким министром?

– Да любым! Могу быть министром иностранных или внутренних дел.

– Но я не хочу становиться чиновником. Это скучно и неинтересно.

– Вот и напрасно, Иннокентий! Нет в тебе такой вот… особенной крылатости. Уверяю тебя, что на личную жизнь они не жалуются.

– Это их дело. А я думаю только о прекрасной Изольде. Я натурально умру, Генрих Наумович, если в самое ближайшее время не увижу её. Мне же больше ничего не надо.

– Ничего страшного не произойдёт, если ты даже и прокинешь этот мир. Каждую секунду в нём умирает примерно два человека. Сейчас, наверное, больше.

– Ваш мрачный юмор и зловещие гримасы уже подрывают моё здоровье.

– У меня ярко выраженная мимика лица – закономерный результат давней привычки. Несколько сезонов я проработал в геологической партии топографом. Мы не просто кривлялись друг перед другом. А таким вот образом отгоняли комаров.

– Не скромничайте, Генрих Наумович! От ваших зловещих гримас, наверняка, в разные стороны в панике разбегались и медведи.

– Всё может быть, – Пигмалион мгновенно собрал в одну кучу все свои морщины на лбу и задумчиво произнёс. – Я предполагаю, что у тебя, всё-таки, будет возможность познакомиться с моей скромной и молчаливой Изольдой поближе.

– Я теперь буду всё больше и больше думать только о ней. Меня поразила её красота, и я услышал голос её души, чистой, светлой и неповторимой.

– Если грубо сказать, то духовную субстанцию имеет даже какая-нибудь старая стиральная машина, тихо доживающая свой век на одной из многочисленных российских свалок. Сколько на них загубленных душ, а вокруг ведь – и ещё больше. Да не простых, а человеческих. Постарайся меня понять.

– Как вы можете такое говорить?

– Могу. Имею право! Ты, к сожалению, точно такой же, как тот древнегреческий Пигмалион. А мы ведь всенародно и постоянно нуждаемся в других, не в сумасшедших, а в нормальных людях. С ними в стране наблюдается некоторая проблема.

Пожав, на прощание, друг другу руки, они расстались.

Фрезеровщика и, в перспективе, токаря Иннокентия Маздонова частного завода по производству малогабаритных насосов «Водохлёб», дверных петель и прочей бытовой металлической мелочи многие родственники и знакомые убеждали в том, что ему уже пришло время жениться, обзаводиться семьёй. В основном, эту пропаганду и агитацию вели его уже не совсем молодые родители.

Всё правильно, они мыслили адекватно, как подавляющее большинство обычных людей. Представители двух противоположных полов встречаются, и определённая часть из них женится, чтобы испытать чувство радости и счастья или через пару недель разбежаться в разные стороны, то есть развестись.

Да ведь Кира и Дина две младшие сестры Иннокентия давно уже вышли замуж и даже обзавелись детьми. Всё, как положено. Относительно счастливо живут в других, более цивилизованных городах, чем тот, в котором выпало родиться и существовать Кеше и его родителям. Но вот ему уже под тридцать лет, считай давно уже мужчина, но даже толком не удосужился близко познакомиться ни с одной девушкой или женщиной.

Интереса к ним не проявлял, хотя местные врачи не считали его импотентам и никогда не рекомендовали заняться лечением предстательной железы.

Но вот пришло время, и образ бледной Изы в корне переменил его жизнь. Если честно признаться, то думал Кеша не только о душе прекрасной незнакомки, но и пылал к ней неудержимой страстью, как мужчина. А ведь буквально несколько часов назад всех представителей женского пола, которые не состояли с ним в кровном родстве, Иннокентий считал почти что марсианами.

Нашлась такая прекрасная девушка, которой бы он без промедления отдал свою душу, сердце и заодно бренное тело. Куда от него денешься? Оно ведь тоже погрязло в неукротимых и страстных желаниях. Природа требует своё.

Правда, по его мнению, все остальные жёноподобные существа являлись продуманными и коварными гуманоидами, идущими на любой контакт с мужчинами лишь с той целью, чтобы оставлять их в дураках или превращать в жалких рабов, в этакую дешёвую и мало затратную обслугу. А здесь совсем другой вариант. Да и по фото видно, что Изольда особенная девушка, главным образом, душевная.

Пусть сам молодой Иннокентий был совсем невысокого роста, щуплым и с юных лет активно лысеющим, но он, вполне, мог бы заинтересовать своим неприглядным и таинственным внешним видом любую даму. Он считал, что перед ним бы не устояла и почти каждая непорочная девушка, и такая красотка, которая знакома с некоторыми особенностями мужского организма не по любовным или сентиментальным литературным произведениям массового зарубежного и отечественного производства.

Одним словом, понятно, не красавец, но и не Квазимодо, и, вполне, мог бы стать мужем для любой представительницы так называемого слабого пола, даже получившей в эротическим плане удовольствие на триста лет вперёд. В общем, притягательный пацан. Так ему казалось, так он считал. Потому Кеша, окончательно и серьёзно влюблённый в светлый и неповторимый образ бледной Изы, думал только о ней и не считал свои желания патологическим эгоцентризмом .

Уважающий себя Маздонов, втайне почти не сомневался, был уверен в том, что она тоже полюбит его. Прикипит к его открытой душе и пылкому телу нежно, страстно и, возможно, безумно.

Этому славному парню, по его устоявшемуся мнению, для женитьбы подходила не всякая девушка. Наверное, до сих пор и не женат был по той причине, что боялся совершить роковую ошибку – связать свою жизнь с вредной, капризной и заносчивой особой. Маздонов не приветствовал того, что немалое количество прекрасных и загадочных дам справедливо и честно считало, что активный творческий сексуальный поиск и постоянная практика гораздо эффективней и полезней для здоровья, чем даже самая гениальная пьеса Ульяма Шекспира под названием «Ромео и Джульетта».

Впав в некоторую задумчивость от нахлынувших на него впечатлений, Иннокентий вернулся домой. Пришёл, как раз к обеду, где его ждали сердобольные родители с кастрюлей свежего борща с капустой, свеклой и морковкой, но без мяса. Всякий ведь знает, что оно вредно для здоровья, тем более, тогда, когда на его покупку не всегда имеется достаточного количества денег.

Само собой, его родители почти с порога начали активно жаловаться на свою нелёгкую жизнь, которая абсолютно не сложилась. Так обычно и начинались их разговоры об обязательной и скорой женитьбе их сына. Но они, явно, прибеднялись, постоянно напоминая сыну о том, что в продовольственных магазинах цены растут, как дрожжах.

Но сейчас его мама и папа наперебой говорили о том, что, наверное, только йогам под силу питаться три-четыре раза в месяц. Но когда же у некоторых субъектов водятся некоторые денежные накопления и они не иссякают, то свинина и даже баранина приносят лично их организмам заметную пользу. О других гражданах они, как правило, ничего не знают и не желают знать.

Ведь если внимательно приглядеться к магнатам, большим чиновникам и депутатам, да и, вообще, к ворам широкого размаха, то не скажешь, что они страдают от регулярного недоедания. Утверждать, что эти господа опухли от голода, просто не прилично, не солидно и не ново, ибо все мы и без того пропитаны ложью, которая грязным потоком втекают в наше сознание, сердца и души из внешнего мира.

Ещё его папа с мамой заметили, что ложь льётся и на незащищённых и до нитки ограбленных людей с экранов телевизоров и почти становится их сущностью.

Ибо тот, кто свято верит вракам, по сути, тоже обманщик. Самый первый из тех, кого он вводит в заблуждение, он сам и есть. А потом к нему примыкают и все остальные из тех, кто почти систематически варит борщи, супы и похлёбки без присутствия в них мясных продуктов. У каждого если не в душе, то в духовной субстанции под воздействием вдохновенной пропаганды, формируется своя ложь. Да и цепную реакцию не стоит исключать, которая всесильна и неукротима.

Глубоко погружённый в свои лирические мечты Иннокентий сидел за круглым столом рядом с родителями и с аппетитом ел борщ. Он улыбался, находясь под впечатлением от фотографий той прекрасной девушки Изольды, которые лежали у него в кейсе, а по сути – у самого сердца.

– Чему ты радуешься, Иннокентий? – сурово спросил его отец, Антон Куприянович. – Может быть, ты услышал, что, наконец-то, разумные и справедливые правители отменили странную пенсионную реформу, которая внезапно омолодила стариков на целых пять лет. Это не хухры-мухры!

– Если это так, Кеша, – оживилась его мать, Варвара Ибрагимовна, – то и мы начнём веселиться и завтра же отправимся, как раньше говорили добрые люди, на заслуженный отдых. Мы с твоим отцом готовы хоть сейчас погрузиться в положенный нам… период доживания.

– Это верно. Нам с Варей уже давно категорически осточертело вкалывать за мелкие копейки на овощной базе разнорабочими, – пояснил Антон Куприянович. – Больше ведь и податься некуда. Нормальные заводы и фабрики в городе превратились в отхожие места. Что-то похожее показывают в американских фильмах ужасов.

– У тебя очень короткая память, Антон, – упрекнула Варвара Ибрагимовна мужа, – примерно такая же, как у иностранного бройлера. Ты совершенно забыл о том, что неделю назад тебя и меня уволили с овощной базы. Мы не подходим им по возрасту, уже старые и не годимся для тяжёлого физического труда.

– Я, как раз, помню, Варвара, что мы с тобой теперь безработные! – Антон Куприянович так ударил кулаком по столу, что струя борща из его чашки ударила ему в лоб. – На пенсионный отдых нам, получается, идти рано, а для работы – мы старые. Дай же великого здоровья и процветания всем главным проходимцам нашей непонятной страны! Что бы им…

Частично и фрагментами понимая печали своих родителей, Иннокентий постарался сделаться серьёзным, и продолжил методично черпать из алюминиевой чашки деревянной ложкой съедобную, питательную и полезную для здоровья жидкость бурого цвета и методично отправлять её в рот.

Ведь в своё время его отец и мать трудились инженерами-технологами на заводе отопительного оборудования, производственные корпуса которого стали огромным складом промышленных и продовольственных товаров китайского производства.

Нашли, слава богу, применение зданиям данного загубленного производства потрошители, то есть предприимчивые представители странноватого капитализма, точнее, своеобразной рыночной экономики.

С блаженной улыбкой Иннокентий заметил, что жизнь, даже при всех её странных обстоятельствах, прекрасна и удивительно. Кстати, его ведь пока не уволили. Он – фрезеровщик и будущий токарь, и ему за это платят зарплату.

– Не называй это зарплатой, Иннокентий, – сурово заметил отец. – Не живи фантазиями! Не криви душой! Будь, в конце концов, реалистом.

– Не гневи Бога, Кеша! – поддержала мужа Варвара Ибрагимовна. – Нормальные деньги выглядят совсем иначе.

Но живущий предвкушением не скорой, но возможной встречей с прекрасной Изольдой, самой красивой и умной девушкой на Земле, Иннокентий только махнул рукой.

– Дорогие папа и мама, – мудро изрёк он, – неужели вы до сих пор не поняли, что деньги – это зло?

– Совершенно верно, Иннокентий, – согласился с ним отец. – Деньги – страшное зло, когда их не наблюдается в наличие. Как раз, этого самого зла нам систематически и не хватает.

– Ещё какое жуткое зло! – поделилась и своими впечатлениями мать. – Я начинаю беситься, когда я вижу, что сосед по подъезду Кульков, долбанный персональный пенсионер, просто не знает, на что потратить свои сбережения.

– Между прочим, Ефим Аркадьевич Кульков, – напомнил родителям Иннокентий, – ещё и предприниматель. Он всегда что-то покупает и тут же продаёт, с выгодой для себя.

– В старые добрые времена, – заметил Антон Куприянович, – разного рода спекулянтов дружно и организовано отправляли на специальные зоны, на долгий срок.

– А вот теперь они – уважаемые господа, – констатировала Варвара Ибрагимовна, – и называются предпринимателями и менеджерами.

– Зато мы живём в очень интересное время! – Иннокентий не торопился вставать из-за стола. – Можно сказать, обитаем в сказочной стране.

Он продолжал активно улыбаться, иногда замирая с ложкой в руке и блаженно зажмуривая глаза.

Родителей заметно раздражало и удивляло не совсем адекватное и слишком уж игривое настроение сына.

– Почему ты сияешь, Иннокентий, как медный таз, в такое серьёзное и, можно сказать, если не опасное, то несуразное для страны время? – задал ему, вполне, правомерный вопрос Антон Куприянович. – Разве нормальные люди наших мест смеются без причины?

– Да чего вы переживаете? – подал им надежду Кеша. – Найдёте вы себе работу.

– Конечно, найдём, – согласилась с ним Варвара Ибрагимовна. – Уж как-нибудь, не пропадём. За долгую жизнь ко многому привыкли.

– Я обратил внимание на то, что у нас в большой комнате, на стене, – сменил тему разговора Иннокентий, – висит портрет совсем другого мужика, а не того, у которого не так давно был самый большой рейтинг… Мне, почему-то, и стало внезапно весело.

– Какой же ты невнимательный, Кеша! – пожурила сына Варвара Ибрагимовна. – Портрет, большой и красивый, того самого господина мы ещё три года назад увезли на дачу. Он там очень пригодился.

– Я закрыл им дырку в заборе, – пояснил Маздонов старший. – Гвоздями крепко к доскам приколотил, там ему место. Нам с твоей матерью, Иннокентий, одновременно и резко разонравился образ дядьки с поросячьими глазками и ехидной ухмылкой. Такое вот совпадение получилось.

Ну, наконец-то, его папа и мама поняли, что этот, изображённый на портрете, дяденька усиленно помогает богатым становиться ещё богаче, а бедным опускаться до полной нищеты. Речь не о Маздоновых. У них всё не так плохо. А есть несколько десятком миллионов граждан, которых уже можно смело считать членами негласной Касты Неприкасаемых. Ни работы, ни жилья, ни надежд на материальную помощь со стороны господ и дам, объявивших себя государством оригинального… рыночного типа.

А на даче Маздоновых даже издали глядя на образ этого господина, вороны, воробьи и сороки, включая мелких и крупных грызунов, решили близко нее подлетать к, возможно, опасному месту. Внезапно прозрели по природе своей слепые кроты и скоропостижно перебрались со всем своим скарбом на соседние дачные участки. Произошло довольно приятное для Маздоновых событие и на определённое время подняло их настроение.

Родители Иннокентия, не отвлекаясь от приёма жидкой обеденной пищи, просто объяснили, что теперь на стене висит портрет человека, у которого в настоящее время самый высокий рейтинг в России. Уважение со стороны народа к нему крепчает уже не с каждым годом, а ежедневно, ибо он, почти из глубины времён, смог точно и ёмко описать нынешнее положение в стране.

Это баснописец Иван Андреевич Крылов. Ему, к всеобщей народной радости, теперь даже домашний арест не грозит, ибо скончался он в 1844 году в солидном возрасте и никто, и никогда на жизнь его не покушался.

С доводами и аргументами отца и матери Иннокентий почти согласился. Молодец Иван Андреевич! Всё чётко расписал. Было бы замечательно, если бы портрет этого замечательного человека присутствовал не только в квартирах и домах самых обычных людей, но и в кабинетах больших чиновников и на стенах тюремных камер, где некоторые из них начинают помаленьку осваиваться. Пока их в местах не столь отдалённых не очень много, но лиха беда – начало. Но понятно одно: образ Крылова неплохо смотрелся везде и всюду.

Сидит, например, губернатор какой-нибудь области или края в своём шикарном кабинете и скучает. А на него со стены с некоторой усмешкой, как бы, смотрит Иван Андреевич Крылов, а под изображением ярко-красным цветом начертано: «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь».

Но любая медаль, как говорится, имеет две стороны. Улыбающийся Иннокентий справедливо заметил, что его папа с мамой капитально прибедняются. Ведь он прекрасно знает, что не в холодильнике в их квартире, а в большой морозильной камере лежит несколько куриц, куски говядины, свинины… Имеются и другие продукты. Кое-какой доход его папа с мамой имеют с дачи.