Путь к звездам

Глава 1

Вечер на набережной

Девятое сентября.

Вечер в Гурзуфе.

Весь год мы с Леной ждали этого отпуска – глотка свободы от душных офисных стен, городской копоти и вечного «завтра». Чтобы наконец-то забыть про нескончаемые обязанности и сорваться в Крым, где пахнет кипарисом и морем.

Гурзуф выбрали не спроста. Он казался нам осколком иной, более поэтичной реальности, где время замедляет свой умалишенный бег.

В Крыму, в этом сказочно-неземном полуострове куда ни бросишь взгляд, стояла вечная картина: магический Аю-Даг, вывезенные из фантастических грез силуэты скал, и цепкие, как корни винограда, улочки, уползающие вверх.

Здесь повсюду художники пытались поймать ускользающий свет, а мы с Леной ловили ускользающие моменты бытия, чтобы насладиться драгоценными минутами отпуска.

Сердцем этого райского мира была набережная. Вечером она пульсировала тихим, счастливым ритмом: мерный шёпот прибоя, переливы гитары из-под чьего-то балкона, смех и звон бокалов из прибрежных кафе. Мы шли, и мне хотелось, чтобы эта прогулка не кончалась, с непередаваемыми запахами и восторженно-возвышенным настроением.

Тишина была тёплой и бархатистой. Воздух, ещё хранящий дневное тепло, уже носил в себе прохладную, солёную ноту с моря.

Мы отметили мой день рождения в маленьком уютном кафе, за столиком под старой оливой, а после вышли бродить без цели, насыщая лёгкие этим драгоценным воздухом, пахнущим свободой.

– Как здесь красиво… И мы с тобой тут. Просто фантастика, – сказала Лена, её рука сама нашла мою.

Я посмотрел вверх, на внезапно вспыхнувшее над морем россыпью бриллиантов небо.

– С детства любил фантастику читать – Жюль Верн, Герберт Уэллс, Артур Кларк, Рэй Брэдбери… – я перечислял имена, как заклинание, глядя в бездонную черноту. – Ну а самый любимый – Василий Головачёв. Он про людей, которые не боятся шагнуть за грань.

– Мне тоже нравится, особенно если книга захватывает, – её голос прозвучал задумчиво. – Обожаю истории про космические путешествия, иные миры… В них есть надежда, что мы не одни и что за горизонтом – больше, чем мы можем представить.

Мы прошли несколько шагов в молчании, под которым копился невысказанный вопрос. И вдруг Лена, не глядя на меня, спросила тихо, словно боялась спугнуть тишину:

– А ты как относишься к иным формам жизни? Веришь ли?

Я усмехнулся.

– В детстве – фанатично. Вырезал из журналов «Техника – молодёжи» круги на полях, ночью дежурил на балконе с биноклем, ждал контакта. Мечтал не просто встретить, а понять. Поболтать о том, о сём, вопросы позадавать… Ха! Глупые детские мечты. Интуиция теперь подсказывает: со мной такого не случится. Всё это – для книг и экранов.

– Соболев, почему ты так уверен? – невероятно обаятельная и сегодня особенно красивая, Лена остановилась и повернулась ко мне, и в её глазах читался не просто интерес, а какая-то непонятная серьёзность.

– Потому что Вселенная безмолвна, Лен. Огромная, холодная и равнодушная. Фантасты – они прекрасные сказочники, немного не от мира сего. Они лечат нашу тоску по чуду. А я… я просто люблю иногда сбегать в их миры от своих серых будней.

– А что, если чудо не ждёт приглашения? – она произнесла это так, будто не мне, а кому-то там, в темноте. – Наш мир изучен далеко не полностью. А мы? Дом, работа, метро… Мы сами сужаем свой горизонт до размеров монитора.

– Нет, – я покачал головой, внезапно раздражённый её романтизмом. – А ты? Хотела бы встретиться? Лицом к лицу с тем, у чего может не быть лица?

Лена замолчала надолго.

– Боюсь, – наконец призналась она. – Страшно. Страшно того, что мы можем быть для них не интереснее муравьёв. Хотя… шансы, наверное, один на миллиард.

Мы подошли к парапету.

Внизу, в кромешной черноте, дышало и переливалось фосфоресцирующими прожилками море. А над ним висела неестественно большая, медного оттенка луна, от которой к нам тянулась дрожащая, золотая дорожка. По ней, словно призрак, скользила белая яхта. Картина была настолько совершенной, что казалась бутафорской. Мы замерли, каждый в своих мыслях, но связанные этой красотой.

Именно тогда я захотел её украсть, сохранить.

Достал из рюкзака фотоаппарат – продвинутую зеркалку, моё главное увлечение после книг. Пристроил её на холодную трубу ограждения, прикрутил телеобъектив. Мир в видоискателе сжался до круга: луна, дорожка, тёмный бархат воды.

Я поймал резкость. И тут моё сердце пропустило удар.

Луна в кадре дернулась.

Словно пытаясь выскользнуть из поля зрения. Я моргнул, списал на усталость глаз. Но нет – бледный диск продолжал своё немыслимое, ускоренное движение вправо, нарушая все законы небесной механики. Внутри всё сжалось в ледяной комок непонимания.

– Да это… это вовсе и не луна, – хрипло выдохнул я.

– Что? – Лена не поняла.

Я оторвался от видоискателя, чтобы свериться с реальностью. И она раскололась.

На небе было две луны.

Одна – на своём привычном месте, властная и спокойная. Вторая, её двойник-призрак, висела чуть в стороне. И пока я смотрел, она начала растворяться, распадаясь на несколько ослепительно ярких точек. Они не разлетались, а держались плотным строем, и этот строй, не меняя формы, с немыслимой скоростью понёсся прочь от истинной луны, в сторону открытого моря.

Звук на набережной изменился. Ласковый гул сменился нарастающим, встревоженным гулом. К старой подзорной трубе, одиноко стоявшей на смотровой площадке, уже бежали люди, выстраиваясь в очередь без порядка и форме.

Лена стояла, вцепившись пальцами в перила, белыми от напряжения костяшками.

Я снова прильнул к видоискателю камеры.

Это не было похоже ни на что. Семь, может, девять огней – бирюзовых, алых, лимонных – исполняли в воздухе идеально синхронный, невообразимо сложный танец. Они описывали резкие дуги, мгновенно меняли направление, образуя в небе геометрические фигуры, которые тут же стирались. Это превосходило возможности любой земной авиации. Это было… игра. Высокомерная и прекрасная.

– Наши так не умеют, – пробормотал я, и голос прозвучал чужим.

– Что ты видишь? – голос Лены был тонким, как струна.

– НЛО, – сказал я просто, потому что других слов не было. – Настоящее.

Я нажал на спуск. Автоспуск щёлкал, будто сумасшедший метроном. На экране предпросмотра оставались светящиеся шлейфы – длинные, цветные полосы, кривые Безье, нарисованные на черном холсте вселенной. Я увеличил изображение. Чёткие, правильные формы. Никаких крыльев, иллюминаторов.

Просто источники света, подчиняющиеся единой воле.

И тут это пришло.

Страх. Но не тот, что сжимает горло перед выступлением или холодной водой. Это было иное. Физическое, первобытное ощущение. Будто всю мою суть, каждую клетку, окунули в ледяную, вязкую слизь. Меня затрясло. Мелкая, предательская дрожь в коленях, в кистях рук.

Это был страх жертвы, почувствовавшей на себе взгляд хищника.

Я прошел через многое. Видел, как пуля вырывает кусок стены в сантиметре от головы, чувствовал ледяное дыхание аварии на скорости. Но этот ужас был глубже. Он шёл не от угрозы смерти, а от полного отрицания твоей реальности, твоих законов. Он говорил: ты здесь никто. Твоя наука – детский лепет. Твоя безопасность – иллюзия.

– Они… видят меня, – прошипел я сквозь стиснутые зубы. – Через объектив. Чувствую. Мы под колпаком.

– Соболев, перестань, – Лена положила ледяную ладонь мне на руку. – Хватит.

Но я не мог оторваться. Это был долг. Документировать конец старого мира. Я снимал, пока пальцы не онемели. Паника на набережной нарастала волной: кто-то кричал, дети плакали, кто-то пытался звонить, тряся бесполезным из-за пропавшей сети телефоном.

И тогда пришёл ответ.

С дальнего края горизонта, оттуда, где ночь была самой чёрной, сорвались и потянулись к танцующим огням яркие пунктиры. Несколько секунд тишины – и первые вспышки, беззвучные с этого расстояния, озарили низкие облака.

Ракеты.

Наши.

Их космический балет даже не прервался. Я видел, как один из алых огней на долю секунды отделился от строя, метнулся навстречу пунктиру, и тот исчез, рассыпавшись коротким фейерверком. Так повторилось раз, другой, третий. Точная, безжалостная работа. Ни одна ракета не достигла цели. Ни одна.

Затем огни разом погасли. Не улетели – просто исчезли, словно их и не было.

Наступила оглушительная, давящая тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием моря и всхлипами.

Минуты через три из темноты медленно выплыл, поблёскивая бортовыми огнями, прогулочный катер. Он казался до смешного маленьким и уязвимым после того небесного спектакля.

Толпа, как единый организм, хлынула к причалу.

Мы подошли позже. С трапа сходили люди с пустыми, шоковыми лицами. Капитан, пожилой, с лицом, вырезанным морскими ветрами, стоял у борта. Руки у него не дрожали.

– Что это было? – мой голос сорвался. – Вы видели?

Он медленно выдохнул, посмотрел туда, где только что гасло небо.

– Вижу такое не в первый раз, – сказал капитан глухо, без эмоций. —

И не во второй. А ответа всё нет. И слава Богу.

Он посмотрел в сторону горизонта и повернулся к кабине, закончив разговор.

Лена молча смотрела на тёмную воду. Потом тихо, больше для себя, произнесла:

– У каждого, наверное, хоть раз в жизни случается своё необъяснимое. Вот, кажется, случилось наше.

И в её голосе я услышал не страх, а что-то иное. Неизбежность. Или начало пути.

Глава 2

Гора Мишка. Вход

Тот холодный, липкий ужас с набережной не прошёл. Он кристаллизовался внутри, превратившись в твёрдый, непреходящий осадок. Страх как чувство притупился, выгорел дотла адреналином той ночи. Осталось иное – глубокая, онтологическая тревога. Словно я, Антон Соболев, инженер-электронщик, привыкший доверять законам Ома и Кирхгофа, узрел в фундаменте мироздания трещину, и теперь всё вокруг пошатнулось.

Складывалось не просто впечатление – формировалась гипотеза, которую мой рациональный ум отчаянно отвергал. НЛО не просто заметил меня. Его поведение напоминало сканирование: сложные эволюции, резкие смены траектории, фокусировка на группе зрителей, в которой я стоял. В голове поселился не «фоновый шум», а чувство изменения пропускной способности собственного восприятия. Я ловил себя на том, что мгновенно вычислял углы падения теней, скорость движения людей на периферии зрения, частоту мерцания далёкого фонаря – данные сыпались в мозг потоком, слишком быстрым для сознания, оседая тяжёлым осадком интуиции. Знакомые спрашивали, не заболел ли я. Лена смотрела с тревогой и даже подозрением. Я отмахивался. Как объяснить, что мир не изменился, а моя программная составляющая для его обработки обновилось до неизвестной версии?

Отпуск близился к завершению.

Последний день.

Солнце, заходящее за Аю-Даг, окрашивало мир в дешёвые акварельные тона. Всё казалось бутафорским, картонным после той алмазной черноты и яростного света. Лена, измученная солнцем и моим странным молчанием, осталась в номере. Мне же нужно было движение. Физическая нагрузка как попытка сжечь остатки адреналина, перегрузить тело, чтобы ум на время отключился.

Я отправился к горе, которую называют Мишка. Запах нагретой хвои и сухой глины, стрекот цикад, превращавшиеся в сплошной белый шум. Я поднялся по тропе, чувствуя, как камешки впиваются в подошву кроссовок, и спустился к воде с другой стороны, где не было пляжа, а лишь нагромождение валунов, отполированных морем до сальной гладкости.

Вода здесь была не бирюзовой, а тёмно-зелёной, почти чёрной у скал. Тихая, но не спокойная. Под поверхностью чувствовалась сила, тяга. Я нырнул, и ледяная плёнка глубины обожгла кожу, контрастируя с тёплой поверхностной водой. И тут же попал в поток. Не просто течение – это был гидравлический жгут, тугая струя, вырывающаяся из-под скального навеса. Ослабевший морально и физически, я не сопротивлялся. Логика инженера сработала мгновенно: сопротивление равно лишенный смысла расход сил. Надо плыть по течению, экономя кислород, и искать точку выхода.

Но выхода не оказалось. Камень сомкнулся над головой. Полная, давящая на барабанные перепонки темнота, нарушаемая лишь фосфоресцирующими вспышками в собственном глазу от нехватки воздуха.

Паника, острая и ясная, сменилась странным холодным принятием. И тогда впереди появилось свечение – не зелёное биолюминесцентное, а ровное, бело-голубое, как у светодиода холодного свечения.

Я вынырнул, задыхаясь, и звук моего хрипа разнёсся в огромном пространстве, вернувшись многократным, влажным эхом.

Я стоял по грудь в ледяной воде в центре подземного озера.

Надо мной уходил ввысь огромный купол. Его своды, сложенные из чёрного базальта, были покрыты густой сетью биолюминесцентных грибовидных наростов. Они светились холодным сине-фиолетовым светом, от которого не было теней, лишь безжизненная, тотальная заливка. Воздух был спёртым, влажным и пахнул озоном, сыростью камня и чем-то ещё – сладковатым, металлическим, чужим.

И тогда я услышал шаги.

Не просто тяжёлые.

Каждый шаг отдавался глухим ударом, и я чувствовал вибрацию через воду, костями ног. Это был низкочастотный резонанс, несущий информацию о массе. Человек так ступать не может. Это был звук тонны, движущейся на двух ногах.

Они вышли из-за каменного зуба – двое. И мой мозг, уже подготовленный к странному, на мгновение отказался интерпретировать сигналы от сетчатки. Гуманоиды, да. Двуногие, двурукие. Но на этом сходство кончалось.

Их кожа напоминала не чешую, а текстурированный композитный материал – нечто среднее между корой секвойи и броней броненосца. Цвет – не болотный, а глубокий хаки с мерцающими изумрудными прожилками, будто внутри текла не кровь, а хлорофилл. Головы – массивные, с мощными костяными гребнями, защищавшими то, что я предположил было сенсорными кластерами. Ртов не было видно. Вместо лиц – тёмные, матовые плоскости, испещрённые мелкими порами.

Но главное – глаза. Или то, что я принял за глаза. Два крупных, сложно устроенных органа на месте, где у человека были бы виски. Они не отражали свет, а поглощали его, как чёрный бархат, и в этой черноте плавали концентрические круги тусклого золотого свечения. Взгляд был не «пронизывающим». Он был игнорирующим. Как человек смотрит на муравья, случайно перебежавшему дорогу. Без злобы, без интереса, с абсолютной, леденящей объективностью.

«Кальций, кремний, углерод. Температура поверхности +32°C. Биоэлектрическая активность повышенная, паттерны стресса. Язык: славянская группа, русский. Идентификация: Антон Соболев. Миссия: контакт. Уровень угрозы: нулевой.»

Мысль возникла в голове не как звук, а как готовый блок информации, упакованный в знакомые понятия. Чисто, чётко, без эмоционального окраса. Телеметрия, а не речь.

– Как… – я попытался говорить, но горло сжалось. Я сделал усилие, сглотнув солоноватую воду. – Как я оказался здесь?

«Приведён силой приливно-отливных течений через карстовый канал 7-Б. Случайность с вероятностью 0.3%. Интерпретируется как ответ на сигнал приглашения.»

– Какой сигнал? Я ничего не отправлял!

«Сигнал принят семьдесят два часа назад. Визуальное подтверждение контакта с Объектом «Дельта». Зафиксировано изменение нейронных паттернов. Вы были помечены для последующей коммуникации.»

Внутри всё похолодело. Помечены. Как образец.

– Вы… что вы со мной сделали?

«Корректирующий луч. Неинвазивная рекалибровка синаптических связей в зонах восприятия и анализа. Побочные эффекты: тревога, диссоциация, расширение сенсорного диапазона. Временные.»

«Всего лишь рекалибровка», – подумал я с истерической внутренней усмешкой. – А теперь что? Убьёте? Изучите?

«Нецелесообразно. Требуется встреча с Оператором.»

Их обозначения были сухи и функциональны. Меня повели. Я шёл по воде, потом по отполированному каменному полу, чувствуя на коже поток тёплого, сухого воздуха, пахнущего озоном. Стены тоннелей светились изнутри. Не грибница, а словно сам базальт был пропитан светящимся веществом – длинными, ветвящимися прожилками, напоминающими схемы на печатных платах.

Зал Оператора был другим. Здесь не было биолюминесценции. Свет исходил из самого воздуха – ровный, диффузный, без видимого источника, как в пасмурный день. В центре на возвышении, больше похожем на инженерный пульт, чем на трон, находился Оператор.

Он был крупнее. Его «кожа» не была статичной. По ней, словно по экрану, пробегали медленные волны перламутрового свечения, образуя сложные, постоянно меняющиеся узоры. От него исходило не «чувство мощи», а физически ощутимое поле низкочастотных колебаний. Оно давило на вестибулярный аппарат, вызывая лёгкую тошноту и желание сесть.

Информационный пакет пришёл сразу, объёмный: «Ты – проводник. Задача – поиск и извлечение Уцелевшего с Объекта «Дельта». Объект подвергся атаке после ухода из зоны видимости. Вероятность выживания экипажа: восемь процентов. Уцелевший представляет ценность. Технологии «Дельта» отличны от наших. Требуется изоляция и изучение.»

– Почему я? – спросил я вслух, пытаясь вернуть диалогу человеческое измерение. – У вас есть технологии, вы скрыты…

«Наш биологический субстрат несовместим с поверхностными условиями на длительный срок. Ультрафиолетовый спектр вызывает каталитическое разложение наружного покрова. Гравитационный компенсатор требует слишком много энергии вне подготовленных зон. Ты – автономная, подвижная единица, не привлекающая внимания местных властей. Эффективность выше.»

Всё сводилось к эффективности. Я был самым эффективным инструментом в данной ситуации.

– Что я получу?

«Материал для обмена. Золото, платиноиды. Их количество обеспечит прекращение вашей трудовой деятельности. Либо информация. Ограниченный доступ к нашей базе данных по запросу.»

В воздухе передо мной материализовалась голограмма – не просто карта, а трёхмерная модель побережья с динамическими слоями. Синими линиями были показаны подводные течения, красными – зоны сейсмической активности, жёлтыми вспышками – точки, где за последние сорок восемь часов были зафиксированы аномальные энергетические выбросы, не совпадающие с человеческой активностью.

– Это… вероятные пути отступления?

«Верно. Область максимальной вероятности – карстовые полости в радиусе пяти километров от точки падения. Вот прибор. Он регистрирует остаточное излучение двигательной установки «Дельта». Частота 342.5 ТГц. Диапазон – 300 метров.»

Мне протянули устройство. Оно было лёгким, монолитным, с гладкой чёрной поверхностью, на которой лишь при определённом угле загорался минималистичный интерфейс: частотная шкала и направленный индикатор. Ни кнопок, ни разъёмов. Похоже на калиброванный детектор.

Пока один из стражей что-то «настраивал», мой взгляд упал на нишу в стене. Там лежали артефакты. Не таблички, а скорее, кристаллические данные-носители. Овальные, размером с ладонь, с внутренним мерцанием. Они были тёплыми и вибрировали на частоте, едва уловимой кончиками пальцев. Два образца быстро исчезли в кармане моих плавок. Не воровство, а страховка. Образцы чужой технологии. Кто знает, что в них записано?

Инструктаж занял минуту. «Иди. Ищи. Не контактируй с местными силовыми структурами. Вернись с Уцелевшим. Или с доказательством его ликвидации.» Ни угроз, ни обещаний. Просто параметры миссии.

Лена встретила меня непередаваемо взволнованной. Я пах морем, холодом пещеры и чужим озоном. Солгав про яхту, я видел в её глазах недоверие. Но правда была невозможна. Она отказалась идти со мной на поиски «пейзажей». И хорошо. Она была слабым звеном в уравнении, переменной, которую я не мог контролировать.

Рано утром я вышел, и мир снова казался плоским и ярким. Но теперь я смотрел на него иначе. Я не видел горы – я видел возможное укрытие. Не море – транспортную среду. Не небо – зону контроля. Прибор молчал весь день. Я методично, как сканер, прочёсывал сектора, отмеченные на голограмме. Безрезультатно. К вечеру я дозвонился. Лене, солгал про кемпинг. Её голос в трубке звучал как из другого мира, мелодия, которую я уже почти забыл.

Ночь на побережье была не романтичной, а тактической. Темнота – прикрытие. Шум прибоя – маскировка. И прибор ожил. Не просто завибрировал – он издал чистый, возрастающий по тону звук, как сужающаяся синусоида. Индикатор, светящаяся стрелка из сгущённого воздуха внутри устройства, жёстко зафиксировала направление.

И тут я ощутил на себе взгляд. Не спереди. С моря.

Существо вышло из воды без плеска, будто вода была для него твёрдой поверхностью. Оно было похоже на стражей, но более угловатым, с более тёмным, почти чёрным покровом, на котором мерцали, как звёзды, точки синего света. От него исходил запах озонированного металла и мокрого базальта.

«Ты носишь метку Оператора. И их сенсор. Ты ищешь Уцелевшего с «Дельта».» Его мысленный «голос» был грубее, с металлическим призвуком.

– Да, – кивнул я, экономя силы на ложь.

«Иди туда. Пещеры. Он слаб. Его сигнал гаснет. Метод поиска примитивен, но для тебя достаточен. Найдёшь – отключи сенсор. Он режет эфир, как нож.

Другие тоже ищут. Не наши.»

– Другие?

«Конкуренты. Паразиты. Те, кто охотится за чужими технологиями. Их здесь… сеть. Работай тихо.»

Он развернулся и ушёл в воду, исчезнув без всплеска, словно растворившись.

Конкуренты. Паразиты. Сеть. Каждый новый термин усложнял уравнение. Я выключил прибор. Теперь я шёл по памяти и по слабому, интуитивному ощущению, той самой «рекалибровке», которая тянула меня, как нить. Я шёл всю ночь, преодолевая боль, усталость, холод, движимый уже не страхом, а научным азартом и глухой яростью. Меня использовали как инструмент. Хорошо. Но инструмент может быть и оружием. И он может повернуться в любую сторону.

Рассвет застал меня у входа в пещеру. Узкой, неприметной, пахнущей сыростью и гниющими водорослями. Включил прибор на секунду – он взвыл пронзительно, на грани ультразвука. Значит, здесь.

Внутри, в лучах фонаря, свет отражался от кристаллов гипса на стенах, создавая слепящую кашу. И в этой каше я увидел его.

Худое, маленькое, почти детское тело, завёрнутое в серебристую, отражающую ткань, похожую на термоизоляционное покрытие. Кожа – не серо-жёлтая, а матово-серая, с перламутровым подтоном, как у глубоководной рыбы. Большие глаза были закрыты. Прибор в моей руке начал издавать тревожный, прерывистый писк – сигнал биологической активности на нулевой отметке.

Я выключил и фонарь, и прибор. В темноте я услышал, вернее, почувствовал слабый импульс. Не речь. Крик на чистой частоте боли и отчаяния.

Я подошёл, сел на корточки. В темноте его глаза открылись. Они не были полупрозрачными. Они были абсолютно чёрными, без белка и радужки, но в их глубине плавали мириады золотых точек, как модель галактики.

«Помоги.»

– Я помогу, – сказал я вслух, и это была первая за последние дни абсолютная правда.

«Ты… от Оператора. У тебя их… детектор. И… кристаллы памяти. Да?»

Я, поражённый, кивнул, затем достал прибор и два кристалла.

Тонкие, почти невесомые пальцы с тремя суставами взяли кристаллы. Они коснулись их, и кристаллы зажглись изнутри, заструились потоками света. Он приложил один из них к детектору. Раздался тихий щелчок, и интерфейс погас.

«Теперь они… слепые. Нас не найдут. Это… старый шифр. Они его не знают.» Его мысль была прерывистой, с паузами, словно он говорил на чужом языке, подбирая понятия из моего же сознания.

– Кто ты? – спросил я.

«Кавасиджо. Командир… исследовательского судна «Дельта-Зет». Мы… картографы. Искали…» Он остановился, волна боли прошла по нашему ментальному контакту, острая и яркая. – Паразиты… Они не создают. Они захватывают, пожирают технологии, знания… биомассу. Наша система… пала. Мы бежали. Получили… древний сигнал отсюда. Пришли… и попали в ловушку. Ваши корабли… атаковали. Потом… другие. Из воды. Драка пауков в банке.

Он говорил образами, врезающимися в мозг: планеты, опустошённые до ядра; флотилии кораблей-стервятников, раздирающих на части технологические чудеса; сигнал – чистый, математически совершенный маяк, оказавшийся ядовитой приманкой.

– Зачем ты мне всё это рассказываешь? – прошептал я. Вся эта космическая трагедия была слишком огромна, чтобы вместиться в сознание.

«Потому что… ты не хочешь быть инструментом. Я это вижу. В тебе… сопротивление. И… конструктор. Ты можешь… построить. Не здесь. Здесь… всё заражено. Система контроля. Энергетическая решётка. Планета-тюрьма, планета-ферма.»

– Что мне делать?

«Уйти. Использовать… порталы. Древняя сеть. Разрушена, но… фрагменты работают. Семь переходов. Я дам… карты. Координаты. Там… чистое место. Нужно… начать сначала. Посеять код. Вырастить… альтернативу. Не для сражения. Для… баланса.»