Полозовка. Тихие сказки

Маша вдруг подивилась своим внутренним переменам. Еще совсем недавно в голове была одна мысль – выбраться из этого странного дома. Особенно когда дошло, что радушный хозяин и есть Домовой. Настоящий. Совершено не похожий ни на кукол-домовых в сувенирных лавках, ни на болтливого домовенка Кузьку из старого мультика. Тоже, кстати, кукольного.

Такой заполошно по избе бегать не будет. Такой САМ кого хочешь бегать заставит. Даже по потолку.

– Прямо уж непутевой. Бывает куда хуже. Хотя бы Лексея взять, – между тем говорил Домовой.

– Что мне твой Лексей! – фыркнула старуха. – У него еще так! Тьфу! Был бы хитрей, обошел бы старОго еще в самом начале!

Домовой нахмурил брови, качнул головой.

– Ты ему это еще скажи.

– Уже сказала, – не сдавалась бабка.

– Ну?

– Оглобли гну!

Старуха скрестила костлявые руки на своей впалой груди и с вызовом уставилась на хозяина дома. Маша даже испугалась. Показалось, что еще немного – и начнется драка. Если не настоящая, то на словах точно.

Ошиблась.

Домовой только тяжко вздохнул и принялся осматривать так и не прибранное угощение. Нашел глазами моченую клюкву, выудил ягодку, закинул в рот и долго морщился. Словно хотел кислым вкусом перебить услышанное. И видимо, не вышло сразу. Потому что следом последовало еще пяток ягод, и снова хозяин дома кривился, тряс головой и даже тихонько покряхтывал.

«Странно», – мелькнуло в голове у девушки.

И тут же пропало. В один миг стало не до странностей Домового, ни до собственных бед и горестей, которые хоть и отошли куда-то в сторону, но все еще томили душу, не давали забыть, из-за чего девушка оказалась в незнакомой деревне и в странной избе.

Прямо на нее смотрели темные глаза. Маша сначала даже не поняла, что глядела старуха, потому что как-то растаяла в воздухе седая нечесаная кудель, разгладились глубокие морщины, потемнели, стрельнули в стороны тонкие брови над густыми ресницами, впалые щеки округлились, налились румянцем, губы – алым соком. И не бабка уже сидела на лавке. А небывалой красоты женщина с распущенными темными косами до самого пола.

Маша ахнула. Не от красоты бледной кожи. Не от густых, невиданной вживую длины волос. И даже не от чуда, которое только что произошло. Больше всего поразил взгляд красавицы, которая возникла вместо склочной бабки. Темные, напитанные фиалковым цветом глаза вдруг стали двумя колодцами – глубокими, страшными. Но еще страшнее было то, что на самом дне клубился черный, как ночь, туман. Расползался рваными хлопьями, плескался лениво, манил, притягивал.

Словно зачарованная, Маша медленно подняла голову, чтобы было удобнее смотреть напротив, и на полных губах женщины появилась едва заметная ухмылка.

– Не балуй, – рокотнуло рядом.

И все пропало.

– А чего так? – язвительно проскрипела бабка.

– Нехорошо девочку пугать, —степенно произнес Домовой. – У нее голова и так кругом идет. Ведь она не просто так сюда приехала. Не на пироги с ягодами.

– Да что ты говоришь! – испуганно ахнула старуха.

Слишком испуганно. Тут уж не только хозяин дома, но и сама девушка поняла, что бабка издевается самым наглым образом. Вот только словом отпор дать не вышло – опять заблестели слезами глаза, мелко задрожал подбородок.

В сумрачной избе потемнело еще больше. Маша, которая изо всех сил старалась не разреветься, не увидела – тени в углах сгустились сразу же, как нахмурился Домовой. Сдвинул широкие брови. Посуровел.

Из-под бровей мелькнули два огня – зеленые, с желтизной, злые. Того и гляди опалят. Но девушка пропустила и это. Зато сразу заметила, как переменилась сидевшая напротив старуха. Разом исчезла злость, опало показное шутовство.

– Не было лиха у твоей гостьи, – негромко и с какой-то затаенной грустью проговорила старуха. – Не хлебнула она его. Это не только мне видно. Всякому. Кто смотреть может.

Маша во все глаза смотрела на бабку, поэтому снова пропустила, что в избе стало немного светлее. Ушли, втянулись в дальние углы тени, весело затрещали лучины и даже умолкнувшие было сверчки подали свой голос. Один далеко, а другой – совсем рядом.

– Так ли говорю?

Темные глаза старухи уставились на Машу. Вонзились стрелами.

Девушка невольно передернула плечами, ответила тихо:

– Не так! Горе у меня! Жених обидел! Почти год вместе прожили, свадьбу запланировали, на квартиру копить начали. А он взял и к другой! И еще говорит, что это я во всем виновата…

Старуха прищурилась, ухмыльнулась криво:

– Да разве это горе? Не было его. Не знаешь ты его, девонька. Никогда не видела.

От возмущения Маша даже забыла, что только что собиралась плакать. Заморгала часто, всплеснула руками. Даже вперед подалась, чтобы ответить, как следует, но тут же напоролась на безжалостное «Не было!».

– Горе – это когда теряешь самое дорогое на свете. А ты что потеряла? Когда? Сызмальства только и были, что сытая жизнь да дорогие подарки. На всем готовом жила, что хотела, то и делала. Жених ее обидел!

Старуха криво усмехнулась:

– Не было у тебя жениха, девонька. Настоящего, по ком жалеть стоит. Был бы – не глянул бы ни на одну девку, не обидел бы ни словом, ни делом. А если и сглупил бы даже в мыслях, то стоял бы перед родителями твоими с повинной головой.

Еще один горький комок подкатил к горлу. И ведь что тут скажешь – права противная бабка! Сто раз права. Вот только легче от этого не становилось. Наоборот, внутри все болело еще сильнее. Ведь в душе, где-то там, на самом ее донышке, даже втайне от себя самой, теплилась слабая надежда, что ОН кинется следом! Догонит. Разыщет. Вернет. А она, Маша, конечно, простит. Как не простить. Тем более, что не виноват он. Это все паскуда Ирка подстроила.

Но не побежал следом. Не кинулся. И сидит сейчас девушка Маша не в квартире в обнимку с любимым, а в странной избушке с такими же странными незнакомцами и не знает, что ей делать дальше. Хоть плачь.

– Не реви, – проскрипела вдруг старуха.

Словно мысли прочла.

– Не буду, – пообещала Маша. —естное слово.

– Глупая ты, – хмыкнула бабка, но уже без злости. – Глупая… Хотя, какой еще быть в таком возрасте. Думаешь, я была умнее? И-и…

Темные глаза под седыми космами обвели избу, поморгали на лучину и остановились на Домовом. Какое-то время девушке казалось, что они общаются друг с другом. Без слов. Взглядами. Напряженным, настороженным – старухи и печальным, глубоким – Домового.

– Ну, что ж, – наконец нарушил молчание дед с печальным вздохом. – Рассказывай. Сказки все любят. Может, и тебе, Айга, легче станет.

– Спасибо, что имя вспомнил. Давно уже так не величают. А вот тогда, поздней весной, это имя звенело по всему лесу.

БАБА ЯГА

– Так и сказал, что не будет. Еще сказал, что я сам должен понимать, почему.

Парень нахмурил светлые, выгоревшие на солнце брови и принялся щипать себя за тонкий ус. Рассказывать о недавнем разговоре с отцом было неприятно, все равно что признаваться в слабости.

Но и как не рассказать, если на тебя смотрят пытливые глаза, горят темным огнем, заглядывают в душу – что там? Как там? Еще немного и спросят, что же делать? И это будет еще хуже.

– Так что же делать?

Темный огонь в фиалковых, ни у кого таких в деревне не было, глазах сменился растерянностью. Неужели люди не понимают, что делают? Неужели не видят, что парень и девушка хотя просто пожениться? Создать семью. Честь по чести обойти свадебный костер, поклониться реке, подарить ветру яркие ленты, а земле горсть зерен и сушеных ягод?

– Вот так и знал!

Парень даже не понял, что проговорил эти слова вслух. А девушка на них даже внимания не обратила. Какие слова? Тут не говорить, тут делать надо! Вот только знать бы, что…

– Что же делать?

Дрожащие пальцы вцепились в косу и тут же выпустили. Хотели взлететь птицами, лечь на плечи парня, но сразу же опустились.

– Значит, не согласился отец.

– Говорит, не бывать тому, чтобы пришлых в семью брать. Да еще залесских.

Темные огонь в глазах полыхнул с новой силой, вспыхнул злобно. Сжег бы, если бы не ресницы. Опустились на миг черными стрелами, сбили опасное пламя и вновь поднялись чуть ли не до бровей.

– Пришлые? Так твои говорят? Ну, знать, память короткая, если забыли, что мой покойный батюшка отсюда, из полевских, будет. И что привел он мою мать не силком. Она сама за ним пошла после того, как он ее от смерти спас, из топи вытянул.

Парень только рукой махнул, мол, кто не знает-то? Уж сколько лет никто не дивился ни на иссиня-черные волосы спасенной от верной гибели женщины, ни на ее темные, словно лесное озеро, глаза. Привыкли. Даже то, что держалась опричь, хоть и не сразу, не вдруг, но приняли. А уж дочку, которая тут народилась, вообще за свою считали. Тем более, что лицом она удалась, как и все полевские. Разве что глаза от матери перешли.

– Значит, нет…

Девушка невольно сделала пару шагов назад, но тут же, спохватившись, опять метнулась к парню. Тонкие пальцы в рукав вцепились, темные глаза – в лицо заглянули.

– К Камню идти надо!

Теперь уже парень хотел отшатнуться. Помешали ткань, что была в руках у девушки, и стыд, что она подумает. Такие слова белым днем произносить не след, а тут под вечер!

– Да ты в своем уме, Айга! – только и вымолвил.

– В своем! – горячо зашептала девушка. – Ум-то как раз и говорит, что без этого не бывать нам вместе. Ты против отцовской воли не хочешь идти, я за позором и осуждением следовать. Ведь еще немного – и все откроется. Не знаю, как это еще моя мать не догадалась. Но скоро не только она – все знать будут. Что тогда делать?

Лицо парня из задумчивого стало растерянным. Что делать… Наделали уже. А все весна. Ударила в голову теплым ветром, закружила до поры, позвала за собой.

Теперь вот мучайся.

– Может, – вдруг выдавил парень негромко, – может, сходить к Выхочихе? В Дальнюю балку? Далеко, конечно, но…

Темные глаза Айги стали почти черными, жесткими, злыми.

– Ты, что же, убить его хочешь?

– Я?

– Или ты, Войта, не знаешь, что Выхочиха делает? Или не слышал, что потом с девушками творится, после ее наговоров и отваров? Или от меня задумал избавиться?

Айга уже не говорила – шептала. Горячо, злобно. Как будто уже видела перед собой низенькую, словно прижатую к земле, тетку с вечно красными, будто распаренными руками и хитрыми глазками на полном, плоском, словно блин, лице.

Жила Выхочиха на отшибе, на людях появлялась редко, ничего дурного напоказ не творила, но всякий знал, что именно она может помочь глупой девке скрыть стыд. Откуда это было известно, оставалось загадкой. Про дела Выхочихи молчали все. Никто никогда не видел, чтобы к ней подходили. Даже на праздниках. Даже здоровались издали – и то через раз. Резко, отрывисто, на ходу, чтобы баба не успела повернуть свое плоское лицо. И при этом – знали.

– Так ты мне К НЕЙ велишь пойти? CАМ отведешь? – шепот становился все тише, а глаза все злее. – Или будешь несколько месяцев уговаривать своих родителей испечь свадебный каравай? Так пока они это сделают, меня туже из деревни прогонят! Ты этого хочешь?

– Меня виноватым ставишь? Как будто сама не шла в лес, не искала встречи. Так получается?

Слова вырвались сами. Сухие, колкие. Хлестнули по девичьим щекам, облили густой краской. На миг Айга даже дышать перестала. Такое услышать! И это после всех слов – красивых, ласковых, какие только можно услышать от любимого.

– Вот заговорил как. Сам додумался или подучил кто?

Парень только рукой махнул, понял уже, что зря озлился. Хотел было повиниться, только Айга нахмурилась сурово, головой покачала.

– Хорошо, если не сам. Ладно, Войта. Сейчас не об этом – о другом думать надо. Не к Выхочихе идти надо, к Камню.

– Туда только волхвы идут, и то, если большая надобность! Остальным дорога заказана. Да и где та дорога, тоже лишь волхвы знают, – проговорил парень.

Айга только глаза прищурила.

– А вот моя мать про Падун другое рассказывала.

– Падун?

– Это у вас его просто Камнем кличут. А у дремовичей он Падун. И у их соседей залесских тоже так зовется. Потому, что знают – давно, когда мир еще только зарождался, темная сила отбила часть луны. Хотела совсем разбить, но молодые Боги укрыли ночное светило, окутали тьмой – только один тонкий серпик остался. Вот только полностью волчье солнце спасти не удалось. Часть его упала на землю да так здесь и осталась. Одни говорят, что Боги хотели вернуть осколок обратно, но не нашли. Другие, что намеренно решили хранить его здесь. Но все в одном сходятся. В этом осколке заключается великая сила. Могучая. Дикая.

– Поэтому никто, кроме волхвов к Камню и не ходит, – проговорил Войта, вытирая рукавом выступивший на лице пот – понял уже, к чему клонит Айга, догадался.

– У вас не ходят. Потому что хилые и воле своей слабину давать привыкли, – хмыкнула Айга. – Или потому, что забыли, что тот, кто придет к Падуну и самое заветное свое желание скажет, получит все в тот же миг.

Тут настал черед парня усмехаться:

– Если бы так было, то к Камню давно бы хожая тропа вела. А так попробуй его отыщи!

Девушка скрестила руки на груди, склонила к плечу голову, проговорила негромко:

– Да если бы Падун все желания исполнял и на все вопросы ответ давал, то зачем бы тогда волхвы понадобились?

От услышанного парень только что в сторону не метнулся. Удержало то, что потом ему проходу не будет от Айги. И хорошо, если она про тот случай умолчит и не скажет никому. А ведь может. И раньше была остра на язык, а как дело до ЭТОГО дошло, так совсем дикая стала – того и гляди лесной кошкой обернется, кисточки на ушах вырастут!

Девушка, однако ж, испуг заметила. Вот только на смех поднимать не стала. Вместо этого погрустнела. Затуманились темные глаза. То ли печалью, то ли обидой. Поди пойми в наступающих сумерках.

– Дорогу я знаю. Мать сказывала. Вот только не знаю теперь, что делать…

Слова были негромкие, быстрые. Не слова – ручей, частит по камням, перекатывается. Войта подошел ближе, понял, что сейчас самое важное прозвучит.

– В другой раз я бы тебя попросила пойти, – продолжала девушка. – Никто и хватиться бы не успел. А если бы и просил кто, так можно охотой отговориться. А посте нынешнего разговора даже не знаю. Хоть самой иди.

Пришел через краснеть парню. И куда гуще, чем совсем недавно Айга. Дело ли! Девка его за немощного или негодящего принимает! Несмышленыша глупого, который со страху не может и шагу ступить!

– Ты что говоришь, Айга!

– Говорю, что назад сдать можешь.

– Не бывать такому!

Сторожкие, внимательные глаза девушки чуть смягчились, потеплели. А потом и совсем ласково смотреть стали, когда сильные руки легли на девичьи плечи, притянули к себе, обняли.

– Сам пойду! Попрошу! И чтобы отец упираться перестал, и чтобы жизнь была счастливой, и чтобы…

– Здоровья ЕМУ не забудь, – перебила Айга и, вдруг вскинув голову, поспешно спросила: – Или все же нам двоим пойти? И идти легче, и просить вернее. Там уж точно все исполнится.

Парень мотнул головой. На эти слова даже «Нет!» говорить не хотелось. Но на всякий случай приготовился объяснять, почему должен идти один. Вот только спорить не пришлось. Айга выглядела довольной и счастливой. Только недавно сердитый голос звучал теперь тихо, мягко:

– Много я всего наговорила. Но это больше со страху. Как узнала про НЕГО, так все вокруг другим стало. Не знала, что так бывает.

– И ты меня прости, – парень еще крепче прижал к себе Айгу, ткнулся в блестящие волосы, вдохнул запах полыни. – Нехороший получился разговор с отцом, вот и продолжилось все так… А к Камню пойду. Завтра же. Скажусь охотой, а дальше – куда укажешь.

Девушка вывернулась из теплых рук, вскинула голову, снова глянула – зорко, внимательно.

– Смотри ж! Идти будешь три дня и все на закат. Потом покажется горелище. За ним топи. Там моя мать погибала, но отец услыхал, хоть и далече был, спас. Так вот. Обходи все это место по кочкам, где рывьян растет. Он всегда выбирает места к твердой земле ближе, поэтому утонуть не бойся. За болотом сворачивай и начинай искать знаки. Камни, зарубки, отметины. Волхвы и ведуны на пути к Падуну их всегда оставляют. Что означают, только им ведомо. Другим это и знать не надо. Ты. главное, иди. Там уже и пролесина начнется, и река зашумит, и Падун покажется.

– Так говоришь, как будто там сама бывала.

Айга пожала плечами:

– Мне мать не раз сказывала. Как будто знала, что пригодится. А, может, о чем-то и догадывалась. Не зря же здесь про залесских говорят, что они с нечистью знаются. Оттого и набрались от них всего. Так ведь толкуют?

Войта фыркнул, вот только не весело. Не все полевские говорят так про залесских, как Айга сказывала. Многие – да хоть и отец Войты —считают, что дремовичи и есть нечисть, похлеще Лесного хозяина или Болотника какого. Про тех хоть молва идет, а эти каким обычаем живут – никто толком не ведает. Может, и вовсе оборотни. Рыщут там у себя за лесом – поди разбери!

– …правда же? Так? Чего молчишь?

Айга нетерпеливо дернула парня за рукав. Тот очнулся, но отвечать не стал. И так все яснее ясного. К Камню, так к Камню. Тут уже не только про его с Айгой речь идет. Кроме их жизней уже третья есть. Появилась вот. В свой час и на свет напросится.

– Не об этом думать надо. Что попросить, чтобы уж точно сбылось? – проговорил Войта.

– Нечего думать, – уверенно произнесла Айга. – Проси, чтобы мы поженились. Чтобы твой отец отступил, чтобы деревня приняла. Чтобы здоровеньким родился – тоже проси.

– Сделаю, – тряхнул кудрями парень.

Хотел что-то еще добавить, но тут в стороне послышался неясный звук. То ли по роще кто-то шел, то ли зверь неосторожно наткнулся на сухую ветку. На всякий случай Айга вывернулась из теплых рук, отстранилась. Не гоже раньше времени кому-то на их счастье смотреть. Так и сглазить можно!

Парень и девушка притихли, прислушались. Тишина. Разве только птица какая перепорхнет наверху, глянет вниз, пискнет удивленно: ка можно так долго стоять на одном месте?

– Ладно, – нарушила тишину Айга, – давай прощаться. Утром не приду. Не хочу, чтобы мать заметила и что-то свое надумала. Дорогу-то запомнил?

– Что там помнить!

– Тогда ладно. Гладкой лентой тебе дорога. Возвращайся только…

Не договорила Айга. Дрогнул голос, запнулся, на глазах слезы выступили. Вздохнула только, прижалась к парню и отступила, чтобы дальше слабину не показывать.

Войта поглядел вслед угрюмо, нахмурился. Гладкое чело изменили три борозды. Это на словах все легко получается. На деле совсем другое выходит. Вот про Камень речь зашла, повернула круто. Идти придется. Не куда-нибудь – в заповедное место. И просить. Самому! Не будет рядом ни волхвов, ни советчиков.

Парень вспомнил суровое лицо отца, резкий отрывистый голос. Айгу в ту самую ночь. Тонкую, темноглазую, быструю, ласковую. Втянул шумно воздух и вдруг вскинул решительно голову, ухмыльнулся сумеркам:

– А вот и пойду! И попросить не побоюсь! Поглядим как меня Падун встретит!

Развернулся, пошел другой дорогой в деревню, даже не заметив, как над головой испуганно вспорхнула любопытная птаха да испуганно закачались, залепетали листья на ветках.

Ночь для Айги прошла плохо. Сна не было. Вместо него мысли – тяжкие, смутные. Вместо отдыха – маята одна. До самой зари промучилась на лавке. То ей хотелось увидеть Войту, то пойти с ним – хотя бы до хоженых тропок. А ведь можно и к самому Падуну…

– Что с тобой? – подала голос мать, словно почуяла что-то. – Болит что?

– Не болит, – поспешно отозвалась Айга и затихла: не хватало еще, чтобы мать о чем-то догадалась.

Позже узнала девушка: ушел Войта. Сказался семье, что на охоту, и отправился в лес.

С этого времени наступили для Айги долгие дни. Как только всходило солнце, начиналась пытка. Время тянулось густым медом, застывало смолой на деревьях. Не подогнать, не поторопить. Ночами было чуть легче. Можно было забыться – пусть ненадолго, пусть самую малость.

Пробовала Айга делом заняться – работа валилась из рук. Пыталась не думать – не получалось. Летели мысли вслед за Войтой, на лесные тропы, по болоту, туда, где лежала окаменелая Сила.

Только три дня прошло, а уже истомилась девушка, извела себя думами, извелась вконец. Потускнели глаза, ввалились, слились с темными тенями. Того и гляди скоро сама тенью станет.

Может, так оно и случилось бы, если бы не мать. Приступила к Айге, глянула строго, потребовала ответа. Не хотела девушка признаваться, но как тут не сказать. Ведь не чужой человек. Мать. Знала Айга, что случись что, никто кроме нее на помощь не придет, никто не пожалеет.

– За семью, значит, пошел просить, – проговорила мать. – Всех троих с отцом своим примирить хочет.

– Троих… Так ты и про ЭТО знаешь? – еле слышно произнесла Айга.

Мать провела широкой ладонью по волосам дочери, произнесла задумчиво:

– Что не знать-то? Сама тебя под сердцем носила. Ладно.

Радоваться бы Айге, да только ухнуло сердце при этом «ладно», покрылось холодом. Почуяло – непростыми дальше будут слова. Опустилась на лавку девушка, застыла, смотрит на мать, словно впервые ее видит. А ведь такой точно – впервые. Черные глаза на гладком, с широкими скулами лице, смотрят отрешенно. Всегда гладко зачесанные волосы распущены – змеятся по спине, по узким, но сильным плечам, падают до пояса. Тонкие губы шевелятся, только слов не разобрать.

– То, что решили помощи просить у Падуна, а не у Выхочихи – это хорошо. Только зря мне раньше об этом не сказали. Указала бы, как к нему быстрее добраться. И как просить по-настоящему – тоже научила бы.

Большие глаза Айги стали еще больше.

– Так дорога не через лесное болото идет? До которого надо пройти через горелый лес? Ведь ты сама говорила!

Внутри все похолодело. Вскочила Айга с лавки, хотела вон из избы бежать – догонять, останавливать, возвращать назад, только мать не позволила. Схватила дочь сильной рукой, усадила обратно, а сама на пол села – напротив. Широкие ладони на коленях, глаза с прищуром. Вот только не на дочь смотрят, а словно сквозь нее, и что видят – не понять.

Когда же заговорила мать, Айга и вовсе растерялась. Вроде родной, знакомый голос, а звучит иначе. Словно со стороны слова слышатся. И еще травами запахло. Только не теми, которые на лугу растут и под солнцем греются, а теми, что в лесу к корням деревьев льнут, прижимаются пугливо да к свету тянутся.