Чуждая ласка

Он бросил на меня последний взгляд – долгий, тяжёлый, полный какого-то невысказанного предупреждения. И исчез в проломе. Бревно с тихим скрипом встало на место.

Я осталась на коленях на грязном полу, в разорванной одежде. Попыталась обмотать ткань вокруг резинки. Пальцы не слушались, завязывали не узлы, а какие-то жалкие петельки. Делала я это медленно, тупо, словно трогала чужую, незнакомую ткань. Только закончив, заметила, что зубы стучат, а в горле стоит ком. Его слова эхом отдавались в сознании: «кое-что поизвращённее». Что могло быть хуже? Что могло быть страшнее того, через что я только что прошла?

Но тут сквозь шок, сквозь страх и отвращение, во мне поднялось одно-единственное воспоминание. То самое, когда его шершавая рука, с невероятной нежностью, коснулась моих остриженных волос. В этом жесте не было ни похоти, ни злобы. Только бесконечная печаль.

Этот контраст сводил с ума. Монстр, который едва не изнасиловал меня, и человек, который пожалел в самый тёмный час. Кому верить? Своим глазам, видевшим ярость, или своей памяти, хранившей милосердие? Сердцу или разуму?

Собрав последние силы, я поднялась. Подошла к стене. Прикоснулась к тому месту, где исчез он. И, повинуясь инстинкту, более сильному, чем любой страх, отодвинула бревно. Из темноты потянуло запахом хвои и свободой.

Что ждало меня здесь? Возвращение на галеру, где я – «поощрение»? Или месть надсмотрщиков за сбежавшего каторжника? Он был монстром. Но он был единственным, кто прикоснулся к моей душе в этом аду. Доверие к нему было безумием. Но остаться – было смертью.

Я вдохнула полной грудью и, не дав себе передумать, протиснулась в чёрный пролом, на волю и в неизвестность, по следам того, кто обещал мне «кое-что поизвращённее».