Сибирские Светлые Маги (Василий и Настя – Любовь и Смерть)
Те же Инквизиторы людей и Темные Маги насылали Чуму на города, при этом радуясь, как малые дети. Такой ИГИЛ тех времен. На правах главаря и сильнейшего, Архимаг вступил в бой с врагом. Дрались они часа три. Выздоравливал основатель магической Инквизиции достаточно долго. Потом переселился в Венецию, и то не навсегда. После опять ушел в лес. Жили такие Маги в поле, даже в невидимом Мире, – сражаясь с Призраками, Темными тварями, – коих порождала неоднократная эпидемия Чумы. Как именно проникла зараза на континент, – история дала свои версии.
В мире людей Европа способствовала продвижению болезни – шла вовсю торговля шелками, медом, шерстью, экзотикой всех мастей, на караванах обитали крысы, – на крысах блохи, вши. Так завелась в степях чумная палочка, на кораблях тоже. В результате судно вымирало ПОЛНОСТЬЮ в короткое время, а мародеры в городе, – куда сей рассадник Смерти причаливал, – его нехило грабили. Естественно, радоваться им недолго: люди умирали в страшных мучениях, – с интервалом в три дня.
Факты говорили и о церкви, – в Средневековье люди наотрез отказывались мыться: так можно смыть святую воду, полученную при крещении. Чушь несусветная, порожденная приходом христианства от невежества, – не мыться по этому поводу, – но чего получилось от пренебрежения гигиены, то получили.
Если Энрике появлялся в городе, – люди от него шарахались, иногда швыряли грязью в спину по одной причине: он следил за собой. Язычником называли Архимага, а он улыбался, смеялся. Чума не могла его сразить, вши не брали, кельт ходил или с непокрытой головой, или маской доктора накрывался, нося с собой меч. Люди делали попытки за один вид меча отправить незнакомца в лапы Святой Инквизиции. За опрятный вид тоже. Мылся Гвелд почти каждый день, златые власы блистали чистотой в лучах солнца, некоторые считали его Ангелом. Тот посмеивался. Католики думали, – мужчина бес, языческий бог, призывая таких уничтожать. Пытались, ловили, – да без толку, потом пошли слухи об оборотне… Но все это оказалась полная чепуха, вызванная голодом.
Имелся за Чумой, – как писалось выше, – свой начальник. Темный невероятной силы и власти, Чумы ему показалось мало, – он решил заполучить власть над Миром, над Вселенной. Последнее у него вряд ли получилось. До Энрике НИКТО не мог его победить, – сеял мор, Смерть, так как явился во времена Богов и Одина.
Слишком много грязи говорилось про отсутствие креста на груди. Отговорка нашлась такая:
– Украли феодалы в пьяной драке.
Святая Инквизиция такое не принимала, но каждый раз перед казнью тюремная камера оказывалась пустой. Скрывался Васька так через невидимость, и за сотни лет нарастил ТАКУЮ магброню, – НИЧЕГО на него не действовало. Даже привороты самых сильных колдунов. Крест из глубины веков – кельтский – амулет для Энрике. Человеческое спасение… Христа сын Торстейна, естественное дело, видеть не мог. Понимая: людям по поводу гигиены говорить бесполезно слова.
В голодные годы в средневековой Европе расцвел пышным цветком каннибализм, ужасное лицо этой исторической эпохи. Приходилось видеть на рынках этот ужас, когда Гвелд выходил посмотреть на улицы города. Было такое, но редко… Стоит ли думать, нравились ли ему блохи, мочевые реки, кучи экскрементов, разбросанные внутренности животных по дороге у домов мясников, руки—ноги казненных на кольях, копьях у ворот. Это снималось, потом продавалось, когда мясо подгнило да воняло. КАК выжило человечество в таком Аду – непонятно. Человечину в голодные годы чуть ли не коптили, считая лучшим лакомством. Труп при Луне выдерживали, – в ее лучах, – чтобы весь яд ушел. Считалось, – лучше всех по вкусу рыжие мужчины, молодые. Людям пожирать друг – друга даже нравилось. Далеко ходить не надо. Не говоря о похлебках из человеческих костей и втирания мозгового вещества в кожу.
В такое дикое время, – когда Мир медленно загнивал, – даже любовью не хотелось заниматься с кем—либо. Разве что с Волшебницами в лесу, лишь бы не нашли никого потом. Тех считали ведьмами, летающих на метлах. Скорее всего, такие фантазии людей вызваны Чумой, голодом, поеданием человечины. Не раз Энрике желалось вразумить люд, – не получалось. За такое можно поплатиться жизнью. Одежда крестьян носилась до тех пор, пока не сгнивала на теле. Нет блох и вшей, – все, ты колдун. Про женские дела можно промолчать… как про любовь. Осознание, – будешь заниматься сексом с грязной женщиной, – со всеми вытекающими, вызывало омерзение, отторжение. Опять на помощь приходили фантазии да сражения в Мире Магов… Не хотелось потом видеть, как свои дети бы гибли от Черной Смерти.
Надоела Энрике такая жизнь, и он ушел в Китай. В чистый, умудренный буддизмом. Там на корне поменялся, постигая разное. Даже женился за двести лет… но на ком? История этого просто сумбурна.
– 2 – ИНГРИД…
Так звали девочку, которую спас Архимаг во дворце Императора в Китае, незадолго до своего побега из страны в Российскую Империю. Насмерть перепуганную девочку, на глазах коих зарубили родителей. Гвелд поступил благородно – похоронил по—христиански погибших, а после… после убили и Ингрид, – когда она выросла. Зарубили, – на глазах у спасителя, который сделал ее своей женой.
Когда она еще была девочкой, кельт научил ее всему, – варить еду, шить, собирать фрукты, земледелию. Потом приемная дочь расцвела с годами, и… Когда стала девушкой, созрев, – воспитатель влюбился в нее. Как в женщину, а та – в него. Но не сложилось.
Долго помнил Архимаг, ЧТО сделал с убийцами за смерть жены. В нем словно проснулся тот мальчишка, который убивал ради удовольствия. Та на момент гибели носила ребенка. Иногда грызла совесть, – воспылал страстью к девушке—рыбачке, думая: лучше бы погибла вместе с родителями. Если бы знал: из—за ее отказа переспать с ворами придворцовыми грянет кровопролитная резня. Грех так думать, но больше ничего не шло в голову. Поддавшись страстям, он просто затащил в постель недотрогу восемнадцати лет. Там, соответственно, обучил всему. Не сразу, а постепенно, – открывшись, как мужчина. А делать нечего, жить так жить. Видел взрослый мужчина, КАК порой глядит на него рыбачка. Они жили на побережье моря, где располагался рыбацкий поселок. На самой окраине.
Его как прорвало тогда… Обнял скромницу, когда та плакала от любви к парню—рыбаку. Выслушал все, постоял рядышком… Поцеловал в щеку, так утешая. Потянулся к темным волосам, дальше в ход пошла крепкая, практически мертвая хватка. Уста скользнули по шее вместе с языком, – остро, горячо, обдав огнем, – словно ладонь зависла над костром. Белые зубы нежно покусывали шею. Энрике зашел за спину девушки, крепко сжал сильной рукой талию, рывком притянул еще крепче к себе. Женское тело, такое прекрасное, манящее грудкой, ягодицами, любимое. Песок под ногами добавлял остроты ощущений, шумело море, седые волны катились к берегу, выбрасывая из своих недр ракушки-мидии. Небо затягивалось небольшими тучками. Пахло тиной, рыбой, гашишем с поселения, костром, который догорал: Ингрид захотела побыть одна и не рассказывать пока о своих переживаниях. Вздрогнула, когда услышала шаги позади, – Энрике. Он совсем не поменялся с годами, оставшись прежним. Почему так? Почему она полюбила сразу двоих – того парня и Гвелда, который спас ее от страшной смерти? Может быть, так кровь взыграла, захотелось мужского внимания, ласки?
Да. И похоже, Архимаг прочел мысли Ингрид, решив показать свою любовь. Лишь бы не было войны с кем-либо на этой почве: до того, как превратиться в женщину окончательно, – а не в результате соития, – девушка ищет внимания противоположного пола. Сегодня тот парень, из-за которого слезы, – сделал больно. Выплакаться некому. Энрике не поймет. Не его дело.
Но ОН понял. Сразу, с ходу увидев причину депрессии. Обычное подростковое разочарование. Опытный, взрослый взгляд цепко зацепил слабое место. Влюбилась, значит… Сейчас покажу, какова она, – любовь взрослого мужчины, у которого думают мозги, а не другое.
– Что у тебя случилось, родная? – Так спросил он, ласково обняв и прижав к себе.
– Ничего. Ничего не случилось.
– Разве? Я не верю. Сейчас успокою, покажу новое. Красивое.
– Мне…
После такого ответа Архимаг сорвался с тормозов, читая дальше мысли. Лучше сейчас, чем потом.
Ингрид сначала не по-детски опешила, пыталась отстраниться, только поздно: золотоволосый европеец уже НЕ МОГ сдерживать себя. НИКАК. Совесть словно испарилась. Контроль над собой исчез. Девушка все пыталась вырваться, – крича, как резаная. НЕ ТАКОЕ утешение ожидала красавица увидеть в данный момент. Ей желалось, чтобы мерзавец прибежал к ней на берег, извинился, обнял, прижал к себе и не отпускал. Только ТАКОГО в шестнадцать – восемнадцать лет у парней НЕ БЫВАЕТ. Они жаждут почувствовать себя взрослыми. Ищут потенциальную самку. Чтобы впрыснуть в нее свое первое семя.
– ЧТО ты делаешь?! Я твоя воспитанница, почти дочь! Перестань, не трогай меня, больно! – И тут же согнулась пополам, от резких ласк рук Энрике, нестерпимых… НИКОГДА подобного не испытывала в жизни, – залез под юбку. Слишком откровенного рода ласки шарахнули девственницу похлеще удара о стену. Очень испугалась, боясь худшего: убийства. В голове Игнрид пронеслась сцена смерти родителей. Рыбачка решила: Гвелд лишился рассудка. Вырывалась, по-прежнему визжа, выламывала руки, пыталась ударить, укусить. Но ее воспитатель оказался СЛИШКОМ опытен в интимных делах.
Когда он закрыл ей рот страстным поцелуем, – брюнетка перестала сопротивляться, тело обмякло. Сбылось тайное желание. Жар ударил в живот, голову, запульсировав. Все несколько походило на изнасилование, да не оно. Кельт вышел из—под контроля, не видя другого выхода. Отпускать в мир китайцев не желал беднягу, решив взять ситуацию в свои руки. Либо просто оставить придется милую на произвол Судьбы через несколько лет. Наступить на горло своим чувствам: отца и влюбленного мужчины.
– НЕ ГОВОРИ НИЧЕГО! – Резко и страстно прошептал Гвелд, уже представляя ее обнаженной, ласкающую орально крайнюю плоть. Он уже накрутил на руку длинные волосы, заломил в сторону голову. – Неужели САМА НЕ ПОНИМАЕШЬ, КАКОВО МНЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ПРИХОДИТСЯ ВЫНОСИТЬ НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ МУКИ ИСКУШЕНИЯ, порой видя тебя без одежд, проходя мимо спальни комнаты?! Многого не знаешь в мужской природе: для нас такое – как мед пчеле!
– Что тебе сейчас нужно от меня, Энрике?! Я ничего не сделала! Отпусти меня, не трогай больше внизу!!! – Ингрид пыталась вырваться, но силы не равны. – Я не желаю ни трогать тебя, ни кусать, ни ласкать! Но…
– Что? – Энрике улыбнулся довольно, положив руку милой на талию.
– Целуешься так… так… Меня НИКТО и НИКОГДА так не целовал. – До полусмерти напуганная, не понимающая ситуации, – с чего ее наставник и воспитатель накинулся яро, ведь несчастная желала потом спросить совета. Насчет любви. В тот день ей нагрубил парень с берега из рыбаков. Хотел чтобы она, грубо говоря, взяла у него… Обиделась и, плача, пришла домой. На самом деле Архимагу ДО СМЕРТИ надоело выслушивать ее причитания, жалобы, нытье о парнях.
ПЛЮЯСЬ в прямом смысле, после каждого рассказа. Потому что для него, – взрослого мужчины, – эти штуки смешны, нелепы. Подумаешь, – пристает какой—то гад, проще отправить восвояси. Но Гвелд вспоминал и СЕБЯ В ЮНОСТИ, ЧТО творил. Резко отстранившись от Ингрид, дав ей подняться, – та сползла ему под ноги от ласк, – Энрике плюнул на песок, гневно взглянув на недотрогу. В глазах мужчины та увидела нестерпимый огонь. Но не ЗЛО, а сожаление, жалость.
– ЧТО ЭТО БЫЛО, ЭНРИКЕ?!
– Думаешь, будто я ничего не понимаю, не знаю тех людей?! Не знаю ТЕХ парней?! ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ! – Он со всей силы ударил кулаком в грудь, перед этим упав на высохший пень, закрыв лицо ладонью. С одной стороны, мужчину нестерпимо мучила совесть, с другой – влюбился. Боль от удара в груди затопила горло, легкие. – Я, ЗНАЧИТ, ХУЖЕ того подонка, который оральный секс выпрашивает?! По нему ты ночами плачешь, прячась от себя?! Боги… почему моя девочка настолько глупая?! ХВАТИТ! ЗАБУДЬ ЕГО! Этот говнюк девушек использует, дорогая! А Ингрид еще СЛИШКОМ молода, чтобы это осознать. Играет, словно куклой, все видно невооруженным глазом. Мужчина видит поведение мальчика, потому как был им давно.
Тут кельт осекся, прекрасно понимая нелепость сложившейся ситуации. – Он познает и выбросит! Но НЕ Я… – Энри присел на корточки, немного успокоившись, – наблюдая, как приемная дочь потирает затекшую шею. Четырнадцать лет жила с Гвелдом, – как дочь с отцом, – никогда не показывал даже вида Энрике, что он ее желал, когда та стала почти взрослой. После того поцелуя, – рокового, – вид рыбачки стал помятый: волосы спутаны, платье частично разорвано.
Запах моря, рыбы окутывал этих двоих постоянно. От него порой накатывал приступ тошноты. Особенно после шторма, когда на берег выбрасывало много съедобного. Так, жили, год за годом.
Чего тогда понадобилось Ингрид, отличавшейся от всех поведением? Не красилась, не ела всякую дрянь, тихая. В силу возраста захотела любви, но не секса. Смотрела на ходящего туда—обратно Гвелда, который периодически распахивал свой шелковый, розовый халат, пытаясь охладиться. День выдался действительно жаркий, мучила жажда, хотелось засунуть голову в ведро со льдом. Даже тень не спасала. Постелив себе под ноги циновку, красавица думала со страхом, – как пойдет дальше жизнь в ее маленьком мирке. Архимаг облокотился спиной о дерево у хижины.
– Спокойствие снаружи, а внутри меня, – СТРАШНАЯ, НЕВЫНОСИМАЯ БОЛЬ, ОТ КОТОРОЙ ХОЧЕТСЯ ПОВЕСИТЬСЯ. ДРУГОЙ НРАВИТСЯ, КАК МУЖЧИНА, а не я, к сожалению. Кто я такой в этом случае, чтобы указывать? Никто, – лишь песчинка в этом безумном, непонятном мире. Особенно в Европе, – которая, наверное, давным—давно СДОХЛА!
Действительно, как теперь жить дальше? Действовать. Энрике шептал эти слова, смотря вдаль, в пустоту. Идти больше некуда. После Шаолиня пугать китайцев своими способностями? Если до любимой дойдут пальцы мерзких воров Императора – придется плюнуть на мораль и убивать. Рубить всех там, как на бойне… Кельт поднял травинку, надкусил, сразу выплюнув. Пора серъезно поговорить.
– Никто сейчас не ценит хорошего, истинного. Мальчики без мозгов, кувыркающиеся в шестнадцать лет со шлюхами, лучше наверное! Такое продлится, пока люди не прозреют окончательно. Вшивый паренек, который пытался дать как надо Ингрид… – Кельт смотрел на приемную дочь с укором, сдвинув брови. Наблюдая за ней. Закат свои права на Небо уже предъявил права, будто говоря: «НЕ ТВОЕ это место, европейка тоже. Отпусти все, уходи, пока не поздно». – Еще я совсем забыл, – передо мной ОЧЕНЬ молодая, невинная, красивая европейская девушка, у нее нет в Китае будущего. У меня также нет здесь ничего хорошего, кроме Шаолиня. Будем жить дальше. Я показал себя сегодня как мужчина, теперь обратного хода нет. Я действительно люблю тебя! За китайца тебе здесь никогда не выйти замуж: ламы не обвенчают вас. Разные расы. А нас смогут. Если, конечно, не отшатнешься после произошедшего от меня, Ингрид. Моя маленькая девочка с того дворца! Умрешь когда—нибудь, а я снова буду один лет пятьдесят. Что бы там ни было, – буду заботиться. Я возжелал тебя, как замужнюю женщину, как свою жену.
Прекрасно он знал, как закончит тот вшивый паренек. Сам понимал, – несет полную околесицу в результате срыва. НЕ МОГ не признать: разглядел в Ингрид молодую, сильную ЖЕНЩИНУ. А у паренька, который хотел слить семя, рисовалось плохое будущее. Член в штанах, ветер в голове. Больше ничего там не осталось. Вожделение, желание слить куда—нибудь, в кого-нибудь, потом начнется гон по женщинам, чтобы нагуляться, перебеситься… остаться НИ С ЧЕМ в итоге. Этот человек начнет пить, как отъявленный пьяница. Чтобы самоутвердиться. Ром, вино с моряками в кабаке. Следом пойдут бордели, множество шлюх: европеек, китаянок, после них – повальная эпидемия сифилиса в порту. В конце концов – гибель от Чумы на борту испанского корабля. Дух морячка отлетит во Тьму, сгинув там навсегда. Ингрид по сути ждала та же участь, – плюс регулярные побои мужа—гуляки, который бы изменял, не платил любовью, а вертел хвостом перед пятью любовницами. Они бы все – впятером – умерли от сифилиса. Точнее, в будущем умрут. Эти картины неслись перед глазами Архимага, – эти грязные, вонючие, немытые тела портовых шлюх и европейцев, убийства на почве алкоголизма, прочая мерзость…
Подумал кельтский чародей, подумал, – решив отдать себя ЦЕЛИКОМ воспитаннице. Пусть даже потом будет горько, обидно, – Небо возьмет свое.
Европейцам и так несладко жилось в Поднебесной, а Гвелда за колдуна считали. По отношению к нему в Китае и Европе разницы не ощущалось. Лишь менталитет разный. Все выходящее в то время за рамки понимания народа считалось магией. Значит, сие надо немедленно уничтожить. Ведь люди боятся всего нового. ВСЕГДА.
Теперь, когда Энрике слетел с тормозов, после тех страстных объятий он стал милой рассказывать о мужской психологии, чтобы та поняла суть. Психология пошла совсем не сразу, и не в тот день… Рыбачка не понимала другого: как сородич по расе сохранил молодость? Кэ—Эл теперь словно вдохнул чистого воздуха в легкие, которые устали дышать морем с запахом водорослей, сырости, рыбы, затхлости. Поначалу красавица мужчину боялась, поскольку тот во время петтинга сделал ей слишком больно. Воспитал, потом пристал. Сидела, вытирала слезы страха. А Кэ—Эл шептал, целуя ее синяки:
– Прости меня, пожалуйста…
– Мне теперь на себя посмотреть страшно. Моя жизнь никогда не станет прежней.
Энрике отложил катану в сторону, которую чистил песком, поправил свой шелковый халат с вышитым на спине драконом. По пальцам прошла дрожь, их периодически кололо. Слюна стала сладкой.
– Забудь его… – Прошептал он. – Он тебя в омут утянет, – и ты, девочка моя, попросту начнешь обслуживать парней и мужчин старше в Домах Женщин. Помнишь, я тебе рассказывал о них, что там происходит? Ингрид, это не жизнь. Без семьи, детей, без будущего. Да, такие женщины искушены в телесной любви, умеют ласкать, обнимать… но ПУСТЫ, ни гроша за душой. Абсолютный источник ЗАРАЗЫ, коей переболели у меня на Родине, потому я пришел в Китай жить, милая… Господь наказывает блуд болезнями, отсутствием деток. Хочешь стать такой, с ним?! Тот уже похаживает в бордели ближайшего городка.
Здесь Кэ—Эл солгал. Ради своего блага: тот мальчишка не ходил по шлюхам. Потом пойдет. В другом случае могли их увидеть – и шептаться: золотоволосый насилует свою дочь, приемную. А кто бы мог увидеть теперь? Никто. Пляж пуст. Лодки гниют дальше, пришлось построить еще несколько. Хижина старая, часто в ней гуляет ветер, приходится топить свой камин, построенный из обычных кирпичей. Две комнаты. Скоро одна опустеет. Скоро на простыне появится пятно крови.
– В будущем, – если Господь даст, – я желаю быть прекрасной женой и жить без предательств, измен. У подружек есть мальчики, они хвалятся этим. А я одна. С ними всеми я играла на том песчаном берегу, где ты подарил мне большую раковину у Моря.
– И ЧТО?! – Кельт взглянул на приемную дочь довольно строго. – Это ОНИ, а МЫ семья. НИКТО из этих рыбаков не сможет сделать в постели то, что смогу я или другой взрослый мужчина. СЛИШКОМ они малы для этого. А что я? Всего—лишь воспитал Ингрид. Прошли годы. Нет девочки насмерть перепуганной. Можешь дальше – после случившегося, – жить так, как вздумаешь. Можешь уйти, куда захочешь. Но помни: я ВСЕГДА приду на помощь.
После этих слов у Архимага камень с души упал. В любом случае, милая потом покинет его с памятью в душе и сердце. Найдет себе кого—нибудь, или сгинет в Китае. Но, смотря иногда через невидимый Мир ее будущее, он понял – ВСЕ ОЧЕНЬ ЗРЯ.
Прошло несколько лет.
…Он целовал ее на сшитых из парусины простынях, наслаждаясь бесконечной негой близости. Плевать, – приемная дочь или подруга – расцвела чудная женщина, на которую Гвелд постоянно любовался. Кругом царили ужасы Китая, сражения династий, заговорщиков. И – шум моря.
Она лежала, – обнаженная, на берегу у волн, – и Кэ—Эл целовал жену. Зная: все для нее ново. До предела аккуратен, от боли силен. Душевной боли: все раз и навсегда ЗАКОНЧИТСЯ. Только бы не поранить, не сделать больно! Белые руки ласкали прекрасную грудь, даря небо в алмазах. Тонкие, древние пальцы проникали в душу и сердце. Голова кружилась, болела от вожделения и ласк, которые не кончались. Гормоны в крови делают свое дело. Гвелд встал, добежал до хижины, достал кувшин со свежим медом, обмакнул в него пальцы рядом с любимой. Потом муж и жена пили козье молоко. Обоим очень хотелось пить, напивались поверхностными ласками. Мало! Успокаивали шумы моря неподалеку, запах водорослей, соблазнительный аромат женского тела.
Жена казалась ему богиней. Слияние двух тел, душ. Рыбацкая жизнь, ностальгия по прошлому, – и молодость, чья—то навечно застывшая века назад, чья—то временная. Во время этого мимолетного Рая Энрике видел одну и ту же картину – СУДЬБОЙ НЕ СУЖДЕНО ЕМУ БЫТЬ С ИНГРИД. Дальше стена – чернота, – и другая в его жизни женщина, которая появится в его жизни ДВАЖДЫ: умрет один раз, вернется к Архимагу спустя несколько веков. Люди научатся летать по воздуху, – словно птицы, – в колесницах, плавать под водой, как рыбы. Змеи железные поползут по лесам. По своим дорожкам, как черви или гусеницы.
Иногда Энрике посреди ночи просыпался в холодном поту – от видений будущего. Сам себя там видел в непонятных одеяниях, с причудливыми механизмами. Женщины в снах стали вовсе не целомудренны. Спали со всеми подряд, – не разбираясь, женат мужчина или нет. Рожали от кого попало, небо коптила гигантская печь, от коей все живое покрывалось в природе серебром, птахи да деревья умирали в страшных муках. Древесина и кости от дыма рассыпались в прах. Порой Кэ—Эл просыпался от собственного крика. Жена спрашивала его:
– Ты так кричал… Что случилось?
А он, вытерев мокрый лоб платком, говорил всегда одно и то же:
– Ничего не случилось, любимая: просто сон. Страшный.
– Опять побывал в одном из тысяч миров? Там Смерть?
– Да. Там, кроме меня, НИКОГО больше не осталось. Я ПОСЛЕДНИЙ. Наверное, море так действует, москиты, съел не то. Как те мидии, которые пролежали на солнце, а мы не заметили… НИКОГДА так не травился, но чтобы до Грядущего… – После этого Кэ—Эл вставал и уходил плавать в море, лишь бы видения исчезли. НЕ ПОМОГАЛО ничего. Так из года в год происходило. Одни и те же сны. Каждый раз все оканчивалось, – после нервов, – бурной близостью.
Снились Энрике утонувшие города. Города далекого Будущего. Гвелд всем нутром чувствовал: Вселенная пытается ему что—то рассказать, подсказать, даже уберечь. Но нет: сны не давали покоя, в них Архимаг рубил тени, кои источали сначала Зло, а потом принимали человеческий облик. Ни китайские снадобья успокаивающие, ни тренировки, ни медитации НЕ ПОМОГАЛИ. Порой думал – не приворожили ли его?
Сын Элиндры не раз хотел умолить Высшие Силы ИЗМЕНИТЬ Судьбу рыбачки. Не отзывалась Вселенная на мольбы. Иногда Кэ—Эл думал: то сексуальное безумие пришло не просто так, – а как приворот, как сексуальная привязка. Но ошибся. Такое бывает, когда ищешь сам себя. Рай на Земле с простой хижиной, эти чудные морские раковины на берегу, кои выбрасывало регулярно море… Жемчуг в них, даже обычная жизнь больше не касалась этих двоих. Не хотел лишать кельт юности Ингрид, и один раз прямо, жестко сказал:
– Давай прекратим все.
После этих слов женщина горько заплакала, решив, – Архимаг ее бросил, делать ей в его жизни больше нечего. Ушла в лес, пыталась повеситься. Тот вытащил несчастную из петли и заявил:
– Я не могу с тобой делить ложе, – как муж, но люблю тебя! Может, ты в силу своего понимания думаешь иначе. Больше не стану принуждать к любви! Есть проблема, причем немаленькая: – я ГОРАЗДО СТАРШЕ, но выгляжу молодо. Ты состаришься, умрешь, – а я нет. Мне будет ГОРЬКО тебя потерять. Подумай. Потому нам не суждено быть вместе. Забудь меня. Решать тебе, – жить дальше со мной, или нет.
Ингрид решила иначе, и поплатилась жизнью.
Кэ—Эла считали колдуном, – который укротил в Шаолине дракона Озера. Там оказалась древняя рептилия. Теперь этот ящер ждет своего хозяина. Китайцы верили, – всего существует пять драконов. Силы Стихий и Боги обитали во Дворце, в Небе.
НО НЕ В ЭТОМ СЛУЧАЕ!
Даже монахи не могли одолеть Ящера. Им такое непосильно. А таинственный блондин издалека СМОГ укротить существо. Оно после такого исправно ему служило. Гвелд вспоминал очень часто, как по утрам плавал в этом озере, по Зову Силы динозавр выбирался из своей подводной норы. До Энрике существо жрало все, гоняло рыбаков. Кричали монахи новичку: